Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 46 страниц)

Стука из-за двери больше не было слышно, но я, с трудом раздевшись и уже почти провалившись в сон, дала себе слово, что обязательно вскрою ее и проверю, что за чертовщина там творится.

========== Глава 2. Провал ==========

Первое, что я сделала, проснувшись с утра со слегка гудящей, как и всегда после ночной попойки, головой – прислушалась. За дверью кладовой царила тишина, и у меня возникла удивительная в своей простоте мысль: “Может быть, показалось?”. Я никогда не страдала слуховыми галлюцинациями, но чем черт не шутит, может, мои проблемы с чувством времени решили себя так проявить? Почти успокоив себя этим, я с трудом поднялась, заглянула в душ и отправилась на поиски единственного лекарства, которое могло помочь мне избавиться от последствий вчерашней гульбы.

Долго искать мне не пришлось – на соседней улице уже открылось кафе, мимо которого я все время проходила, каждый раз давая себе обещание заглянуть в следующий раз. Сейчас, в общем, был лучший момент для того, чтобы его выполнить, ибо сил искать поблизости что-то еще у меня элементарно не было.

В кафе людей почти не было, только двое мужчин за столиком в углу допивали кофе да какая-то девица, сидящая у окна, копалась в ноутбуке. Я опустилась на первый подвернувшийся стул, и ко мне тут же подбежал официант.

– Желаете завтрак, мадемуазель?

– Нет, – я покачала головой в ответ на протянутое меню. – Принесите мне пива. Большую бутылку.

Официант посмотрел на меня с таким видом, с каким верующий, наверное, смотрит на того, кто заявляет, что Бога нет. В его напрочь профранцуженных мозгах явно не укладывалось, что кто-то с утра может в качестве завтрака употреблять пиво, а не кофе с выпечкой, и на лице его отразилось такое отчаяние, что я немного смягчилась и решила помочь бедняге:

– И круассан. А лучше два.

Все еще не отойдя от шока, парень удалился к стойке, а я тоскливо подперла ладонью щеку и бесцветно уставилась за окно. Утро только начиналось, даже вездесущие туристы не успели повылезать изо всех щелей, поэтому людей на улице было удивительно мало, и наблюдать было особенно не за чем. Разве что за тем, как женщина через дорогу поднимает тяжелые железные занавески в своей лавочке.

– Пожалуйста, мадемуазель, – все еще поглядывая на меня, как на безумную, официант поставил передо мной бутылку какой-то местной французской бурды. Проигнорировав стакан, я тут же схватила бутылку и, жадно присосавшись к горлышку, осушила залпом почти половину. Пенная, горьковатая, с легким привкусом хмеля жидкость показалась мне воистину водой жизни.

– Простите, – наверное, с таким ужасом официант бы не смотрел даже на Усаму Бин-Ладена, – вы русская?

– Ага, – кивнула я и сделала еще один гигантский глоток. Наверное, тем самым я забила еще один гвоздь в гроб национальной идеи, но меня это нисколько не волновало – внутренности, которые будто высушило изнутри, начали оживать и медленно возвращаться к нормальному состоянию. Спустя пять минут я даже ощутила, что круассаны будут совсем не лишними, а еще я бы не отказалась от чего-нибудь посущественнее вроде пиццы, но для этого придется ждать времени обеда. Иначе этого милого парня в фартуке точно удар хватит.

Но спустя десять минут я даже обрадовалась, что не стала заказывать ничего посущественнее. Судя по тому, какую цену мне заломили за несчастное пиво и пару булок, если б я заказала пресловутую пиццу, то осталась бы банкротом.

– Послушайте, – протянула я недовольно, выкладывая на блюдце со счетом требуемую сумму, – у вас тут что, Жак Ширак был завсегдатаем?

Парень скорчил презрительную мину.

– Нет, мадемуазель. Этому кафе больше двухсот лет. Когда-то здесь собирались герои-революционеры. Может, именно на этом месте, где вы сидите, когда-то сидел Робеспьер…

Имя человека, которым часто любит ругаться мой редактор, парень произнес с плохо скрываемым благоговением. Я была не настроена его разделять – все, что я урывками слышала о Робеспьере, свидетельствовало лишь о том, что этот парень был маньяком вроде Гитлера и меньше всего заслуживал почитания. Хотя у Гитлера и сейчас находятся поклонники, с чего бы у Робеспьера им не быть?

