Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 46 страниц)

– Для меня это звучит как полная бессмыслица. Что это за место?

Будь мы в моем родном столетии, я и спрашивать бы не подумала: клуб и есть клуб, что тут непонятного? Там пьют, тусуются, знакомятся, в общем, весело проводят время. Вспомнив, как удалось мне отдохнуть в Париже в последнюю, как оказалось, ночь своего пребывания в двадцать первом столетии, я тоскливо вздохнула. Наверное, надо было уже свыкнуться с мыслью, что никогда больше я не смогу увидеть ни дом, ни родных, не воспользуюсь плодами научно-технической революции, не пойду в универ и не смогу подергаться на танцполе под какой-нибудь свежий ремикс, угощаясь попутно каким-нибудь сладким пойлом из коктейльного меню, но у меня не получалось, меня все равно упорно продолжало преследовать чувство, что все происходящее со мной – лишь глупый, нелепый сон, который рано или поздно закончится.

– Неужели ты не слышала про него? – тем временем удивился Марат. – Ты пришла устраиваться ко мне в газету и не знаешь, что такое клуб Кордельеров?

Я с невинным видом помотала головой. Марат смотрел на меня так, будто я упала с другой планеты.

– Просто поразительно, – резюмировал он наконец. – Неужели ты действительно ничего про него не слышала? А клуб Якобинцев?

– Про якобинцев я знаю, – оживилась я, ухватившись за знакомое название, но лучше бы я этого не делала.

– Ага, знаешь. И что?

Я посмотрела на своего собеседника, как баран на новые ворота. Нелепо было признаваться, что на названии, собственно, все мои знания и заканчивались, но приходилось. Пусть лучше редактор поднимет меня на смех, чем я брякну что-нибудь не то и тем только больше увязну в трясине, в которую только что угодила.

– Ну… они… э…

Он резко остановился, и я больно врезалась ему в плечо. Мы замерли посреди улицы: он, разглядывающий меня, как будто увидев впервые, и я, ощущавшая себя кроликом перед немигающим взглядом смертоносной рептилии. Мне казалось, что он меня насквозь видит, и от этого у меня в душе поднялся какой-то суеверный страх, который, конечно, невозможно было скрыть от Марата.

– Скажи мне прямо, – проникновенно проговорил он, приближаясь ко мне; я вздрогнула, но не отпрянула, решив, что трусить в моем положении уже бесполезное дело, – зачем все-таки ты ко мне пришла?

Даже если бы я и смогла мгновенно придумать что-нибудь складное и логичное, что разом объяснило бы все, то не смогла бы ни слова произнести, ибо язык будто распух и налился свинцом, и пошевелить им оказалось поистине непосильной задачей. Единственное, что я могла сказать, не чувствуя никаких препятствий, было лишь правдивое “Вы спасли мне жизнь”, но я только опустила взгляд и сжала губы, понимая, как по-дурацки прозвучит подобное заявление. Марат никогда на это не купится, потребует объяснений, а их у меня не окажется, и тогда… нет, все, что мне оставалось – не произносить ни звука и ждать.

– Ты же ни черта в этом не понимаешь, – странно, но в его голосе я не услышала осуждения. Напротив, он показался мне неожиданно мягким, – и все равно упорно в это лезешь. Зачем?

“Потому что иначе я с ума сойду”, – мелькнуло у меня в голове, и я закусила губу, чтобы это не вылетело наружу. Мне стало жутко холодно – как будто я снова стою перед ним вымокшая с головы до ног, перепуганная и потерянная.

– Ты даже не знаешь, чем это грозит.

Дыхание сперло, но я все равно делала вдох за вдохом. В голове моей царила пустота, не было ни лихорадочных размышлений о том, как можно выкрутиться, ни даже обреченных мыслей о том, что я опять все испортила – под взглядом, который я не видела, но продолжала чувствовать на себе, все они испарились, как нечто лишнее и ненужное.

– А если я скажу тебе уйти…

– Никуда я не пойду, – буркнула я, прежде чем осознала, что хочу сказать. Это не взялось откуда-то, это будто сидело во мне с самого начала, как непреложный факт, вроде того, что небо голубое, а предметы, если их уронить, падают вниз.

