Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 46 страниц)

– Натали, ты жива!

– Т-ты, – стукнула зубами я, инстинктивно пытаясь отодвинуться еще дальше, – ты что тут делаешь?

– Натали, – я не успела опомниться, как он влез в экипаж и заключил меня в мокрые, но уютные объятия, – ты не представляешь, как я волновался…

– Так я… – я отстранилась от него с трудом и проговорила, глядя в его светящееся от счастья лицо, – меня не казнят?

Он секунду недоуменно смотрел на меня, а потом вдруг рассмеялся – коротко и нервно:

– Кто тебе сказал эту чушь? Кто и за что станет тебя казнить? Забудь об этом, Натали, пойдем скорее в дом греться…

– В дом? – я все еще отказывалась понимать происходящее. Краем глаза я увидела, как один из гвардейцев показывает взглядом на меня своему напарнику и, вытянув губы трубочкой, крутит пальцем у виска. Но я почему-то не обиделась. Если я сумасшедшая, то так тому и быть.

– Конечно, в дом, – теплые губы Огюстена на секунду прижались к моему лбу, и я почувствовала, как по моему телу пробегает дрожь. – Тебя привезли домой. Если бы я был тогда здесь, я бы ни за что не допустил, чтобы ты ушла, но… идем скорее.

Окончательно сломленная, потерявшая всякую волю к сопротивлению, я механически выбралась за ним из экипажа, и он тут же набросил мне на плечи собственный плащ. Это было, пожалуй, излишним, я все равно не ощущала холода воды, нещадно заливавшейся мне за шиворот.

– Благодарю вас, – тем временем прощался Огюстен с гвардейцами. – Гражданин Анрио выдаст вам, что причитается.

– Будьте здоровы, гражданин, – нестройно откликнулись те, и Бонбон тут же вернулся ко мне. Дождь немного рассеялся в воздухе, и я увидела, что нахожусь на знакомой мне улице Сент-Оноре, напротив ворот дома Дюпле, калитка которых была гостеприимно приоткрыта. Но идти внутрь я не спешила, помня о том, что (а, вернее, кто) ждет меня внутри. Перспектива встречи с ним морозила не хуже самого лютого холода.

– Ну, что ты? – Бонбон ласково шепнул мне в самое ухо. – Ты дома. Пойдем.

Он не стал бы слушать меня, даже если бы я попыталась возразить, и я послушно дала завести себя сначала во внутренний дворик, а затем – буквально втащить в теплую, но показавшейся мне ужасно неприветливой столовую.

Ужин, очевидно, уже кончился, и вокруг стола суетились Виктуар и Элеонора, прибирая тарелки. Увидев меня, Нора едва не выронила посуду из рук. Ее миловидное лицо исказила гримаса гнева.

– Это она! Бонбон, зачем ты ее привел?

Я отступила, почти сметенная посланной в мою сторону волной ярости, но Огюстен воспрепятствовал этому, решительно сомкнув ладони у меня на животе. В его руках я ощутила себя увереннее, но не намного – у меня до сих пор были сомнения, что Нора меня не убьет.

– Зачем ты ее привел? – громче повторила она, хмурясь; ее пышная грудь тяжело вздымалась. – Я не хочу, чтобы она здесь была! Пусть убирается!

– Нора, Нора, – примиряющим тоном заговорил Бонбон, крепче прижимая меня к себе; я почти могла чувствовать, как лихорадочно постукивает его сердце, – будь спокойнее… Я вернул Натали, потому что она…

– Ты видел, что она сделала с Максимом? – вопросила Элеонора грозно. Огюстен вздохнул:

– Нет, но мне описали.

– А я видела! – воскликнула она. – После этого ноги ее здесь не будет! Пусть уходит!

Как ни странно, но я ощущала к ней почти что благодарность. Ни о чем я в тот момент не мечтала так горячо, как вернуться в грязную дыру, где я снимала комнату, обнять Клер, разделить с ней, по обычаю, скудный ужин и уснуть мертвым сном, спасая друг друга от наступающих со всех сторон химер. Но Бонбон не был настроен выпускать меня, вывернуться из его рук было нереально.

