Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц)

Очень кстати пригодилось то, что я из своего времени прихватила не только айфон и сигареты, но и пару ручек, которые неизменно покоились у меня в нагрудном кармане кардигана все время, что я ходила на лекции. Теперь, в мире, где даже о стальных перьях пока не слышали, а уж о том, что можно писать, не обмакивая кончик пера поминутно в чернильницу – и подавно, мои нехитрые канцелярские запасы пришлись неожиданно ко двору. Я понятия не имела, как тут проходят собеседования при приеме на работу, но, пораскинув мозгами, сообразила, что за неимением трудовой книжки какие-нибудь плоды сочинительства с меня все-таки потребуют. Оставалось вооружиться грамматическим справочником, вспомнить все презентации на политические темы, которые я когда-либо готовила на уроках французского, и засесть в своей комнате, марая бумагу и отказавшись даже от ужина.

– Натали, – дверь приоткрылась, и в комнату осторожно заглянула Элеонора, – извини, что я мешаю…

– Да нет, ничего, – я отвлеклась от не желающей переводиться заковыристой фразы и обернулась к приятельнице, – а что случилось?

– Там Антуан пришел, – понизив голос, ответила она и вдруг подмигнула мне, – хочет тебя видеть.

Делая вид, что вообще не подозреваю об истинном значении ее намекающего взгляда, я посмотрела на исписанные, исчерканные листы. Ну, первую половину я уже перевела, можно и перерыв сделать.

– Сейчас спущусь, – вздохнула я и поднялась со стула. Нора тут же испарилась, я услышала дробный звук спускающихся по лестнице шагов и потянулась к жилетке, небрежно перекинутой через изголовье кровати. Все-таки не пойму я манеру этих людей заворачиваться в два-три слоя одежды. Ладно, сейчас конец апреля, и бывает довольно прохладно, но неужели мне придется так ходить, даже когда в Париж придет лето?

Исполняясь подобных печальных мыслей и силясь отогнать их от себя, так как они неизбежно влекли за собой очередной приступ тоски по родному дому, я спустилась вниз. Антуан, полностью одетый, уже поджидал меня и нервно постукивал по полу кончиком сапога.

– Я думал, ты там умерла! – воскликнул он, когда я появилась внизу. – Собирайся, мы идем пить.

С чего такая резкость, я понятия не имела, но сказано было таким тоном, что у меня не осталось даже толики желания спорить. Кивнув, я кинулась искать свое пальто, погребенное на вешалке под ворохом чужих плащей и накидок, и тут услышала неодобрительный голос Робеспьера:

– Как, разве ты даже не присоединишься к ужину?

– Я уже ел, – бросил Антуан таким голосом, будто с трудом удержался от того, чтобы рявкнуть, но продолжил миролюбивее, – нет, правда, спасибо, но есть я не хочу.

– Зато выпить всегда горазд, – ответил Робеспьер неприязненно. – Имей в виду, завтра на утреннем заседании я тебя жду без опозданий.

– Да не опоздаю я, – отмахнулся Сен-Жюст. – Приду, как огурчик.

– Надеюсь, что не как в прошлый раз.

Тут я наконец-то смогла отыскать свой редингот – новехонький, только что от портного, – и беседа, угрожавшая превратиться в промывку мозгов, к счастью для Антуана, оборвалась. Попрощавшись, мы вышли на улицу, и я не замедлила тут же спросить:

– А что случилось?

– Да достали они меня все, – глухо отозвался Антуан, распахивая дверь чуть ли не с пинка. – Если я не выпью, то начну кого-нибудь убивать.

Я вспомнила сорванное заседание, его вид, когда внимание зала было безвозвратно утеряно, и промолчала. Мне тут было нечего говорить, зато Антуан, помолчав несколько минут с многозначительным видом, принялся трындеть без умолку:

– Я больше всего в жизни ненавижу, когда мне не дают договорить! Значит, ты весь такой надрываешься, чтобы донести хоть что-то до этих ослов, и тут какой-то… какой-то… – тут он прервался, по-видимому, одумавшись, – нет, против Марата я ничего не имею, но какого черта его не могли внести в Конвент ну хоть минут на десять позже, а?! Я же не Бриссо, у меня речь не про какую-нибудь хрень, а про Конституцию, на всякий случай!

– Конституцию?

– Ну да…

Мы не были особо разборчивы в выборе заведения и приземлились в первом попавшемся кабаке. Антуан, по обыкновению, выпил первый бокал залпом, и лицо его начало постепенно разглаживаться, но голос не утратил гневный тон:

– В книгах иногда пишут “горло перехватило от негодования”, вот это как раз мой случай. Кто-то орать начинает во всю глотку, если его взбесить, а я, наоборот, молчу. Вот если мне грустно, я люблю с кем-то поговорить, а если меня разозлить – то стою как истукан, слова не могу сказать. Это меня бесит еще больше, ну и… замкнутый круг, короче.

Он снова наполнил бокал и глотнул из него. Я сочувственно коснулась его руки:

– Ладно, прекрати бушевать. Неужели Конституцию без этого не примут?

– Примут, конечно, – мрачно ответил Антуан. – Только оглашать вызовут кого-нибудь другого. От кого не будут все отворачиваться, как только… как только… а, ладно, к черту это все.

Ярость постепенно оставляла его, сменяясь искренним, каким-то подростковым огорчением, а я сидела и не знала, что можно сказать, чтобы его утешить. И дело было даже не в том, что утешитель из меня всегда был хреновый – просто Антуан, по моему мнению, относился к тому типу людей, которые в утешениях нуждаются меньше всего. А что сказать, чтобы поддержать, я и вовсе придумать не могла.

– Ты сама как? – видимо, ощутив мою неловкость, Антуан решил переменить тему. – Ходила на суд?

– Ходила. Только ничего не увидела…

– Ну еще бы. Говорят, некоторые особо сознательные граждане караулили у входа с ночи. Зато, говорят, они так напугали Тенвиля, что он запорол обвинительную речь и даже ничего не ответил, когда Марат его начал по стенке размазывать…

– Это было действительно впечатляюще, – подтвердила я. – Никогда ничего подобного не слышала.

– Это же Марат, – хмыкнул Антуан. – Язык у него подвешен, это точно. Правда, некоторые считают, что он… ну… – он наклонился ко мне и сообщил таким тоном, будто рассказывал какой-то страшный секрет, – немного не в себе.

Вот это было для меня неожиданностью. Я прикрыла глаза, тщательно вспоминая все, что говорил Марат на суде, но спустя минуту поняла, что его речи менее всего можно было посчитать принадлежащими сумасшедшему. Они были уверенны, взвешенны и последовательны – псих так говорить бы не стал.

– Ты тоже считаешь? – опасливо уточнила я.

– Я – нет, – ответил Антуан. – На двинутого он похож не больше, чем кто-то из нас. Хотя иногда мне и кажется, что он… странно себя ведет. Знаешь, когда ему впервые предоставили слово в Конвенте, он вылез на трибуну с пистолетом.

– Может, просто хотел произвести впечатление? – предположила я. Сен-Жюст в ответ покачал головой:

– Одно дело – производить впечатление, а другое – действительно намереваться выстрелить. Я в этом кое-что понимаю. Еще мне рассказывали, как он в Якобинском клубе сунул Дантону под нос кинжал. Настоящий, острый, вот такой длины, – он отмерил пальцами в воздухе расстояние, и мне на секунду стало нехорошо. – И заорал: “Вот этим я вырежу контрреволюцию!”. Меня там не было, но, говорят, сцена была знатная…

– Занятно, – пробормотала я, пытаясь для себя определить, как ко всему этому относиться.

– Да и вообще, говорю же, он очень странный. Хотя в отсутствии духа его не упрекнешь. Мое мнение – он не сумасшедший, башня у него в порядке, но, – Антуан устремил на меня пронзительный взгляд, – если все-таки решишь идти к нему, будь поосторожнее, ладно?

Я только и нашлась, что кивнуть в ответ на такую внезапную заботу.

У меня осталась последняя сигарета, и я решила, что выкурю ее перед тем, как зайти в редакцию. Для этого, правда, пришлось забрать у Огюстена зажигалку, что привело его в изрядное расстройство.

– Я думал, ты навсегда отдала, – произнес он расстроенно, протягивая мне заветный девайс. Мне и самой было до ужаса неловко требовать подарок обратно, но прикуривать от огнива без посторонней помощи я так и не научилась. Поэтому я поспешила успокоить Огюстена – получилось бы совсем глупо, если б он обиделся на меня из-за этого.

– Всего на несколько часов. Я верну вечером. Считай, что я ее одолжила.

– Ладно, – покладисто согласился он, и спустя несколько минут я, сидя в экипаже, гипнотизировала взглядом почти опустошенную сигаретную пачку. Было ужасно обидно, как будто я расстаюсь с последним, что хоть как-то связывало меня с тем миром, откуда я пришла. “Впрочем, не последним, – напомнила я себе, – есть же еще ручки, вот когда они закончатся – тогда действительно все”.

Я вытащила из кармана свернутые листы с переведенной статьей и всмотрелась в собственные кривоватые буквы. Похоже, мне все-таки стоило научиться писать пером, а чернила в ручках тянуть до последнего, как бы глупо это ни звучало.

У меня было, конечно, свое представление о том, как должна выглядеть редакция газеты, которую читает вся столица, но я успела уже порядком привыкнуть к тому, что в этом времени все может выглядеть прямо противоположно тому, как должно. Поэтому я даже не слишком удивилась, когда меня высадили на узкой, грязной улочке, напротив самого обычного двухэтажного дома, подобные которому теснились вдоль мостовой, как грязные, замерзшие птицы на проводе.

– Спасибо, гражданин, – я протянула вознице купюру, и тот, оценив мою щедрость, тут же обратился ко мне с новым предложением:

– А хотите, я вас тут подожду? А то вы из этой дыры потом и не выберетесь.

– Благодарю, но не надо, – мило улыбнулась я. Действительно, осознание того, что с каждой минутой на счетчик предприимчивого водилы будут капать деньги, которые можно было бы употребить другим, более рациональным образом, вряд ли настроило бы меня на деловой лад. Поэтому экипаж я отпустила с чистым сердцем и, внутренне вздрагивая от волнения, зашла во двор нужного мне дома.

Конечно, глупо было надеяться увидеть хотя бы маленькую вывеску, которая указала бы мне на то, что я ничего не напутала с адресом. Но нет, ничто не выдавало того, что именно в этом доме находится редакция “Публициста Французской республики”.

– Конспиратор хренов, – пробормотала я сквозь зубы и подпалила кончик сигареты. Глубоко затянулась, чтобы не бояться. В конце концов, я уже сотню раз это делала, верно? Приходила к очередному редактору, держа в зубах образцы своего творчества, чтобы предложить себя в качестве штатного (ну или внештатного – как повезет) корреспондента, готового денно и нощно трудиться во благо… чего именно – зависело от конкретного человека, вернее, его конкретных загонов. Я все это делала уже сотню раз, действительно, но не волновалась так, наверное, даже когда пришла устраиваться на работу впервые.

Недокуренная сигарета полетела в лужу у стены, а я, худо-бедно взяв себя в руки, толкнула входную дверь.

Да уж, парадным это сложно было назвать. Скорее уж просто лестницей – мрачной, темной, источавшей аромат затхлости. Невольно я попятилась.

– Вы к кому?

Звук старческого голоса заставил меня содрогнуться. Обращалась ко мне пожилая женщина, появившаяся рядом со мной будто бы из стены. Наверное, это была местная жительница или вахтерша, но я неожиданно почти обрадовалась ее появлению – она хотя бы могла подсказать мне, куда идти.

– К гражданину Марату, – ответила я с некоторой важностью. – Не подскажете, где он живет?

Женщина ответила не сразу: сначала цепко оглядела меня, будто определяя, не представляю ли я опасности.

