Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 46 страниц)

– Это и есть Пале-Эгалите?

– Да, – кивнул он. – Тут всегда весело. Даже сейчас, пусть время и не самое веселое…

Пале-Эгалите оказался, как мне показалось, Думской местного разлива. Все тут было так, как я привыкла видеть в своем родном Питере: с одной стороны, под рядом каменных арок – магазины и лавки, откуда слышались бодрые крики продавцов и зазывал, расхваливающих товар; с другой – вывески кофеен, баров и прочих похожих заведений, где заседала, как я смогла углядеть сквозь стекла, приличного вида публика. Кто-то был увлечен чтением газеты (у многих в руках я заметила приснопамятного “Друга народа” – Марат, кто бы он ни был, явно отлично раскрутился), кто-то строил кому-то глазки, кто-то с невероятным ожесточением, едва ли не стуча кулаком по столу, о чем-то спорил. Магазины тоже не простаивали: краем уха я услышала, как кто-то едва ли не с кулаками лезет на продавца, уличив того в попытке обвесить посетителя. Возле одной из колонн стоял, поминутно доставая из кармана часы, дерганый юноша с букетом в руках, одетый в потертый, но опрятный камзол явно с чужого плеча. Отовсюду слышались оживленные голоса. Пожалуй, вся городская жизнь пульсировала именно здесь.

На меня, к слову говоря, внимание обращали, но не более чем на вышедшего на улицу неформала. Видимо, нравы тут были вовсе не такие строгие, как мне представлялось поначалу: мужской костюм на девушке был чем-то из ряда вон выходящим, но не более. Пальцем на меня, во всяком случае, никто не показывал, и кричать что-то вслед не спешил. В итоге я совсем успокоилась и даже взяла своего спутника за руку. Он не замедлил тут же крепко сжать мою ладонь.

– Да у тебя руки холодные, – заметил он. – Зайдем, погреемся?

– Давай, – легко согласилась я.

В кофейне было не особенно теплее, чем на улице – очевидно, с отоплением у здешних были перебои, – но хотя бы не свистели внезапные и резкие порывы сырого ветра. В общем, редингот я только расстегнула, но снимать его не стала, а Огюстен не сделал и того. Зато официант тут был типично французский: не успела я задницей коснуться стула, как он уже возник около нашего столика.

– Что желаете, граждане?

– Граждане желают чего-нибудь, чтобы согреться, – ответил за двоих Огюстен. – Чай, наверное.

– Или чего покрепче, – подхватила я. – Есть у вас… э… глинтвейн?

Если глинтвейн и был, то назывался он явно как-то по-другому. Я предприняла вторую попытку.

– Тогда пунш?

– Пунш, конечно, – на лице официанта отразилось узнавание. – А вам, гражданин?

– То же самое, – откликнулся Огюстен, не сводя с меня взгляда. Официант испарился, а я взглядом поискала на столе пепельницу. Ничего похожего, конечно же. Придется невежливо сбрасывать пепел на пол…

– Чем ты вообще по жизни занимаешься? – спросила я у своего спутника, раскуриваясь. Сигарет осталось всего семь или восемь, но я не видела смысла экономить – легче уж потратить все в привычном режиме, а потом, не чувствуя путей отступления, вступать в борьбу с собственной зависимостью.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Огюстен.

– Ну, ты же работаешь? Кем?

– Я депутат Конвента, – не без гордости ответил он. – Меня избрали в прошлом году.

– Я вижу, у вас семейное, – заметила я.

– Ну, Максима больше знают, чем меня, – сказал Огюстен без всякой зависти. – Но он и дольше во всем этом участвует, с самых Генеральных Штатов…

– Стоп-стоп-стоп, – почувствовав, что смысл разговора от меня ускользает, я решила всеми силами не дать этому случиться. – Пойми, Огюстен, я, когда жила в… в Польше, вообще не интересовалась тем, что у вас тут происходило. Поэтому давай ты мне сейчас по-быстренькому все расскажешь, а то я чувствую себя полной дурой.

