Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 46 страниц)

– У меня есть вот это, – сказала Виктуар, с явным удовольствием наблюдая за выражением моего лица. – А у тебя нет.

Аргумент нельзя было не признать резонным, и я только отупело спросила, глядя, как несносная девица с видом победителя огибает меня и спускается вниз:

– А откуда это?

– Позаимствовала у нашего любителя цветочков и добродетели, – раздался снизу ответ. – Откуда у него – понятия не имею. Так ты идешь или нет?

Не сказать, чтобы я была в восторге от такой союзницы, но она однозначно дала понять, что выбирать мне не приходится. Я разве что надеялась, что чувство, которое зародилось у меня после этой сцены – не восхищение.

Виктуар, вопреки моим ожиданиям, оказалась бесценной помощницей: именно ей пришла в голову идея обратиться за помощью к командующему Национальной гвардией, чье лицо, виденное мною один раз, я почти не помнила, но имя смогла воскресить в своей памяти спустя несколько напряженных секунд:

– Анрио? Думаешь, он поможет?

– Он обожает Робеспьера, – пояснила Виктуар снисходительно. – Странно, что он до сих пор не объявился. Идем.

Судя по тому, как уверенно она меня тащила какими-то переулками, куда я в здравом уме никогда не заглянула бы, адрес был ей известен. Я крепко держала ее за руку, чтобы не потерять в наводнившей улицы толпе, и постоянно крутила головой по сторонам, пытаясь угадать, на чьей стороне народ. Станут ли они защищать Робеспьера или будут с радостным гиканьем провожать везущую его телегу? Но единого мнения, которые бы властвовало над всеми, мне не удалось уловить: кто-то явно праздновал и открывал бутылки с вином, кто-то, напротив, громко выражал свое сожаление и призывал парижан немедленно идти брать Тюильри штурмом, как когда-то, в дни восстания против Бриссо и его компании, стремящихся погубить Марата. Но теперь все было не так, как год назад, в тот бурный июньский день: искры проносились в воздухе, но их было мало, слишком мало, чтобы зажечь пожар.

“Не думай о плохом, – я зажмурилась, словно это могло меня отгородить, – не думай”. Но как было не думать, когда происходящее вокруг меня все четче приобретало очертания самого страшного из моих кошмаров?

– Пришли, – Виктуар, в отличие от меня, не была настроена рефлексировать и бесцеремонно распахнула дверь нужного дома, потянула меня по лестнице. – Давай, шевели ногами, времени мало.

По квартире Анрио можно было сказать, что там или проводили обыск, или гуляло по меньшей мере человек пятнадцать. Все было перевернуто вверх дном, даже вещи были вытряхнуты из шкафа, занимавшего почти половину коридора, но среди груд мусора и беспорядочно сваленной одежды нам с моей спутницей не удалось найти самого важного – хозяина.

– Вот же… – Виктуар раздраженно топнула ногой и, словно фурия, снова бросилась в комнату, – да куда он подевался?

И тут ответ на ее вопрос объявился сам с собой – в виде громкого, звучного храпа, донесшегося из-под того, что я поначалу приняла за сваленную на диване кучу тряпья. Теперь эта куча шевелилась, поднимаясь в такт шумному дыханию, и у меня не осталось сомнений, что под ней находится человек. А под чем-то, напоминавшим старое одеяло, обнаружилось и его опухшее, красное лицо. В ноздри мне ударил такой густой запах перегара, что я закашлялась и начала судорожно обмахиваться ладонью. Не помогло.

– Гражданин, – зажав двумя пальцами нос, я потрясла спящего за плечо, – просыпайтесь, гражданин!

Разбудить его удалось не сразу, даже после того, как свою долю внесла и Виктуар, принявшись трясти его с утроенной силой. Анрио с трудом перевернулся на бок. Взгляд его заплывших, лишенных всякой осмысленности глаз сфокусировался на нас.

– Вы кто? – хрипло спросил он, пытаясь приподняться. – Что… откуда…

– Просыпайтесь, – требовательно повторила я, даже не думая его отпускать. – Робепьера арестовали, нужна ваша помощь.

– Что… кого… – до него явно не доходил смысл моих слов, его слишком заботили собственные проблемы. – Что со мной?..