– Второй этаж, – наконец буркнула она и скрылась в какой-то нише. Предаваясь мыслям в духе “Куда я попала?!”, я принялась подниматься по ступенькам, чей пронзительный скрип вселял в меня серьезную опаску, что под моим весом доски сейчас проломятся, и я полечу вниз. Слава богу, их оказалось не очень много – всего полминуты, и я оказалась перед двумя дверьми, таблички рядом с которыми, впрочем, не сообщили мне ровным счетом ничего. Начиная подозревать, что где-то меня обманули, я постучала в первую попавшуюся.

– Эй, граждане, есть кто?

Поначалу мне не ответили, и я думала уже начать ломиться в соседнюю квартиру, но тут дверь бесшумно открылась, и я увидела на пороге женщину лет тридцати, темноволосую и с каким-то мутным, будто смазанным от усталости лицом. Руки ее были измазаны в муке, и я успела разочароваться, что пришла не по адресу – похоже, вместо редакции угодила в жилую квартиру, – и тут женщина осведомилась тихим, вкрадчивым голосом:

– Вы кого-то ищете… – она вгляделась в меня, подслеповато прищурившись, – гражданин?

– Мне нужен гражданин Марат, – ответила я после секундной паузы, решив ее не разубеждать. Пусть считает меня хоть чертом лысым, все равно сейчас отправит в соседнюю дверь и забудет через пару минут, наверняка я далеко не первая, кто стучит к ней по ошибке…

И тут женщина легко посторонилась, давая мне пройти. Шаги у нее были почти неслышные, будто она не ходила по полу, а парила над ним, разве что тихий шелест подола выдавал то, что она все-таки не призрак, а живой человек.

– Симона! – послышался из глубины квартиры еще один голос, женский. – Кто это пришел?

– Посетитель! – отозвалась женщина и обратилась ко мне. – Снимайте плащ, я вас к нему проведу.

Тут, наверное, стоило сказать ей, что я вовсе не посетитель, а посетительница, но я была до того ошеломлена, что в молчании скинула с плеч пальто и водрузила на ободранную вешалку. Симона поманила меня за собой, мы пересекли полутемный коридор и несколько комнат, обстановка которых ничем не отличала эту квартиру от любой другой, и наконец оказались возле темной, в нескольких местах облупленной двери.

– У вас срочное дело, гражданин? – строго осведомилась Симона, прежде чем постучать. Я сочла за лучшее покивать.

– Одну минуту, – бросила мне моя сопроводительница и скрылась за дверью, прикрыв ее быстрее, чем я смогла разглядеть, что внутри. Впрочем, как я предположила, это был рабочий кабинет или что-то в этом духе, непреодолимой загадкой оказалось другое: если здесь находится редакция, то где, черт возьми, остальные сотрудники? Или Марат занимается газетой в гордом одиночестве? Но это же просто-напросто невозможно! Хотя выстроилась у меня одна версия, объяснявшая все эти странности: Робеспьер за каким-то чертом дал мне не адрес редакции, а домашний адрес редактора. Может, дело в трудностях перевода, может, у них тут так принято, но я все равно ощущала себя в высшей степени неловко. Подумать только – вломилась к человеку домой, когда он, наверное, отдыхает от трудов праведных или, что еще более вероятно, отмечает свое спасение из лап Революционного Трибунала…

– Гражданин, – Симона вышла из комнаты и сделала приглашающий жест, – проходите.

– Спасибо, – я сама уже была этому не рада, но не разворачиваться же было теперь, оказавшись так близко к цели. Я помедлила чуть-чуть, давая сердцу возможность совершить головокружительный кульбит в последний раз, и шагнула через порог.

Еще минуту назад я думала, что ничто не может сделать ситуацию более неловкой. Это было, прямо скажем, верхом наивности с моей стороны.

– Твою мать, – сорвалось у меня с языка на чистейшем русском, и я почувствовала, что хочу провалиться сквозь землю.

Рабочий кабинет, как же. Этот мир просто не был бы собой, если б не решил поиздеваться надо мной сполна. Комната, куда меня почти радушно приглашала Симона, оказалась, черт возьми, ванной.

Наверное, на моем лице отразилось слишком много эмоций за несколько секунд. Хозяин же квартиры, он же главный редактор “Публициста Французской республики”, вчерашний герой Горы Жан-Поль Марат, безмятежно сидевший в ванне, при моем появлении лишь приподнял бровь, как будто все было абсолютно нормально, как будто для него это самое обычное дело – пускать к себе девиц во время водных процедур. А я стояла, как оглушенная, и тщетно пыталась заставить себя хоть слово произнести.

– Добрый день, – поприветствовал он меня, когда молчание затянулось совсем неприлично. – Возьмите стул, садитесь.

У стены действительно стояло чуть-чуть покосившееся, но выглядевшее вполне уютным соломенное кресло. Я опустилась в него, как во сне, за что заработала язвительный смешок:

– Ближе. Я не кусаюсь. И разговаривать через всю комнату не люблю.

“Отлично, – крутилось у меня в голове, – отлично, просто шикарно, поздравляю, Наташа, ты вляпалась”.

Не отрываясь от стула, я подвинулась вперед, на расстояние, которое посчитала приличным.

– Так лучше, – Марат внимательно посмотрел на меня. – А мне сказали, что вы молодой гражданин… кто вы?

– Я… я это… – я мысленно пнула себя хорошенько; в конце концов, он не настолько хорошо выглядит, чтобы напрочь от него дар речи терять. – Меня Натали зовут…

– А, Натали, вот как, – на лице Марата появилась улыбка, в которой не было даже самой слабой тени дружелюбия. – И зачем Робеспьер вас прислал?

Только я начала потихоньку приходить в себя, как меня снова выбили из колеи. Даже не выбили, а подняли за шкирку и вышвырнули куда-то в сторону. Все, на что меня хватило в тот момент – лишь беспомощно переспросить:

– Робеспьер?

– Ну, а кто еще? – усмехнулся Марат. – Или вы уже сменили покровителя и приносите мне вести от кого-то другого?

Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, за кого он меня принимает. Кровь в одно мгновение хлынула мне в лицо, и мне пришлось бороться со жгучим желанием подскочить со стула и отвесить потенциальному работодателю пощечину – наверное, я уже начала проникаться атмосферой времени, в другой момент мне бы такая идея даже в голову не пришла. Но гигантским усилием воли я заставила себя сидеть на месте. Пришлось вспомнить красные нарциссы – это меня слегка успокоило.

– Во-первых, – начала я, стараясь по возможности говорить спокойно, – он мне не… покровитель, а родственник.

Я понимала, конечно, насколько по-дурацки это звучит, но пускаться в объяснения тонкостей наших взаимоотношений не собиралась хотя бы потому, что многие из них до сих пор составляли тайну из-за меня. Поэтому пришлось ограничиться самым простым объяснением, которое не вызвало у Марата ни капли доверия.

– Так вы действительно родственники?

– Именно, – подтвердила я. – Но очень дальние, я совсем недавно приехала из Польши, и…

– Из Польши?

Глаза моего собеседника многообещающе загорелись, и я поняла, что промахнулась фатально и теперь выкрутиться уже не удастся. Потому что точь-в-точь так же вспыхивал взгляд Андрея, когда кто-то из наших случайных знакомых имел несчастье брякнуть, что симпатизирует Наполеону. Заканчивалось все одинаково – Андрей впивался в беднягу как клещами и не отпускал до тех пор, пока не разбирал с ним во всех подробностях императорскую биографию. И вот теперь я поняла, что мне предстоит почти тоже самое.

– Из Польши, замечательно. И что же там? – и тут он, к моему ужасу, присовокупил к своей речи несколько слов на шипящем, торопливом наречии, которое я поняла так же хорошо, как поняла бы японские иероглифы.

– Э… – наверное, если у меня и была возможность отвертеться, то растерянный вид выдал меня с головой. Почти с нескрываемым удовольствием Марат несколько секунд наблюдал за моим лицом и коротко, сухо рассмеялся.

– Так, значит, полячка из вас такая же, как из меня римский папа. Очень интересно. Мы разговариваем всего две минуты, а вы уже успели один раз мне соврать. Или, может, не один?

Взгляд темных, похожих на омуты глаз, устремленный на меня, совсем не располагал к тому, чтобы придумывать что-то еще. Но я вопреки всему не испугалась еще больше – наоборот, у меня наконец-то развязался язык.

– Ладно, вы меня раскрыли. Я не полячка, но и не француженка. Я из России, в Париж приехала учиться, попала в неприятности, а Робеспьер мне помог. Он никакой мне не родственник, но между нами ничего нет, и вообще он меня к вам не посылал, я сама пришла.

Все это я выпалила на одном дыхании, опасаясь, что меня сейчас прервут и скажут убираться прочь, но Марат вовсе не собирался этот делать. Мой сбивчивый монолог он выслушал со всем вниманием и задумчиво потер подбородок кончиками пальцев.

– Это уже больше похоже на правду. И что же тебя, в таком случае, ко мне привело?

Обращение на “ты” меня неожиданно вовсе не покоробило. Наверное, во время давней сцены на дороге Жоржа Помпиду он тоже говорил мне “ты”, и в этом не было ничего неожиданного. Жаль только было, что я не помнила ни единого слова из того, что он мне тогда сказал.

– Я хотела… – я запнулась, абсурд ситуации довел меня окончательно, и я решила хоть как-то понять, что происходит, – слушайте, наверное, мне не стоило вламываться к вам домой…

– Почему это? – удивился он. – Да меня тут чаще находят, чем в Конвенте. Обычно отбою от посетителей нет, только сегодня, видимо, решили дать передохнуть, вот и, – он насмешливо кивнул на себя самого, – сижу тут в собственном соку. Так что же ты все-таки хотела?

– Постойте, – я изумленно вытаращилась на него, – так у вас нет… ну, редакции?

Пришла его очередь удивляться.

– Чего?

– Вы же газету выпускаете, да? – в качестве подтверждения своих слов я достала старый номер “Публициста” и протянула своему собеседнику. Он бросил беглый взгляд на обложку и вновь посмотрел на меня.

– Да. И что?

– И где вы… – я все еще не могла поверить в возможность такого расклада, – ну, статьи пишете, структурируете материал, составляете номера, в конце концов?

– Как где? – теперь, кажется, он думал, что у меня не все в порядке с головой. – Прямо здесь.

И коротко постучал по лежащей перед ним широкой доске, покрытой тканью и исполнявшей роль столешницы. Тут я обратила внимание, что она действительно вся завалена исписанными бумагами, а на дальнем ее конце стоит чернильница и стаканчик с несколькими растрепанными перьями. Приходилось признать очевидное – я пришла по адресу, прямиком в редакцию “Публициста Французской республики”. И предстоящая беседа грозила стать самым мозговыносящим собеседованием в моей жизни.

– А, вот как, – надо было срочно заглаживать сво неосведомленность, – просто там, где я выросла, все немного по-другому…

– Что именно?

– Ну, я на своей родине, так скажем… – я скрестила пальцы, чтобы и тут надо мной не посмеялись, – работала в разных изданиях… преимущественно политических…

Он слушал меня, чуть наклонив голову, не перебивая. И это неожиданно придало мне сил договорить до конца:

– Я подумала: может, вам постоянный корреспондент или хоть кто нужен? Опыт у меня нормальный, не думайте, я с шестнадцати лет этим занимаюсь…

– В России?

– Ага, – ответила я. – Я много где работала. Правда, одна газета обанкротилась, две закрыли…

– Вижу, тем, кто тебя брал на работу, исключительно везло, – развеселился Марат, и я тут же добавила:

– А еще две живут и процветают. Но я оттуда сама ушла.

– Почему?

– Ну, одна была… глупое такое издание для тупых куриц, которым кроме косметики и шмоток в жизни ничего не надо, – разоткровенничалась я. – Я там пару месяцев всего продержалась, а потом свалила. Так и написала в увольнительной: я тут тупею. Там, в общем, меня поняли, у них много кто так уходит.

– Ясно-ясно. А что насчет второй?

– А, – я вспомнила, как часто мой бывший редактор любил пенять именем человека, с которым я сейчас вела непринужденную беседу о собственных карьерных достижениях, и не удержалась от смешка. – Главред получил должность в мэрии и скатился в вылизывание задницы власти. Ну, я и послала это все. Какого хрена я должна оды сочинять тем, про кого недавно компромат рыла?

Марат снова рассмеялся. Похоже, разговор приносил ему неподдельное удовольствие.

– Вижу, нравы у вас не сильно отличаются, – сказал он мне почти добродушно. – Сам подобных перебежчиков видел десятки раз. И никогда не устану раздавать им по заслугам… ну и что же, теперь ты пришла ко мне и хочешь… чего ты хочешь-то?

От его вопроса я снова растерялась. Теперь мне стало казаться, что я требую чего-то или невозможного, или смешного.

– Я же говорила, – тихо напомнила я, – может, у вас есть… ну, вакансии…

– Ты странно выражаешься, – заметил Марат, явно машинально начиная перекладывать разбросанные по столешнице бумаги с места на место. – Говори яснее. Не люблю, когда начинают мямлить.

Я сделала глубокий вдох, чтобы привести себя в чувство. В конце концов, ничего незаурядного в моей просьбе нет, но почему тогда мне так неудобно высказать ее вслух?

– Мне нужна работа, – наконец произнесла я. Марат недоуменно вскинул брови.

– И за этим ты ко мне обращаешься?

– Ну… – я потерялась совсем, – ну да, почему нет?

Он тяжело вздохнул, и я с нарастающей тревогой увидела, как искра интереса в его глазах потухла, а лицо подернулось еле уловимой гримасой горечи.

– Если тебя интересует заработок, то платить я тебе не смогу.

Вот это был удар ниже пояса. Мысленно я послала Робеспьеру все возможные проклятия: ну почему он меня обо всем этом не предупредил? Сказал бы пару лишних слов, и я бы знала, что говорить, не тянула бы кота за хвост и не ставила себя в неловкое положение! Но Робеспьер предпочел промолчать, а теперь я умудрилась мало того что выставить себя непонятно кем, так еще и каким-то непостижимым образом расстроить потенциального работодателя. Положение надо было спасать, и срочно.

– А кто вам сказал, что меня интересуют деньги? – для меня оставался лишь один выход, а именно встать в позу. – Я… я просто за идею, вот и все.

Марат невесело глянул на меня.

– За идею?

– Именно, – ответила я с независимым видом. – А на деньги мне плевать. Совсем.

Наверное, еще пару дней назад я и подумать не могла, что скажу такое, когда буду устраиваться на работу, но что-то неуловимо изменилось с того момента, как я, придя в зал суда, узнала голос своего давешнего спасителя с красными нарциссами. Как ни странно, теперь многое из того, что раньше было для меня неприемлемым, казалось мне возможным. И то, что я только что сказала – лишь вершина айсберга.

– Занятно, – протянул Марат, снова принимаясь изучать меня взглядом. – А те бумаги, которые торчат у тебя из кармана – это ты, конечно же, решила со мной чем-то поделиться?

– А, это, – на самом деле, я планировала достать свой неуклюжий перевод минут на пять позже, но раз его уже заметили, то пришлось извлечь бумаги наружу и протянуть Марату. – Да, почитайте, я тут набросала кое-что…

На самом деле, над статьей я корпела несколько часов, но упоминать об этом показалось мне несолидным. Марат глянул на поданный ему лист, скользнул взглядом по первым строчкам, чему-то непонятно улыбнулся и отложил статью в сторону. Как в параличе, я ждала вердикта.

– Вот что, – тут Марат протянул руку, и на нее упал льющий из маленького тусклого оконца солнечный свет, – передай-ка мне…

Он не успел договорить – я, вскрикнув от ужаса и едва не опрокинув стул, шатнулась в сторону. И было от чего, между прочим – до сих пор Марат сидел в тени, расположившись так, что лучи света падали на лишь на его столешницу, не задевая его самого, а я была слишком ошарашена и смущена, чтобы внимательно вглядеться в него и заметить, что его плечи и руки (а также, как я поняла, и все тело, скрытое в воде) были покрыты какими-то полузасохшими язвами, красными и кое-где гноящимися. Выглядело это настолько жутко, что я полностью потеряла контроль над собой и пролепетала, вжавшись в стенку:

– Мамочки, это не заразно?

Сжав губы в тонкую нить, он посмотрел на меня, как на круглую идиотку.

– Нет, не заразно. Еще не слышал, чтобы кто-то жаловался. А теперь прекрати дрожать и дай мне нож для очинки, он там на полке лежит.

Мне запоздало стало стыдно. Ну что у меня за манера вечно все портить? С покорным видом я передала Марату требуемое, но все-таки почти молилась про себя, чтобы он меня не коснулся, хоть бы и случайно. Наверное, он это понял, поэтому взял рукоять самыми кончиками пальцев, бросил на меня напоследок взгляд, от которого меня ожгло, как огнем, и принялся с невероятным тщанием натачивать кончик пера. Судя по тому, что на меня он больше не смотрел, аудиенцию стоило считать оконченной, но я решилась робко пискнуть:

– Так что насчет…

– Мне надо подумать, – ответил он.

Сказано это было тем же тоном, каким я сотню раз слышала “Мы вам перезвоним”, и я ощутила, что у меня внутри все обрывается. Ну почему всякий раз, когда мне выпадает сделать что-то важное или хотя бы произвести хорошее впечатление, я всегда умудряюсь вывернуть все наизнанку? Зато один плюс оставался – терять мне было уже нечего, и я ничтоже сумняшеся плюхнулась обратно на стул.

– Еще что-нибудь? – спросил Марат, слегка удивившись. Я попыталась принять горделивый вид и скрестила руки на груди.

– Я подожду.

– Чего?

– Пока вы подумаете, – отрезала я и заерзала, устраиваясь на жестком седалище поудобнее. Марат секунд пять молча смотрел на меня, а потом вдруг разразился хохотом, от которого, кажется, сотрясся потолок.

– Нет, это великолепно, – почти прорыдал он сквозь смех, – это просто потрясающе, я давно ничего подобного не встречал…

Недоумевая, что могло стать причиной столь жгучего веселья, я постаралась сделать свой вид еще более независимым, но от этого Марат начал только громче хохотать. Тихо приоткрылась дверь, и внутрь заглянула Симона, перевела недоуменный взгляд с меня на него.

– Все в порядке?

– Да, все просто отлично, – все еще срываясь на смешки, ответил Марат. – Принеси нам чаю, пожалуйста, – и обратился ко мне, лукаво сверкая глазами, – ждать тебе придется долго.

– А я не тороплюсь, – я жалела уже, что затеяла все это, но понимала, как ничтожно буду выглядеть, если теперь отступлю. Марат снова углубился в бумаги, а я откинулась на спинку стула и постаралась придумать, чем себя занять. Был бы в рабочем состоянии мой верный айфон – такой вопрос даже и не поднялся бы, но мобильник давно мирно покоился в ящике моего стола в доме Дюпле, не подавая никаких признаков жизни. Поэтому мне оставалось, что сидеть неподвижно, разглядывать скромную обстановку и тоскливо пытаться заменить плеер звучанием нужной песни в собственной голове.

Внимание мое привлекли два пистолета, висящие на стене крест-накрест. Над ними висела табличка, надпись на которой я прочитала не без испуга: “Смерть”.

– Что это? – тихо спросила я, поднимаясь и подходя к стене, чтобы рассмотреть получше. Марат на секунду поднял голову и тут же ее опустил.

– Понятия не имею. Висели тут, когда я сюда въехал.

– А они стреляют? – спросила я.

– Стреляют, но не заряжены. Не мешай, пожалуйста.

Обиженно примолкнув, я продолжила бродить по комнате, но та была так мала, что мне хватило минут десяти, чтобы изучить ее целиком. После этого скука одолела меня окончательно, я села обратно на стул, намереваясь неподвижно смотреть в одну точку, но почти тут же снова вскочила, как будто кто-то подложил под меня горящие угли. Сидеть на одном месте оказалось поистине невыносимо.