Текст книги "Чернобог (СИ)"
Автор книги: Gusarova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 46 страниц)
– Григорий вас не знает.
– Полагайю, ему не стоит мьеня знать.
– К огромному сожалению, – с чувством посетовал Афанасий.
– Ви хотьели стать Вием Бальясны, и ви стали им, не так ли? – в её глазах затеплилась грустная ирония.
– Я хотел спасти вас, – ответил честно Афанасий. – Вы надолго приехали погостить?
– Увы, ньет, – покачала головой Анна-Луиза. – Льишь повидаться с вами и вашим сыном. У мьеня тоже есть насльедник.
– Да что вы говорите? – удивился Афанасий. – Вы не писали о нём! Вы ведь… Так и не вышли замуж…
– Сын моей сестры, Сесиль, – Анна-Луиза выудила из складок платья крохотный медальон и, раскрыв его, показала графу портрет кудрявого мальчика. – Серж. Я опьекаю его.
– Значит, Ирондели живы, какое счастье! – искренне возрадовался Афанасий.
– Это тайна, – возразила Анна-Луиза. – Я не рассказываю ему о колдунах. Не думаю, чьто хотьела бы, чьтоб он повторил судьбу отца или Патриса.
– Возможно, вы и правы, милая моя, – согласился Вий. – Доля колдуна тяжела, будь он хоть семарглом.
– Мне хватает того, что он просто ньепоседа. И очьень по мне скучает. Но я не могла не принять приглашеньие Мсьтислава, и не приехать к вам. С дньём рождьения, льюбовь моя.
– Спасибо, – поблагодарил Афанасий, поглаживая её ладонь. – Но я смею надеяться, что вы останетесь хотя бы на пару дней? – он вспомнил о Григории и не отважился предложить Анне-Луизе флигель у себя в особняке. – Я отведу вам отличный сельский дом, как раз в Грибово! Там живут мои подруги-ведьмы! Вы же хотели… Собирать ягоды в лесу, посмотреть на покосы… Как? Вы согласны?
– Посьмотрим, чьто скажут карты? – игриво предложила Анна-Луиза. Афанасий никак не ожидавший от неё такого, напряжённо сжал кулаки. Она, тихонько смеясь, перетасовала колоду и, вытянув, показала ему Влюблённых. – Я согласна.
– Как славно! Я пришлю за вами духов! Я… Нет! Я снесу вас сам! После шабаша! Дорогая, – он поднялся, понимая, что и без того сильно задержал сивиллу и других колдунов, – дорогая моя! Я… Я…
– Идитье, Тимоте, – она, лукаво блеснув на него пёстрыми глазами, натянула перчатку и накрылась вуалью. – И au revoir mon ami!¹
– До самой долгожданной скорой встречи, – добавил Афанасий и, сияя, как праздничный фейерверк, во время которого и решил похитить Анну-Луизу, вышел вон. Прошмыгнул мимо ухмыляющегося Мстислава, сделав себе пометку и того присовокупить к делу, напоролся в кулуарах на всё такого же мрачного Гришку.
– Тятенька, ну о чём вы столь продолжительно судачили с этой лживой идиоткой?
Ещё никогда Берзарину так сильно не хотелось отпустить сыну затрещину, но он и на сей раз удержался от жестокости.
– Выбирай слова, щенок! – огрызнулся граф. Григорий опешил и непонимающе заморгал на отца.
– Пардон муа?² – возмущённо вопросил он. – Тятенька, вашего наследника обижает какая-то гастролёрка, а вы её защищать изволите? И отчего вы в слезах, позвольте полюбопытствовать?
– Дымно, – потупился Вий, коря себя за несдержанность перед сыном. – Глаза дым поел, дымно у неё там, – поспешил он оправдаться, промокнув щёки платком. – А тебе что, она дурное наворожила?
– Ах, пустяк! – отмахнулся Григорий. – Всё, как юродивая Марфутка ваша. Кривая дорожка, тёмные дела, желание власти, роковой случай, ранняя погибель, – принялся он пугать отца, потешаясь над тем, как Вий бледнеет с каждым словом, – ничего нового, и всё так скучно, и всё ложь. Ложь, тятенька! Не так ли?