– Меньше надо было заливаться вином, – произнесла Виктуар, с презрением глядя на несчастного. Анрио посмотрел на нее озадаченно и, протянув руку, едва не упал с кровати.

– Но я не пил вина… ах, вот оно что… опоили… опоили враги…

– Ага, конечно, – закивала Виктуар, – это все происки Питта. Как всегда. Да проснитесь вы, наконец!

С трудом, но ему удалось сесть и посмотреть на нас. Веки его тяжело поднимались и опускались, и я на секунду даже посочувствовала бедняге, но тут же вспомнила, что надо торопиться.

– Робеспьер арестован, – повторила я терпеливо и членораздельно, надеясь, что в этот раз до пропитых мозгов Анрио дойдет. И дошло же – пусть не сразу, пусть ему пришлось еще несколько секунд поморгать с отсутствующим видом, но дошло.

– Арестован? Робеспьер? – повторил он и подскочил со своего ложа, тут же едва не упав. Виктуар отступила, чтобы он, нелепо взмахивая руками в попытках стоять ровно, не задел ее. – Вот сволочи! К оружию, граждане! К оружию!

Похоже, мы разбудили его слишком рано, он был еще порядком пьян, но укладывать его обратно теперь было делом безнадежным: в один миг разъярившись до крайности, Анрио теперь напоминал бешеного бизона и носился по квартире в поисках сабли, не слушая уже никого и ничего. Вряд ли тут необходимо было наше дальнейшее присутствие, и мы с Виктуар медленно засеменили прочь.

– Думаешь, он нам поможет? – спросила я, когда мы покинули квартиру. Виктуар пожала плечами, прислушавшись к доносившемуся из-за оставшейся открытой двери шуму:

– Если он опять не уснет и если его не арестуют – может быть и да.

Я на ее месте не была бы так уверена, но не стала ничего говорить. Зато от осознания того, что я не сижу сложа руки, а пытаюсь сделать хоть что-то, тревога и боль отступали, прекращая неотвратимо мучить меня. Главное было – не сидеть на одном месте подолгу, ибо я понимала, что они могут вернуться в любой момент и впиться в меня с новой силой. Сейчас я была в шоке, как человек, которому только что сказали, что он снова умрет, и не пускала в свое сознание ни одной мысли о грядущей смерти.

– Что будем делать? – спросила я, собираясь с духом. Виктуар задумчиво сковырнула со стены кусок побелки – вслед за ним тут же отслоился еще один.

– Идем в ратушу. Надо узнать, куда дели наших мучеников, и вытащить их оттуда, пока они не свихнулись или не сделали какую-нибудь глупость. В Коммуне много сторонников Робеспьера, скорее всего, они уже бьют в набат…

Словно в подтверждение ее слов, над крышами разнесся, перебивая все прочие звуки, накрывая город плотной, всепроникающей пеленой, знакомый мне ровный и низкий гул.

– К оружию, – пробормотала я и поняла, что вопреки всему у меня все еще есть силы для улыбки.

На Гревской площади напротив входа в ратушу яблоку было негде упасть. Суета царила страшная: все сновали из стороны в сторону, толкая друг друга и сшибая с ног, откуда-то доносились чьи-то горячие призывы, по мостовой катили, награждая ругательствами всех, кто подвернулся на пути, гремящую пушку. Я еле успела отойти в сторону, чтобы тяжелое колесо не проехало мне по ногам, и замерла, ощущая себя потерянной в царившем вокруг хаосе. Мою былую решимость начало неумолимо размывать, и я снова почувствовала, что начинаю дрожать от страха, но тут Виктуар снова схватила меня за руку и поволокла к дверям ратуши.

– Сейчас выясним, что тут происходит, – деловито проговорила она, вручая мне пистолет. – Подержи-ка.

Не задавая вопросов, я взялась за деревянную рукоять, и Виктуар тут же отошла, развязным шагом приблизившись к двум гвардейцам, курившим у входа. Я видела, как она, улыбаясь, спрашивает что-то у них, а, получив ответ, визгливо смеется, потому что один из мужчин попытался ущипнуть ее за бок. Их разговор продолжался не более минуты; увернувшись от назойливых рук, Виктуар вернулась ко мне. На ее лице бродила гримаса отвращения.