Как ни странно, он даже не удивился, и принялся словоохотливо объяснять. Как раз тут же принесли пунш, и под него разговор завязался только оживленнее, причем я сделала для себя несколько потрясающих открытий: короля казнили не сразу после взятия Бастилии, а всего пару месяцев назад; королева все еще жива и помирать вроде пока не собирается; ни о каком терроре тут даже не слышали, а когда я произнесла слово “диктатура”, Огюстен вытаращил на меня глаза:

– Какая диктатура?

– Э… ну… – не говорить же было “якобинская”! Это только запутало бы меня еще больше.

– Не знаю, кто тебе это сказал, – нахмурился Огюстен, – но ты выброси это из головы.

– Ладно, ладно, – я попыталась сгладить неловкий момент, но у моего спутника, что называется, бомбануло:

– У нас свободная республика, не веришь – сходи в Конвент и посмотри…

Я уже уяснила, что Конвентом у них называют парламент (а заодно – что большинство в этом парламенте сейчас принадлежит отнюдь не Робеспьеру и его компании, а их политическим противникам), и поэтому удивилась:

– Разве можно просто так прийти на заседание? Я же не депутат.

– Конечно, можно, – отозвался Огюстен, размешивая ложечкой остатки пунша. – На верхних рядах всегда не протолкнешься…

“А действительно, не сходить ли”, – мелькнуло у меня в голове. Конечно, первостепенной задачей для меня оставалось возвращение домой, но я уже представляла себе, как буду рассказывать о своем невероятном приключении Андрею, и он, всегдашний фанат всей этой революции, спросит: “Ну ты хоть в Конвент ходила?”. И что я ему на это скажу? Побывать в революционном Париже и не посетить Конвент – это все равно что приехать в Париж современный и обделить вниманием Лувр или Эйфелеву башню, как подсказывала мне интуиция.

– О чем задумалась? – кажется, Огюстен решил перевести беседу с политики на более легкомысленную тему.

– Да так, ни о чем, – откликнулась я. – Слушай, а далеко отсюда до Латинского квартала?

– Не очень. А что тебе надо в Латинском квартале?

Вопрос был задан совершенно невинным тоном, но я отчего-то решила не отвечать на него правдиво. Кто знает, может, именно с ним связаны те приглушенные наставления, которые Робеспьер-старший давал брату перед нашим уходом.

– Ничего, – я состроила глуповатую улыбку. – Может, можно и там как-нибудь погулять.

– Если хочешь. Только одна туда не ходи, – вдруг попросил Огюстен, и я только сильнее насторожилась. Нет, тут определенно что-то не так.

– Почему?

– Просто это не лучшее место, чтобы девушка гуляла там одна, – ответил мой спутник с улыбкой, и в его выражении не было ничего такого, что бы могло заставить меня ему не поверить. Мои всколыхнувшиеся подозрения с трудом, но улеглись, и мы с Огюстеном мирно допили пунш и вышли на улицу.

– Как вам прогулка, Натали?

Я снова сидела на стуле в кабинете Робеспьера, снова гадала, что его хозяину могло от меня понадобиться, и снова между делом прихлебывала принесенный Норой чай. Максимилиан, конечно, начал с ничего не значащего вопроса, и я так же ничего не значаще на него ответила:

– Мне все это кажется очень странным. Париж сейчас выглядит совсем не так, как я привыкла.

– А как вы привыкли? – тут же спросил он, и я поняла, что ради этого он и затевал новую беседу. – Расскажите мне. Или вы думали, что я смогу удержаться от того, чтобы расспросить вас во всех подробностях?

Этого разговора я ожидала еще вчера, и боялась его едва ли не больше, чем всего остального, нарисованного моим воображением. Когда-то мне доводилось читать про то, что даже самое маленькое изменение в прошлом может привести к необратимой катастрофе в будущем. Может, я сейчас скажу лишнее слово, и мой родной мир тут же окажется выжженым дотла? Хотя с другой стороны я не видела ничего смертельного в том, что Робеспьер узнает, как будет выглядеть Париж двести лет спустя.

– Вы как будто боитесь чего-то, – от него, конечно, не укрылось мое смятение. – Если вы мне расскажете, это будет вам как-то угрожать?