– Ложь, разумеется, ложь, – Афанасий разом забыл гнев на сына. – Долго тебе жить и счастливо, Гришенька. А гадания эти – пустые забавы. Ты отцовскому слову верь, всё у тебя счастливо сложится, а уж я тому поспособствую.
– То-то же, – Гришка сверкнул озорной улыбкой и отправился курить на балкон.
Комментарий к 82. Дама под вуалью Большое спасибо за расклад для Афони Anna Corvus!
¹ – «до встречи, мой друг!» (фр.)
² – «pardonne moi» – искаж. «простите меня?»(фр.)
====== 83. Лето ======
Томный августовский день разливался по привольным деревенским просторам. Вот уж верно, такой отрадной колдовскому сердцу волюшки не сыскать боле нигде на свете, кроме как на родимой стороне, в благословенном Грибове! Афанасий зарылся с головой в стог пахучего, испечённого солнышком сена и мечтательно жевал травинку. Сквозь сеть стебельков перед его глазами прорезалось бесконечное небо с кучистыми, пышными облаками и снующими ласточками. В Балясне ведь такие же точно ласточки, как и в Люжане, им разницы нет, где чирикать!
– А это вот – зверобой, – слышался невдалеке неторопливый Марфин говор. – Гляди, Нюра, листочки у него дырявые. От него в сердцах и помыслах хорошо становится, а для того ещё девясил можно бы применять, кабы он близ Грибова рос.
– Зьверобой, – прощебетала Анна-Луиза, чтобы лучше запомнить слово.
Афанасий потянулся и вдруг всем сердцем понял, как заждался их. Ведьмы поутру утащили заграничную гостью в леса по грибы да ягоды, а его оставили лётать-куролесить в одиночку, объявив, что дела бабьи мужику прознать ненадобно. Анну-Луизу, дабы сохранить тайным пребывание в Грибово, Столетовы обрядили в сарафан с расписной рубахой и широкий крестьянский плат, от чего сивилла пришла в полнейший восторг. Афанасий никак не мог представить подругу юности в национальном облачении, но оно пришлось ей как нельзя к лицу. Яркий платок, скрыв русые волосы, вдруг сделал дочь фретцийского семаргла похожей на улыбающихся Столетовых, и Берзарин вспомнил, что в Анне-Луизе сильна ведовская кровь. В наряде простолюдинки с глиняным горшочком и лапотками она смотрелась не просто милой, нет, очаровательной! Манящей, желанной, ненаглядной… Граф еле сдерживался от того, чтобы по-простому притянуть её, тёплую и родную, к себе, распустить плат, зарыться в шёлк густых волос, а потом – если по обоюдной воле – задрать сарафан и…
«Боже-Стрибоже, – подивился снедающему его душу юношескому чувству Афанасий. – Старый ты, седой колдун! Что ж ты творишь опять, о чём думаешь?»
– А, вот ви гдье, – Анна-Луиза приметила Афанасия и отбросила с него сено, склонилась, легонько проведя ему ладонью по лбу. Уличённый граф засмеялся, закинул руки за голову и, прищурившись от солнца, сказал:
– Зачем вы так надолго оставили меня? Я почти сгорел от тоски.
– Я собьирала для вас ягоды, – Анна-Луиза протянула ему горшочек, полный черники вперемешку с малиной. Пальцы сивиллы имели лиловый оттенок, как и кожа губ. Берзарин понял, что гостья не отказала себе в удовольствии угоститься прямо с куста, беря пример с Груньки Столетовой, такой же трогательно-чумазой.
– Ерёма! – позвал, хлопнув в ладоши, граф. – Ерёмушка, молочка поднеси! Да парного! Отобедаем, барышни?
– Ох и можно бы, – Марфа манерно обмахнулась веткой от мух, – да нам с Грунькой печь надобно топить, а то хлеба на вечор на справим. Аграфена, пойдём.
– Матушка, дозволь остаться с Нюрой, – принялась капризничать младшая ведунья. – Страсть как охота же про Люжан вызнать!
– Подымайся, свербигузка¹! Всё тебе лясы точить да попрешничать! Им двоим поворковать надо, уразумей ты, – с этим назиданием мать уволокла дочку под руку домой.
Афанасий забавлялся их семейной перепалке, но, когда ведуньи скошенным полем удалились к избам, испытал неловкость. Анна-Луиза тоже притихла и теребила концы платка. По её руке ползла муха, коей фретцийка, кажется, не примечала, и Берзарин, не желая, чтобы милая гостья оказалась покусанной, согнал её лёгким прикосновением. Анна-Луиза вздрогнула и затем, смеясь, уткнулась лбом в грудь графу.
– Я не перьестану вас стесньяться, никогда, – повинилась она. – Тимоте, даже не вьерится, что мы здесь, вмьесте, рьядом в стоге сена. Спустья столько лет, на вашей родьине, про которую я так много знаю, благодарья вашим письмам.
Афанасий исполнился желания приголубить её, но тут явился Ермолай с крынкой и залил горшочек с ягодами белым, сладким молоком.
– Отведайте, милая, – принялся потечевать Анну-Луизу граф. – Это наше традиционное летнее кушанье.
Она с негромким, спонтанно вырвавшимся «grazie²» приняла угощение и испробовала; засмеялась, когда молоко из горшка пролилось мимо, и замерла, не зная, как исправить неловкое положение. Афанасий же испытал неодолимый соблазн не платком стереть ей с губ следы молока, а собрать своими губами, что немедля и проделал. Анна-Луиза восторженно дохнула, подалась вперёд и страстно ответила на поцелуй, обвив шею Афанасия, как крылами обмахнув. Граф отдался желанию, потянул узелок её платка, распутывая и освобождая косы, притянул сивиллу ближе некуда, и, поколдовав над тесемками вышитой крестьянской рубахи, запустил жилистые ладони к тёплым грудям с набухшими зёрнышками сосков. В паху свело так, что мочи не стало, и побуждение слиться с сивиллой стихийно овладело Афанасием. Слишком долго они знали друг друга, слишком сильно тосковали, и одна короткая встреча могла бы затмить, залечить все эти одинокие годы, проведённые вдали…
– Тимоте, Тимоте, – услыхал граф встревоженный шепот у виска и отпустил грудь Анны-Луизы. Поднял глаза. Она, разрумянившаяся и растрёпанная, с травинками в волосах, мягко отстраняла его.
– Да? Что? – хрипло пролаял граф, не понимая, почему его останавливают.
– Я… невьинна. – Фретцийка виновато прикусила губу.
– Совсем? – наперво ляпнул граф, и только опосля устыдился собственной нетактичности. – Прошу прощения, милая… Но как же? – он принялся вновь водить кистями по её открытым плечам.
– Я обещьяла льюбить вас вьечно, и я сдержала слово, – последовало очень робкое признание.
– Так… Что же! Я же тут! За чем же дело стало! – разволновался Афанасий, но ощутил, как маленькая ручка сивиллы давит ему в грудь, не пуская ближе. – Анна… Нюра! Что же мы?
– Я… Не думаю, чьто мечтала лишь об этом, когда думала о вас. Я приехала не только поздравить вас с днём рождьения… Я… – она стыдливо подтянула рубаху на плечи, – хотела объясниться. И увьидеть вживую ваше ко мне отношенийе.
– Как? Как? – Афанасий постарался вернуться в ум, чтобы осознать, о чём она говорит.
– Ви льюбите меня, – произнесла она за него слова признания, да так проникновенно и обличающе, что граф почувствовал себя пойманным в угол. – И я вас льюблю. С рождьения Грегуара прошло много лет. Ваш патрон Сила мьёртв и не сможет сдьелать нам ничеьго плохого. Мсьтислав на нашей сторонье. Тимоте. Атанаси… Давайте, наконьец, поженимся? Я стану Анна Берзарьина, перевезу Сержа, буду жить с вами и Грегуаром…
Берзарин понял, что его мало загнали в угол, ещё и острогой тычут прямиком в старую сердечную рану! Он мгновенно вспомнил о сыне. Уставился поверх Анны-Луизы, внимая её частому дыханию и боясь поймать на себе пытливый взгляд.
«Григорий, Гришенька. С его-то буйным нравом да догадливостью, уж он ли не узнает про собаку? – внутренне содрогнулся Афанасий. – А что потом? Возненавидит отца, знать не захочет, а то и сгубит Анну-Луизу из мести за дурное происхождение! А дальше молва пойдёт, и род Берзариных на века псами сутулыми заклеймят!»
– Милая моя, – Берзарин решительно взял фретцийку за запястья. – Милая моя. Оставайтесь. – Она, исполненная самых благих надежд, залучилась. – В Грибово. Под видом крестьянки! Перевозите племянника. Я буду часто навещать вас в деревне! Клянусь! Мы будем очень близко друг от друга, – он лепетал эту околесицу, видя, как личико сивиллы вытягивается. Анну-Луизу явно не устраивал его ответ на предложение руки и сердца. Она всё бледнела, и черты её будто обращались в камень. – Ну что же вы? Милая моя, я не смогу так, как вы велите мне сделать! Мой сын не должен узнать, что он, – Берзарин перешёл на боязливый шепот, – от собаки! Это невозможно! Он также не должен узнать вашего настоящего имени! А будучи со мной, вы обязательно ему раскроетесь, уж поверьте мне, он у меня дюже смышлёный! И тогда, как у нас говорится, полетят клочки по закоулочкам! Не просите меня о том, чего я сделать не могу! Это грозит погибелью и вам, и мне, Вию Балясны, и всему роду Берзаринскому!
Она с поникшим видом дослушала его, высвободила руку и пригладила по седым волосам, спустилась пальчиками по жилету до груди, потом вскинула полные боли и разочарования глаза и поинтересовалась на фретцийском:
– Скажите, мой друг, тот шрам на вашей груди ещё заметен?
– Да, – Афанасий тоже перешёл на фретцийский. – Да, он никуда не делся, как и моё к вам бесконечное расположение, милая Анна-Луиза.
– Я не могу забыть, как вы защищали меня в тот день. Вы были яростны, как лев, а шпага в ваших руках сияла мечом возмездия и справедливости. Я не могу забыть, каким вы были, когда несли меня на корабль в Малин, укрывая телом от пуль. Вы тоже были бесподобны. Таким я полюбила вас, мой ветер. И я не хочу запоминать мышонка в стоге сена, который тайком от сокола пытается урвать себе зёрнышко. Я не хочу запоминать вас таким.
– Простите, если заставил вас обознаться, – с горечью сжав кулаки, бросил Афанасий. – Но по правде, в душе – я такой. Я и тогда был такой, вы попросту не ведали, что творилось у меня в душе.
– Позвольте вам не поверить, – граф исподлобья видел, как она смахивает скупые слезинки. – Я лучше сохраню тот образ моего месье Ле Вана, которому я была верна всю жизнь. И подожду, когда Атанаси Берзарин вновь захочет им стать. Я улечу в Малин, сегодня же.
– Анна-Луиза! – взвился граф, и она, вновь исполнившись надежды на благополучный исход объяснения, обратила на него взор. Но он замялся, понимая, что не готов дать ей то, чего она добивается, и пролепетал: – Я не смогу без вас.
– Вы смогли двадцать лет, и сможете ещё, – удостоила она его жестоким ответом. – Вернёмся в деревню.
– Как вам будет угодно.
Он поднял её на руки и умчал к Грибову, поднимая над полем вихри. Крестьяне задирали головы, прикрываясь рукавами от летящего во все стороны сена и приговаривали: «Наш-то барин нонче разрезвился! Баб, вон, по ветру мотыляет!»
Анна-Луиза, не желая огорчать Столетовых истинной причиной своего отъезда, соврала что-то про срочные дела в Малине, но Марфа, разом всё поняв, оставила гостью переодеваться с Аграфеной, а сама утащила графа в сени для разговора.
– Ну и что ты, колупай божедурный³, учудил? Никак супротив моего предсказания пойти не решился?
– А разве так можно? Супротив ведовского завета… – пробормотал Афанасий.
– Можно, коли ты силён волей и сердцем храбр. Да не про тебя нынче эта побасенка. Вот и искать тебе её теперь, как я говаривала – на краю света, хоть она и сидит там за дубовой стенкою. Эх ты, Афонька! Видать, горбатого могиле только и исправить. Что нос повесил? Иди к сынку своему, раз ты его выбрал.
– Марфа Терентьевна, – тут строго выговорил ведунье Афанасий. – Сама знаешь, род для колдуна превыше прочих дел. И сыновнее благополучие мне дороже любых утех и всякого золота!
– Вот на золоте своём и поскользнёшься, – глухо ответила Столетова, и Афанасий вновь, как от каждого её предсказания, ощутил суеверную дрожь. – Да так грохнешься, что по всем углам страны прокатится.
– Ну, будет! – отрезал граф, раздражаясь. – Одна моя воля Вия – как решил, так и поступлю. А и ей себя закабалить не дам! Что это она на меня губы дует? Не рада, что я жизнь ей спас? – он принялся указывать на ту самую пресловутую дубовую стенку. – Меня с дюжины баб пытались к ногтю прижать, ан, не вышло, и ей, кем бы она там ни была по старой памяти, не удастся. Вий себе принадлежит. Себе, сыну, Стрибогу! Так-то, ведьма.
– Быть по-твоему, касатик, – Марфа вывернулась из-под его руки и ушла в дом.
Афанасий потоптался немного в сенях, решая, идти ему прощаться с Анной-Луизой или не стоит, а потом махнул рукой и с гневным воем умчал к поместью.
Комментарий к 83. Лето ¹ – «свербигузка» – (древ.) «приставучая, болтливая девка». «Попрешничать» – «говорить наперекор, спорить».
² – «grazie» – (ит.)«спасибо».
³ – «колупай божедурный» – (древ.) «тормозной тупица».
====== 84. Игра на доверие ======
2046 год, февраль, Люжан, Фретция.
Сказать, что Саша нервничала, значило не сказать ничего. Она битый час вертелась перед зеркалом в арендованных апартаментах и никак не могла подобрать достойный look.
«Да, луки, прямо скажем, сейчас в тренде, – пошутила мысленно Саша и заключила: – Хотя с этим шутером во что ни рядись, всё равно будешь чувствовать себя сасово».
Шикарное платье, сверкающее блестками, как звёздное небо, полетело на незаправленную кровать, туфли-шпильки брякнули каблучищами о геопаркет. Саша вздохнула и оценивающе оглядела своё усталое и измученное отражение.
«Старая ты корова, – пронеслось в голове. – Тебе в гроб пора, а ты на вислово тащищься».
Испугавшись собственных мыслей, Саша по-скорому сбрызнула кожу лица омолаживающим тоником, собрала руками немаленькую складку на животе, сжала её до бугристости и снова призадумалась. Выглядеть хотелось неотразимой, но как остаться неотразимой перед чернобогом, тем паче, когда тебе не двадцать и ты изволила забить болт на нормальные тренировки?
«Да и дэш с ним! – в конце концов разозлилась Яхонтова. – Он остался тем же самым дичем, которого я диссила в лёгкую, так что… Погав!»
Саша прыснула, припомнив жаргон Валерия Николаевича, и просунула руки в мягкую толстовку с принтом. Туристические ботинки, шапка-гном в тон к шарфу, обтягивающие леггинсы с начёсом и фиолетовая дутая куртка – ни разу не современно, но тоже – «погав»!
– Не понравлюсь, пусть поищет другую такую, – раздражённо бурчала, одеваясь и накрашиваясь, Саша. – Я не флексить с ним собралась, а перетереть о важном. Потерпит.
Хлопок дверью вышел таким, что Саша, не оглянувшись, прикинула, сколько будет стоить её вероятный ремонт. Быстро набранное сообщение в «Юничат» гласило:
«Дэшу в центр. Где встречаемся?»
Snow Crow: а куда бы ты хотела пойти?
Ya-Sanchez: дич, не кипяти. Ты же грозился показать мне старину?
Он перезвонил ей, и Саша рассмеялась, услышав любовное ворчание:
– Я ж тебе уже шестой год показываю. Так и не привыкла? – На заднем фоне шумел мотор электромобиля и знакомая музыка из магнитолы. Саша догадалась, что дич взял напрокат тачку.
– Я оценила юмор, где стрелку забьём?
– У обелиска. Доберёшься?
– Замётано.
Саша убрала телефон в карман и зашла в метро. Упала в вагоне на сиденье рядом с какими-то болтливыми тьмирьцами и предалась ностальгии о том, как точно так же шесть лет назад уехала от Ильи в Невгороде, сунув ему на прощание в карман пятитысячную купюру.
«Если бы виджевала, во что оно выльется, ни за что бы не стала тратить деньги на этого козла, – мечтательно посетовала Яхонтова. Потом добавила: – Нет, стала бы. Кто бы ещё так мозг сносил, как он. Это не бабочки в животе, это грёбаные хищные сороконожки».
Выйти на площадь и дошлёпать до памятника, своим фаллическим видом ярко напомнившего другую, взятую давным-давно вертикаль, стоило Саше немалых сил. Она была взвинчена сильнее некуда, несмотря на приветливый солнечный денёк. За вчера в Люжане распогодилось, вылезло скупое февральское светило, и даже худо-бедно повеяло весной. Саша краем уха слушала серенады танцующих вокруг голубей и думала о том, что в Балясне пока ещё можно устраивать горнолыжные спуски прямо на улицах, а на дорогах – слаломные трассы. И в сравнении с нею был почти апрельский Люжан.
От романтичных мыслей Сашу отвлекло сообщение «Юничата»:
«Посмотри назад».
Ya-Sanchez: Яхонтовы не оглядываются.
– Оно и видно, – игриво проворчал ей в спину нежный голос. – С осмотрительностью у твоего рода в целом неважно, Саша.
Яхонтова резко обернулась и тут же оказалась притянута за шарф к мягким, сладким и настойчивым губам. Вкус оказался шоколадно-кофейным, и Саша поняла, что Айвазов перед встречей успел подкрепиться десертом. Обнимая маленькие мускулистые плечи под шерстяным пальто, Саша оценила, как подтянулся и насколько крепче стал дич за прошедшие месяцы. Он не соврал, когда сказал, что основательно готовится к встрече с Борзым. Саша нехотя отлепилась от жадных тёмных губ, поймала на себе пылающий, полный неприкрытого вожделения взгляд Ильи, заметила, что оделся он тоже вполне повседневно, а также длинный пластырь на вспухшем правом виске.
– Ну что? Получил? – Яхонтова злорадно ощерилась, невесомо провела коготками по его недавней ране.
– То, что хотел? Почти, – невозмутимо ответил Айвазов и снова притянул её к себе, прихватив ладонями за ягодицы. – Ты умопомрачительно выглядишь.
– Ч-чёрт, – шикнула Саша, опасаясь за свежесть своих ажурных трусиков. – Давай потом. Ты обещал…
– Я помню. Но я так истосковался. – Он выпустил её задницу, притом крепко сжав ладонь, и замер, жмурясь на солнечные блики, хватая воздух ртом. Саша про себя удивилась: дич никогда прежде не проявлял особой нежности. Впрочем, сейчас было понятно, почему.
«Хорошо, что ты не виджуешь моих намерений, – подумала Яхонтова, всматриваясь в озарённые солнцем глаза, не совсем, оказывается, и чёрные, а больше в оттенок крепкого эспрессо. – Изи, дич. Я тебя обрадую капитуляцией, но децл позже».
– Не будем терять время, – Саша постаралась изобразить благосклонное равнодушие.
– Не будем, – согласился он и повёл её за руку к припаркованной у площади машине. Саша ожидала увидеть обычный пёстрый от логотипов, в том числе и её компании, каршер, но дич и тут решил выпендриться. Он усадил Яхонтову в аккуратный спортивный «Инфинити». Как только мягкая кожа обивки приятно обтянула тело, Илья вдавил педаль в пол и сорвался с места под рёв мотора и динамиков. Ирвин никогда не позволял себе так лихо катать хозяйку, и Саше защемило сердце от букета воскресших ощущений: Давид тоже любил погонять, а песня, выбранная Ильёй, принадлежала творчеству Леля Чернобокова. Леньчик Велесов даже одно время считал её своей визитной карточкой, и неспроста. Саша улыбалась, пытаясь затолкать поглубже в душу подступающие слёзы, пока покойный бывший монотонно и самоуверенно панчил:
– I’m a black god¹, детка, это значит злой гад, горький, как чёрный шоколад, популярный, как твой зад. Я уникален, детка, экстраординарен, в единичном экземпляре, пез п##ды, без палева, я дэшу всех думеров налево и направо. Не переходи мне дорогу, папа, я тебя запанчу, будешь плакать в углу, пока я буду твою дочку лапать. Посрать на рожу, я такой один, тру тёмный властелин против всех тех мудил, кто обо мне п##дит, на «цифре» у меня для вас много пустых могил.
Саша знала эту песню наизусть, и видела, что Илья с удовольствием повторяет слова, хотя раньше не был замечен в увлечении Лелем Чернобоковым. Айвазов уверенно и дерзко гнал машину через центр, губы его беззвучно повторяли слова, словно он голосом погибшего рэпера озвучивал то, что годами скрывал от Саши:
– I’m a black god, детка, и я только твой герой, я у тебя не первый, но тебе не нужен второй, преклонись, детка, ведь другого тебе не сыскать, лучшие чики дают мне детка, и тебе придётся дать.
За то, что там дальше творилось в этой песне Яхонтовой было откровенно стыдно. Она даже захотела попросить Илью поставить другой трек, но, покосившись на него поняла: он ждал именно припева. После проигрыша голос совсем молодой Санчес в динамике соблазнительно замурчал:
– You are my sweet baby, bad boy², иди ко мне, my freaky dead boy³, зачем ты злой my f#ckin sad boy⁴, в моём спорткаре ты будешь my best toy⁵.
Яхонтова не выдержала и заржала в голос, а Илья в ответ оттянул молнию у неё на куртке и отыскал свободной рукой Сашину грудь. Он продолжал смотреть на дорогу, Саша шутливо отбилась от приставания и фыркнула:
– Не гони, дич.
– А что такое? Скорость в самый раз, – ответили ей.
– Я про музло.
– Это тоже в самый раз, – его горделивая улыбка стала шире. – Или ты боишься и того, и того?
– Я боюсь? Ха, – Саша подвинулась ближе и прикрыла Илье глаза обеими ладонями. – А как тебе такое?
– Эй, эй, я не ведун, я не вижу куда ехать, – попытался вразумить её Илья, на ощупь отыскав рычаг передач.
– Будешь ехать, куда я велю, – бархатным тоном сказала ему на ухо Саша, что заставило Айвазова расхохотаться филином. Но от её рук на своих глазах он не попытался избавиться.
– Я неуязвим, не забывай, – заметил только. – Чего о тебе не скажешь.
– Первое сообщи Борзому. А касаемо второго – ты же панчил, что мне с тобой рядом бояться нечего, – напомнила Саша. – Вот и проверим.
– Ладно, говори. – Ему тоже пришлась по вкусу эта игра. – Куда ехать?
– Прямо, – с замиранием сердца указала Саша. – Притормози, впереди грузовик и светофор.
Ей доставило тонну наслаждения то, каким внезапно покладистым и исполнительным сделался дич, и то, что он, несмотря на их противостояние, поддержал игру на доверие. Его веки под ладонями то и дело вздрагивали, Саше тоже было не по себе, когда Илья по её сигналам совершал то или иное перестроение. Но, как бы там ни было, удача оказалась на стороне колдунов и всех, кто встретился им на дороге, и, когда игра успела поднадоесть обоим, Саша велела Айвазову прижаться к обочине и остановиться. Отпустила его лицо, Илья проморгался и заключил, как ни в чём ни бывало:
– А мне понравилось.
– Мне тоже, – Яхонтова одарила его поцелуем. – Не думала, что могу тебе трастить.
– Ты и Борзого так тренируешь? – колко бросил он и выжидающе уставился на Сашу.
– И не только так, – издевательски улыбнулась Яхонтова и коротко, но со всей отдачей ещё раз поцеловала Айвазова в губы. Он спрятал глаза и покачал головой.
– На руках его носишь.
– А ты и рад сталкерить, – не полезла в карман за ответом Саша.
Илья, ничего больше не сказав ей, осмотрелся. Саша толком не знала, куда их занесла игра на доверие, но тут Айвазов издал радостный возглас и указал на приземистое старинное здание неподалёку.
– А ты молодец, Саша.
– В чём же? – напряглась Яхонтова, включая мережку и уже сейчас чуя недоброе.
– Знаменитые люжанские катакомбы!
– Что, нахрен? – Саша буквально за секунду почувствовала под машиной метры и метры подземных ходов, полных спрессованной мертвечины. – Это могильник, дич?
– Крупнейший во Фретции могильник! – важно поднял палец Илья и, выскочив наружу, открыл Сашину дверцу, приглашая и её присоединиться к приключению.
– Нет. