Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 46 страниц)

– Девочки, не ссорьтесь. Я знаю одно прекрасное средство.

Все разом повернулись ко мне: девушки – с недоверием, Максимилиан – с надеждой.

– Какое? – подозрительно спросила Шарлотта.

– Пусть выпьет еще, – посоветовала я. – Пара глотков вина, и будет как новенький.

Нора посмотрела на меня почти с ужасом, как будто я произнесла страшное кощунство. Щеки Робеспьера начали медленно заливаться сине-зеленым.

– Ну, не хотите, как хотите, – посмеиваясь про себя, я начала отступать к выходу. – Но мне всегда помогало. Кстати, про Антуана что-нибудь слышно?

– Нет, – раздался за моей спиной голос Огюстена, и спустя секунду к нам присоединился и его обладатель. Вид у него был еще более измученный, чем у старшего брата, но он мужественно держался, разве что потухший взгляд выдавал его истинное состояние. Увидев меня, Бонбон несколько посветлел.

– Ты в порядке?

– В полном, – радостно кивнула я. – Давно не ощущала себя так хорошо.

К Максимилиану я теперь стояла боком, но его испепеляющий взгляд ощутила, даже не видя. Кажется, моя незатейливая ночная провокация угодила в точку, и от осознания этого внутри растеклось теплое чувство удовлетворения. Настроение мое взлетело до того, что я чмокнула Огюстена в щеку и, не дав ему времени сомкнуть объятия, упорхнула обуваться.

– Куда ты? – спросил Бонбон.

– Навещу Антуана, – ответила я, влезая в туфли. – За вами тут есть кому поухаживать, а он сейчас один-одинешенек. А ему, думаю, еще хуже, чем вам.

Огюстен ничего не ответил на это, только вздохнул и удалился на кухню. В этот момент в чашке Робеспьера, очевидно, закончился чай, и Нора с мягкой улыбкой подхватила ее:

– Я сейчас еще налью.

Максимилиан благодарно кивнул, и тут в другой край чашки вцепилась мертвой хваткой Шарлотта и безапелляционно дернула ее на себя:

– Нет, я налью.

– Эй, – возмутилась Элеонора, не желая отдавать многострадальную чашку, – я первая предложила…

– Зато я его сестра!

Лица Робеспьера я не видела, но могла поклясться, что его выражение было достаточно красноречивым. Девушки, впрочем, совершенно не обратили внимания на несчастный, мучающийся от жажды предмет раздора и продолжили с ожесточением спорить. Решив не дожидаться, чем кончится эта сцена, я вышла на улицу.

Улицы показались мне странно притихшими, будто весь Париж вчера гулял вместе с нами, а теперь отлеживался, не выказывая из дома носу. Даже в саду Тюильри, где всегда было не протолкнуться от гуляк, было почти безлюдно, и я, радуясь тому, что не придется тратить время на стояние в очереди, купила у коробочника засахаренное яблоко. Когда я расплачивалась, меня звонко окликнули:

– Натали!

Я обернулась. Ко мне спешил Шарль, растрепанный и взволнованный, но совершенно счастливый. Несмотря на то, что утро выдалось пасмурным, на меня будто пролился солнечный свет, и я приветливо заулыбалась, когда приятель, запыхавшись, остановился возле меня:

– Привет. Идешь на свидание?

– Нет, – его лицо зарозовело, – с него.

Коробочник посмотрел на часы и крякнул. Я с многозначительной улыбкой протянула:

– О, вот оно что. И как оно прошло?

– Замечательно, – не глядя, Шарль отдал продавцу ассигнат и наугад цапнул из коробки еще что-то сладкое. – Правда, не знаю, увидимся ли мы с ней еще, но… я очень надеюсь. А ты куда идешь?

– К другу, – ответила я. – Хочу его проведать, а то он вчера немного перебрал…

– Бедняга. Меня вот тоже вчера пытались напоить, – внезапно сообщил Шарль и рассмеялся, – сказали, что так я буду раскованнее. А я не стеснялся совсем, просто… просто это все так непривычно…

– Ничего, – я едва удержалась от того, чтобы взъерошить его светлые волосы, – привыкнешь. Ладно, удачи тебе.

– И тебе, – сердечно ответил Шарль. – И я помню, ты обещала ко мне заходить.

– Обязательно, вот только время будет, – пообещала я и удалилась.

Город и не думал просыпаться, даже уличная суета была какой-то ленивой и заторможенной, поэтому у меня не было желания торопиться. До гостиницы, где жил Антуан, я дошла пешком, с наслаждением вдыхая пропитавшийся пришедшим летом воздух. Мысли в голове бродили неразборчивые и неясные, но в основном приятные, ибо большинство из них было связано с событиями вчерашнего вечера. Вспомнив о Марате, я поняла, что начинаю глупо улыбаться. Интересно, а он сейчас обо мне думает?..

– Эй, гражданка!

Кричал мне босоногий мальчишка-лоточник, продающий цветы, коих в маленький деревянный ящик на его шее уместилось великое множество. Я смогла различить и гвоздики, и розы, и фиалки, но внимание мое привлек один-единственный куцый букет, который затолкали в самый угол лотка и безжалостно задавили пышными соцветиями его соседей: букет из ярко-красных, почти бордовых, как кровь, нарциссов.

– Купите цветы, гражданка! – подмигнул мне мальчишка, приближаясь. – Красивые, прямо как вы!

“Типичный француз”, – мелькнуло у меня в голове, и я невольно вздрогнула, как будто меня пронзило какой-то тонкой иглой. Я уже оказывалась в точно такой ситуации, и мысль у меня всплывала точь-в-точь такая же. Или нет?

– Скажи-ка мне, – как слепая, я протянула мальчишке купюру и, отмахнувшись от протянутой грязной ручонкой сдачи, выудила из лотка нарциссы, – мы раньше с тобой не встречались?

– Это я не знаю, гражданка, – серьезно проговорил пацан, пряча в карман деньги. – Раньше – вряд ли. Разве что потом…

И, прежде чем я успела что-то сообразить, припустил вниз по улице, почти мгновенно скрывшись в одном из переулков. Первым моим порывом было броситься следом, но я не смогла и ноги от земли оторвать и осталась стоять, отупело глядя малолетнему цветочнику вслед. Нарциссы я продолжала крепко сжимать в руке и чувствовала, как дрожат тонкие стебли от любого движения воздуха.

Гостиницу “Соединенные штаты”, где жил Антуан, едва ли можно было назвать презентабельной. По уровню комфорта она мало чем отличалась от обыкновенного общежития, даже запах грязного белья и чего-то протухшего с кухни был точно такой же. От хозяйки я узнала, какую комнату занимает Сен-Жюст и, давя искушение зажать нос, почти побежала по узкому, грязному коридору.

Он открыл не сразу, мне пришлось барабанить в дверь несколько минут, прежде чем она приоткрылась, и на пороге возник хозяин – бледное воплощение всех страданий, какие могут выпасть на человеческую долю. На приветствия он решил не размениваться, только мутно пробормотал:

– А, это ты.

– Привет, пьянь, – поздоровалась я и, юркнув внутрь, закашлялась от густого запаха перегара, наполнявшего небольшую комнатушку. Обставлена она была небогато, единственным выдающимся предметом мебели был слегка потертый диван ярко-синего цвета, беспорядочно заваленный вещами, книгами и бумагами. Сам хозяин этого скромного обиталища, полураздетый, повалился на разобранную кровать, где, судя по складкам на простыне, и лежал до моего прихода. Рядом с ним на тумбочке стоял наполовину осушенный графин с водой и лежало скрученное полотенце, которое Сен-Жюст немедленно водрузил себе на лоб. Судя по страдальческому стону, легче ему от этого не стало.

– Ну и духан у тебя, – сказала я, приоткрывая форточку. – Хоть в обморок падай.

– Падай, – согласился Антуан. – Чего пришла?

– Тебя навестить. Сколько ты вчера выпил?

Его лицо мучительно скривилось.

– Спроси что-нибудь другое, Натали. Я не хочу вспоминать.

Благодаря задернутым занавескам в комнате царил полумрак, и я, только приблизившись к бедняге, смогла увидеть, что на скуле его налился пурпурным огромный синяк, оставленный Маратом. Я не знала, видел ли уже Антуан этот фингал и помнит ли о его происхождении, но решила пока не огрочать страдальца еще больше. Он и без того, казалось, вот-вот отдаст концы:

– Как мне плохо… ты даже не представляешь…

“Ну еще бы”, – подумала я с некоторой мстительностью, вспомнив его вчерашние попытки ко мне пристать. Но долго злорадствовать мне не удалось, уж слишком у Антуана был жалкий вид, и я быстро прониклась сочувствием к несгибаемому ангелу смерти, павшему жертвой зеленого змия.

– Если будешь так лежать, до утра в себя не придешь, – сказала я, садясь рядом с ним на постель. – Надо тебя как-нибудь воскресить. Есть у тебя проверенное средство?

– Понятия не имею, – прошептал он, с явным усилием поворачивая голову вбок. – Только еще пить не предлагай. Для меня это что мертвому припарка.

По моему мнению, Антуану не помешала бы порция аспирина и еще пара часов сна, и я в который раз пожалела, что торчу в эпохе, когда до изобретения анальгетиков остается добрая сотня лет. Чем еще можно было облегчить мучения Сен-Жюста, я даже не представляла, но ничего не делать для меня было равносильно тому, чтобы бросить в одиночестве утопающего. И я, скорее от безнадежности, чем от мысли, что это как-то поможет, протянула руку и зарылась пальцами в его волосы, густые, удивительно мягкие на ощупь.

Антуан удивленно распахнул глаза.

– Ты что это делаешь?

– Массирую, – мгновенно нашла объяснение я и с наслаждением пропустила локоны между пальцами. – Некоторым помогает.

Какое-то время он лежал тихо, пока я гладила и перебирала его волосы, а потом вдруг резко сбросил мою руку и приподнялся. Я испуганно отпрянула:

– Что такое?

Но Антуан уже подвинулся и устраивал голову у меня на коленях, приговаривая при этом:

– Женские коленки – лучшее место в мире…

– Начинаю тебя узнавать, – засмеялась я, проводя кончиками пальцев по его макушке и слушая удовлетворенное мурчание, – я тут уже десять минут, а ты не отмочил никакой шутки в этом духе.

– Заметь, – не открывая глаз, блаженно произнес он, – я сказал только про коленки, а не про что-то еще…

Я усмехнулась:

– С тебя бы сталось.

– Какого же ты низкого обо мне мнения, – бормотнул Антуан, переворачиваясь и подставляя мне загривок; от прикосновения к основанию шеи он вздрогнул и даже хихикнул: видимо, ему было щекотно. – Лучше расскажи мне, что со мной было вчера.

– А ты не помнишь? – вскинула брови я.

– Очень, очень смутно. И то только до того момента, как начал пить вторую бутылку. Так что, может, ты меня просветишь?

Я недолго молчала, размеренно поглаживая его шелковистые кудри, соображая, что можно было сказать, чтобы расквитаться с ним за его вчерашние непотребства. Идея пришла удивительно быстро и показалась мне до жути остроумной:

– Помнишь вчерашнего корсиканца? Ну, которого Огюстен привел?

– Этого-то? – молвил Антуан с презрением. – Помню, конечно. Не знал, что у Бонбона такие друзья. Вел себя, как…

– Ты с ним переспал.

Антуан замер. Я почувствовала, как все его тело медленно каменеет, и еле удержалась от того, чтобы рассмеяться. Но это провалило бы мой розыгрыш сразу, а я решила растянуть удовольствие до максимума. Сен-Жюст издал непонятный придушенный звук, который мог обозначать сразу все, и я, радуясь, что он не может видеть моего лица, решила его добить:

– Я помню, как ты трепал его по щеке и называл корсиканской шлюхой, а потом вы свалили в сад, где… судя по звукам… в общем…

– Натали, – Антуан неожиданно ожил и заговорил своим почти что нормальным голосом, решительным и твердым, разве что чуть-чуть подрагивающим, – можешь оказать мне услугу?

– Какую? – насторожилась я.

– В верхнем ящике стола, – он поднял руку, но указал почему-то на заставленный флаконами с одеколоном комод, – лежит пистолет…

Я не дала ему договорить, схватила за плечо и с силой встряхнула.

– Что это ты удумал?!

– Неважно, – бесцветно ответил он. – Просто дай мне пистолет.

Звучал его голос до того серьезно, что мне стало не на шутку страшно. Тут, убедившись, что я не собираюсь выполнять его просьбу, Антуан попытался встать самостоятельно, но мне удалось его удержать и толкнуть обратно на подушки. На его лицо вновь набежала мученическая гримаса – очевидно, резкое изменение положения тела принесло за собой новую волну головной боли.

– Брось эту идею, – сказала я, прижимая его за плечи на случай, если он все-таки решит вскочить. – Я вообще пошутила, ясно?

Антуан медленно моргнул, с явным трудом переваривая мои слова.

– Пошутила? – эхом отозвался он.

– Да, – ответила я с облегчением, но руки с его плеч на всякий случай не убрала. – Просто пошутила.

– Твою ж мать, – выругался он, выворачиваясь, – такими вещами не шутят, Натали!

Я понурилась. Кто бы мог ожидать, что Антуан, с его способностью обратить в шутку что угодно (если дело, естественно, не касалось политики), с такой жуткой серьезностью отнесется к моим словам. А он, с каждой секундой углубляя вонзившееся в меня чувство вины, продолжил менторским тоном вещать:

– Думай хотя бы иногда, что говоришь, ладно? Я уже был готов брать пистолет и ехать искать этого урода, чтобы…

– Стоп, – изумилась я, – так ты не себя хотел…

Антуан громко фыркнул и тут же вновь схватился за виски.

– Что я, дурак, что ли? Что бы там ни говорили, а я свою шкуру ценю. И дырявить ее почем зря точно не собираюсь.

Выговорившись, он снова обмяк на постели. Его внезапный прилив сил отхлынул, и Антуан вновь стал пугающе подавленным. Но я больше не решилась до него дотронуться, мне было слишком стыдно. Охваченная неловкостью, я сидела неподвижно, и тут мне в голову пришла свежая и спасительная идея.

– Куда это ты? – удивился Антуан, увидев, что я подскочила с кровати.

– Увидишь, – загадочно ответила я, направляясь к двери. – Совсем скоро вернусь, не уходи никуда.

– Вот черт, – усмехнулся он, – а я-то думал пару кругов вокруг дома бегом навернуть…

В соседней продуктовой лавке не оказалось почти ничего, кроме лука и каких-то сушеных трав, но мне и этого хватило. Муки раздобыть не удалось, зато в магазинчике за углом мне, не забыв заломить цену, продали говяжью кость с невнятными остатками мяса, и из всего этого я минут за сорок труда на общей кухне сотворила вполне приличный луковый суп, ароматный и легкий – то, что нужно организму с тяжелого похмелья.

Когда я, гордо держа кастрюлю перед собой, вплыла в комнату, Антуан шумно втянул носом воздух и вздохнул:

– Надеюсь, этот запах мне не кажется?

– Не кажется, – тоном заботливой хозяйки сказала я, ставя суп на стол. Я отвернулась всего на секунду, чтобы найти в комоде тарелку и ложку, а когда повернулась обратно – Антуан, забыв про раскалывающуюся голову, уже поднял жестяную крышку и залез в кастрюлю носом, вдыхая сочный луковый запах. Когда я легонько стукнула его ложкой по затылку, он даже не шелохнулся и, кажется, попытался дотянуться до супа языком.

– Ну не будь свиньей, – рассмеялась я, отбирая у него кастрюлю. – Держи тарелку, поешь нормально.

Неохотно он опустился на стул, предложенную порцию заглотил в момент и затребовал добавки.

– Не лопнешь? – шутливо спросила я, вновь наполняя тарелку. Антуан помотал головой и вновь принялся за еду. Только покончив со второй порцией, он удовлетворенно выдохнул и растекся на стуле, вновь прикрывая глаза. Донельзя собой довольная, я убрала тарелку с ложкой, раздумывая параллельно, куда можно поставить суп, чтобы он не испортился, и тут в мои размышления вклинился слабый голос приятеля:

– Слушай, не хочешь за меня выйти?

Не знаю, каким чудом тарелка не вылетела у меня из рук. Первоначально я решила, что ослышалась:

– Что?

– Нет, ну правда, – Антуан провел ладонью по животу, – за такую заботу я готов дать себя окольцевать.

Я слушала его с открытым ртом, не понимая, шутит он или нет и оскорбится ли, если я засмеюсь.

– Верным мужем быть не обещаю, – чистосердечно признался он, – но любящим – вполне.

Тут язык снова согласился служить мне, и я почти обморочно спросила:

– Ты серьезно?

Он внимательно посмотрел на меня и улыбнулся:

– А это тебе решать, серьезно или нет.

Так и не поняв, будет ли лучше обернуть все в шутку или нет, я решила вынырнуть из этого болота неопределенности одним толчком:

– Иди ты к черту, Антуан. Я не собираюсь замуж.

– Даже за меня? – он даже виду не подал, что расстроен.

– За тебя – в первую очередь, – отбрила я и схватила со спинки стула жилет, который сняла, чтобы не забрызгать бульоном. – Ладно, я вижу, тебе уже лучше, я пойду.

Он совершенно спокойно смотрел, как я одеваюсь, и задал вопрос, когда я готовилась уже переступить порог комнаты:

– И все-таки, почему ты так решительно отказываешься?

Я обернулась на него. Он не казался расстроенным, но смотрел на меня с неподдельным интересом, как на редкий экземпляр какого-то животного. От этого выражения в его взгляде я сразу почему-то обиделась и выложила первую пришедшую мне в голову причину:

– Считай, что мое сердце уже занято другим.

– О, вот как, – интерес разом погас, – и как его зовут?

– Секрет, – не раздумывая, ответила я и вышла.

Поднимаясь по ставшей мне почти родной лестнице в квартиру Марата, я была от волнения сама не своя. В голове мелькали самые разные сцены того, как могут принять меня после того, что случилось, и сколько бы я ни убеждала себя, что, скорее всего, ничего не изменится, сердце все равно продолжало беспокойно постукивать, а все тело, несмотря на жару – покрываться мурашками. Рука как будто налилась чем-то тяжелым, и мне пришлось приложить усилие, чтобы поднять ее и постучать в дверь.

– О, гражданин, – Симона встретила меня с улыбкой, и я поспешно отвела взгляд от ее лучистых глаз, – гражданин Марат вас с самого утра ждет…

– Да, мы… э… договаривались… – пробормотала я сдавленно, не в силах понять, то ли мне перед ней неудобно, то ли я просто боюсь, что она что-то поймет. Но она, вопреки моим худшим опасениям, не стала пытать меня вопросами, на которые у меня не было бы ответа, а, напевая и почти пританцовывая, скрылась в кухне. Оттуда доносился умопомрачительный запах чего-то жареного, и мне тут же пришлось сглотнуть слюну, вспомнив, что я, уходя из дома, забыла перехватить хотя бы символический завтрак. Отмахиваясь ладонью от лезущего в ноздри аромата, я прошла через гостиную и зашла в маленькую комнатушку, исполнявшую в квартире роль кабинета. Марат был там и что-то писал, сидя за столом, причем на меня даже головы не повернул, и я решила, что он вовсе меня не заметил и я смогу подкрасться к нему со спины. Хитро улыбнувшись, я тихо прикрыла дверь и сделала пару шагов на цыпочках…

– Плохая идея, – сказал он, не отрываясь от бумаги. – Не советую.

Я разом сдулась, как проколотый воздушный шарик.

– Могли бы хоть “добрый день” сказать, – проговорила я, чтобы не казаться совсем уж жалкой. Марат пожал плечами:

– Зачем? Закрой дверь на щеколду, кстати.

Ощущая, как в живот медленно проползает что-то холодное, я исполнила приказание и нерешительно осталась стоять возле двери. Тут редактор впервые обратил на меня взгляд – недоуменный и, как всегда, чуть насмешливый.

– Я до того тебя напугал ночью, что теперь ты даже не подойдешь?

– Нет, – ощущая, что щеки начинают гореть, пролепетала я в ответ. – Просто я… ну…

– Чего-то ждешь, – резюмировал он. – Интересно, чего? Признаний в любви?

Больше всего на свете я хотела провалиться сквозь землю. Хотя никаких романтических мыслей по поводу Марата у меня в голове не возникало и, наверное, возникнуть не могло, но он все равно заставлял меня почувствовать себя школьницей, потерявшей голову от учителя. В последней попытке сохранить достоинство я проговорила:

– Нет, ничего такого я не жду.

– А жаль, – вздохнул он, – я заготовил парочку. Ладно, иди сюда.