– За такие цены он бы вас точно запихнул на гильотину, – все-таки не удержалась я и, жалея о зря потраченных деньгах, ушла.

На пути домой я попыталась было позвонить хозяину квартиры, но три звонка ушли в никуда, а четвертый и вовсе уткнулся в “Абонент временно недоступен”. Начиная раздражаться, я отправила старикану гневное смс с требованием объяснить, что за мистика творится в его квартире, и поднялась к себе.

Из кладовой все еще не доносилось ни звука, но я поймала себя на том, что отвлекаюсь даже от переписки с друзьями и боюсь вставить себе в уши наушники – а все из-за того, что напряженно прислушиваюсь к каждому шороху. Это, пожалуй, было последней каплей. Я никогда не отличалась стремлением лезть в закрытые двери, особенно в те из них, что заперты на амбарные замки, но из-за этого чертова стука весь мой учебный отдых, как я его называла, грозил полететь псу под хвост.

Ближайшая лавка с инструментами нашлась через квартал, и я потратила целое состояние на плоскогубцы, какое-то подобие лома и даже маленький топорик. О том, что будет, если старикан выкатит мне счет за сломанную дверь, я думала почти мечтательно, представляя себе, как просто-напросто размажу его по стене. К себе я вернулась, почти воровато пряча покупки под пальто и, даже не удосужившись переобуться, метнулась сразу к двери.

Сейчас я понимаю, что эта спешка спасла мне жизнь. Потрать я пару секунд на то, чтобы хотя бы выложить из кармана джинсов айфон – и мне можно было бы давать премию Дарвина за самую нелепую смерть.

Замок долго не подавался. Плоскогубцы лишь беспомощно скрежетали о металл, лом и вовсе едва не переломился надвое, когда я попыталась выворотить из двери ручку. Оставалось последнее средство, и я, чувствуя себя Раскольниковым, схватилась за топор.

Если опустить то, какой глупостью была сама по себе попытка вломиться в наглухо запертую дверь, то мысль использовать топор оказалась верной. К сожалению, у меня никогда не было особенной силы в руках, и поэтому срубить замок, как в кино, с одного удара, не вышло – мне потребовалось не меньше пяти-шести. Зато спустя несколько минут упорного труда я издала радостный вопль: жалобно скрипнув, будто давая мне последнее напутствие перед смертью, замок повис на сломанной петле.

– Вот и все, – удовлетворенно заметила я, откладывая инструмент в сторону. – Сейчас я все и узнаю…

Конечно, я и мысли не допускала, что в кладовой может жить какая-то реальная нечисть. Все, к чему я стремилась – найти совершенно реальное объяснение вчерашнему стуку, на этом успокоиться и вернуться к переписке со Светой.

Неужели ничто не могло меня задержать? Ни одно, даже самое мелкое предчувствие не заставило меня остановиться и подумать хоть на секунду: наоборот, меня преисполняло ощущение, что я делаю все совершенно правильно. Поэтому я, ничуть не сомневаясь, включила фонарик на айфоне и шагнула в пропахшую застарелой пылью, неестественно темную кладовку.

На миг мне показалось, что я оступилась и куда-то падаю – желудок и сердце обратились в сплошной ледяной ком, а ноги на секунду утратили опору, будто за дверью кладовой находилась какая-то бездонная пропасть. Но тут же в ноздри мне залетел гигантский комок пыли, я звонко чихнула и поняла, что все это просто какой-то странный глюк, и я вполне крепко стою на ногах, только входная дверь почему-то сама по себе закрылась за моей спиной.

Уже тогда стоило, конечно, насторожиться. А я, как всегда, не придала этому большого значения и принялась внимательно изучать содержимое кладовой, пытаясь найти, что могло бы издавать те странные звуки.