Я медленно подняла глаза, ожидая в ответ чего угодно. Марат продолжал смотреть на меня, слегка прищурившись, но больше не казался мне внушающим ужас.

– Ладно уж, – наконец констатировал он. – Я понятия не имею, кто ты и откуда взялась на мою голову, но раз хочешь идти со мной – пошли.

И невозмутимо продолжил свой путь, будто ничего не случилось. Сердце мое, замершее на секунду, вновь вернулась в привычный ритм, и я, исполненная окрыляющим ощущением, какое бывает после удачно сданного экзамена, бросилась догонять своего спутника. Что за испытание мне пришлось пройти – я понятия не имела, но предчувствие подсказывало мне, что оно было далеко не последним в череде поджидавших меня на дороге, которую я теперь уж бесповоротно выбрала для себя только что.

В чем-то клубы не изменились: после встречи с внушительными секьюрити, при виде Марата почтительно расступившимися в стороны, и короткого “Это со мной”, исправно послужившего мне пропуском, я оказалась в полутемном и душном помещении, где от обилия людей яблоку было негде упасть. В воздухе витал удушливый запах табака, мне после моей никотиновой голодовки показавшийся чуть ли не ароматом благовоний, царил небывалый гвалт – в общем, все было почти так, как я привыкла видеть, разве что музыка не играла – диджея заменял какой-то мужик, вопивший с устроенной у колонны трибуны нечто малопонятное, но весьма эмоциональное.

– Эбер, – заметил Марат. – Обрати на него внимание.

Я вгляделась в мужчину вниматильнее, не нашла в его внешности ничего примечательного, но не успела высказать это своему спутнику, ибо тут же кто-то из стоявших рядом заметил наше появление и заорал так, что у меня чуть уши не заложило:

– Смотрите, это он!

– Марат! – тут же подхватили с другой стороны.

– Он вернулся!

– Друг народа вернулся!

За поднявшимся восторженным гулом выступавшего окончательно перестало быть слышно, но он, кажется, не расстроился по этому поводу, а счел за лучшее присоединиться к общему шуму. Я, ошалевшая от такого приема, подумала было броситься прочь, ибо страшно было видеть обращенные к нам лица, многие из которых показались мне откровенно звериными. Но Марат чувствовал себя как рыба в воде – не переставая победоносно улыбаться и приветствовать окруживших его людей, он схватил меня стальной хваткой под локоть и потащил в центр зала. Я плелась за ним, еле перебирая ногами, оглушенная и одуревшая, больше всего боясь того, что паршивая шляпа сейчас с меня свалится.

– Марат! – к нам приблизился мужчина, имевший более степенный и спокойный вид, чем все остальные; пару раз я видела его на заседаниях Конвента – он сидел на самом верхнем ряду и, судя по тому, как общались с ним окружающие, пользовался немалым авторитетом. Мой спутник остановился, и я шмыгнула ему за плечо, опасливо поглядывая оттуда на незнакомца.

– Я рад, что ты выздоровел, – тем временем сердечно приветствовал Марата подошедший. – Хорошо, что ты решил прийти сегодня…

– Просто не мог пропустить, – ответил Марат и обернулся к трибуне. – У меня есть что сообщить клубу. Кто-нибудь, кроме Эбера, их разогревал?

Незнакомец покачал головой:

– Заседание началось совсем недавно…

– Плохо, плохо, – задумчиво пробормотал Марат, оценивающе глядя на толпу. – Впрочем, может, это даже к лучшему, они еще устать не успели… ладно, пойду туда.

Поняв, что он собирается оставить меня тут в одиночестве, в окружении каких-то жутких людей, от которых неизвестно, чего можно ждать, я хотела-было незаметно свинтить под каким-нибудь благовидным предлогом, но Марат снова схватил меня за руку и выпихнул перед собой, так что я едва не врезалась в человека, с которым он говорил.

– Это Натаниэль, мой помощник и секретарь.

– Натаниэль? – незнакомец приподнял бровь и посмотрел на меня недоверчиво. Я же была слишком ошарашена, чтобы как-то подтверждать или опровергать слова редактора, и поэтому молчала, как рыба, разве что моргая в ответ.