Чтобы не дать ему повод для очередной насмешки, я на нетвердых ногах приблизилась к столу. Мне тут же предъявили несколько исписанных листов:

– Это для сегодняшнего выпуска. Прочитай и скажи, что ты об этом думаешь.

Это было что-то новенькое. Никогда еще он даже виду не делал, что его хоть сколько-то интересует мое мнение. Наверное, изумление слишком четко отразилось на моем лице, потому что Марат тут же добавил:

– Это твоя собственная писанина. Я ее просто слегка исправил.

“Слегка”, конечно, было слишком слабым словом – что-то редактор, следуя своему обыкновению, вычеркнул, какие-то абзацы переписал полностью, но по сравнению с теми жалкими ошметками, которые он раньше оставлял от моих статей, это был настоящий прорыв. Я читала медленно, почти смакуя каждую фразу, и этим добилась того, что Марат легко ткнул меня в бок:

– Любоваться собой будешь в свободное время. Скажи, ты хочешь, чтобы это было опубликовано?

– Хочу ли я? – я почувствовала, что у меня глаза сейчас вылезут из орбит. – Конечно, хочу!

С усмешкой он придвинул ко мне чернильницу и перо.

– Тогда придумывай себе псевдоним и подписывай.

Как во сне, я взяла перо и занесла кончик над бумагой. С него тут же капнула и расплылась клякса, и я отдернула руку. Марат молча наблюдал за мной, ничего не подсказывая, и я постаралась придать себе задумчивый вид, но на самом деле на ум мне не шло вообще ничего, только всякие банальные глупости вроде анаграммы собственного имени. А банальщина – это то, что Марат оценил бы меньше всего на свете. Я изо всех сил напрягала фантазию, но от этого ощущала себя лишь большей бездарностью.

– Только никаких анаграмм и подобной ерунды, – я уже не удивилась тому, с какой легкостью редактор читает мои мысли. – Придумай что-нибудь, что выделит тебя.

Я и без того это знала, но как раз в этом и заключалась проблема – я никогда не чувствовала себя чем-то выделяющейся. Даже когда в моей квартире жил император всероссийский, даже когда я раскрывала какие-то невероятные тайны, большинство из которых так и остались для меня загадкой, даже когда я угодила в чужой век и попробовала себя в качестве революционера – мне никогда не казалось, что я представляю из себя или совершаю что-то выдающееся, изменяющее и оборачивающее вспять течение жизни. Для этого у меня никогда не было ни сил, ни способностей, все, что я могла делать – лишь плыть по этому течению в надежде, что кто-то протянет мне руку и подскажет путь.

– Что это? – внезапно спросил Марат, опустив взгляд куда-то мне на уровень бедра. Я сначала не поняла, о чем он, но потом увидела, что он заметил торчащие из моего кармана красные нарциссы, купленные мною утром на пути в гостиницу. Удивительно, но за время, проведенное в гостях у Сен-Жюста, я успела забыть про этот букет. Ничего не смущаясь, Марат запустил руку мне в карман и извлек цветы наружу.

– Красивые, – сказал он, вытаскивая из букета один цветок и переламывая стебель надвое. – Больше нигде таких не видел, только в Париже. Ну-ка, наклонись.

Ни о чем не спрашивая, я сделала, как он сказал, и в моих волосах тут же оказался цветок, а на моих губах – поцелуй. В груди что-то вспыхнуло, будто кто-то щедро плеснул туда бензина и бросил следом зажженную спичку, и на меня внезапно нахлынуло осознание, каким именем я буду подписывать свои статьи.

– “Девушка-огонь”? – Марат, как я и ожидала, захохотал, когда я предъявила ему готовую подпись. – Ну, чего-то подобного я и ждал. Только что-то ты медленно соображала.

– Вы подстегнули мое воображение, – улыбнулась я, откладывая перо и не упустив при этом случая мимолетно коснуться руки редактора. Он понимающе кивнул:

– Теперь-то я знаю, как надо тебя расшевелить, если что. А теперь бери это все и в типографию. Проследи, чтобы они нормально все напечатали. А потом… – голос его стал приглушенным, – потом приходи сюда. Я тебя жду.

Внутренне замерев от вида картин, которые тут же нарисовались в моей голове, я с готовностью подхватила листы.

– Я туда и обратно.

– Не надо туда и обратно, – пригрозил он, – сначала дело, потом все остальное. Увижу, что криво набрали – спрос будет с тебя.

– И что вы сделаете? – игриво спросила я, нахлобучивая на голову шляпу. Марат наградил меня тяжелым взглядом, понаблюдав секунду, как я тщательно убираю волосы:

– Не думаю, что ты действительно хочешь проверять.

И снова он был целиком и полностью прав.

В коридоре меня снова встретила Симона. Судя по тому, как она отряхивала руки, ей только что пришлось вынести мусор.

– Уже уходите, гражданин? – спросила она. – А вы придете обедать?

– Вряд ли, – я снова стыдливо спрятала глаза, не в силах выносить ее лучезарного взгляда, и совсем упустила, что из врученных мне бумаг две сорвались и плавно полетели на пол. Симона тут же бросилась их подбирать:

– Ой, гражданин, статьи испортятся, я давно тут не мыла…

– Не надо, – почти со страданием произнесла я, тоже наклоняясь, – я все подниму…

И тут случилось то, что иначе как провалом сложно назвать. Все дело было в том, что обычно я укладывала волосы так, чтобы шляпа хорошо держалась на макушке и ни один локон не выглядывал из-под нее, но в этот раз, решив не ждать, пока Марат разозлится на меня, выбежала из кабинета, не закончив толком этой сложной процедуры. В общем, стоило мне резко наклониться, как чертова шляпа слетела с меня и упала прямо Симоне под ноги. Я не успела даже ничего сказать, что могло бы как-то оправдать меня – Симона подняла глаза и воззрилась на мои длинные светлые волосы, совершенно точно выдававшие во мне девушку.

– Гражда… нка? – спросила она, явно глазам своим не веря. Чувствуя, что в воздухе начинает пахнуть керосином, я быстро хватанула шляпу и начала медленно, как при встрече с диким зверем, отступать к двери.

– Вы – гражданка?.. – ошарашенно повторила Симона. Кажется, до нее начали доходить все масштабы ее заблуждения, а также их возможные последствия.

– Ну да, – глупо улыбнулась я, продолжая пятиться. – Давно уже хотела сказать, да вот… все повода не было…

Если у Симоны и были какие-то сомнения относительно того, что творится прямо под ее носом, то мое бесстыдное мямленье их сразу рассеяло. Лицо ее медленно вытянулось, темные брови сошлись на переносице, и я поняла, что мне пора срочно исчезнуть из ее поля зрения.

– Э-э-э, спасибо за приглашение на обед, я в другой раз, – пробормотала я, распахивая дверь и вылетая из квартиры.

– До свидания!

То, что ждет Марата после моего позорного бегства, я не хотела себе даже представлять.

После такого ни о каком приятном вечере, конечно, речи идти не могло, и я, проинспектировав работу наборщиков и придя к выводу, что редактор останется ее результатами вполне доволен, вернулась в дом на улице Сент-Оноре. Мысли мои находились в крайнем расстройстве, и я подумала, что тихое чаепитие в компании Дюпле и их постояльцев – как раз то, что мне сейчас нужно. Да что уж там, если б Робеспьер предложил мне выпить чаю с ним наедине в кабинете, я бы обрадовалась ему, как никому другому.

Но моим пасторальным мечтаниям не суждено было сбыться, потому что, пересекая внутренний двор, я услышала, как из дома раздаются возмущенные возгласы. Голос, преисполненный праведного негодования, принадлежал Шарлотте и заглушал все остальное, даже чьи-то редкие попытки вмешаться в ее монолог. Только один раз, когда у сестры Робеспьера закончилось дыхание, и в ее сплошном потоке слов образовался маленький просвет, я услышала, как тихо всхлипывает Нора. От этого у меня разом зачесались кулаки – к старшей из сестер Дюпле я успела порядком привязаться и не могла допустить, чтобы кто-то доводил ее до слез. Поэтому входную дверь я распахнула едва ли не с ноги, готовясь высказать кому угодно все, что я о нем думаю, и ошарашенно застыла.

У двери собрались все обитатели дома, не исключая Браунта и рыжего Нориного кота. Ближе всех к выходу стояла Шарлотта, крепко державшая Максимилиана под руку, и у ног их я с удивлением увидела пару чемоданов и какие-то узлы.