– Животные, – выплюнула она, оборачиваясь на гвардейцев и посылая им еще одну лучезарную улыбку. – В общем, есть две новости. Плохая – Анрио тоже арестовали.

В этом я почему-то не сомневалась.

– Хорошая – Робеспьера и остальных скоро освободят и привезут сюда, – закончила Виктуар, и я воспряла духом. Возможно, ситуация была не такой безнадежной, как мне представлялось поначалу. В пользу этого говорило и то, сколько народу собралось на площади – пожалуй, их бы хватило, чтобы штурмовать взбунтовавшийся Конвент.

– Значит, – резюмировала Виктуар воодушевленно, – остаемся здесь.

– Поддерживаю, – откликнулась я и, в свою очередь, схватила ее и повлекла за собой. – Пошли внутрь, узнаем, можно ли чем-нибудь помочь…

В последнем я была, конечно, чересчур оптимистична. В здании царил такой же бардак, как и снаружи, только людей было еще больше, толкались они еще сильнее, а ругались еще отчаяннее. Зато на нас с Виктуар никто не обращал внимания, и мы беспрепятственно поднялись по лестнице в главный зал, где, судя по всему, располагался центр разрастающегося восстания. Кроме солдат и добровольцев здесь были и чиновничьего вида люди, сидевшие за прямоугольным столом у дальней стены – не поднимая голов, они что-то старательно и быстро писали. Поминутно один из них отдавал законченную бумагу оказавшемуся рядом солдату, и тот тут же исчезал, а писарь принимался за новую. К этому-то столу я и подошла, без особой, впрочем, надежды, что меня выслушают.

– Простите, гражданин, – обратилась я к случайному чиновнику, – а Робеспьер…

– За ним уже отправились, – ответил он, не взглянув на меня. – Он будет здесь через полчаса.

– А остальные? – не отставала я. – Сен-Жюст, Робеспьер-младший…

– Тоже.

Ответ не мог удовлетворить меня полностью, но на большее рассчитывать не приходилось, и я, решив не мешать чужой работе, отошла. Виктуар, несомненно, слышавшая наш разговор, насмешливо усмехнулась:

– С чего вдруг ты так печешься о Робеспьере? Я думала, ты его терпеть не можешь.

– Из двух зол надо выбирать меньшее, – отозвалась я мрачно, садясь на подоконник распахнутого настежь окна. Воздух к середине дня раскалился до того, что сложно было дышать, и в нем чувствовался тяжелый, навязчивый дух железа и готовившейся пролиться крови. На небе медленно собирались куцые облака: судя по непроницаемой духоте, дело шло к дождю.

– Боги жаждут, – почти веселым тоном произнесла Виктуар, садясь рядом со мной. – Слышала эту фразочку?

– Спрашиваешь, – усмехнулась я, в который раз жалея об отсутствии сигарет. – Я ее придумала.

Виктуар недоверчиво глянула на меня.

– Правда?

– Правда, – кивнула я и, подвинувшись ближе к краю подоконника, свесила ноги наружу – так было чуть прохладнее, чем в помещении, где было не вздохнуть. – У моего отца на полке стояла книга с таким названием. Правда, книгу я так и не прочитала, руки не дошли… а название запомнилось. Хорошо звучит, да?

– Хорошо, – согласилась она.

И тут за нашими спинами раздался требовательный, недовольный голос, от звука которого у меня чуть сердце не выскочило из груди:

– Так, граждане, если вы меня сейчас не пропустите, то я…

– Антуан! – завопила я, едва не вываливаясь из окна. В последний момент мне удалось сохранить равновесие, и я, проворно спрыгнув с подоконника на пол, кинулась к другу, чтобы крепко обнять его. – Ты здесь!

– О, маленькая полячка, – он рассмеялся почти как прежде; и следа не осталось от его отчужденной обреченности, которую я наблюдала сегодня утром. Он снова был бодр и полон жизни, и я, не удержав свою радость, расцеловала его в обе щеки.

– С тобой все в порядке?