– Я сказал Максиму, что собираюсь ее вернуть, – прохладно сказал он. – Он не имеет ничего против. Можешь спросить у него.

Нора застыла на секунду с полуоткрытым ртом, сморгнула пару раз, а потом, подобрав юбки, метнулась к лестнице наверх.

– Мама! – донесся до меня ее требовательный окрик. Огюстен тихо усмехнулся.

– Не волнуйся, Натали, она позлится и перестанет. Я пойду тоже переговорю с мадам Дюпле, посиди здесь, ладно?

– Ладно, – безжизненно отозвалась я и опустилась на первый попавшийся стул. Бонбон ушел, и в столовой остались только мы с Виктуар, с которой я упорно пыталась не встречаться взглядом – чувствовала, что ничего хорошего в ее глазах не увижу. Так и было.

– Добро пожаловать домой, – наконец, закончив прибирать на столе, сказала она. – Долго же тебя искали. Далеко успела уйти?

– Не особо, как видишь, – отозвалась я, ковыряя ногтем скатерть. Виктуар звонко усмехнулась.

– Бедный Бонбон с ног сбился, всех на уши поднял, когда ты ушла. Он же любит тебя, знаешь?

Я даже не особо соображала, что именно она говорит. Все слова Виктуар надо было делить натрое, ибо на одну треть они состояли из лжи, и еще на одну – из недомолвок. Истина заключалась лишь в последней трети, но в тот момент я была слишком уставшая, чтобы вычленять ее из вороха насмешек и ядовитых подколов.

– Мне-то что, – сказала я самое нейтральное, что пришло мне в голову.

– Еще как любит, – повторила она, будто ей это доставляло неизъяснимое удовольствие. – Только он тоже Робеспьер, не забывай. И любит тебя так, как свойственно его породе. Ты должна все время находиться рядом с ним. А если постараешься улизнуть… Демулена помнишь, да? И что с ним случилось?

– Будь добра, – у меня начала болеть голова, – оставь меня в покое.

Как ни странно, Виктуар в ответ ограничилась лишь безразличным пожатием плеч:

– Как хочешь.

И, напевая, скрылась в кухне. Я осталась одна со своими мыслями и чувствами, пребывавшими в крайнем расстройстве, но мое уединение не продлилось долго – спустившийся Огюстен, довольно потирая руки, сообщил, что я могу идти к себе в комнату.

– Тебе надо отдохнуть, – сказал он, помогая мне подняться со стула. – Завтра все будет так, как прежде.

– Как прежде, – эхом откликнулась я, не зная, как объяснить, что этого хочу меньше всего в жизни. – Но, Бонбон, мне надо вернуться к Клер?

– Кто такая Клер? – своим обычным заботливым тоном спросил он, поднимая меня по ступенькам.

– Моя… моя подруга, – я пыталась отбиться от его ласковых рук, но у меня не выходило, будто кто-то поглотил все мои силы без остатка, выжав меня, как губку. – Она с ума сойдет, если я не приду…

– Давай завтра, – предложил Бонбон, открывая дверь комнаты, которую я теперь, наверное, снова могла называть своей. – Смотри, какой дождь на улице… никто и носу не высунет…

– Но Клер…

– Спи.

И я подчинилась, не в состоянии сопротивляться его мягкому, но неумолимому напору – даже не стала снимать с себя одежду и завалилась в постель, вдохнула знакомый цветочный запах, каким, я знала, пропитывают по указке мадам Дюпле белье при стирке. Все было мне знакомым и почти родным, но вызывало отчего-то одну лишь горечь.

– Я рад, что ты вернулась, – признался Огюстен, прежде чем выйти. – Здесь ты в безопасности.

Я хотела посмеяться про себя над его наивностью, но уснула – так резко, будто кто-то, подкравшийся сзади, надел мне на голову непроницаемо-темный мешок.

Я медленно и потерянно бродила по опустевшей комнатушке в гостинице, блуждая взглядом по всем углам, будто надеясь, что Клер, до сих пор мною не замеченная, выпрыгнет из одного из них. Но ее не было, да и не могло быть – по словам хозяина, она ушла неизвестно куда ранним утром, промучившись ожиданием всю ночь.

– Она не сказала, куда пошла? – спросила я, заранее зная ответ. Хозяин покачал головой.

– Нет, гражданка.

– Она вообще ничего не сказала?

– Ничего.

“Это я, – мерно перестукивало в висках, – я виновата”. Я не хотела представлять себе, что пережила эта хрупкая, изломанная девушка ночью, бесплодно ожидая моего возвращения, пока я грела бока под одеялом в уютной постели в доме Дюпле. Клер много раз говорила, что не переживет, если я исчезну, не единожды брала с меня обещание, что я никогда этого не сделаю, а теперь…

– Если она вернется, – надежда была маленькая, но все было лучше, чем вовсе никакой, – передайте ей мой адрес. Скажите, что я всегда буду ее ждать.

С каменным лицом хозяин забрал протянутую мною бумажку. Я не была уверена, что он не потеряет ее в первый же день или не выкинет в мусорное ведро, но решила об этом не думать. В последний раз оглянувшись на пустую комнату, я вышла в коридор и направилась к выходу. Пора было ехать домой.

Пожалуй, прав был тот, кто сказал, что от судьбы не убежишь.

========== Глава 26. Дежа вю ==========

Со стороны могло показаться, что жизнь в доме Дюпле полностью вернулась на круги своя, но одного более-менее внимательного взгляда могло хватить, чтобы понять, что это далеко не так. Родственной теплотой и заботой не пахло больше в комнатах; на смену ей пришла беспросветная горечь, сменяемая холодом и подозрительностью. Последнее, конечно, в большей степени относилось ко мне: все, кроме Бонбона, косились на меня, как на общего врага, заставляя меня с нежностью вспоминать несколько недель, проведенные с Клер – тогда я не чувствовала себя чужеродным, раздражающим существом, напротив, меня поддерживало ощущение, что я кому-то нужна. Но я и подумать не могла о том, чтобы попытаться найти теперь ее, затерявшуюся в переулках и клоаках Парижа, сгинувшую в них подобно путнику, забредшему в кишащую хищниками лесную чащу. Я лишь надеялась, что с Клер все будет хорошо, и раскручивающийся маховик террора не сметет ее вместе с теми, кто случайно угодил под его смертельный размах. По крайней мере, в проезжающих телегах заметить ее мне не удавалось. Это было единственным, что могло внушить хоть какой-то оптимизм.

Казни продолжались и вошли уже в порядок вещей: не проходило и дня, чтобы из трибунала на эшафот не увозили новых осужденных. Гильотину перенесли из центра города куда-то в отдаленный его район, удовлетворив жалобу парижан, которым осточертел запах крови, впитавшийся не только в саму площадь Согласия, но и во все окрестные улицы. Впрочем, и там, как я слышала, ужасное орудие не продержалось долго – теперь его возили по городу из конца в конец, не зная, где пристроить, и я пару раз, гуляя по городу, натыкалась на скрипящую повозку, от которой, пусть и страшный груз ее был прикрыт плотной черной тканью, люди резво расходились в стороны, сдерживая то отвращение, то испуг.

Робеспьер, казалось, полностью отрешился от происходящего. Я продолжала ненавидеть его – до такой степени, что меня передергивало при его появлении, и я старалась как можно быстрее оставить помещение, где он находился, – но он, на свое счастье, почти перестал показываться в доме. Дневал и ночевал он в Комитете, хотя Нора много раз просила его хотя бы отдыхать приходить домой.

– Мне жаль, – неизменно отвечал Робеспьер, – но у меня совсем не осталось времени для отдыха.

Элеоноре приходилось отступить, но несколько раз вечерами, когда мы в очередной раз заканчивали ужин без главного постояльца, я слышала, как она тихо плачет, заперевшись в своей комнате. Я бы попыталась как-то поддержать ее, если бы она хоть раз выразила желание поговорить со мной, но всякий раз, стоило мне обратиться к ней хотя бы с невинной просьбой передать солонку, она бросала на меня такой взгляд, что у меня сразу отпадало желание пытаться начать разговор. Поэтому я сочувствовала ей с почтительного расстояния и… платила Робеспьеру той же монетой, что и она мне.