– Послушайте, – пока расстроенную Элеонору утешал ее отец, сражение вела мадам Дюпле, и от ее взгляда мне стало резко не по себе, – вы не имеете права так обращаться с гражданином Робеспьером…

– О, – Шарлотта усмехнулась, – вы еще будете читать мне нотации, как мне относиться к собственному брату? Вы слишком много на себя берете, гражданка!

– Нет, – мадам Дюпле надулась от переполнявшего ее гнева, – мне кажется, это вы слишком много на себя берете!

Слушая их, я была поражена тем, как реагирует на творящуюся вокруг него вакханалию сам Робеспьер. Вернее сказать, поразило меня полное отсутствие какой-либо реакции – Максимилиан стоял неподвижно, тоскливо глядя куда-то сквозь пространство, и не делал попыток ни поддержать сестру, ни спорить. Только на каждый всхлип Элеоноры он как-то странно вздрагивал всем телом, но не шевелился и даже не смотрел на нее. Как будто ему вовсе было наплевать. Я от этого мгновенно взвилась и наверняка сказала бы ему что-нибудь не слишком приятное, если б тут меня не оттер от остальных подошедший Огюстен.

– Бонбон, – радуясь, что тут есть хоть один адекватный человек, спросила я, – что происходит?

– Шарлотта и Максим уезжают, – печально сказал он, кивнув на чемоданы.

– Это я уже поняла, но почему?

– Потому что…

Бонбон не договорил – его прервала матушка Дюпле, решившаяся на ответное наступление:

– Вы силой увозите его от людей, которые его любят!

– Судя по вашим словам, – не дрогнула Шарлотта, – я не люблю его ничуть!

Максимилиан продолжал стоять с таким видом, будто ничего не слышит, и Огюстен, наверное, почувствовал мою злость, потому что поспешил пояснить:

– Он терпеть не может, когда близкие ему люди ругаются. А если еще и из-за него… то все, пиши пропало.

– Он так и будет стоять, как истукан? – тихо спросила я.

– Он уже пытался что-то говорить, – Бонбон пожал плечами, – но ты же видишь, как тут готовы его слушать.

Пожалуй, в этом он не ошибался. Сколь бы ожесточенным не был спор между мадам Дюпле и Шарлоттой, мне не казалось, что им обеим есть хоть какое-то дело до человека, который стал причиной этого спора. Жаль мне было, пожалуй, только Нору, но для нее нашлись утешители в лице отца и сестер, и я не знала, смогу ли что-нибудь добавить к их словам. Тем более, Бонбон в немом отчаянии сжал мою ладонь, и я поняла, что отпустить его сейчас просто-напросто не смогу.

– Ты тоже уезжаешь? – вдруг спросила я, испугавшись внезапно, что меня все оставят в этом доме одну. Но Огюстен тут же меня успокоил:

– Нет, я не захотел. Да меня и не звали особо…

В этот момент Шарлотта подхватила один из чемоданов и узел и распахнула дверь.

– Всем счастливо оставаться, – победно улыбнулась она и дернула брата за руку. – Пойдем, Максим, дорогой.

– До свидания, – неживым голосом проговорил Робеспьер, безвольно позволяя себя увлечь. Нора, оторвавшись от отцовского плеча, вытерла заплаканные глаза и спросила:

– Ты же будешь нас навещать?

Не меня выражения лица, Робеспьер кивнул:

– Конечно.

Разразившись новой порцией рыданий, Нора вновь уткнулась в отца, а Шарлотта и Максимилиан вместе со своими пожитками вышли из дома. За ними выбежал понурый Браунт. В наставшем молчании я слышала, как со скрипом открылась калитка.

– Максим! – Нора рванулась к выходу, но общими усилиями отца и Бабет ее удалось удержать. По счастью, эта попытка была единичной, после нее несчастная бессильно обмякла и покорно позволила отнести себя в комнату. Я понаблюдала, как ее укладывают на кровать и раздевают, но, убедившись, что в моей помощи тут не нуждаются, пошла наводить себе чай. Мне оставалось только удивляться, насколько пустым стал казаться этот дом после того, как его покинули всего трое из его многочисленных обитателей.