– Я даже не знаю, – честно ответила я. – Хотя мне кажется, что ничего такого в этом нет… Это же будет двести двадцать лет спустя, вряд ли в этом есть опасность.

– Двести двадцать лет? – почти с восхищением переспросил он. – Натали, не мучайте меня, расскажите хоть что-нибудь самое незначительное.

На его бело-мраморном лице неожиданно прорезалось живое выражение заинтересованности, как у ребенка, разворачивающего обертку новогоднего подарка. И это меня настолько изумило, что я вздрогнула и, себя почти не контролируя, заговорила:

– Ну, во Франции сейчас, – я имею в виду, в моем времени, но буду говорить “сейчас”, ладно? – республика…

– Неужели? – переспросил он с таким восторгом, что я испуганно примолкла, подумав, будто мой собеседник сейчас в обморок грохнется от переизбытка чувств. – Повторите, Натали.

– Во Франции республика, – внимательно наблюдая за его реакцией, произнесла я. – Страной управляет президент, есть парламент и конституция…

Робеспьер прикрыл глаза с видом человека, который только что выиграл в лотерее какую-то немыслимую сумму:

– Вы даже не представляете, как только что воодушевили меня. Теперь никогда я не допущу ни одной мысли о том, что все сотворенное нами было напрасным… но не слушайте меня, продолжайте, продолжайте.

– Да вообще, – я немного растерялась от его внезапно открывшихся душевных порывов, – сейчас почти везде республики. В Европе точно. А если и есть монархии, то они… ограниченные. Конституционные, вот. И короли реальной власти не имеют, как в Англии, например.

На лице Робеспьера расцвела улыбка.

– Потрясающе. Я даже, признаюсь, завидую вам немного… Вам выпало великое счастье жить в таком мире, где все давно забыли о насилии, угнетении и несправедливости.

Не знаю, где он понабрался таких мыслей, но разочаровывать его мне было почти жалко. Все равно что демонстрировать ребенку, что яркая обертка из-под подарка – пустая или, того хуже, наполнена чем-то отвратительным, например, комом червей.

– Ну, с этим вы погорячились, – тихо сказала я, на всякий случай отставляя подальше от нас наполненный кипятком чайник. – Если в стране республика, это не значит, что там нет угнетения.

Он озадаченно поморгал. Кажется, моя последняя фраза не укладывалась у него в голове, как он ни пытался.

– Что вы имеете в виду? – наконец спросил он, сдаваясь.

– Ну, – кровожадно протянула я, – в нашем мире было много республиканских режимов, которые творили такие зверства, о каких монархи и не мечтали…

Не знаю, зачем я начала ему все это в красках описывать. Наверное, стоило пощадить беднягу – ему-то не втемяшивали с самого детства под разными соусами, что Гитлер посжигал кучу евреев в газовых камерах, Сталин посадил полстраны в лагеря, а точку в самой масштабной войне столетия поставили атомные бомбы, за считанные секунды испепелившие целые города. Все это было для меня жутким, конечно же, но вся жуть от привычки и многократного повторения будто стерлась, и я перестала воспринимать все эти бойни, убийства, резни как нечто из ряда вон выходящее – в конце концов, по телевизору подобное регулярно показывают, причем в режиме реального времени, а не покрытой пылью хроники. А вот для Робеспьера, выросшего в мире, где о подобном не могли даже думать, мой рассказ стал ударом. Судя по выражению лица моего собеседника, он раза два хотел лишиться чувств, и еще несколько – избавиться от съеденного перед нашим разговором ужина.

– Но я не могу понять, – слабым голосом сказал он, стоило мне сделать небольшую паузу, чтобы глотнуть чаю, – зачем?

– Что именно? – осведомилась я, почти наслаждаясь его потерянным видом.

– Все эти массовые аресты, пытки, казни, – Робеспьера отчетливо передернуло, – что было целью этих правителей, когда они это все устраивали?

– Вообще, все по-разному объясняют. Но в основном, думаю, они преследовали две цели, – с видом знатока произнесла я, осушая чашку. – Во-первых, если у власти проблемы, то ей легче свалить их на каких-то определенных людей… богатых, или евреев, или агентов иностранных разведок… и бороться с ними, чтобы показать, сколько усилий прикладывается для решений этих проблем.

– А вторая цель?

– Запугать, – пожала плечами я. – Если общество живет в страхе, им легче управлять. Если все живут в постоянном напряжении, доносят друг на друга, следят или думают, что за ними следят, то их легче направить в нужном направлении. Это давно известно. Есть только одно “но”…

– Какое?

Вот где пригодилась моя честно заслуженная “хор” по политологии. В тот момент я чувствовала себя настоящим знатоком и, не упуская случая блеснуть своей эрудицией, совершенно не задумывалась о том, какие последствия могут иметь мои неосторожные слова.

– Не переборщить. Идея должна уравновешивать страх, иначе… – тут я провела ребром ладони себе по горлу, и Робеспьер, побледнев еще больше, если такое было вообще возможно, отшатнулся от меня:

– Хватит. Прекратите это, Натали.

– Вы сами спросили, – невинно улыбнулась я и поморгала. Он промокнул платком лоб, и я заметила, что руки у него трясутся.

– Я уже жалею об этом.

– Ну, – я отставила чашку в сторону и поднялась, – мы же договаривались, что я не буду врать вам.

Он проводил меня тяжелым взглядом, но не попытался остановить. А я, замерев на секунду у порога, еле удержалась от того, чтобы не пожелать ему искренним тоном приятно и спокойно уснуть.

Зато мой рассказ принес свои плоды – больше Максимилиан о будущем меня не спрашивал. Кажется, даже такая возможность вызывала у него приступ слепого ужаса.

Посетить Конвент мне удалось не сразу – меня свалила жестокая акклиматизация, и несколько дней я лежала полумертвая, выбираясь из комнаты лишь для того, чтобы с усилием запихнуть что-то в желудок. Пару раз я даже всерьез испугалась, что ослабею вконец и умру, благо медицина тут находится в состоянии, близком к зачаточному, но случилось прямо противоположное: проснувшись как-то раз, я обнаружила, что болезнь отступила, а я бодра, полна сил и готова идти хоть сейчас на край света.

Нора изрядно обрадовалась, когда я спустилась в кухню и обычным своим голосом попросила кофе.

– Тебе лучше?

– Как будто ничего не было, – заверила ее я.

– Это же замечательно, а то мы за тебя испугались…

– Да ладно, – отмахнулась я, – со мной и хуже бывало. А это все так, ерунда.

Нора мою болезнь ерундой явно не считала, но дальше распространяться об этом не стала. Проглотив залпом кофе, я потянулась, ощущая, как ноют затекшие за несколько дней бездействия мышцы, и решила все-таки прошвырнуться. И чего, в самом деле, время терять…

– А где у вас Конвент заседает? – только у самого порога я вспомнила, что не знаю даже приблизительно, куда идти.

– В манеже Тюильри, – ответила Нора немного удивленно. – А ты что, туда идешь?

– Ну да, – беззаботно ответила я. – Хочу поглядеть, как там и что. До скорого!

– Пока, – с некоторой растерянностью ответила Нора, и я поспешно шмыгнула за дверь.

День был чудесный, за прошедшие дни изрядно потеплело, и я, никуда не торопясь и избежав по дороге всяких неприятных приключений, беспрепятственно добралась по искомому адресу. “Одним глазком – и сразу в Латинский квартал” – твердила я про себя, обходя кругом здание манежа и не зная, как лучше к нему подступиться. Больше всего меня пугали, если честно, мужчины в военной форме, стерегущие дверь: конечно, мне ясно было, что это всего лишь караул, и ничего плохого они мне не сделают, даже если не захотят пустить, но почему-то желания проверять эту мысль на практике я в себе наскрести не могла.

Наверное, я не меньше десяти минут проторчала невдалеке от входа, как дура: лишившись айфона, я вместе с ним потеряла и остатки чувства времени, если, конечно, оно у меня вообще еще оставалось. Уйти мне казалось трусливым, а зайти было боязно, и неизвестно, сколько бы я, раздираемая внутренними противоречиями, провела еще в таком положении, но тут двери манежа открылись, и оттуда просто валом повалил народ: очевидно, в Конвенте объявили перерыв. Взволнованно о чем-то переговариваясь, депутаты растекались в разные стороны: кто в глубину сада, кто к близлежащим кафе. С трудом, но мне удалось заметить среди них Робеспьера, и я, невероятно радостная от того, что вижу какое-никакое знакомое лицо, устремилась к нему. Но при этом я, как всегда, забыла хотя бы сообразить, куда бегу и посмотреть под ноги, в результате чего пребольно ударилась ногой обо что-то металлическое и чуть не упала, едва при этом через кого-то не перелетев.

– Эй, гражданин! – донесся до меня скрипучий недовольный голос. – Вы с ума сошли?

Кто-то обернулся на меня, но без всякого интереса, и тут же продолжил путь по своим делам. Растирая ушибленное место, я перевела взгляд на того, с кем только что так неудачно столкнулась. В первую секунду мне показалось, что передо мной стоит какой-то карлик, но тут же я поняла, что человек, так некстати пострадавший от моей неуклюжести, вполне нормального роста, просто сидит в чем-то, очертаниями напоминающем инвалидное кресло.

– Ой, простите, – залепетала я, не зная, куда деться от неловкости, и кинулась подбирать с земли бумаги, при столкновении вылетевшие у мужчины из рук. Ничего не скажешь, отлично прогулялась в Конвент: в первые же полчаса едва не угробила инвалида. Хорошо, что тут не Соединенные Штаты, иначе этот несчастный точно засудил бы меня до позеленения.

– Возьмите, пожалуйста… – я протянула ему собранную неаккуратную кипу, и его взгляд немного смягчился.

– В следующий раз будьте аккуратнее, – произнес он уже не зло, а наставительно. – Иначе вы кого-нибудь в могилу сведете.

– Обязательно, – заверила я, вновь поворачиваясь в оплыващую нас толпу. Как и следовало ожидать, за полминуты Робеспьер бесследно в ней растворился.

– Между прочим, гражданка, – а этому бедняге, похоже, не с кем было поговорить, – мне кажется, но ваш камзол мне определенно знаком.

Отчего-то первым моим движением было плотнее запахнуть воротник редингота, и лишь вторым – недоуменно что-то спросить, но меня прервал знакомый голос, пробивший ледяной иглой воздух рядом с моим лицом:

– Нет, тебе не кажется. С выздоровлением, Натали.

– О, добрый день, – не знаю, где Робеспьер учился появляться будто из-под земли, но пока что он в этой дисциплине бил все рекорды, а я от этого чувствовала себя бабочкой, запертой в стеклянный колпак под пристальным наблюданием лаборанта, – эм, как у вас дела?

– Неплохо, пожалуй, – устало отозвался он и затем, когда я перевела вопросительный взгляд с него на человека в инвалидном кресле, поспешил мне его представить. – Познакомьтесь, это Жорж Кутон, мой друг и соратник в нашей общей борьбе… Жорж, это Натали, моя дальняя родственница.

– Очень дальняя, я вижу, – проскрипел Кутон. Я пробормотала что-то вроде того, что рада знакомству, но он этого, похоже, вовсе не разделял. Впрочем, его можно было понять, если вспомнить, при каких обстоятельствах это самое знакомство произошло. Напоследок Кутон наградил меня ничего не выражающей улыбкой и потерял ко мне всякий интерес. Последнее было взаимным – на меня едва ли не с поцелуями налетел Огюстен.

– Натали, ты выздоровела!

– Как видишь, со мной все в порядке, – стоило Робеспьеру-младшему появиться рядом, как напряжение тут же отпустило меня, будто его и не было вовсе, и я перестала чувствовать себя так, будто стою совершенно одна в окружении каких-то темных и враждебных сил. За Огюстена можно было подержаться, чтобы не ощущать себя одинокой, что я тут же и проделала, крепко ухватив его за локоть.

– Решила все-таки прийти? – глаза у него горели. – Я так рад…

– Внутрь я пока не заходила, – призналась я. – Немного страшно, если честно…

– Страшно? – он фыркнул. – Ерунда! Сейчас перерыв, а потом я сам тебе все покажу.

Благодарно я сжала его руку, вспомнив тут же, что пока я валялась в полуотключке, слабо соображая, где я и что я такое, неоднократно, просыпаясь, у своей постели я видела именно его. Нора или Бабетт заходили часто, отпаивая меня какими-то терпкими травяными отварами, но Огюстена я видела не реже, хоть он ничего и не делал, просто сидел рядом с книгой. Ничего романтичного в этом, конечно, я не видела, но трогательного было хоть отбавляй. Впрочем, к Огюстену вообще слово “трогательный” подходило как нельзя лучше: вплоть до того, что его хотелось беспрестанно обнимать, как плюшевую игрушку, и никогда никуда не выпускать.

– Пойдем выпьем кофе, – сказал он, и я в момент выпала из мутных воспоминаний. Оказывается, Робеспьер и Кутон уже ушли вперед нас на добрый десяток шагов, с увлечением что-то обсуждая, а мы с Огюстеном остались стоять, потому что мне именно сейчас приспичило зависнуть.

– Дернул бы меня, – засмеялась я, влекомая своим спутником к навесу одного из кафе. – А то стояли, как дураки…

– Извини, – Огюстен с улыбкой пожал плечами. – Просто ты красиво выглядишь, когда задумываешься.

Стоило, наверное, хотя бы попытаться смущенно улыбнуться: все-таки несчасто мне в последнее время делали подобные лестные замечания. В другой момент, наверное, комплимент вызвал бы у меня краску на щеках, но тогда лишь скользнул куда-то мимо меня, совершенно ничего внутри не задев и не затронув. Поэтому я и ограничилась смешком:

– Постараюсь делать это почаще.

Кафе меж тем заполнялось людьми, но ни один из них не то что не был мне знаком, но даже самых отдаленных ассоциаций не вызывал. Может быть, Люда, наша школьная отличница и золотая медалистка, могла бы кого-нибудь узнать, но я лишь металась взглядом по чужим лицам и неопределенно пожимала плечами, когда Огюстен называл мне очередное имя. Пожалуй, лишь один человек привлек мое внимание, и то лишь потому, что с его габаритами не привлечь его было трудновато.

– Дантон, – тут же пояснил Огюстен, заметив, куда я смотрю. – Он один из самых знаментых ораторов Горы…

– Ораторов чего? – я решила, что неправильно перевела про себя последнее слово или что-то не услышала. Но Огюстен с тем же выражением повторил.

– Гора. Так мы себя называем.

– А, – с пониманием протянула я, – это ваша партия?

– Что?

– Ну… – о, черт бы побрал эту современную политическую терминологию, – группировка, объединение, союз…

– Я понял, – кивнул Огюстен. – Да, можно сказать и так.

– А почему Гора?

– Потому что наши места в Конвенте на самых высоких рядах, – объяснил Огюстен, отхлебнул налитого ему кофе и поморщился. – Ну что за дрянь они наливают, а… так вот, мы называем себя Горой, а есть Равнина… или Болото, как кому больше нравится.

“У вас там не парламент, а какой-то пейзаж”, – подумала я, слушая все это. – “Картина Левитана “Грачи прилетели”. Впрочем, у кого Гора с Равниной, а у нас в России вообще зоопарк”. Последняя мысль меня развеселила, и я пожалела, что не могу объяснить ее своему собеседнику.

– Ладно, – он отставил недопитый кофе подальше от себя и поднялся; я последовала его примеру, благо напиток действительно был на редкость гадкий, даже растворимый попадается лучше, – скоро заседание возобновится. Ты тоже пойдешь?

– Знаешь… – я глянула на висевшие на стены часы: уже половина четвертого, мое “одним глазком” и без того затянулось, даром, что посмотреть ни на что мне так и не удалось. – Знаешь, давай в другой день, а? Я себя что-то не очень чувствую…

– Понимаю, конечно, – сочувственно покивал Огюстен. – Извини, что не могу тебя проводить…

– Да не стоит, – отмахнулась я. – Сама дойду, тут два шага…

Внезапно мне подумалось, что он наверняка огорчится, когда я бесследно исчезну и больше не вернусь. Его старший брат-то знает, в чем дело, да и вряд ли способен сильно грустить по своей природе, а вот с Огюстена станется немного расстроиться. Желая немного приглушить неожиданно проступившую в горле горечь, я покопалась в карманах и вытащила оттуда единственную вещь, с которой видела возможность расстаться – свою зажигалку.

– Возьми, – сказала я, протягивая ее Огюстену. – Дарю.

– Мне? – он был несомненно приятно удивлен. – Спасибо…

Я хотела сказать что-нибудь вроде “прощай”. Что-нибудь трогательное – рядом с ним это вовсе не казалось чем-то натянутым или отдающим дешевым пафосом, наоборот, было удивительно легко и естественно. Но это бы выдало мои намерения, и я решила, что лучше будет промолчать.

– Увидимся вечером, – сказал он мне на прощание, пряча зажигалку в карман. Я кивнула в ответ и пошла прочь, стараясь не обращать внимание на то, что душу мою делят на две части радость от мысли, что я скоро вернусь домой, и противно-зудящее ощущение скребущих кошек.

Это было невозможно. Невозможно. Невозможно-невозможно-невозможно.

Нет, квартира Луи не встретила меня наглухо закрытой дверью: закрытую дверь я бы вынесла, если б надо было. Квартиры Луи просто-напросто не было.

Ну, то есть как сказать, чтобы все было точно. Сама квартира была на месте, но вместо ее внутренней обстановки, всех стен, пола и потолка на меня хищно ощерился сплошной черный провал.

– Я вам говорю, гражданка, – женщина из квартиры напротив, до сих пор молча наблюдавшая за тем, как я смотрю в эту черноту, как баран на новые ворота, – не живет тут больше никто.

– Но как, – беспомощно протянула я, хватаясь за стену, чтобы не упасть; непроглядная мгла оказалась обыкновенной копотью, и ладонь моя тут же окрасилась в черный цвет, как у угольщика, – как это случилось?

– Да как обычно, – женщина пожала плечами; она явно не видела в произошедшем ничего особенного. – Свечу, небось, горящую на столе оставили… Повезло им, что никого дома не было, а то б угорели оба.

Я не хотела верить в то, что происходит. Просто не хотела. Поэтому, наверное, не слушая предостерегающего крика в спину, кинулась в сгоревшую квартиру, на ощупь, без малейшего источника света пытаясь найти проход в кладовую. Несколько раз я чихнула, потом закашлялась, чувствуя, как пепел хрустит на зубах, а глаза ест наполненный черной пылью воздух, все же нашла узкий проем и ввалилась в него, понимая, что сил стоять у меня с каждой секундой становится все меньше.

Конечно же, ничего не произошло. Не было ощущения, что я куда-то лечу, да и долетающие в лишенную двери нишу редкие звуки снаружи не торопились меняться на знакомый мне шум машин или вой сигнализаций. Я потопталась немного на месте в какой-то тупой надежде, что сейчас, вот сейчас или еще через полминуты все вернется на круги своя, а потом мое горло сдавила невидимая обжигающая удавка, и я, стремясь избавиться от удушья, с силой ударила кулаком в стену.

– Нет!

За первым ударом последовали следующие, за невнятными хрипами – несуразный, полный безнадежного отчаяния вой:

– Ну нет же, нет, давай, пожалуйста…

– Эй, гражданка! – кажется, женщина все-таки решила рискнуть своим белым передником и зашла в квартиру. – Вы что там делаете?

Тут я ударила в стену особенно сильно, от потолка отвалился гигантский комок пепла и приземлился прямо мне на голову. Я звонко взвизгнула, решив в первую секунду, что на меня упал паук, и кинулась вон.

– Гражданка! – женщина наконец добралась до кладовой, но я тут же вынеслась в коридор, беспрестанно отплевываясь, кашляя и пытаясь стряхнуть с волос отвратительно шуршащую труху. На то, во что превратилось лицо, мне даже смотреть не хотелось, а уж на состояние доставшегося мне от щедрот Робеспьеровых редингота – тем более.

– Гражданка, – глядя на меня осоловевшими глазами, женщина вышла следом за мной на лестничную клетку, – может, вам помочь?

Медленно, отнимая руки от перепачканного лица, я подняла на нее взгляд. Женщина ойкнула и отступила. Наверное, уж слишком угрожающий у меня был вид.

– Нет, – сказала я, как будто сама себе подписывала приговор. – Мне уже никто и никогда не поможет.

И начала медленно спускаться вниз.

В дом я возвращалась, чуть пошатываясь, словно тащила на себе какой-то неимоверно тяжкий груз или просто-напросто до чертиков нажралась. Последнее я непременно использовала бы, будь у меня деньги, но до сих пор я имела мало возможностей даже разглядеть близко здешние платежные средства, а о том, чтобы подержать их в руках, даже речи не шло. Так что оставалось просто идти в сторону улицы Сент-Оноре, вяло провожая взглядом шарахающихся в стороны прохожих. Их я могла понять – я бы тоже отскочила, как ошпаренная, столкнувшись на тротуаре с перемазанной в пепле девицей с перекошенным (наверняка перекошенным, я буквально чувствовала, как мышцы свело судорогой) лицом. Брела я медленно, никуда не торопясь. Куда мне было торопиться? Теперь у меня было сколько угодно времени.

Впору было заплакать, но почему-то не получалось. Представляя себе, с каким лицом меня встретит чистюля Робеспьер, увидев в таком виде, я даже хихикнула. Смешок получился какой-то дурацкий и нелепо повис в воздухе. Смеяться тоже не хотелось. Не хотелось вообще ничего.

Калитка на воротах дома Дюпле была приоткрыта. Навстречу мне вылетел Браунт, поглядел на меня, тихонько заскулил и отполз куда-то в кусты. Мирно дремлющий на скамеечке кот приоткрыл один глаз и чуть повел ушами: очевидно, с его стороны это было выражением презрения.

– Пошел ты, – лениво бросила ему я и толкнула дверь дома, из-за которой вполне четко доносились два голоса: один, игривый, явно принадлежал Норе, второй же был, похоже, мужской и мне незнакомый. Судя по интонациям, его обладатель определенно пребывал в отличном настроении и наслаждался жизнью, из-за чего мне захотелось его убить. Всего на секунду, потому что тут я увидела незнакомца воочию.

Сеть отрешенности, опутавшая меня в выгоревшей квартире достопочтенного Луи, рухнула в один момент. Как будто кто-то резко снял с моей шеи петлю, вернул мне воздух, возможность дышать. Причин тому было две. Во-первых, стоящий в комнате и шутливо выговаривающий что-то Норе парень был жутко, просто до неприличия, до того, что дух захватило, красив. Я могла бы побиться об заклад, рекламные агенства и киностудии подрались бы за такое лицо: точеное, с идеальными чертами, будто только что с какой-то картины или древней скульптуры. На несколько секунд я замерла, не в силах поверить, что передо мной стоит не оживший памятник, а живой человек, и не сразу заметила еще одну деталь, от которой сердце мое заколотилось в таком ритме, словно готовясь выпрыгнуть через горло.

В руке у парня были зажаты три ярко-ярко алевших нарцисса.

========== Глава 7. Под звуки Марсельезы ==========

Красавец с красными нарциссами, услышав стук закрывшейся двери, обернулся и посмотрел на меня. Глаза его расширились в изумлении, он даже на шаг отступил.

– Вы еще кто?

Я бы при всем желании не смогла ответить: у меня язык как усох, и сколько бы я ни пыталась пошевелить им, все было бесполезно. Все, на что меня хватило – переводить взгляд с лица незнакомца на цветы и обратно. Я забыла даже, как сказать элементарное “Меня зовут…”.

– Натали! – Нора, всплеснув руками, подбежала ко мне. – Что с тобой случилось?

– Я… – это было все, что мне удалось выговорить; остальные слова, крутившиеся у меня на языке, из присутствующих не понял бы никто. Нора тем временем попыталась отряхнуть меня, но этим добилась лишь того, что ее ладонь мгновенно покрылась слоем пепла.