Я ничего не говорила, конечно же. Я понимала, что одно неосторожное слово может послужить достаточным поводом, чтобы меня потащили под трибунал, и не собиралась доставлять Робеспьеру такого удовольствия. Поэтому я, смирив себя, молчала, но пыталась делать это достаточно красноречиво. Не знаю, удавалось ли мне это – Робеспьер казался ко всему безразличным и будто бы вовсе не замечал, что я демонстративно стараюсь избегать его общества, – но я прикладывала все усилия, чтобы он не забывал, как я к нему отношусь. Дошло до нелепого: один раз меня до такого бешенства довел его равнодушный вид, что я не удержалась и будто бы нечаянно смахнула ему на колени чашку с чаем.

– Ой, – я даже притворяться не стала, что огорчена, – я случайно…

Робеспьер тяжело поднял на меня взгляд, и меня продрало изнутри от застывшего в его глазах выражения.

– Я понял. Ничего страшного.

– Пойду-ка я к себе, – тут же проговорила я, увидев, что к пострадавшему уже приближается мадам Дюпле с салфеткой. – Аппетит что-то пропал…

Никто меня не останавливал, только позже, перед отходом ко сну, меня в коридоре подстерегла Нора. Она ухватила меня за локоть, да до того цепко, что я чуть не вскрикнула, и с силой придавила к стене.

– Почему ты такая неблагодарная? – в голосе ее клокотала ничем не прикрытая злость. – Он тебе помог, он тебя сюда привел, а ты…

– Я хотела уйти, – отбрила я, – меня обратно вернули. Еще вопросы?

– Он хотел как лучше!

– Почаще повторяй себе это, – хмыкнула я и, пользуясь тем, что она ослабила хватку, высвободила руку. – А заодно вспомни, скольких людей он убил. Может, тебе это о чем-то скажет.

И ушла, оставив ее полыхать от ярости в одиночестве. Но, как ни странно, ей удалось своими словами что-то внутри меня задеть, пробудить в моей душе уснувший было голос, который последние несколько лет всегда, не стесняясь слов, выговаривал мне, если я поступала неправильно или непорядочно. Обладатель этого голоса приснился мне в ту же ночь, и я, не скрывая своей радости, бросилась к нему.

– Ваше Величество!

Но он оставался молчалив и строг – совсем не похож на того себя, каким я его знала. Я чувствовала, что он пытается что-то сказать мне, но не может пробиться сквозь разделяющий нас невидимый барьер, и от этого приходила в отчаяние.

– Что мне делать? – крикнула я во весь голос, надеясь, что он меня услышит. Но он даже не шелохнулся, не повел даже бровью, и я от этого странного равнодушия пришла в испуг.

– Подскажите мне! – вновь закричала я, думая, что уж это должно сработать. – Что я делаю не так?

Но он так и не ответил мне ничего, а потом сон оборвался – так резко, будто его обрезала чья-то безжалостная рука. Я проснулась вся в поту, ничего не понимающая, и долго думала над тем, что мне пришлось увидеть, ворочаясь в постели, не в состоянии заставить себя снова заснуть. Неудивительно, что весь день я провела разбитая и рассеянная, но заметил это лишь Бонбон – единственный из обитателей дома, кто продолжал проявлять ко мне внимание:

– Ты не болеешь?

– Нет, нет, – покачала головой я, стараясь приобрести по мере бодрый вид. – Просто… не выспалась.

– Как я тебя понимаю, – сказал он и подавил зевок. – Я и сам уже забыл, что такое высыпаться…

На прощание поцеловав меня в щеку, он ушел, а я, так и не придумав, чем можно себя занять, весь день провела дома, валяясь с книжкой – Антуан, перед тем, как снова уехать в армию, подкинул мне из собственной библиотеки какую-то поэму про взятие Иерусалима. Поначалу я читала ее, с трудом продираясь сквозь архаичный перевод, но спустя пару десятков страниц втянулась и даже самые заковыристые обороты стала воспринимать легко, как будто они были написаны на моем родном языке. Впрочем, мне последнее время часто казалось, что французский действительно стал моим родным – по-русски общаться было не с кем, разве что я иногда, желая убедиться, что не забыла язык совсем, могла тихонько, чтобы никто не слышал, поговорить сама с собой. Правда, с собой говорить получалось плохо. Тогда я представляла себе Андрея и воображала, что разговариваю с ним.

