Текст книги "Чернобог (СИ)"
Автор книги: Gusarova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 46 страниц)
– Здрасьте, Тамара Герасимовна! – Консьержка не успела побранить Светку за беготню по лестнице, как та уже очутилась перед дверью в свою комнату, отперла её и снова крутанула ключ, отгораживаясь от мира. Упала на кровать, нашла собственное дыхание и постаралась успокоиться.
– Ух. Теперь можно. Ну как там? Келе-келе.
Светка села, сложила поблизости всё необходимое для обряда, крепче сжала тюнгур с колотушкой и совершила первый удар. Звук, плотный до осязания, прокатился вдоль стен маленькой каморки и отозвался морозом по коже. Светка не задержала второй удар, как не стало бы медлить живое сердце, и гулкий бой наполнил пространство вокруг. Светка била в тюнгур, мирясь с чувством ползущих по коже невидимых змей. Потоки силы извивались и танцевали в такт биению, наполняя Светку силой севирьской земли. Постепенно состояние стало ровным и безмятежным, разум остановился, отдавшись бою и приговору:
– Келе-келе. Келе-келе.
Краем глаза Светка приметила, что помимо змей к ней сползаются тени. Духи услышали её камлание. Седрик забился под кровать и изредка шипел оттуда на бестелесных вторженцев. Тени сновали по стенам танцем языков костра, совсем, как в чуме у Ильи на Качурке. Светка, стараясь не выказывать эмоций, хотя и испытывала радость от свершения обряда, ровно сказала пришельцам:
– Я хочу, чтобы меня отнесли к Илье, где бы он не находился.
– С-с-с, девч-ч-чонка, ш-ш-шаманка, – забесновалась дюжина скрюченных рук. – С-с-с, влас-с-сти с-с-смерти не боиш-шшьс-с-ся ли?
– Смерть лишь одна из дверей, – твёрдо сказала Касаткина. – Любовь – ключ ко всем дверям. Она сильнее смерти. Несите.
Тут выделилась одна тень, выше и чудовищнее прочих, её танец был ломанным и угловатым, как у плохо собранной шарнирной куклы. С обросшего мхом лика свисала гнилая кожа, нос и скулы были искорежёны каменной волной. Чёрные глаза провалились мглистыми пропастями мёртвой вечности.
– Я с-с-снес-с-су. Я знаю, где отец-с-с. Ш-ш-што отдаш-ш-шь в обмен, с-с-сес-с-стра?
Светке понадобилось всё самообладание, чтобы не закричать от страха. В этом келе она узнала Челти. Но Касаткина сумела закрыть рот и нащупать рядом на кровати приготовленные для такой цели ножницы.
Она знала, чем пожертвовать, чтобы Слава Воронов точно согласился отнести её к Айвазову.
====== 102. Портрет возлюбленной ======
2046 год, февраль. Небо Необъятной.
«Прыг, ласточка, прыг, по белой стене. Прыг, ласточка, прыг, прямо ко мне; солнце взошло – видно время пришло. Прыг, ласточка, прыг – а дело к войне¹».
Тим Берзарин крепче сжал рукоять верной, вновь обретённой Подписи. Устремив утомлённый взор к горизонту, где уже всходило рыжее солнышко, он подумал о том, что, вероятно, видит его лучи последний раз в жизни.
«На севере сейчас полярная ночь, – подумалось ему. – Всю зиму напролёт мрак и снега, как в царстве смерти, куда мне самая дорога».
Он вспомнил прошлогоднее путешествие на Качурку и то, как в октябре скупую каменистую землю сжимал в объятьях полудневный сумрак, а черно становилось уже после обеда. Правда, летом «светило солнышко и ночью, и днём».
«Не бывает атеистов в окопе под огнём²», – припомнилась одна старая песня.
– Да уж. Жить и вправду хочется, как никогда, – пробормотал под нос Борзой.
– Тимоха? – сидящий рядом в капсуле отец вылез из собственных дум. – Ты чего?
Тим бросил обеспокоенный взгляд на Валеру, потом на сопящую рядом Сашу. Посжимал Подпись и, не желая волновать отца, деликатно спросил его:
– Пап. Ты вот – не железобетонный. Уязвимый, смертный, не то, что я. Как тебе не было страшно вызвать на битву Малюту?
– Ха, – улыбнулся ему Вий и потрепал по волосам. – Было, и ещё как.
– Что помогло тебе обрести решимость?
Валера склонился к сыну и потёрся лбом о лоб.
– Страшно тебе, да?
Тим коротко кивнул.
– Понимаю. И если ты хочешь моего совета, то вот он. Не думай о смерти. Думай о тех, кого любишь. Вернейший способ победить страх смерти – держать их в помыслах. Тем более, если идёшь на смерть ради их спасения. Я думал о твоей маме. О тебе, нерождённом, и Нико, которого тогда тоже похитили. Я и сейчас о нём думаю.
Тим невесело усмехнулся.
– Мне интересно: все похищают Нико, все думают о Нико, когда идут на смерть – он особенный?
Отец одарил его ответной вымученной улыбкой.
– Да, он же как солнце, наш Нико. Он всем нравится. Сын. – Валера отвёл глаза к залитому апельсиновым сиянием иллюминатору и нахохлился. – Вот ты думаешь, я тебя выгнал, мне самому клёво было? Я остался без бабушки, а она для меня значила… – Отец запнулся и повёл ладонями, показывая, – нереально много. Твоя мать сразу меня послала. Саша разозлилась и объявила длительный бойкот. Я фактически остался у разбитого корыта. – Он подпёр рукой подбородок, чтобы незаметно смахивать слёзы. – И я бы… Я не знаю, что бы я с собой сделал, и до чего дошёл, если б Нико не стал рядом и не подставил плечо. Взрослое плечо, понимаешь? Он меня такой заботой окружил! – Валера отвернулся и завазюкал ладонями по лицу. Его спина ходила ходуном. Тим понял, что отец ужасно переживает за старшего. – Он постоянно звонил мне, поддерживал, проверял, поел ли я, поспал ли. Потому, что я забывал. Смешно сказать! Мой Нико, мой маленький мальчик, стал моей крепостью. Я вот тогда снова вспомнил, что такое сила рода. – Вий постучал пальцем по откидному столику. – То, что за спиной колдуна стоят его предки и потомки, и не дадут упасть, сломаться. И я выжил ради Нико. Ты спрашивал: зачем мне лететь с вами на Качурку. Да я ж не могу не полететь! Там Нико, как это я останусь ждать, что с ним будет? – Он ошалело уставился на Тима и добавил: – ...И с тобой тоже.
– А. да. – В груди у Тима заворочалась старая обида на родных. Отец никогда не относился к нему так, как к старшему. Да, любил, но посильно, заставляя себя это делать. К Нико же он стремился c распахнутой настежь душой. Колдун и его наследник оставались верны друг другу, и посторонних в их союз не принималось.
– Тимка, – отец снова потеребил его вихры. – Я кажется, знаю, что ты думаешь. Ревнуешь, да?
– Нет, с чего ты взял! – Борзой поджал губы, выдавая себя.
– Зря, – Валера обнял его. – Если бы ты знал, как я тебя ревновал. Серьёзно! – он увидел недоумение на лице сына и рассмеялся. – К маме. Та после твоего рождения просто крышей поехала. Тимочка, Тимошечка, Тимофеюшка, Тимуля, Тим-Тим-Тим, уо-ко-ко, – заартикулировал Вий, изображая курицу. – У неё ж на лбу как неоновая вывеска высветилась: «Тимина мама». Мы с Нико по сравнению с тобой всю жизнь вяло сосали. Не замечал?
– Вообще… Нет, – смутился Борзой, вспоминая наполненные обожанием мамины глаза-васильки. – Ну, почти.
– Ты воспринимал её любовь, как должное, но поверь, она на тебе помешана. И я не в обидках, ты ж её наследник, как Нико – мой. Каюсь, не состругал я дочку для «картошки», ей некому передать Грибово. Вся надежда её на тебя и твоё потомство. А ты помирать собрался. Подумай об этом, сын.
– Да уж… – Тим и впрямь раньше не особо задумывался о том, как привязана к нему мама. Он и сам её очень любил, хотя больше всего на свете стремился заполучить расположение отца. Но родился-то с лицом Столетовых.
– Нам надо победить. Как хочешь, – строго сказал Валера, смахнув последние слёзы и достал голотрубку. Тётя Саша заворочалась в кресле, но не проснулась.
Тим подумал о том, что ему есть ради кого сражаться, и на первое место, к стыду, выходят не Нико, и даже не мама. Песня, вертевшаяся в голове, пошла на тридцать пятый круг.
«Прыг, ласточка, прыг, прямо на двор; прыг, ласточка, прыг, в лапках топор. С одной стороны свет; другой стороны нет. Значит, в нашем дому спрятался вор».
– Пап. Я…
– М? – Валера навострился. Тиму стало неловко перед отцом, но признаться стоило.
– Я… Влюбился, пап. Даже больше – я люблю.
– Воу! – Валера зачем-то покосился на тётю Сашу, храпевшую в кресле с открытым ртом. Тим понял его тревоги и отмахнулся:
– Да нет! Ну, то есть, тётя Саша хорошая и ласковая, но… Но, – он снова вспомнил предательство Светы и задумался, стоит ли рассказывать о ней отцу, или уж зажать в себе.
– Кто она? – подтолкнул его к откровенности Валера и выпустил мираж дымка.
– Ах, одна девчонка! – занервничал Борзой.
– Хорошенькая?
– Хорошенькая, это да, но вот хорошая ли, не знаю.
– Так в чём дело, сын? Зачем нам плохая? – отец доверительно закинул руку на плечо Тима.
– Потому что она моя! Та самая! Небом данная, пап.
– Кто тебе сказал? Вас же не прочитать, – засомневался Валера.
– Никто, – Борзой опять посжимал Подпись. – Я уверен. Это она.
– Сердце подсказало? – догадался Вий.
– Вроде того, – хмыкнул Тим. – Я глуплю? Пап? Я не понимаю, что со мной. Я, по идее, не должен ей верить. Она – ученица этого Бабогурова и очень к нему привязана. Как я могу ей верить? Как я могу её спасти? Если она с ним, я буду вынужден…
Тим осёкся, представив то, чего боялся ещё под Новый год в Нямтяме. Казнь Светы Касаткиной. Подписью. За соучастие в убийствах и похищении. Потом проморгался, отметая жуткое видение, и продолжил:
– Но… Мне сердце говорит, что всё образуется, что она моя, и мне не стоит думать иначе. А ещё я знал и любил её в прошлой жизни. Это поведал Ерёма. Но разве так бывает? Любовь сквозь столетия?
– Бывает, – Валера тепло заулыбался и снова заплакал, но уже не скрывая слёз. – Уж мне ли не знать. Я ж до сих пор люблю твою маму. Я помню, как трудно далась нам любовь. Как я, будучи чуть моложе тебя, Тимоха, сидел и думал о том, что готовлюсь бросить вызов невозможному ради неё. Как я дорожил ею наперекор обстоятельствам, как она дорожила мной. Я любил её, когда проклятье пало на наши головы. Я любил её, когда ведьм было любить запрещено и немыслимо. Я с готовностью посвятил ей и вам, нашим детям, жизнь, когда стало можно. Я поклялся ей в верности перед Стрибогом. – Отец покрутил обручальное кольцо на пальце. – И я не изменил клятве ни разу за наш брак, потому, что любить кого-то ещё, зная маму – попросту невозможно. Я люблю её и поныне, даже когда она выгнала меня из дому, как пса. Это не кончится вместе с сердцем, Тимка, я давно понял. Настя – моя ведьма, а я её Вий, и так будет до гробовой доски. Мы спасём Нико, и тогда я скажу ей то, что сейчас сказал тебе. И мне это никто не подсказывал, ни одна ведьма, я сам. Я сам это знал, вот этой мережкой. – Он похлопал себя по груди. – И знаешь что, сын? Она вернее всех.
Тим заворожённо слушал признание отца, и ему было отрадно за родителей. Давным-давно Борзой, будучи бестелесным Афанасием, стал свидетелем их неодолимой любви и сближения. Теперь же они разлучились по его вине, и Тим решил, что обязан их помирить. Только надо было сначала победить Истислава и спасти брата. А Света… Что ж. Если у них истинная, та самая связь, всё должно образоваться. Как-то.
Как-то.
«Жизнь канет, как камень, в небе круги. Прыг, ласточка, прыг – всюду враги. На битву со злом взвейся сокол, козлом, а ты, ласточка, пой, а вслед не беги».
– Она меня заблокировала, – признался Тим. – Сразу, как этот Истислав спёр духов и оружие. Мне с ней даже не списаться.
– Но ты вроде говорил, что у тебя есть творческая группа в «Юничате»? – напомнил Валера.
– Есть, но там только мои граффити, которые находят и постят фанаты, – возразил Тим. – Я участия в активности не принимаю.
– Нарисуй её портрет, – подсказал Валера. – И выложи сам. От себя. По стилю всегда можно опознать художника. А Света увидит и, можт быть, откроет сообщения.
– Ох, пап! Ну и идеи у тебя! То напиши Бабогурову, то выложи рисунок от своего имени! Никакой конспирации! – пожурил родителя Борзой.
– Ну можт это твоё время заявить о себе, призрачный воин, – подбодрил отец. – А то так и помрёшь в безвестности.
Тим улыбнулся и закинул руку за макушку, решаясь.
– А на чём рисо…
– Реми, – позвал Вий и дождался, пока премиленький большеглазый дух явится уже с альбомом и набором маркеров. Валера подмигнул сыну: – Он у меня оказался гавдец сообразительный. Я доволен им, как слон. А ты рисуй.
– Нарисую, – кивнул Тим. – Но пап, ты ж в курсе, что у меня взгляд не получается? Живым, никак не выходит.
– А зачем тебе отец-художник, кутька? – одарил его благословением Валера, и Борзой уже больше не сомневался. Открыл «Юничат», показал отцу возлюбленную.
– Вот она. Пап, сможешь передать выражение?
Валера при виде Светланы вскинул брови, как-то неловко закашлялся, но тут же заявил:
– Воу! Эту-то? Да в лёгкую! Кхм, то есть, конечно, Тимоха. Можешь на меня положиться. Хоть в чём.
Тиму показалась несколько странной реакция отца на Свету, но отец в целом был странноват и эпатажен. Но рисовал божественно. Борзой наскоро набросал портрет и принялся аккуратно выводить линии маркерами, внося краски. Только глазные щели девушки оставил белыми, доверив самую важную часть рисунка Валере. Не без волнения передал альбом и наблюдал, как тонкие, грациозные пальцы Вия уверенно наносят штрихи и оживляют бумагу. Тим был заворожён этой недоступной ему магией, этим колдовством без колдовства. Валерий Берзарин прославился, как стрибог высшего умения, но его истинный талант по-прежнему оставался не до конца раскрытым.
– Пап, – осторожно, боясь, что отец вздрогнет и испортит линию, позвал Тим. – Ты потрясающе рисуешь. Жаль, что ты так и не доучился в художке.
– Ай, – отмахнулся Валера, не сбиваясь. – Я можт ещё вернусь к учёбе. Вот спасём старшенького, твою судьбу наладим, и можно будет. Да, Тимоха?
«Пой, ласточка, пой – а мы бьем в тамтам. Ясны соколы здесь, ясны соколы там. Сокол летит, а баба родит; значит, всё, как всегда, и все по местам…»
Комментарий к 102. Портрет возлюбленной ¹ – песня группы «Аквариум» – «Ласточка».
² – тот же «Дурачок» «Гражданской обороны», если кто забыл.
====== 103. Легенда о ласточке ======
2046 год, февраль, Качурка.
Светка Касаткина крепко держалась за горбатую спину Челти. Она то и дело поправляла очки и капюшон тёплой меховой куртки, которую ей выдал в дорогу заботливый дух, наряду с унтами и очень толстыми варежками. Светка смекнула, что потеря косы не слишком большая плата и за возможность с умопомрачительной скоростью добраться к Илье, и за такую крутую экипировку. Вдобавок к капюшону на ней красовалась ушастая вайкутская шапка, пришедшаяся тоже очень кстати. Встречный ветрило дул Светке в бубен, пристегнутый за спиной, Челти изредка косился за спину жутким провалом глаза, проверяя, всё ли в порядке, да мелькали под ногами заснеженные просторы родины. То города – звёздными скоплениями, то вспухающие из земли горы, то змеящиеся подо льдом реки, то сонные облака, прятавшие твердь так, что ориентация в пространстве терялась совершенно. Но Челти знал путь и мчал уверенным сильным лётом. За несколько часов пути Светка привыкла к его отталкивающей внешности и даже исполнилась симпатии к молчуну-духу, сходу назвавшему её сестрой. Она вспомнила фотографию красавца-Честислава в обнимку с Ильёй и пожалела, что не знала этого несговорчивого парня при жизни. Провела варежкой по мшистому загривку. Челти упредительно зарычал, но, как показалось Светке, без излишней злобы – просто беспокоясь, как бы ноша не сверзилась.
«Для победы над Тимом Илья закабалил собственного сына, – рассудила Касаткина. – Не пожалел его. Значит, точно битве быть. Не остановить мне его. – От таких мыслей становилось только тягостнее. – Но попробовать всё равно стоит».
Она глянула через полузаросшие инеем очки на краешек солнца, очертивший высокий горизонт. Челти нёс её на север. Хоть он и смолчал о маршруте, в этом Светка не сомневалась.
Их встретил бескрайний частокол таёжных хвойников. Пролетая над морем деревьев, Касаткина в очередной раз поразилась величине и величию Родины.
«Такая огромная страна, и в ней не нашлось другого места для Земли Калтысь, без залежей этой чёртовой руды, – пожалела Светка, а потом подумала: – Конечно, не нашлось. Это руда делает Калтысь уникальной. Была бы другая золотая земля, там бы тоже нашли руду и начали посягать на её неприкосновенность. Потому, что людская жадность не имеет границ, а всё уникальное – хрупко и невозвратимо. Как же хочется спасти всех разом, пусть даже самой сгинуть!»
Она обняла покрепче Челти, растянувшись на его спине, как на замшелом камне. Дух придержал её лапой, мол, хочешь, спи, я тебя подстрахую.
Когда Челти начал снижение, Касаткина успела провалиться в сон без сна. После многочасового стылого перелёта тело затекло и ответило тупой болью в каждой мышце. Светке перед пробуждением даже на секунду показалось, что она тащится в старом УАЗике по ухабам плохой дороги, как бывало в экспедициях ещё до автобусов на воздушной подушке. Она открыла глаза и успела поймать слетающие с носа в снежную бездну очки. Всего-то оказалось, что дух попал в зону турбулентности и низкой облачности. Касаткина заозиралась, слепо щурясь и пытаясь углядеть хоть что-нибудь. Тут буквально в метре от них просвистела зубчатая корона качурских мегалитов, которую Светка узнала сразу же. Впереди замерцали огоньки посёлка, и Светка не без волнения узнала Мынто. Прежде, чем она успела сообразить, что скажет Илье, как Челти раскрыл конечности на манер белки-летяги и начал, притормаживая, планировать к занесённым снегом домам. Приземлился, взрыв сугробы жирной буравчатой бороздой. Сбросил Светку, по-зверьи отряхнув спину, и выжидающе уставился на дверь одного из домов. Мороз защипал сразу, как только Светка покинула спину духа. Она прикрыла нос варежкой и замерла. Из окон домика лился свет, там явно теплилась жизнь. Светка бывала в Мынто раз или два и не сразу опознала жилище Пал Палыча Спиридонова – только по спрятанному в глубине сарая за забором снегоходу и характерному синему крыльцу. Касаткина решительно сжала тюнгур, поправила вайкутскую шапку на голове. Захрупала по сугробу. Челти мрачно потащился за ней и указал заскорузлым когтистым пальцем на окошко. Касаткина не видела, что происходит внутри избы из-за плотного слоя инея, но поверила Честиславу на слово. Постучала в окно, потом в дверь, заявляя о себе. Прислушалась. По дому загрохотали шаги, открылась сначала внутренняя дверь, потом наружняя, впуская стужу и гостью. На пороге стоял пьяный вдрызг Палыч. Светка толкнула его внутрь и захлопнула дверь.
– Мэ-э-э, и эта припёрлась, – еле ворочая языком, выдал егерь. – Что вам в городе не сидится, ходят-бродят…
Тут же его резко подвинули в сторону возникшие чуть ли из ниоткуда крепкие руки. Светка встретила на себе горящий угрозой взгляд Каримыча и, не помня себя от радости, бросилась к нему в объятья. Доцент Айвазов пах алкоголем, оленьим салом и стальной решимостью, но обнял ученицу так крепко, что у той перехватило дух.
– Что же ты натворил, родной ты мой человек. – Касаткина стащила рукавицу и, прижав к себе, втёрлась плотнее в обросшую щетиной скулу.
– Как ты здесь оказалась, – вместо ответа прошептал Илья и одёрнул Светку за меховую одёжку. Оглядел полным тревоги взглядом, приласкал и снова обнял, покачивая, как малышку. – Почему ты? Я же отвёл от тебя беду.
– Я-то? – дохнула Касаткина, растерявшись. – Илья Ка…
Он сверкнул глазами, догадавшись, и рывком стащил со Светки шапку. Изменился в лице. Светка неуклюже заправила за уши обрезки волос, отдалённо напоминающие каре.
– Кто из них посмел это попросить? – в голосе Айвазова задрожал гнев.
– Твой сын…
– Почему?! – Илья, бычась, окинул взором сени. – Честислав! – он взревел горлом. – Ко мне!
Из стены свирепо зыркнул Челти.
– За что её?! Она твоя сестра, как ты мог? – Илья развернул Светку за плечи к духу сына и коснулся ладонью её стриженого затылка. – Она шаманка! Как ей без косиц?
– Знаю, отец, – отозвался глухо Челти. – Потому я и не разорвал её в клочья за просьбу. А волосы – я должен был убедиться, что она искренна и не имеет дурных намерений. Не обессудь. Она спала с Борзым.
– Хорошо. Довольно. – Илья прижал Светку лицом к своей расшитой узорами рубахе и увёл в избу, напоследок бросив Челти: – Сторожи подступы.
Палыч, ошалело отвесив челюсть, наблюдал всю эту сцену с половиц. Потом сообразил, что люди уходят, и, не имея никакого желания оставаться с ожившим трупом, шаткой рысцой помотал за ними.
В хорошо протопленной бревенчатой комнатушке трещала каменная печь и мерцала диодная лампада. На столе с клеенчатой скатертью стоял пузырь самогона, в мисках – нарезанная ломтями оленина, соленья и вскрытые консервы, под столом – несколько пустых бутылок. Мужики, видать, пили и не первый час. Айвазов усадил Светку ближе к печи, стащил с неё унты и меховую куртку, отобрал тюнгур. Повесил всё это просыхать, а на ноги Касаткиной набросил тёплую медвежью шкуру. Кивнул Палычу, чтобы тот подкинул прессованных полешек в огонь. Налил Касаткиной самогонку в гранёный стакан, шмякнул мяса в тарелку. Пробуравил внимательным взглядом.
– Ешь, грейся. Потом поговорим.
– Илья Кари… Илюш, – Светка залпом опрокинула полстакана, зажмурилась от крепости чемергеса. Илья сунул ей мясца на вилке.
– Бери, бери скорее.
– С-сп-пасибо, – Светка с трудом продавила внутрь оленину. Икнула. Схватила Айвазова за запястье. – Илюш, пожалуйста. Я… Я хочу… остановить это. Я клянусь тебе, я не только волосы, я всё отдам, чтобы… Я не знаю, как, но… – объясниться не получалось. Все придуманные слова повылетали из головы от этого пойла. Или от присутствия Ильи. Вдобавок, и как назло, слёзы потоками полились из глаз. – Что мне сделать? Ну что?
Чернобог склонился вровень к её поникшему лицу. Взял за подбородок и заставил выпрямиться. Взглянул на Касаткину с бесконечной нежностью и любованием.
– Ты помнишь, что я говорил тебе про слёзы? Келе могут украсть их, и ты уже не успокоишься.
– Я не успокоюсь, если ты погибнешь! Я никогда себе этого не прощу. А уж с келе-то я худо-бедно договорюсь. Ты научил.
Илья с небывалой теплотой улыбнулся ей.
– Ты так выросла. Светоч, знаешь. Ты прости меня, что я в тебя не очень верил поначалу. Когда встретил в первый раз. Ты была такой нескладной растяпой. – Светка невольно заулыбалась через слёзы, вспоминая детство. – Всё время всё портила, всюду лезла, мешала спать и работать. Помнишь?
– Угу, – Светка сняла и протёрла очки.
– И я к тебе относился с незаслуженной неприязнью. Думал, вот привязалась городская романтичная дурочка. Я тебя совсем не знал. Потом жалко стало, когда понял, что ты семье не нужна. Подумал: ну кто тебя защитит? Что с тобой будет, если никому до тебя дела нет? Пропала бы зазря. А от меня не убыло бы, как ни крути. Но я и тогда в тебя не верил и не уважал. Только терпел. Ты заставила меня поверить, зауважать. Своим упорством. Отзывчивостью. Дотошностью, любознательностью. Любопытством на грани безрассудного. – Короткие смуглые пальцы во время этих слов перебирали Светкины вихры. – Я в тебе узнавал себя сопляком. Я был таким же. Никому не нужным, но исполненным любопытства и желания радоваться жизни, открывая лучшее в себе и людях. Желания расти и самоутверждаться. Желания заявлять миру о несправедливостях, желания отстаивать то, что дорого сердцу. Желания любить и быть любимым. – Он замолк и грустно усмехнулся. – Я даже не знаю, как ты смогла завладеть моим сердцем. Как ты туда впорхнула, в круг тех, кого я считаю своей семьёй. Ты… Для меня куда больше, чем ученица. Я не хотел к тебе прикипать, но так вышло.
– Я очень тобой дорожу, – пропищала Светка, а Илья кивнул и продолжил, хмурясь и пряча глаза:
– Ты любишь его? Тимура? Только отвечай честно. Да или нет.
Душевная боль захлестнула Светку. Она испугалась, что вот он, миг выбора. И ей придётся как-то вырулить, чтобы её дорогие мужчины уцелели.
– Илюш, я тебя люблю не меньше, правда. Вы мне оба дороги…
– Речь не обо мне, – нахмурился Айвазов. – Речь о Тимуре. Его ты любишь?
– Да, – призналась Светка.
Он снова кивнул.
– И ты думаешь, он твой истинный? Тот, с кем ты могла бы стать счастливой? Создать семью без страха умереть родами?
– Да, это он. – Касаткина вытаскивала из себя правду, понимая, что забивает тем самым гвозди в гроб Ильи.
Тот совершил ещё кивок, соглашаясь. Воцарилась тишина, в продолжение которой один Палыч хрустел солёным чесноком. Затем Илья выпил самогона из Светкиного стакана и задумчиво присмотрелся к игре бликов от лампадки на его гранях.
– Светоч, хочешь эрскую легенду? – мягко спросил он. – Про охотника и ласточку.
– Конечно хочу, – вздохнула Касаткина.
– Тогда слушай, – Айвазов уставился в огонь из печки, и в его блестящих, непроглядных зрачках затанцевали блики первобытного пламени. – Жил да был давно в одном стойбище неподалеку отсюда охотник. И бил он без промаху и зверя, и птицу, и тюленя. Прославлен был на всю качурскую землю. Но однажды удача отвернулась от него: отправился он на много дней в тундру, да так и не встретил достойной добычи. Словно звери и птицы разбежались все с его пути, или враждебные келе увели их подальше. Охотник не знал, чем он прогневал природу, и в качестве жертвы отдал духам все мясо и все запасы, что имел с собой. Обычно это помогало, и вскоре появлялась добыча куда более щедрая, чем жертвенный кусок мяса. Но в тот раз к неудаче прибавился голод. Охотник уже не знал, что ему делать, как вдруг встретил в небе ласточку. Тут бы и подстрелить её, да хоть косточки с перьями обглодать! Охотник нацелил лук, да только ласточка взмолилась: не убивай меня, искусный стрелок! Охотник удивился, уж не с голоду ли мерещится ему такое чудо. Но лук опустил. Ласточка улетела. А охотник понял: духи осерчали, и если не повернуть к стойбищу обратно, можно попрощаться с жизнью. И повернул домой. Но не тут то было. Ночью налетел снежный буран, завертел, закружил, сбился с пути голодный охотник. Лёг он, выбившись из сил, в снег и приготовился смерть свою встретить. Только слышит: сквозь вой ветра щебет ласточки. Поднялся со снега, отряхнулся и побежал на зов пичужки. Ласточка так и вывела его к родному чуму. И с тех пор эрси ласточек не трогают. Считают птицами, отводящими беду.
– Какая светлая легенда, – оценила Касаткина. – Не в пример прочим.
– Светлая, как ты, дочка, – шепнул Илья, гладя её волосы. – Светослава Истиславовна.
Светка засмеялась от его тёплых слов. Илья неспешно поднялся.
– Пора нам прощаться. Они скоро будут здесь, а у меня место к поединку не готово. Непорядок.
– Что?! – Светку подбросило на ноги. Илья же неторопливо одевался – поверх расшитой эрскими клиньями рубахи он натянул такую же меховую малицу, как у Светки, только короче, и высокие меховые сапоги с яркими полосками спереди. Сжал в пальцах бубен с колотушкой.
– Если он победит, надеюсь, будет хорошо о тебе заботиться.
– Илюша, не надо! – Светка бросилась Айвазову на руки. – Не надо, небом кляну, землёй кляну! Не уходи!
– Я должен, Светоч. – Он деликатно, но с силой отлепил её от себя.
– Илюш…
– Это наши давние дела. Только его и мои. Руда тут ни при чём, по сути. Хотя, всё тянется из прошлого. – Он колко сощурился. – За ошибки надо держать ответ.
– О чём ты говоришь?! – Светка оглянулась на стук и поняла, что бухой Палыч уполз под стол кемарить. – Илья.
– В мире должен остаться только один великий шаман, помнишь? – он зацепил её тяжёлым, решительным взглядом, от которого внутри стало зябко аж до костей.
– Нет…
Илья повернулся и направился к выходу из избы.
– Челти! – позвал он духа.
Тот явился.
– Дождись здесь Борзого и проводи его ко мне.
– У тебя нет оружия! – заверещала, что есть сил, Касаткина. – Я специально не взяла тебе оружие! Чтоб вы не дрались…
Илья усмехнулся на это и принял из рук сына сверкающий адамантовый лук. Касаткина ахнула, замерла, глядя, как закрывается за Айвазовым дверь, но тут же встрепенулась и вприпрыжку настигла его на дворе.
– Куда? Замёрзнешь! – прикрикнул Илья. – Ступай в тепло, сию минуту! Светоч, ты слышала?
Но Касаткина уже глядела во все глаза на простёршееся над ними небо. Пурга закончилась, облака расступились, явив низкие звёздные россыпи. По чёрному в ярких блёстках небу будто водил кистью невидимый художник: зеленоватые, золотистые, алые штрихи, то длинные, то короче, сливались в единое движение, так, что картина беспрестанно менялась, как на лазерном шоу. Звезды то меняли своё положение, то висли на мерцающих нитях, становясь ближе, то опять росчерки небрежной кисти пересекали черное полотно свода от края до края. Светка обомлела, раскинув руки и забыв обо всём. Илья кашлянул и, прозорливо глянув на небесное движение, заметил:
– Шаманы начали битву.
– Нет, – прошептала, очарованная северным сиянием, Светка. – Это не битва. Они танцуют. Илюша, они же танцуют. Потому из них никто и не победил до сих пор! Неужели ты сам не видишь?!
– Скажешь тоже, – проворчал Айвазов. – Да, у Четвёртого Всадника новый арт. Тебе стоит глянуть. Прощай.
– Нет! Стой! Не пущу! – Касаткина крепко сжала его ладонь. – Не пущу.
– Убери руку, – строго сказал Илья. – Я не могу делать тебе больно. Потому – просто отпусти меня.
– Пожалуйста, не уходи, – пролепетала Светка, зарывшись в серый олений мех малицы. – Что мне сделать, чтоб ты не погиб?
– Пожелай мне удачи в бою, – попросил, беря её за плечи, Илья. – Пожелай мне не остаться в этой траве¹.
– Я желаю! Я желаю от всей души, желаю! – Светка, точно, как полчаса назад стыдилась, что предаёт Илью признанием в любви Тиму, теперь винила себя в предательстве Борзого. Тут ей пришла идея получше пустых пожеланий. – Стой! – она метнулась к хижине. – Мне одеться надо! Подожди, Илюша, меня подожди! Я с тобой пойду! Можно?
Илья запрокинул голову к колышащимся по небу волосяными прядями сполохам. Глухо рассмеялся.
– Упрямая. Ладно, жду. Собирайся.
Светка стремительно влетела в дом, споткнулась о мычащего Спиридонова, прыгая, начала напяливать на себя меховую экипировку, всунула ноги в унты, запуталась в малице, еле найдя дыру для головы, разыскала в печурках нагретые варежки. Громыхнула дверями, захрустела снегом. Остановилась во дворе дома, не видя рядом ни души. Даже цепь следов не уходила в тундру. Разумеется, Илья улетел верхом на келе. Светка скуксилась, запищала, потом заголосила с горя, но слушателем ей стал лишь глотающий любые звуки морозец. В кармане джинс ожил телефон.
Светка достала его и, смаргивая слёзы, прочла:
Snow Crow: прощай, моя чудесная девочка. Будь умницей. Береги себя. Твой любящий научник и немножко папа.
Комментарий к 103. Легенда о ласточке ¹ – строчки из песни группы «Кино» – «Группа крови».
====== 104. Выбор ======
2046 год, февраль, село Мынто, Качурский округ, Приполярье.
Светка Касаткина беспомощно опустилась на шаткий, побитый временем стул, подлила в стакан самогона. Заторможенно уставилась на свернувшегося калачиком под столом Спиридонова. Он неуловимо напомнил ей Седрика.