– Ну да, – Марат подтолкнул меня еще на полшага вперед. – Постой пока здесь, с Бийо. Никуда не уходи. Смотри в оба и слушай, я скоро вернусь.

И, прежде чем я успела возразить, выпустил меня и начал пробираться к трибуне, в одно мгновение исчезнув за чужими спинами. На меня покосилась с интересом какая-то животная, совершенно пьяная рожа, и я подумала, что плевать на толпу, сейчас я побегу к выходу по чужим головам.

– Не смотрите так, никто вас тут не съест, – видимо, разгадав мои намерения, человек по имени Бийо предупредительно опустил мне руку на плечо. – Вы здесь впервые?

– Ага, – спокойнее от его присутствия мне если и стало, то совсем чуть-чуть, и я решила, что лучше будет отодвинуться. Бийо разве что вздохнул и, вытащив из-за пазухи какой-то темный продолговатый предмет, принялся сосредоточенно в нем ковыряться. Я, решив во избежание эксцессов не смотреть по сторонам, с интересом наблюдала, как он тщательно прочищает эту странную вещицу, затем заново чем-то ее набивает, а потом – о боже, у меня разом скрутило желудок, – прикуривает.

– Это… это трубка? – спросила я, не отрывая взгляд от божественного предмета у него в руке. – Это можно курить?

– Конечно, – с некоторым удивлением отозвался он. – Вы употребляете табак?

– У меня зависимость, – призналась я, раз за разом глотая слюни. – Где вы такую достали?

– Их повсюду в Париже можно купить, – он выпустил кольцо дыма, поплывшее к потолку. – Зайдите в табачную лавку, гражданин.

– Обязательно, – пробормотала я, стараясь глубже вдохнуть запах чужого табака – тот пах чем-то терпким и сладковатым, то ли каким-то фруктом, то ли травами. Бийо посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом.

– Мне кажется, я вас где-то раньше видел.

– Вам кажется, – сообщила я, приподнимаясь на цыпочки. Куда же пропал Марат?

– Я не жалуюсь на зрение, – Бийо сделал еще затяжку. – И на память тоже. Еще неделю назад я вас видел в совсем другом обществе. Но тогда вы, по-моему, были симпатичной, хоть и странно одетой гражданкой.

Мда уж. Стоило сразу подумать, что мой неумелый маскарад никого не обманет. Впрочем, Бийо не собирался меня шумно разоблачать. Я могла бы предположить, что он заинтересован, но взгляд его оставался прежним – сонным и устремленным не на меня, а как бы куда-то сквозь.

– Так вы кто?

Последнее слово он произнес на выдохе, выпустив в меня клубок густого дыма. Мне стало не по себе – как и тогда, когда такой же вопрос задал мне Дантон. И я снова не знала, что на него ответить.

– Не знаю, – честно ответила я.

– Совсем?

– То, в чем я уверен… уверена… вам ни о чем не скажет, – извиняющимся тоном сказала я.

– Скажите хотя бы, в чем вы уверены.

– Ну, например, – я немного расхрабрилась, – в имени…

– По-моему, имя вам только что сменили, – усмехнулся Бийо. – Или я не прав, вас действительно зовут Натаниэль?

Я открыла рот и сразу же его закрыла, понимая, что возразить мне нечего. Не знаю, сколько бы еще продолжался этот необычный разговор, если бы в этот момент Марат не добрался бы таки до трибуны. Шум в зале сразу стал на полтона ниже, и мне оставалось лишь удивляться, как моему редактору это удается.

– Граждане! – прогрохотал Марат; звук его хриплого голоса ударился о каменные своды, и мне показалось, что стекла зазвенели в такт удару. – Сегодня мне в руки попало неоспоримое доказательство, что те, кто лицемерно называют себя поборниками свободы, на самом деле…

– Интересно, что за доказательство, – вдруг заметил Бийо одновременно и про себя, и так, чтобы я могла услышать. Я не знала, рассчитывал ли он на ответ, но на всякий случай решила не говорить о набитой деньгами сумке. В конце концов, Марат говорил мне стоять и слушать, а рассказывать кому-то – это его забота.

– Выставляя напоказ свои лживые речи, они надеются, что мы поверим им, увидим лишь оболочку, никогда не догадаемся, что скрыто под ней!

“Оболочка”, – промелькнуло у меня в голове. На всеобщее обозрение выставляют то, что должно быть увидено всеми. Истинное лицо часто скрывают, чтобы никто не мог до него добраться. Оболочка…

– Их цель – низвергнуть революцию, задушить свободу, и они не гнушаются использовать деньги тех, с кем так ожесточенно призывали сражаться, не щадя своей жизни!

Речь имела успех: зал оживился, кто-то, почти не понижая голоса, заявил, что “пора бы прогуляться до Конвента-то”, кто-то крикнул “Да здравствует свобода!”, и его поддержал, наверное, с десяток человек, но Марат уверенно заглушал их всех: говорил и говорил, пренебрегая, кажется, даже тем, чтобы сделать вдох. Он обличал, он призывал, он напутствовал, и еще большей силы придавало этой речи то, что это был чистейшей воды экспромт. Я попыталась, конечно, представить, как Марат, сидя в своей ванне, учит все это наизусть с листа, но эта картина не смогла вызвать у меня ничего, кроме смеха. А другая мысль, острая и настойчивая, продолжала биться мне в голову, но я никак не могла ее принять.

Оболочка – то, что видят все. Истинное лицо – то, что скрыто от остальных. Обычно под напускной чистотой прячут грязь, но что, если наоборот?

Ответ на последний вопрос был до того простым и очевидным, что я едва не подпрыгнула на месте. На ум пришло сразу все: и мой разговор с Бриссо, и книга, увиденная в его квартире, и сегодняшняя сцена, нежеланным свидетелем которой я стала в доме Марата, – и сложилось в такую удивительно логичную картину, что я не смогла вытерпеть. Стоило оратору, сорвав гром аплодисментов, спуститься обратно в зал, как я, забыв о своих страхах, сказала Бийо “Извините, я сейчас” и кинулась протискиваться сквозь толпу – чтобы схватить Марата за руку и, глядя глаза в глаза, срывающимся голосом произнести:

– Вы притворяетесь.

Мы вышли на улицу. Небо уже потемнело, но не было видно ни звезд, ни луны. Тем ярче казалось мне, как сверкают глаза моего спутника – казалось, кто-то положил в них два горящих угля.

– Что ты имела в виду? – голос Марата звенел. – Притворяюсь? Я? Ты обвиняешь меня в неискренности?

– Я… я не имела в виду, что вы врете кому-то, – я не оправдывалась, просто пыталась уточнить, что никого не желала обвинять. Пожалуй, стоило сначала подумать, а потом говорить, но я сказала первое, что пришло на язык, и теперь Марат был опасно близок к тому, чтобы растерзать меня.

– Тогда что? – яростно спросил он.

– То, как вы себе ведете… даже нет, то, как вы себя подаете, – я вспомнила нужное слово и воодушевилась, остальные пошли как по маслу, будто ждали своей очереди, – это совсем не то, что вы есть на самом деле. Я видела один из ваших старых трактатов… у Бриссо, знаете? Так вот, он серьезно считает, что у вас не в порядке с головой. А вы знаете, что вас считают сумасшедшим, и продолжаете делать все, чтобы вас им считали, потому что… потому что…

Я задохнулась на полуслове, как будто снова начала захлебываться. Мимо нас прошел Бийо, кивнул Марату и с удивительной для своей комплекции легкостью сбежал вниз по ступеням крыльца, почти мгновенно исчезнув в затопившей улицу ночной мгле. Проследив за ним взглядом, я снова повернулась к Марату. Он даже не пошевелился, но я больше не чувствовала в нем злости. Напротив, он был необычайно задумчив. Таким я его еще не видела и примолкла, ожидая, что будет дальше. Интересно, сколько вообще ипостасей у этого человека? Удастся ли мне увидеть их все?

– Как забавно, – сказал он наконец, и я поняла, что слышу его обычный голос – низкий и приятный, не напоминающий воронье карканье или звериный рык. – Сюрпризы на меня просто сыпятся сегодня… пойдем, поговорим.