– Я скучаю по тебе, – сказала я вслух, оторвавшись от текста и протерев уставшие глаза: Антуан явно мусолил книгу не один раз, буквы кое-где затерлись до того, что их сложно было различить.

– Я знаю, – отозвался Андрей. – Я тоже по тебе скучаю. Зачем ты бросила меня?

– Я тебя не бросала, – возразила я. – Я не знала, что так выйдет. Если бы я знала… наверное, никогда не уехала бы.

– Возвращайся, – с тоской сказал он; я вздрогнула, потому что мне на секунду почудилось, что голос его, осипший и сдавленный, действительно звучит рядом со мной. – Я без тебя не могу.

Это было для меня слишком, и я, позволив книге выскользнуть из руки на пол, отвернулась в подушку и зарыдала. Андрей спокойно ждал, пока я наплачусь и снова смогу заговорить. Он тоже отличался от того, кого я когда-то знала.

Не знаю, сколько бы я лежала так, уткнувшись носом в повлажневшую ткань, но тут снизу раздался голос Норы, выдернувший меня из звенящего полутранса:

– Виктуар! Ты кого-то ждешь?

– Нет! – отозвалась из соседней комнаты младшая Дюпле. – А что?

– Кто-то пришел! Я открою!

Я заставила себя встать с кровати и, вытерев слезы рукавом, выйти в коридор. Если бы я этого не сделала, то, наверное, пролежала бы в прострации весь остаток дня – последнее время со мной это часто случалось, я валялась на кровати неподвижно, уставившись в одну точку, и не хотела даже шевелиться, не то что куда-то идти. Признаться, это пугало меня; никогда я не могла пожаловаться на недостаток энергии, и это странное сонное состояние навевало на меня страх, вбивало в голову какие-то жуткие мысли о том, что рано или поздно я просто усну и не сумею найти в себе силы проснуться. Поэтому надо было подняться и идти вниз, посмотреть, кто пришел, несмотря на то, что мне было на это глубоко наплевать.

– Я хочу видеть гражданина Робеспьера, – говорила Норе стоявшая на пороге девица; высокая и нескладная, она была достаточно симпатичная и держалась с подчеркнутым достоинством. – Могу я войти?

Неподходящий она выбрала объект для того, чтобы выразить свою просьбу. Виктуар впустила бы ее, хозяин дома, наверное, тоже, но Нора охраняла покой недавно вернушегося из Тюильри Робеспьера пуще Цербера. Она бы к нему даже святого Петра не пустила бы, не то что какую-то просительницу.

– Он не принимает, – отрезала она и попыталась закрыть дверь, но девица была необычайно настойчива.

– Но у меня срочное дело. Спросите, пожалуйста, не мог бы он принять меня?

Необычное чувство охватило меня, заставив вздрогнуть всем телом. Как будто я уже была свидетелем точь-в-точь такой же сцены, и даже больше – участвовала в ней. Дежа вю – так называется это странное ощущение, колющее, как игла, в самое сердце.

– Я же сказала, он не принимает, – Нора была неумолима, но и девица оказалась не лыком шита: ловко успела втиснуть ногу между косяком и закрывающейся дверью.

– Но разве представитель народа не может быть доступен весь день? Поверьте, я бы не стала беспокоить гражданина Робеспьера по пустякам.

Нора продолжала хмуриться, но, по-видимому, речи посетительницы произвели на нее впечатление. Немного помолчав, она сделала маленький шажок в сторону, давая девице возможность втиснуться в комнату.

– Ладно уж, – пробурчала она недовольно, – я спрошу у него. Ждите здесь.

– Хорошо, – нервно кивнула девица, оглядываясь. Я, до сих пор молча наблюдавшая за происходящим, пригляделась к посетительнице, но ничего особенного не смогла обнаружить в ее внешности. Одета она тоже была совсем обычно, а в руке сжимала небольшую, прикрытую куском ткани корзинку. Заметно было, что вошедшая изрядно чем-то встревожена, но в этом, если подумать, не было ничего необычного: не каждый день приходишь с визитом к такому влиятельному человеку, как Максимилиан Робеспьер.

Нора быстро прошла мимо меня, даже не удостоив взглядом, и поспешно начала подниматься по ступеням. Не обернувшись на нее, я неспешно приблизилась к девушке – возможность поговорить хоть с кем-то, кто не имеет отношения к этому чертову дому, радовала меня несказанно.

– Привет, – сказала я как можно более непринужденно. Девица отчего-то спрятала глаза, точно я сделала ей предложение.

– Привет, – ответила она и переложила ручку своей корзинки из одной ладони в другую. Я так и не смогла различить, что лежит в ней: то ли какая-то сложенная ткань, то ли что-то похожее.

– Как тебя зовут? – я по-прежнему была само дружелюбие.

– Сесиль, – тихо отозвалась она, не поднимая взгляда. Повисло неловкое молчание. Похоже, девица была стеснительна не на шутку, так что ее общение с Робеспьером грозило затянуться. Я почти злорадно представила, как будет ревновать Нора, и тут же дернулась сново, будто ужаленная. Я уже думала о чем-то подобном, точно так же разглядывая какую-то девушку, которая пришла за… за чем? И когда это было со мной?

Послышался скрип ступеней – это спустилась Нора. Вид у нее был до крайности недовольный, и следующие слова она процедила с явным неудовольствием:

– Он сказал, что вы можете войти. Только ненадолго, он…

“…он болен”, – отчего-то закончила я про себя ее фразу и поразилась в очередной раз. Откуда эти слова всплыли в моей голове? Я-то знаю, что Робеспьер не болен, он просто устал, что не мешает ему, закрывшись в кабинете, работать до седьмого пота. Но они сами пришли мне на ум, как будто… и их я уже слышала где-то и когда-то.

– …он очень занят, – продолжила тем временем Нора, почти что метая молнии во все стороны. – Будет лучше, если вы не будете его утомлять.

– О нет, – девица закусила губу, словно сдерживая проступающую улыбку, – клянусь, я совсем его не утомлю.

Нора посторонилась, посетительница сделала шаг вперед, и я отчего-то шагнула за ней. Что-то уплывало от меня, утекало сквозь пальцы, обдав на секунду воспоминаниями, как порывом ветра, а я не могла зацепиться за них, чтобы вытащить на поверхность. Разгадка крылась в этой дерганой девушке, но я, как ни мучилась, не могла понять, где эта разгадка кроется.

– Удачи тебе, – слетело с моего языка.

И тут девица совершила, наверное, самую досадную ошибку в своей жизни – подняла голову и посмотрела на меня.

– Спасибо.

Взгляд ее, одновременно затравленный, отчаянный и решительный, как у человека, который готов перенести без наркоза и в полном сознании какую-то операцию, остановился на моем лице на какую-то секунду, но этого короткого мгновения хватило мне, чтобы вспомнить, когда и при каких обстоятельствах я уже сталкивалась с человеком с такими глазами.

Ничего необычного я не увидела в этой девице на первый взгляд: самое обыкновенное платье, симпатичное личико, густые светлые волосы, уложенные в строгую прическу… внимание мое привлек лишь цветок в вырезе ее платья – белоснежный нарцисс.

– Симпатично выглядит, – сказала я, указав на него. – Но мне больше нравятся красные.

– Я не видела красных, – деревянным, тревожным тоном откликнулась девушка. Она не взглянула на меня, ее живые, темные глаза бегали из стороны в сторону, будто кто-то загнал девушку в ловушку, и она тщетно пыталась найти выход. Она старалась дышать размеренно, но удавалось ей плохо, грудь ее тяжело вздымалась, и незнакомка морщилась, будто что-то до боли ее стесняло.

– В Париже продают, – ответила я, пытаясь понять, что с этой девицей не так. – А ты вообще что тут делаешь?

– Я… я к гражданину Марату, – несмело сказала незнакомка, не отрывая от меня взгляда; обычно мне нравится, когда собеседник смотрит мне в глаза, но в этот раз я, пожалуй, скорее хотела, чтобы девица смотрела куда-нибудь в другую сторону. – А меня не пускают…

Я вспомнила Симону, последнее время напоминавшую разъяренного тигра со всеми, кроме самого Марата, и поневоле прониклась к девице сочувствием. И упорная же она, раз пришла сюда еще раз, хотя Симона наверняка отправила ее подальше, не стесняясь особо в выражениях. По моему скромному мнению, такая целеустремленность заслуживала достойного вознаграждения.

– Давай, я тебя проведу, – улыбаясь на всю ширину своей души, предложила я. – Марат меня знает, если я попрошу, он тебя примет…

Во взгляде девушки отчетливо прослеживалось недоверие:

– Он тебя знает?

– Да конечно, – я разве что не ногой открыла дверь и буквально втащила незнакомку внутрь, – мы… ну, это, в общем, работаем вместе, да. Как тебя зовут, кстати?

– Шарлотта, – отозвалась девушка как-то придушенно, будто что-то резко сдавило ей ребра. Наверное, она слишком туго утянулась в корсаж – до чего не доведет стремление произвести благоприятное впечатление. Мысленно хихикая над тем, как удвоится ревность Симоны, когда я завалюсь в квартиру не одна, а с симпатичной просительницей, я взбежала по ступенькам и заколотила в дверь.

– Главное, не бойся, – предупредила я притихшую у меня за спиной Шарлотту. – Сейчас будет цирк с конями.

Она ничего не ответила, да и не успела бы, даже если б захотела – дверь квартиры открылась, и я увидела Симону – как всегда, уставшую и, как всегда, с перепачканными в муке руками.

– А, это вы, гражданка, – молвила она неприязненно, очевидно, не заметив пока что у меня за спиной еще одну гостью. – Можете идти, откуда пришли. Марат не принимает.

– Меня он примет, и вы это знаете, – уверенно, но по мере вежливо заявила я. – Нам надо обсудить завтрашний номер, и это не отложить в долгий ящик. Вы знаете, какой завтра день?

– Знаю, – с оскорбленными видом ответила она. – Но врач сказал, что Марату необходим полный покой. А покой и вы, гражданка – вещи несовместимые.

– Покой и Марат – вещи несовместимые, – парировала я, заглядывая через ее плечо в коридор; конечно, Марата там быть не могло, но проверить стоило. – Послушайте, мне правда надо с ним поговорить. И со мной еще тут…

Я отступила в сторону, давая возможность Шарлотте выйти вперед, но она не торопилась делать это. Наоборот, она как будто постеснялась того, что я выставляю ее на обозрение Симоне, и вновь отступила мне за спину. Но женщина уже успела разглядеть ее и ожесточилась еще больше:

– А вас, гражданка, я тем более не пущу. Я уже говорила вам утром.

– Но у меня срочное дело, – возразила пришедшая, складывая подрагивающие ладони на груди, будто в молитве. – Гражданин Марат обязан меня выслушать!

– Он никому ничего не обязан, – отрубила Симона и приготовилась закрыть дверь. – Доброго дня, граждан…

Она не успела – я придержала дверь и завопила что было силы, просунув голову в проем:

– Гражданин Марат! Тут на меня ругаются!

Возможно, кому-то показалось бы странным, что я продолжаю обращаться к редактору так официально, несмотря на то, что успело произойти между нами, но что-то мешало мне называть его запросто, по имени: то ли разница в возрасте, которая оставалось весьма солидной, даже если не брать в расчет разделявшие нас двести лет, то ли беспредельное уважение, которое я продолжала питать к Марату и которое, наверное, поставила бы первым в списке чувств, которые к нему испытываю, то ли еще что-то… словом, это был тот редкий случай, когда фамильярность казалось мне неоправданной, что бы ни случалось.

– Натали! – раздался ответный оклик из ванной. – Что происходит?

Симона устало вздохнула и перестала, по крайней мере, с такой силой давить на дверь, стремясь ее закрыть. Наверное, до бедняги дошло, что отвертеться уже не удастся и придется нас пустить.

– Меня не пускают! – крикнула я нарочито шутовским тоном. Настроение мое продолжало оставаться прекрасным, несмотря на короткую стычку с Симоной, и мне хотелось веселиться и валять дурака.

– Как так? – редактор возмутился тоже немного театрально; видимо, и у него день задался, хоть и пришлось провести его в ванне. – Кто посмел? Симона, пусти ее немедленно!

Разве что не скрипя зубами, женщина отступила. Если бы можно было убивать взглядом, то я, наверное, в ту же секунду свалилась бы замертво, но в тот момент я меньше всего была настроена заниматься самоуничижением и терзаться муками совести. Шарлотта неловко переступила с ноги на ногу, не решаясь сделать шаг вперед.

– Гражданин Марат! – воскликнула я, юркнув в темную прихожую. – Со мной еще одна посетительница! Говорит, у нее срочное дело!

– Очень срочное?

Я оглянулась на Шарлотту. Сглотнув, она кивнула, и я не без удивления отметила, что она будто бы чего-то боится. Наслушалась, наверное, слухов про маньяка и кровопийцу Марата, которые любит иногда пересказывать та самая чернь, которая в минуты триумфа носит его на руках.

– Очень! – крикнула я и тут же посоветовала Шарлотте громким шепотом. – Только в обморок не падай, все в порядке.

Она снова кивнула, но следовать моему совету не спешила – кожа на ее лице побелела до такой степени, что стала казаться прозрачной. Мне даже стало немного жаль несчастную: видимо, ей приходилось нешуточно бороться с собой, чтобы не сбежать отсюда тут же.

– Тогда пусть заходит! – согласился из своей ванной Марат, и на том разрешение было получено. Симона уже не могла нас остановить, и я почти торжественно подвела нервную посетительницу к заветной двери.

– Сначала я, – сказала я с важным видом. – У меня тоже дела важные.

– Я подожду, – коротко проговорила Шарлотта и, аккуратно подобрав юбку, опустилась на стул у входа.

– Заходите, но ненадолго, – значительно промолвила вдруг появившаяся за моей спиной Симона. – Он болен.

– Да, конечно, – даже не услышав толком, что она сказала, я толкнула дверь и зашла в ванную комнату.

Там воняло еще сильнее, чем обычно – смесью серы и каких-то трав, которые Марат добавлял в воду, чтобы как-то облегчить неимоверно терзающий его зуд. Я к запаху давно привыкла, но в этот раз громко закашлялась.

– Вы не переборщили?

– Надеюсь, что нет, – он казался бодрее, чем в последние несколько дней, и словами не передать, как я обрадовалась этому. – Хочу немного поэкспериментировать, вдруг поможет. А где эта девица?

– Ждет в коридоре, – ответила я. – А что?

– Пусть сначала она зайдет, – скомандовал он и выдернув из лежащей перед ним стопки бумаг чистый лист, придвинул его к себе. – А то мы с тобой будем чесать языки, а Симона в это время ее сожрет.

Я ощутила себя уязвленной. Значит, новый номер редактор посчитал не таким важным, как непонятный разговор с какой-то мутной девицей? Такого предательства я от него не ожидала.

– Не глупи, – и снова ему достаточно было одной секунды, чтобы угадать мои мысли. – Наоборот, то, что требует больше внимания, я оставляю на потом. Нехорошо заставлять эту девушку ждать. А с ней, надеюсь, я быстро разберусь.

Спорить было бесполезно, как и всегда, если Марат настаивал на своем. Тем более, пошевелив мозгами, я пришла к выводу, что в его словах есть рациональное зерно, и шагнула было к двери, но тут же вернулась, чтобы наградить редактора внезапным, но долгим поцелуем. Не знаю, что толкнуло меня на это – обычно Марат с пренебрежением относился к подобным нежностям, предпочитая вести себя со мной, как обычно, будто не было той ночи после вечеринки у Дантона, но в тот момент он не стал отстраняться, чтобы язвительно заметить, что мы не в сентиментальном романе и лучше мне заняться делом. В комнате воцарилась тишина настолько пронзительная, что мне показалось, что мира вокруг нас вообще не существует – ни пространства, ни времени. И я отдала бы дорого, чтобы продлить эту тягуче-волнующую вечность хотя бы еще на секунду.