– В полнейшем, – он отстранил меня, но не отпустил и, продолжая обнимать за плечи, двинулся вместе со мной к столу. – Пришлось немного пошататься по городу, правда… ни одна тюрьма не хотела нас принимать.

При слове “нас” я инстинктивно обернулась, но больше не увидела в зале ни одного знакомого лица.

– Вас? А где остальные?

– Понятия не имею, – ответил Антуан. – В итоге нас разделили. Кстати, Бонбон сказал мне, что ты сбежала…

При упоминании этого имени в груди у меня снова начало жечь, будто кто-то воткнул мне в сердце накаленное добела лезвие. Я заговорила – пожалуй, слишком поспешно, стремясь оправдаться, хотя в голосе Сен-Жюста не было слышно осуждения:

– Нет, я хотела, но передумала. Не хочу никого бросать.

– Так-то я ему и сказал, – ответил он с улыбкой. – Ты, с твоей-то тягой к неприятностям, раньше язык проглотишь, чем сбежишь.

Наверное, он хотел меня успокоить, но жгучее чувство от этого усилилось, стало совсем невыносимым, и я ощутила потребность немедленно излить ему душу, рассказать все как было, а дальше пусть будь что будет, иначе я просто-напросто сама себя сожгу.

– Антуан, – протянула я, для уверенности беря его за руку, – знаешь, я…

И тут двери зала распахнулись снова, но их тягостный скрип потонул в поднявшемся многоголосом приветственном вопле. Радостно орали все, даже с улицы доносились ободряющие возгласы, местами переходящие почти что в овации. И тем жутче, жальче смотрелся тот, кого встречали столь бурно – Робеспьер, белый как полотно, с трудом передвигающий ногами, давящийся кашлем и прижимающий ко рту платок. Если бы не поддерживающий его Огюстен, думаю, он бы и вовсе не смог идти. Переглянувшись, мы с Антуаном бросились к нему.

– Что с ним? – Антуан, в отличие от меня, смог посмотреть Огюстену в лицо; я, стушевавшись, отступила другу за спину. Бонбон ответил, только доведя беднягу до письменного стола, согнав со стула одного из чиновников и усадив обессилевшего Робеспьера на его место:

– Не знаю. Я встретил его у ворот, он был совсем плох.

– Все… – прохрипел Робеспьер, силясь сделать вдох, – все в порядке… сейчас пройдет…

Антуан и Бонбон наградили его совершенно одинаковыми скептическими взглядами.

– Дело дрянь, – сказал Антуан то, что и так было ясно всем, и повернулся ко мне. – Натали, принеси воды…

– Натали?

Огюстен заметил меня только сейчас, и я не успела отвести взгляд – увидела, как бледнеет и вытягивается его лицо и судорожно сжимаются кулаки: это был жест то ли сдерживаемой ярости, то ли отчаяния, но и то и другое испугало бы меня одинаково. Ощущая, что хочу провалиться сквозь землю или рухнуть замертво, я медленно попятилась назад.

– Я думал, ты сбежала, – произнес Бонбон глухо, испепеляя меня взглядом. Никуда от этого было не деться, и я беспомощно залепетала, будто это могло меня спасти:

– Я… я передумала…

– Да говорил я, никуда она не сбежит, – тут между нами вклинился Антуан. – Что я, ее не знаю?

– Я тоже так думал, – произнес Бонбон и отвернулся, чем загнал в мою душу с десяток новых игл. Он никогда не вел себя так рядом со мной, я даже не думала, что когда-нибудь, посмотрев на него, увижу в нем лишь враждебность, но реальность сыграла со мной злую шутку, заставив пожинать плоды собственной ужасной ошибки. А сколько еще ошибок я совершила, просто не осознаю этого пока что? Подумав так, я поняла, что сейчас разрыдаюсь: не от горя, а от невозможности вернуться во времени назад и что-то исправить, заставить себя прислушаться внимательнее, заставить себя замолчать, когда это необходимо. Но один раз я уже провалилась во времени, вряд ли это произойдет со мной вторично.

– Где Кутон? – резко спросила Виктуар, приближаясь к нам. – Я видела Леба. Здесь все, кроме Кутона. Куда он подевался?

Робеспьер поднял голову и недоуменно переглянулся с Антуаном. Затем – с Бонбоном.