Поиски мои не увенчались успехом. Помещение было забито кучей всяких вещей, преимущественно каким-то старьем (внушительные металлические подсвечники явно были ровесниками того самого кафе, где меня так бесцеремонно ограбили с утра пораньше), нашлись там даже связки чего-то по виду съедобного, в чем я спустя пару секунд озадаченного разглядывания признала сушеный лук. Но решительно ничего, что могло бы стучать, мне обнаружить не удалось. Даже ни одна мелкая крыса не проскользнула у меня под ногами, и я, все больше преисполняясь мыслью, что мне все это просто-напросто почудилось, пошла на выход.

Тут впору было устраивать обратный отсчет. “До окончания нормальной жизни осталось 3… 2… 1…”.

Единственное, чему я успела удивиться – кто успел за две минуты, что я провела в кладовке, проникнуть в мою квартиру, снести перегородку, отделявшую подобие прихожей от спальни, а также содрать со стен обои и выкрасить их в какой-то кошмарный красноватый цвет. А потом я резко утратила способность чему-то удивляться, потому на меня обрушился и оглушил пронзительный женский визг.

Орала женщина, застывшая на выходе из кухни, орала так, что у меня заложило уши. Ощущая себя так, будто меня ударили по затылку чем-то тяжелым, я отступила и зажмурилась, но тут вопль оборвался, и ему на смену явился исполненный праведного гнева густой мужской бас:

– Так вот кто тырит мой лук!!!

Поняв, что… а, вернее будет сказать, не понимая ни хрена, я осторожно приоткрыла один глаз и тут же об этом пожалела. Рядом с взирающей на меня с неприкрытым ужасом бабищей возвышался какой-то жуткий бородатый мужик, чудовищности которому только прибавляло то, что он сжимал в руках нечто, похожее на допотопное ружье. Мне не хотелось проверять, стреляет этот агрегат или нет – в свою очередь завопив, я беспомощно вскинула руки.

– Только не стреляйте!

– Луи! – внезапно ожила бабища и вцепилась в направленный на меня ствол. – Луи, не надо! Нас посадят!

Я все еще ничего не понимала, но в тот момент вовсе не разум руководил моими действиями, а разом задавивший его инстинкт испуганного животного. Пользуясь секундной заминкой, я метнулась было к двери, но мужик, несмотря на свою грузность, оказался проворнее – перехватил меня у самого входа и с такой силой вывернул руку, что я завопила что было сил.

– Кто-нибудь, помогите!

Мне тут же прилетел звонкий подзатыльник, от которого перед глазами все на миг смазалось.

– Теперь ты точно не отвертишься! – пообещал мужик, выпихивая меня из квартиры. Машинально я отметила, что лестница мне тоже незнакома – от более-менее аккуратных серых ступеней не осталось и следа, их заменили грязные, щербатые, сделанные из какого-то подобия кирпича. Вдобавок ко всему на лестнице царил ужасный смрад, от которого у меня тут же закружилась голова.

– Даже не думай сбежать, – мужчину, кажется, запах не волновал вовсе, и он на каждой ступени награждал меня тычком, то в спину, то под ребра. От боли и страха я не придумала ничего лучше, кроме как беспомощно зарыдать. Кажется, давно я уже этого не делала, но в тот момент слезы из меня полились сами собой, будто кто-то во мне нажал специальную кнопку.

– Вы кто? – только и смогла прошептать я; почти все французские слова вприпрыжку разбежались из головы, и я поняла, что не могу составить ни одной, даже более-менее распространенной фразы. Но мужик как будто меня не слышал и, распахнув дверь подъезда, вытолкнул меня на улицу.

Нет, снаружи ничего не изменилось, разве что продуктовый магазинчик напротив куда-то исчез. Но меня ждало еще одно потрясение, которое, впрочем, помогло мне хоть чуть-чуть приблизиться к объяснению, какого черта со мной только что произошло. И объяснение было настолько невероятным, что я во второй раз за последние пять минут ощутила сильнейший порыв упасть в обморок. Но, стоило мне хоть на секунду запнуться и сбиться с шага, как меня тут же вновь ткнули – пребольно, куда-то в район позвоночника.

– Ну, иди, чего встала?

Мне не оставалось ничего, кроме как покорно плестись за своим пленителем. Скорее всего, он и не поверил бы, вздумай я ему сказать, что только что поняла, что все редкие встреченные нами прохожие, да и он тоже, одеты так, как я видела только на иллюстрациях к каким-то историческим романам. Только вчера брала в книжном томик Гюго полистать, и обложку украшало изображение человека, одетого точь-в-точь так, как ведущий меня мужик: в какую-то замызганную куртку со слишком короткими рукавами, свободные штаны длиной до щиколоток и, – я осторожно скосила взгляд вниз, чтобы убедиться в своей догадке, – гулко стучащие по камням мостовой деревянные башмаки.

– Не может быть, – пробормотала я по-русски, все еще не находя в себе сил поверить в то, что происходит. – Не может быть.

Кажется, это я недавно страдала от недостатка приключений в своей жизни? Ну что ж, вот они, собственной персоной. Недаром Ирочка говорила мне, что у меня проблемы с чувством времени…

Последняя мысль неожиданно показалась мне смешной, и я против воли рассмеялась – смех вырывался из горла с трудом и был похож скорее на собачий лай. Но мужчина расценил его по-своему.

– Смешно тебе? Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда окажешься в тюрьме!

– Тюрьме?.. – беспомощно повторила я, ощущая, как заломленную руку начинает медленно заливать онемение. – Но… но я ни в чем не виновата!

– Это ты не мне рассказывать будешь, – ответил мой грозный страж. – Ну, иди, чего встала?!

Я хотела сказать еще что-то, но поняла, что не могу сформулировать мысль. Да и вряд ли бы этот абориген понял, что я с трудом передвигаю ногами не от того, что хочу избежать правосудия, а от того, что меня все больше сковывает шок от мысли, что я, кажется, угодила в какое-то до жути далекое прошлое. И сколько бы я не убеждала себя, что все это мне просто снится, с каждой секундой надежда на это таяла, как свечка. Вряд ли во сне мне было бы так больно и холодно – судя по тому, что у краев мостовой лежали мелкие кучи грязного снега, на дворе была ранняя весна, и я, оставшаяся в одной маечке и тонком кардигане, то и дело поводила плечами, силясь бороться с пробирающей меня дрожью. Нет, это не мог быть сон. Просто… просто со мной второй раз в жизни происходит нечто совершенно невероятное. И тот, первый, в сравнении с теперешним, как мне теперь казалось – не более чем легкая прогулка до ближайшего детского сада. Окончательно я в этом уверилась, когда передо мной, будто из-под земли, возникло черное от сырости, насквозь пропитанное ужасом и отчаянием здание тюрьмы, которая, как мне удалось вспомнить, носила название Консьержери.

“Это не я”, – цеплялась я за жалкие остатки здравого смысла. – “Это происходит не со мной”.

Меня провели через двор и затащили в какое-то полумрачное помещение, где у входа дремал некто, чьего лица мне не удалось разглядеть, судя по всему – кто-то вроде привратника. От скрипа открывающейся двери он встрепенулся и ожил.

– Привет, – сказал он тому, кто меня тащил. – Разве уже твоя смена, Луи?

– Ни черта, – отозвался тот. – Я наконец-то поймал эту дрянь, которая уже месяц тырит мои запасы!

Второй мужчина взглянул на меня без всякого интереса. Сдается мне, на своем посту он уже многого навидался, так что даже мой необычный наряд его не удивил.

– Поймал с поличным, – гордо сказал Луи, закрывая дверь и наконец-то выпуская мою многострадальную руку; зашипев, я принялась растирать затекшее запястье, но собственных прикосновений все равно не ощутила – конечность будто налилась остывающим свинцом. Привратник пробормотал что-то одобрительное и, устроившись удобнее на своем стуле, вновь провалился в дрему.

– Давай-давай, – меня опять толкнули, я хотела возмутиться, но поняла, что сил на это у меня нет: странное оцепенение из руки разлилось по всему телу, не обойдя стороной и душу, – не стой, все равно не отвертишься.

Комната, в которую я попала следом, была размером чуть больше предыдущей, даже несмотря на то, что была разделена надвое решетчатой деревянной перегородкой. Что находилось за ней, я не увидела – меня подпихнули к столу, за которым отчаянно зевал заваленный бумагами местный служащий. На меня он глянул мутно и обратился к Луи сонным голосом:

– Это кто?

– Она стырила мой лук, – завел тот свою любимую песню. – Уже месяц она меня грабит, но я ее таки поймал!

– Ничего я не… – вяло начала я, но служащий не дал мне договорить:

– Имя?

Повисла пауза. Я не сразу поняла, что обращаются ко мне.

– Она что, немая? – служащий черкнул что-то на бумажке.

– “Немая”! – передразнил его Луи. – Эта немая орала так, что дом чуть не рухнул! Эй ты, давай, живо отвечай!

Тяжелая ладонь вновь замахнулась, и я тут же испуганно запищала, втягивая голову в плечи:

– Не надо, я все скажу!

– Вот так-то, – удовлетворенно заметил Луи и отступил, встал возле двери, преграждая мне единственный путь к отступлению. Служащий подавил очередной зевок.

– Имя?

– Н-наталья, – выдавила я, глядя то на него, то на замершего за моей спиной сторожа. – Наталья Кремина.

Во взгляде служащего появилась хоть какая-то осмысленность. Луи издал звук, похожий на оглушительное кряканье.

– Наталья? – с подозрением переспросил человек за столом. – Иностранка?

Почувствовав, что совершила какую-то непоправимую ошибку, но не имея ни малейшего понятия, как исправить ее, я только и нашлась, что подтвердить:

– Ну да, я…

– Хм, – служащий дописал еще что-то на листке и вдруг отрывисто скомандовал, – обыщи-ка ее.

Луи, кажется, только этого и ждал: нехорошо улыбаясь, он сделал шаг ко мне, протягивая свои огромные лапищи. Сама не своя от страха, я шарахнулась в сторону, едва не снеся и без того хлипкий стол, и завопила изо всех скромных остатков своих сил:

– Не надо! Я сама все покажу!

И, не дожидаясь, пока Луи преодолеет разделявшее нас расстояние, вывалила на стол перед писарем все, что смогла при себе найти: две ручки из нагрудного кармана кардигана, едва початую пачку сигарет с зажигалкой и айфон. Последний вызвал у служащего наибольший интерес: осторожно взяв его двумя пальцами, мужчина повертел его в руке, и вдруг его глаза загорелись так, будто он увидел перед собой какое-то не имеющее цены сокровище.

– Луи! – разом взбодрившись, он поманил приятеля к столу. – Посмотри на это!

Я, испытывая почти физическую боль от того, что мой телефон лапают какие-то незнакомые люди, с нарастающим изумлением наблюдала, как на лицах этих двоих появляется почти одинаковое выражение презрительного отвращения, будто не айфон они держали, а какую-то скользкую гадину.

– Вот это поворот, – выдал Луи, оборачиваясь на меня. – Англичанка!

Такого обвинения я, признаться, не ожидала. Даже с тем, что меня обвиняют в краже лука, я умудрилась худо-бедно смириться и приготовилась защищаться, но на это восклицание ответить мне было нечем. И было в тоне Луи что-то такое, отчего у меня подкосились ноги.

– Да ты крупную рыбу поймал! – воскликнул писарь, откладывая айфон и принимаясь с энтузиазмом водить пером по бумаге. – В камеру ее!

– Ч-ч-что? – хрипло спросила я, почувствовав, что меня снова хватают за локти, и рванулась в заранее обреченной на провал попытке освободиться. – Да что происхо…

– Заткнись, – почти добродушно посоветовал мне Луи. – Болтать теперь будешь с гражданином обвинителем!

– С кем?..

И тут писарь, отвлекшись от письма, заявил такое, отчего у меня все внутри разом заледенело, а перед глазами запрыгали мелкие темные мушки:

– Да тут дело пахнет гильотиной, скажу я тебе, Луи!

– А меня наградят? – ответ державшего меня мужчины я слышала, будто сквозь шипящие помехи. “Это не я. Это происходит не со мной”. Но и эта мысль казалась какой-то размытой, маячащей где-то в дальнем краю сознания, и на роль спасательного круга больше не годилась и подавно. Больше я ничего не осознавала: ни того, как меня тащили по душному коридору, ни того, как меня запихнули в какое-то тесное, пропитанное вонью множества тел помещение. А потом, кажется, спасительный обморок все-таки накрыл мое сознание непроглядной темной пеленой.

Вечером того же дня в саду Тюильри медленно прогуливались двое мужчин, каждого из которых можно было назвать полной противоположностью другого: грузный и неповоротливый толстяк с изъеденным оспой широким лицом, густой голос которого разносился по всей аллее, несмотря на то, что его обладатель явно старался говорить тише, и тонкий, бледный, напряженный, как натянутая струна его собеседник, который за все время их довольно продолжительного разговора почти не раскрывал рта.

– Создание Революционного трибунала пойдет нам только на пользу, – убежденно говорил толстяк, распинывая во все стороны подворачившиеся ему под ноги мелкие камушки. Его спутник чуть заметно поморщился, когда один, самый острый, прилетел ему в щиколотку. – Фор отказался, ну и пусть его, Фукье прекрасно справится…

– В этом я не сомневаюсь, – вкрадчиво заметил второй, раскрошив между пальцами мелкий кусок сырой, ноздреватой булки и протянув руку; на раскрытую ладонь тут же приземлилась пара воробьев. – Но я хочу быть уверенным, что трибунал будет служить интересам революции, а не… несознательных граждан, решивших таким образом избавиться от тех, кто мешает их обогащению.

Во взгляде, который метнул на него толстяк, прорезалось на миг что-то угрожающе свирепое.

– У тебя есть повод сомневаться в этом, Максим?

– Пока что нет, – не меняя тона, ответил тот. – Но ты же знаешь, меньше всего я хочу бессмысленного кровопролития, и тем более – казни невиновных.

– Ты говоришь так, будто я сплю и вижу, как бы срубить побольше голов.

– Вовсе нет. Я говорю тебе об этом, потому что знаю – ты меня поддержишь.

Задорно чирикнув, воробьи сорвались с руки Максима и исчезли среди спутанных веток деревьев, окружавших аллею.

– Я не меньше тебя знаю, что трибунал необходим нам, – продолжил он, почти останавливаясь. – Но я боюсь, чтобы то, что мы создали для защиты свободы, не послужило в конце концов ее гибели…

– Оставь это, – фыркнул толстяк, награждая пинком очередной камень. – Фукье сегодня вступил в должность. Хочешь – съезди и погляди, как он работает. А то я тебя знаю, ты же не отстанешь…

Максим недолго молчал, глядя на дорогу прямо перед собой и о чем-то сосредоточенно размышляя. Налетевший порыв сырого мартовского ветра заставил его поежиться.

– Наверное, ты прав, – наконец признал он. – Я к нему сегодня загляну… просто чтобы убедиться.

– Вот-вот, а то клюешь мозги, точно твои пичуги, – прогудел толстяк и ускорил шаг, да так, что его тщедушный спутник еле за ним поспевал. Где-то вдалеке слабо громыхнуло, и с неба начал моросить мелкий хлесткий дождь.

========== Глава 3. Рука помощи ==========

Кто-то тронул меня за щеку, затем за подбородок. Я неловко тряхнула головой, стараясь избежать прикосновения, и почувствовала, что сознание постепенно возвращается ко мне.

– Гляди, Жаннет, – донесся до меня сиплый женский голос, – а она хорошенькая.

Наверное, мне могли бы прийтись по душе подобные лестные замечания о моей внешности, но тут мне в нос ударила ужасная вонь – смесь запаха пота и канализации, – и я чуть вторично не лишилась чувств. От кого-то добросердечного не укрылось мое скверное состояние, и спустя секунду мне в лицо выплеснули немного прохладной, но пахнущей затхлой тиной воды. Я такого не ожидала и, резко открыв глаза, приподнялась.

Нет, это был не сон и не кошмар – я действительно была в тюремной камере. Узкое, почти лишенное света помещение было полностью заполнено людьми, причем исключительно женщинами, на род занятий многих из которых красноречиво указывали густо размалеванные лица и чрезмерно, пожалуй, короткие для этого времени юбки. Может, в моем веке такой наряд не вызвал ни у кого неприличных ассоциаций, но для этого… а в какое время, собственно, мне не посчастливилось угодить?

– Умоляю, – я с трудом разлепила спекшиеся губы и заговорила дрожащим голосом, – умоляю, скажите, какой сейчас год?

Женщина, стоявшая ко мне ближе всех (с ее сложенных пригоршней ладоней капала вода, значит, это она решила привести меня в чувство) распахнула прозрачные, коровьи глаза в немом изумлении. Кто-то за ее спиной тихо присвистнул, но ответа я так и не дождалась.

– Нет, – заставляя себя вспоминать слова, попыталась протестовать я, – нет, не думайте, я не пьяна, я не сумасшедшая, просто…

– Видать, головой ударилась, – сочувственно проговорила одна из баб, выглядевшая скромнее всех присутствующих. Я хотела разубедить ее в этом, но отголоски обморока и кошмарный запах, царящий в камере, мешали думать. Не без усилий я приподнялась с жесткого тюфяка, на которой кто-то успел заботливо меня уложить, пока я валялась в отключке, и тоскливо огляделась по сторонам, но ни следа понимания ни в одном из лиц не нашла. Кто-то смотрел на меня сочувственно, кто-то – с явной опаской, но сегодняшнюю дату подруги по несчастью сообщать не торопились.

– Ладно, – я решила зайти с другого конца, – какое сегодня число?

– Четырнадцатое марта, – сразу ответил кто-то, и снова воцарилось молчание. Я потерла макушку – под черепом начала разливаться немилосердная гудящая боль.

– А год? – и снова мне никто не ответил, и я добавила в голос мольбы. – Кто-нибудь, скажите год, пожалуйста!

На сей раз в окружившем меня пестром стаде нашлась одна смелая.

– Девяносто третий, милая. Ты-то сама как? Имя свое помнишь?

– Помню, помню, – машинально откликнулась я, думая о другом. Девяносто третий год – так называлась книжка, которую я вчера разглядывала в магазине, но, на беду, так и не купила. Кто знает, вдруг там было что-то, что могло бы помочь мне спастись…

При воспоминании о том, почему я оказалась в этой кошмарной тюрьме, я окончательно приуныла. Мне надо было как-то выкручиваться, а я даже не знала, в чем меня обвиняют. Точно не в краже пресловутого лука, раз этот Луи и его приятель так переполошились. Скоро меня отведут на допрос, будут задавать вопросы, на которые у меня нет ответа. А вдруг у них применяются пытки? От этой мысли страх скрутил меня с новой силой, сразу вспомнилась написанная когда-то давно статья о сталинских репрессиях – карательные органы во все времена не церемонились с преступниками, вряд ли со мной будут обращаться лучше, чем с обычным “врагом народа” в тридцать седьмом. Дыба, раскаленное железо и какие-то кошмарные тиски настолько четко замаячили передо мной, что я испуганно отпрянула, ударилась затылком о стену и тут же в голос разревелась, не утруждая себя тем, чтобы сдерживаться.

– Э-э-эй, милая, – та самая женщина, которая любезно сообщила мне теперишний год, присела рядом со мной. Остальные предпочли отступить на полшага, как от прокаженной, – ты что это? Впервые попалась?

– Ага, – всхлипнула я, и мне тут же протянули невероятно грязный, в нескольких местах дырявый платок.

– Ну, не плачь. Возьми вот… посидишь пару дней, и выпустят…

В последних ее словах впору было сомневаться, но я была готова ухватиться за малейшую надежду.

– Выпустят?

– Конечно, – уверенно сказала женщина, все-таки впихивая мне платок. – Кому ты тут нужна, им же еще тебя кормить, а харчей нет…

Вытирать слезы замацанным куском ткани я не стала, но поблагодарить все равно стоило. Однако не успела я открыть рот, как дверь камеры с лязгом отворилась. Как по команде, все обернулись на возникшего на пороге охранника. Некоторые отчетливо съежились, и я на всякий случай втянула голову в плечи.

– Кто здесь Наталья Кремина? – мою фамилию он выговорил, запнувшись. Больше всего мне хотелось испуганно пискнуть, что меня тут нет, спрятаться в тюфяк и лежать там, не дыша, но меня тут же бессовестно сдали:

– Новенькая? Да вон она в углу!

Часто и затравленно дыша, я наблюдала, как сокамерницы теснятся в стороны, чтобы дать мне возможность пройти к выходу. Я приподнялась – ноги как задеревенели, и меня шатало, как пьяную, из стороны в сторону, – и по возможности храбро объявила:

– Я тут!

На охранника мой вид не произвел ни малейшего впечатления. Кивнув каким-то своим мыслям, он поманил меня.

– Пошли.

– Куда? – я и рада была сдвинуться с места, но тело перестало слушаться меня окончательно. Охранник посмотрел на меня, как на беспросветно тупую.

– Куда надо. Допрашивать. Ну чего стоишь? Хочешь, чтобы я тебя за волосы волок?

– Не надо, – испугалась я и заставила себя сделать несколько шагов. В спину мне донесся тревожный шепот: женщины вслух гадали, кто я такая и в чем меня обвиняют. О том же напряженно размышляла и я, пока меня вели по извилистым коридорам Консьержери в маленький, сырой кабинет, где, помимо узкого окна, располагались лишь покосившиеся деревянные стол и два стула, один из которых был уже занят – самым, пожалуй, жутким человеком, которого мне доводилось встречать в своей жизни. Лицо у него было какое-то смазанное, из тех, которые трудно выделить в толпе, но во всем облике то и дело прорезалось нечто звериное: и цепкий, голодный взгляд хищника, поймавшего жертву, и короткая улыбка-оскал, предназначавшаяся мне, но служившая отнюдь не ободрением, а, скорее, наоборот.

– Садитесь, гражданка.

Почти теряя сознание от страха, я осторожно опустилась на второй стул. Мужчина испытующе оглядел меня, словно примериваясь, сколько можно из меня вытащить внутренностей, прежде чем я умру. На лице его вновь появилась улыбка, и я ощутила, что мелко дрожу.

– Неразумно было называть свое настоящее имя, – голос у него оказался глухой и какой-то мертвый, – оно вас выдало с головой. Откуда вы? Где родились?

– В Витебске, – казалось бы, из его слов можно было сделать вывод, что лучше попытаться что-то соврать, а не говорить правду, но в критический момент фантазия отказала мне. Мужчина нахмурился. Кажется, я только что разбила какую-то выстроенную им версию.

– Полячка?

– Э-э-э, – я была немного озадачена, с каких пор Витебск стал Польшей, но решила не уточнять, – ну, можно сказать и так…

– Сколько вам лет? – спросил он отрешенно, явно думая о другом.

– Двадцать, – честно ответила я, не поддавшись искушению добавить себе полгода. Впрочем, мой возраст занимал мужчину весьма мало – порывшись в кармане, он выложил на стол мой многострадальный айфон, слабо и беспомощно мигавший, возвещая о том, что зарядка на исходе. Телефону я обрадовалась, как родному брату, и тут же вцепилась в него обеими руками, разве что не поцеловала, решив, что это слишком.

– Откуда это? – отрывисто спросил мужчина. – Где взяли? Почему на нем английские надписи?

От обилия вопросов я растерялась, не зная, на какой отвечать, и решила начать с того, который казался мне наиболее легким:

– Купила…

– Купила? – фыркнул мужчина. – Никогда не видел, чтобы в Париже продавались подобные вещи.

– Так я и не в Пари…

– Единственное место, где вы могли приобрести эту вещь – черный рынок, но и там нет ничего подобного, – мужчина неумолимо продолжал давить, поталкивая меня к какому-то ответу, который был ему необходим. – Вам его отдали те, на кого вы работаете?