Мы долго шли, ничего не говоря. Похоже, он хотел удалиться от клуба подальше. Луна выглянула из-за облаков, и ее свет, сплетаясь с редкими огнями фонарей, освещал нам путь. Я успела свыкнуться с тишиной и почти подпрыгнула, когда Марат заговорил:

– Народ любит две вещи: чтобы его веселили и чтобы его устрашали. В политике и так довольно клоунов, посмотри на Конвент, он хуже любого балагана. Так что я решил по-другому.

– В этом нет ничего особенного, – ответила я тихо. – Я видела много политиков, которые согласны были выставлять себя на посмешище, только чтобы на них обратили внимание.

Марат дернулся:

– Для меня это было бы слишком. Я слишком самолюбив, знаешь ли. Поэтому я предпочел стать сумасшедшим, чтобы меня услышали. Сумасшедших хотя бы боятся…

Я не знала, что на это сказать. Теперь мне стало неловко, будто я без спросу влезла в чужой дом.

– Ну… зато вы здорово все продумали, – нашлась я, когда пауза стала неприличной, – до мелочей, особенно с этим пальто…

– Подслушивала под дверью? – с усмешкой спросил он. – Я так и знал. И что, в этот момет тебя озарило?

– Нет, в клубе. Когда вы говорили про оболочку…

– Ах, вот оно что, – он заулыбался почти мечтательно. – Ну, хотя бы кто-то из собравшихся слушал меня.

Впереди показалась набережная. Я услышала тихий плеск воды, бьющейся о камень, и веселые голоса – на берегу подгуляла какая-то компания. Когда мы вышли к реке, они стояли и швырялись бутылками с моста, сопровождая каждый бросок дружным гоготом. Марат хотел было что-то им крикнуть, но в последний момент передумал и только рукой махнул.

– Народ, – с непередаваемой интонацией проговорил он. – Сущие дети. Они еще могут веселиться…

– Ну… да, а почему бы нет? – осторожно спросила я.

– Вот, еще одна, – сказал он беззлобно. – Впрочем, тебя-то я хоть немного понимаю, не твою родину хотят разграбить…

– Мою родину уже много лет грабят, – вздохнула я. – Так что я привыкла.

Он хмыкнул и отвернулся, оперся на каменные перила и стал смотреть на луну. Я, подумав немного, встала рядом. Хотелось сказать многое – например, все-таки рассказать про нашу встречу на дороге Жоржа Помпиду, – но выдавить из себя я смогла только одно:

– Вы не хотите вернуться на заседание?

– Что там сейчас делать? – отозвался он. – Мне надо встретиться с остальными и спланировать наши действия. Так что завтра – к якобинцам. Ты со мной?

Я не сомневалась, что он это спросит, так же, как не сомневалась в своем ответе.

– Конечно, – выдохнула я. – Конечно, с вами.

Он как будто тоже не допускал мысли, что я могу ответить что-то другое – протянул мне руку, и я взялась за нее.

Дни понеслись вскачь. Скуку унесло, будто ее и не было, даже накатывающая тоска по родным притупилась, ушла куда-то на второй план. Мне просто некогда было предаваться печали – я носилась по Парижу, как оглашенная, собирая материал, забегая к кому-то с поручениями, возвращаясь в редакцию и получая там очередную порцию работы. Познакомилась я и с типографией – она находилась на соседней улице, и без присмотра хозяина газеты там царил самый настоящий кавардак. Долго я пыталась по-доброму уговорить рабочих не разбавлять чернила, но дело сдвинулось с мертвой точки только тогда, когда я вышла из себя и заявила, что за такую контрреволюцию всем им прямая дорога под трибунал. Удивительно, но следующий же выпуск оказался куда более четким, чем предшествующие.

– Это же народ, – Марат просто пожал плечами, когда я, пылая от возмущения, рассказала ему об этом. – Пока не пнешь – не полетит.

Публиковаться мне так толком и не удалось. Максимум, на что я могла рассчитывать – пара абзацев в колонке читательских писем. Из обширных статей, которые я регулярно несла в редакцию, Марат три четверти выбраковывал, оставшееся еще сокращал и пускал в печать.

– Разве я так плохо пишу? – обижалась я, наблюдая, как исписанные мною листы опять летят в мусорное ведро.

– Я этого не говорил, – ответил редактор, вычеркивая из оставшегося целый абзац. – Но у тебя мысль растекается. Льешь воду, повторяешь по десять раз одно и то же, только другими словами.

Я хотела возразить, но вспомнила, сколько раз в своей практике высасывала из пальца целые страницы, чтобы добрать необходимый объем, и прикусила язык. Здесь никто не собирался заниматься подсчетом слов, и можно было, наконец, писать так, как хотелось, но вернуться к этому оказалось неожиданно сложно. У меня получилось только на пятый или шестой раз, но сложно словами описать мою радость, которую я ощутила, когда поняла, что мною довольны.

– Вот это мне больше нравится, – сказал Марат, ознакомившись с текстом, который на сей раз уместился на один-единственный лист. – Живо. С искрой.

– Искрой?

– Да-да. Искра в тебе есть, это я давно заметил, – сказал он и вдруг прибавил, как будто ему только что пришла в голову какая-то свежая мысль. – Надо просто дать ей разгореться…

Я не стала думать, что могли значить его слова. Времени не было – мне тут же отдали кипу бумаг, и я, не чуя под собой ног, побежала к наборщикам.

Про остальных я тоже, впрочем, не забывала. Почти каждый вечер, когда не было аврала в типографии, пила чай в компании Дюпле. Элизабет не уставала повторять, насколько лучше я стала выглядеть, чем неизменно вгоняла меня в краску.

– Когда появилась, была такая потерянная, – сказала она однажды, – а сейчас не узнать.

– Может, ты влюбилась? – вдруг хитро прищурилась Элеонора, занятая вышивкой. Я чуть не пролила чай себе на колени.

– Влюбилась? В кого?

– Ну, я не знаю, – протянула Нора; на ее лице все шире расплывалась улыбка. – Тебе лучше знать.

– Бред, – засмеялась я, но смех вышел какой-то натянутый. – Просто я наконец-то занимаюсь любимым делом, и все…

– Конечно-конечно, – Элеонора согласно покивала, но по ее взгляду я видела, что она ни на йоту мне не поверила.

Люсиль, впрочем, не отставала. Последнее время я все чаще заглядывала к ней, используя для этого почти каждый раз, когда у меня было свободное время. Она оказалась замечательной подругой, с ней можно было поболтать обо всем на свете, перемыть косточки всем подряд и, конечно же, попить под все это дело приснопамятного великолепного винца. Пожалуй, с тех пор, как уехала на стажировку Анжела, мне ни с одной из своих знакомых не было так легко.

– Ты действительно влюблена, – заявила как-то Люсиль, внимательно оглядев меня с головы до ног. – Все признаки налицо.

– Да хватит уже, – попросила я.

– Ну, не хочешь говорить, и не надо, – весело ответила она. – Все равно всплывет, как ты ни старайся.

Последние ее слова задели меня, и, придя в тот день домой (я сама не заметила, как начала считать дом на улице Сент-Оноре своим домом), я долго не могла уснуть, лежа на кровати и глядя, как медленно угасает чадящее пламя догорающей на столике свечи. Я прислушивалась к себе с упорством, но влюбленности все равно не чувствовала. Я была окрылена, мне было хорошо, действительно хорошо, во мне бурлила и кипела энергия, о которой я сама в себе не подозревала, я стряхнула с себя все остатки апатии, которая полтора с лишним года преследовала меня, и я даже могла назвать по имени человека, которому обязана этим, но – влюбиться?..

“Нет, это глупости”, – подумала я и перевернулась на другой бок. Подушка почему-то казалась жесткой и неудобной, я никак не могла найти подходящего положения, чтобы провалиться в дремоту.

– Ты уже в третий раз отвлекаешься, – заметил на следующий день зашедший пообедать Антуан; у него в очередной раз кончились деньги, и мадам Дюпле, как всегда, от щедрот своих решила его подкормить. – Я тебе говорю, а ты будто и не слушаешь.

– Если ты скажешь слово “влюбилась”, – угрожающе протянула я, – швырну в тебя чем-нибудь тяжелым.

– А я как раз думал, – усмехнулся он. – Ладно, молчу, молчу.

С ним я последнее время разговаривала реже, а уж с Робеспьером и подавно – эти двое пропадали на заседаниях то Конвента, то Якобинского клуба, ставшего одним из центров будущего восстания. Подготовка шла полным ходом, и я, хоть оставалась в стороне, не могла этого не замечать. Речи становились все яростнее, статьи в “Публицисте” – все ожесточеннее, я слышала, как бурлит, готовясь подняться, какая-то могучая сила, и не могла понять, пугает меня это или воодушевляет.

– Выбери себе псевдоним, – как-то сказал мне Марат в один из последних дней мая. Мы возвращались от кордельеров как всегда поздно ночью, и я не смогла определить по выражению его лица, всерьез он говорит или шутит. Оставалось спросить:

– Вы серьезно?

– Абсолютно, – ответил он. – Если хочешь публиковаться, без псевдонима никуда.

– М-м-м… – Марат обладал умением неожиданно сказать что-то такое, что повергало меня в полную растерянность. – Я даже не знаю…

– Подумай, – великодушно разрешил он. – Пожалуй, еще пара дней у тебя есть.

– Пара дней? – я ощутила, как по спине у меня ползет холодок предвкушения. – Пара дней до чего?

– До того, как мы выметем из Конвента эту дрянь, конечно. Не сегодня-завтра ударят в набат.

Я знала, что он не преувеличивает. Но страшно мне не было – рядом с ним я вообще чувствовала себя не способной чего-то бояться.

– И кто поведет народ? – решилась спросить я. – Вы?

Ответ будто окатил меня ведром ледяной воды.

– Нет. Народ поведешь ты.

– Ч… что? – я решила, что ослышалась. – Вы что, шутите?

Он посмотрел на меня, словно решая, врезать мне по голове или можно пока повременить.

– А для чего, думаешь, я таскал тебя с собой все это время? Чтобы ты успела примелькаться. Чтобы в нужный момент кто-то завопил: “Да я видел этого парня рядом с Другом народа, давайте послушаем, что он скажет!”.

– Но я не смогу, – я решилась на неслыханную дерзость, а именно принялась отпираться. – Я не умею толкать речи, меня никто не послушает, я вам всю операцию провалю!

– Не провалишь, – убежденно заявил он. – Иначе нас всех прикончат, да и тебя заодно.

– Вы с ума сошли, – прошептала я, не зная, что еще можно сказать. Мой собеседник громко фыркнул.

– Тоже мне, новость.

Ничем его было не пронять, даже выстрелом в упор из базуки. Но я сопротивлялась с отчаянием смертника, понимая, что если сейчас дам слабину – моя жизнь точно кончится.

– Не буду я никого за собой вести, – сказала я по мере твердо. – Не знаю, за кого вы меня принимаете, но у меня точно не получится. Попросите кого-нибудь, кто справится. Но я пас.

Сказав все это, я непроизвольно втянула голову в плечи, со страхом ожидая громов и молний, которые неизбежно должны были полететь мне на голову. Я даже представила, что меня сейчас схватят в охапку, дотащат до набережной и выкинут в Сену к чертовой матери за то, что не оправдала ожиданий – а что, символично получится. И когда Марат заговорил, я была готова в любой момент броситься стремглав прочь: не убежать от него, так хотя бы попытаться.

– Ну, заставлять тебя я не буду, – вдруг сказал он без следа обиды или разочарования. – Упрашивать тем более. Участие в нашем общем деле – как понимаешь, только добровольное.

– Эй, это не значит, что я вообще не хочу участвовать, – уточнила я. – Просто не так же явно…

– А как ты хочешь? – вдруг рассмеялся он. – Нельзя быть борцом наполовину. Либо ты делаешь это, либо уходишь в сторону и молчишь. Выбирать тебе.

Я оглянулась, хотя знала, что мы достаточно далеко ушли от клуба, и мне не удастся его увидеть. Решимости во мне от этого не прибавилось. Наоборот, я ощущала себя так, будто меня снова оставили одну посреди бушущей, враждебной толпы.

– Знаете, – наконец протянула я несмело, – я лучше промолчу…

Он замедлил шаг и опустил взгляд, шепча что-то себе под нос. Мне показалось, что он что-то считает.

– Дело твое, – наконец сказал он. – Займись тогда своими делами. Можешь считать, что у тебя отпуск.

– Своими делами? – я никак не могла свыкнуться с мыслью, что меня так легко отпускают. – Какими?

– Ну, я не знаю, какие могут быть дела у девушек твоего возраста, – пожал плечами мой спутник. – Сходи с кем-нибудь на свидание, что ли.

– На свидание? С кем?

– О, тот самый вопрос, на который у меня будет ответ, – его сарказму не было предела. – С кем хочешь.

Я долго смотрела на него, пытаясь понять, намекает он или нет. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы разгадать, о чем я думаю.

– Нет, нет, – рассмеялся он. – Во-первых, я занят. Во-вторых… тебе не кажется, что тебе нужен кто-нибудь помоложе?

– Ненавижу, когда апеллируют к возрасту, – я состроила надутый вид, чтобы скрыть смущение, и поблагодарила темноту, благодаря которой было не видно, что я вся запылала, вплоть до кончика носа. Марат то ли не заметил, то ли сделал вид, что не заметил, как меня вынесло:

– Я просто констатирую факт.

– Закрыли тему, – я опустила голову и принялась внимательно разглядывать мостовую. Странно, как я раньше не понимала, какое интересное зрелище представляют из себя эти замызганные камни. Разговор между нами более не возобновился, и когда я прощалась с Маратом на повороте у моста, мне резко показалось, что я чувствую себя перед ним виноватой.

Я выложила шуршащее шелком платье на прилавок.

– Мне нужно укоротить юбку.

Мой старый знакомый-портной, вытащив изо рта трубку (я напомнила себе, что надо будет последовать совету Бийо и заглянуть в табачную лавку), отложил ее в сторону и принялся внимательно изучать платье. Я не смогла не спросить:

– Вы его шили?

– Да, – ответил он с гордостью. – Ко мне зашел молодой человек, который тогда приходил с вами. Передал заказ, сказал, что это подарок. Неужели я ошибся с мерками?

– Нет-нет, вы все сшили отлично, – я поспешила его успокоить, а то он как-то слишком огорчился. – Просто юбка мне длинновата, надо ее укоротить.

Портной, изучавший швы при помощи лорнета, едва не выпустил резную деревянную рукоять.

– Укоротить? Насколько?

– Ну, примерно, – нагнувшись, я прочертила пальцем невидимую линию где-то на середине собственной икры, – до сюда.

Портной смотрел на меня расширенными глазами, и так же – его молодой подмастерье, выглядывающий из-за занавески, ведущей в примерочную. Я представляла себе, как глупо выгляжу, но другого выхода просто не видела: после случая с Бриссо я окончательно убедилась в том, что длинные юбки не по мне.

– Вы же представляете, – кашлянул портной, – как это будет выглядеть?

– Представляю, – беззаботно откликнулась я. – Режьте смело.

Он глянул на платье почти траурно, будто перед ним лежал котенок, которого предстояло расчленить заживо. Я приосанилась и сделала вид, что не замечаю его терзаний. В конце концов, желание клиента – закон, разве нет?

– Приходите послезавтра, – вздохнул портной и утянул платье куда-то в недры прилавка. – Все будет готово.

– Обязательно приду, – мило улыбнулась я и, послав еще одну улыбку Шарлю, пританцовывающей походкой вышла из лавки. Тяжело вздохнуть я позволила себе, только скрывшись за дверью, когда никто не мог увидеть меня. Все-таки шел всего первый день моего вынужденного отпуска, а я уже готова была грызть стены от вынужденного бездействия. “Хочу к нему”, – капризно ныл какой-то внутренний голос, и сколько бы я ни пыталась его заткнуть, он все равно упорно заводил свое. Я послушала его с минуту и раздраженно топнула ногой, как будто это могло помочь мне понять, что со мной такое происходит.