– А зачем он тебе? – спросил последний, подозрительно щурясь. Виктуар не полезла за словом в карман:

– Не твое дело. Так где он?

– Гражданка, – вдруг проговорил чиновник, сидевший на соседнем с Робеспьером стуле, – он, говорят, сидит в своей тюрьме и не хочет оттуда выходить.

– Не хочет выходить? – Виктуар фыркнула. – Он что, свихнулся?

– Нет, – встрял в разговор стоявший рядом с нами молодой солдат, – когда за ним пришли, сказал, что не поддается на провокации изменников и останется на месте до решения властей.

Робеспьер страдальчески вздохнул и вновь разразился кашлем – тут, наконец, какой-то доброхот поднес ему стакан воды, и тот с наслаждением принялся делать глоток за глотком.

– Надо написать ему записку, – предложил Огюстен, находя взглядом на столе чистый лист и придвигая его к себе. Антуан согласно кивнул:

– Да, чтобы он прекратил валять дурака и ехал сюда. И подписаться.

Вооружившись перьями, они склонились над бумагой, а я, пользуясь тем, что никто не смотрит на меня, выскользнула из зала и вышла на улицу, чтобы подышать воздухом. Теперь, когда я больше не была одинока, я в полной мере ощутила, в каком чудовищном напряжении пребывала с самого утра. Сейчас, когда можно было на кого-то опереться и спросить совета, у меня внутри разливалось мучительное ощущение, похожее на расслабление после судороги: короткая передышка перед тем, как снова приготовиться встретить лицом к лицу грозящую мне опасность. Но грозила она не одной мне, а всем, кто здесь находился, а умирать всем вместе всегда казалось мне чуточку менее страшным, чем гибнуть в одиночестве. Конечно, наивно было рассуждать таким образом, но думать о худшем я по-прежнему не хотела и не могла – несмотря на страхи, преследовавшие меня неотступно последние несколько месяцев, я была не в состоянии представить, что все действительно может закончиться, особенно так внезапно и так нелепо. Неужели мне действительно придется умереть? Это было невозможно. Я уже столько раз избегала смерти, пусть мне повезет еще!

День прошел в томительном ожидании. Набат гудел, не переставая, на площади волновался народ, откуда-то появился освободившийся из-под стражи Анрио и принял на себя командование толпой, но его особенно не поддерживал никто, кроме его самого: над этими людьми не было власти, они пришли сюда согласно объединившему всех порыву и, как я со страхом предчувствовала, согласно подобному порыву могли в одну секунду разойтись, оставив без защиты ратушу и всех, кто в ней собрался. Солнце, готовое опуститься за горизонт, было почти целиком закрыто тучами; издалека слышался грохот, и я гадала, гром это или выстрелы пушек. В ратуше баррикадировали двери и окна всем, что подвернется под руку. В зале зажгли свечи, и там кипели дебаты.

– Нам необходимо подписать обращения к секциям, – с убеждением говорил Антуан, придвигая к Робеспьеру какой-то лист. – Они придут к нам на помощь.

Но Робеспьер не торопился принимать его аргументы. Внимательно изучив текст, он вопросил:

– От чего имени подписывать?

– От имени Конвента, – Антуан все больше раздражался. – Пойми, Конвент там, где мы, а не кучка мятежников.

Но на Робеспьера его слова не произвели впечатления. Он бросил еще один взгляд на бумагу, сжал губы и коротко качнул головой. Судя по виду Антуана, он с трудом удержался, чтобы не опустить чернильницу на голову заартачившемуся соратнику.

– Сукин сын, – прошипела стоящая рядом со мной Виктуар; чем ближе была ночь, тем больше она нервничала и сейчас разве что не подпрыгивала на месте, – из-за него нас всех перережут к чертям.

Не сказать чтобы я целиком и полностью ее поддерживала, но от моего понимания все равно ускользало, почему Робеспьер так легко отказывается от борьбы. Все-таки хочет принести себя в жертву, как говорил Антуан? Но во имя чего? И неужели он не понимает, что его решение решит не только его судьбу, но и судьбы всех, кто стоит рядом с ним? Впрочем, когда это его волновали чужие судьбы…

Полная ядовитой неприязнью, я вышла из переполненного зала в полутемный коридор и, встав рядом с окном, оперлась о подоконник. Духота стала вовсе невыносимой, не спасали даже открытые нараспашку окна, но на затянутом первыми сумерками горизонте уже видны были вспышки молний: гроза должна была вот-вот разразиться, и я поняла, что жду ее с нетерпением.

Я не сразу поняла, что невдалеке от меня кто-то стоит, но, когда очередная молния осветила его фигуру, со слабым вскриком отпрянула в сторону.

– Не бойся, – проговорил силуэт голосом Огюстена, – это я.

– Это ты, – повторила я, с трудом осознавая смысл собственных слов, а затем меня как стегнули плетью: я подскочила к Бонбону и вцепилась в него, как безумная, то ли пытаясь обнять, то ли просто стремясь не выпустить. Он не шелохнулся, даже не взглянул на меня, и от этого было так оглушительно больно, что у меня сорвался голос:

– Пожалуйста, послушай меня.

– Я слушаю, – отозвался он, по-прежнему не глядя. Я вцепилась в него еще сильней, полная решимости. Если есть у меня хотя бы маленький шанс вернуть Огюстена прежнего, сделать все так, как было раньше, до того как дернул меня черт прийти к нему посреди ночи – я вытяну этот шанс. Вывернусь наизнанку, но вытяну.

– Пожалуйста, – времени сочинять речь не было, он мог в любую минуту уйти, – пожалуйста, прости меня. Я понятия не имею, что на меня вчера нашло, это было так внезапно, на самом деле я вовсе не это имела в виду!

Я посмотрела на него, надеясь увидеть в его лице хоть какие-то отголоски сочувствия, но оно оставалось мраморно-непроницаемым, лишенным любой эмоции. Огюстен произнес в ответ только одно, и это было во сто крат хуже, чем если бы он сорвался, наорал, оскорбил меня:

– Вот как.

Я теряла его, он утекал у меня сквозь пальцы, а я ничего не могла с этим сделать. Все было бесполезно с самого начала – он отгородился от меня непреодолимой стеной, милый Огюстен, который всегда заботился обо мне, поддерживал меня, не давал мне пропасть. Только сейчас я начала осознавать, какая бездна невысказанного чувства могла скрываться за каждым его жестом и словом, обращенным ко мне. Все это время он был рядом со мной, а я…

– Прости, – пробормотала я, выпуская его: пальцы мои бессильно разжались сами собой. Бонбон опустил голову; я видела, что он мучительно жмурится и кусает губы, но ни одного слова с них так и не сорвалось. Поверженная и уничтоженная, я отошла от него. Колени подгибались, в сердце было удивительно пусто, разве что холодный ветер свистел там, заставляя меня ежиться и дрожать. Интересно, вчера ночью Огюстен так же себя чувствовал? Тогда это было бы справедливо.

– Поговорим позже, – донеслось до меня из темноты, – когда все закончится. А сейчас, прошу тебя, оставь меня одного.

Я почувствовала себя так, как чувствует, наверное, приговоренный к смерти, в последний момент получивший отсрочку или помилование. Одурманенная счастьем, я обернулась к Бонбону, но он по-прежнему не смотрел на меня – повернул голову и устремил взгляд в окно. В этот момент в воздухе разнесся очередной громовой раскат, и из бездны неба хлынул плотный поток воды. Париж в одну секунду перестал быть виден во мгле дождя: она скрыла даже соседние с ратушей дома, словно отрезав здание от остального мира. Собравшиеся перед ратушей люди испустили испуганный вопль, и я вздрогнула: в этом мне отчетливо почудилось дурное предзнаменование.

Оставив Огюстена в коридоре, я вернулась в зал. Там продолжалось разгоряченное обсуждение дальнейших действий, но теперь стул, где сидел Робеспьер, был пуст; я недоуменно бросила взгляд по сторонам, но не смогла заметить, куда удалился Максимилиан. Остальные, впрочем, будто и не замечали его отсутствия. Теперь ими верховодил Сен-Жюст.

– “…и если вам дорого священное дело свободы…” – как раз в этот момент диктовал он. У писаря, над которым Антуан грозно нависал, от чрезмерного усердия даже парик съехал набок; стараясь не упускать ни одного слова, мужчина поспешно покрывал словами лежащую перед ним бумагу. Я хотела подойти к Антуану и что-то у него спросить, но тут в дверях зала послышался пронзительный металлический скрип, и внутрь неторопливо вкатился Кутон, мокрый с ног до головы.

– Ну и ад там снаружи! – громко заявил он, направляясь к Антуану. – А куда вы дели Мак…

– Жорж!

А я уже успела забыть о том, что рядом с нами находится Виктуар. Но она решила напомнить о себе поистине незабываемым способом: выскочила откуда-то из-за спин толпившихся у входа солдат, с радостным воплем кинулась к Кутону, и… словом, не прошло и двух секунд, как они самозабвенно награждали друг друга жарким поцелуем.

Последовавшей немой сцене мог позавидовать любой драматург.

– Merde, – звучно вырвалось у застывшего с пером в руках Антуана. И я была с ним полностью согласна, только у меня, в отличие от него, отнялся язык. Впрочем, этим двоим было на все наплевать; думаю, даже если бы ратушу прямо сейчас начали штурмовать, даже это не заставило бы их оторваться друг от друга.

“Так вот куда она бегала по ночам”, – подумалось мне. Оборотистые все-таки девицы эти сестры Дюпле: каждая отхватила себе по депутату. Но если Бабет я легко понимала, Нору – сложнее, то вопрос, что Виктуар нашла в Кутоне, поставил меня в глухой тупик.

– Моя милая, – наконец проговорил он, когда поцелуй завершился, – что ты тут делаешь?

– А ты как думаешь? – ухмыльнулась она. – Спасаю республику, конечно.

– Знаешь, милая, – прежним тоном произнес он, не прекращая обнимать ее за талию, – мне кажется, что это не твое дело. И лучше бы тебе сейчас было пойти домой, пока есть время.

– А мне кажется, что ты несешь чушь, – ответила Виктуар. – Я останусь тут, и уйти ты меня не застанешь.

– Моя птичка, – он выпустил ее и отъехал на полшага; лицо девицы исказил испуг, и было отчего: в руке Кутона был зажат ее собственный пистолет, дуло которого смотрело Виктуар в грудь, – тогда я застрелю тебя к черту, если ты не уберешься отсюда. Я достаточно понятно объясняю?

Она, побледнев, поморщилась, будто увидела змею, но даже не подумала отойти в сторону. Пистолет удостоился лишь короткого взгляда; смотря Кутону глаза в глаза, Виктуар шагнула вперед и оказалась к дулу вплотную.

– Ну давай, – проговорила она глухим голосом, – стреляй. Я все равно не уйду.

Глаза его расширились, рука дернулась, и я, перепугавшись, что он действительно выстрелит, метнулась к ним, оттолкнула Виктуар и заговорила примирительным тоном:

– Эй, гражданин, мне кажется, это уже не смешно.

– Вы видите в сложившейся ситуации хоть что-то смешное? – иронично поинтересовался Кутон, но пистолет все-таки опустил. – Люди с площади разбегаются, точно крысы. Почему до сих пор нет обращения к секциям?

– Максим отказался подписывать, – произнес Антуан с таким видом, будто у него болят зубы. – По его мнению, это недостаточно законно.

– И где он сейчас?

Антуан кивнул на неприметную дверь в дальнем конце зала:

– Закрылся там и ушел в себя. Я решил ему не мешать. Кажется, у него не все дома.

Кутон задумчиво посмотрел на эту дверь, потом на пистолет, потом на меня, и пожал плечами, будто извиняясь:

– Вы же видите. Я пытаюсь спасти жизнь хотя бы этой милой девушке, если уж всем нам придется умереть.

– Никому не придется умереть, – услышала я свой собственный голос. – Я пойду и поговорю с ним.

– С Максимом? – удивился Антуан. – И что ты ему скажешь?

– Я-то придумаю, – решительно сказала я и, больше никого не слушая, пошла к двери. Гул множества голосов, подняшийся за моей спиной, доносился до меня как с другого конца света: все звуки заглушились бешеными ударами сердца, отдававшимися в висках подобно звону колокола. На улице продолжало громыхать, слышен был топот множества ног и пьяный бас Анрио, приказывавшего кому-то оставаться на местах: Кутон был прав, ряды защитников ратуши стремительно таяли. Надо было спешить.

Перед дверью я позволила себе замешкаться лишь на секунду, а затем взялась за холодную металлическую ручку и повернула ее.

Кабинет, где я оказалась, возможно, принадлежал кому-то из высоких чинов, кто не довольствовался местом в общем зале. Комната была невелика, почти половину ее занимал массивный письменный стол, за которым я не сразу заметила Робеспьера: он сидел, слившись с блеклыми обоями, обхватив голову руками, и по его телу поминутно пробегала волна мучительной дрожи. Рядом с ним стояла чернильница с пером, лежал пистолет и бумага, та самая, которую часом ранее безуспешно пытался заставить Робеспьера подписать Антуан, и валялся скомканный платок, покрытый бурыми пятнами засохшей крови.

– Максимилиан, – негромко позвала я, закрывая дверь. Робеспьер не шевельнулся. У меня сложилось впечатление, что он меня не слышит вовсе – окуклился, подобно насекомому, и думает, что это ему поможет. Я постаралась сделать свой голос мягким, пусть это было и сложно, внутри все натянулось и дрожало, мешая говорить убедительно:

– Максим.

Первый и последний раз в жизни я обращалась к нему подобным образом, но на него это не произвело никакого впечатления. Он продолжал сидеть неподвижно, и я, чувствуя подкатывающее раздражение, прикрикнула:

– Гражданин Робеспьер!

Он вздрогнул и поднял голову. Лицо его было белее снега, глаза, обычно пронзительные и внимательные, были мутны и не выражали ничего, а в уголке рта я, к ужасу своему, заметила маленькое кровавое пятнышко. Это объясняло кровь на платке. Это вообще многое объясняло.

– Зачем вы здесь? – спросил он хриплым, не своим голосом. Я растерялась.

– Я хотела пого…

– Нет, – оборвал он меня и повторил, отчеканивая каждое слово. – Зачем. Вы. Здесь. Оказались?

Его вопрос поверг меня в пучину недоумения. Я никогда об этом не задумывалась и теперь об этом пожалела.

– Не знаю, – честно сказала я. – Это получилось случайно.

– Случайно, – повторил он с кривой, совсем не своей улыбкой и снова опустил голову. Повисло молчание. Я напомнила себе о том, что за дверью сейчас столпилось несколько десятков человек, и жизни их, возможно, зависят сейчас от меня. Не время было вести беседы на отвлеченные темы, но хотелось почему-то ужасно.

– Заговор возглавляли масоны? – спросила я. – Это они хотят вашей смерти?

Он даже не удивился, откуда я это знаю, просто кивнул. Не уверена, что у него осталась способность чему-либо удивляться.

– Они хотят захватить власть? – продолжила я и дождалась нового кивка. – Чтобы снарядить экспедицию на Мальту?

– Мальту? – Робеспьер поднял на меня взгляд, в котором мелькнула слабая озадаченность. – Этого я не знаю. Почему именно Мальта?

– Долго объяснять, – вздохнула я, радуясь тому, что удалось завязать какое-то подобие разговора. Сложно убеждать человека, который сидит, ни на что не реагируя. – Я потом расскажу.

– Как хотите, – Робеспьер пожал плечами и вздрогнул, потому что от резкого порыва ветра громко хлопнула, так, что зазвенело стекло, форточка. Казалось, он вот-вот разрыдается, и лишь гигантскими усилиями ему удается сохранить остатки самообладания. Не зная еще толком, что буду делать, я обогнула стол и приблизилась к нему.

– Почему вы не хотите подписывать?

Он издал звук, похожий то ли на смешок, то ли на сдавленный всхлип.

– Бесполезно, – ответил он так, будто это объясняло все. – Хватит.

За окном послышался какой-то шум – я посмотрела туда и увидела, что к площади приближаются какие-то люди. Я не смогла определить, друзья это или враги – раздались первые выстрелы, и они вернули мне прежнюю решимость. Времени было все меньше и меньше, надо было не упускать каждую секунду.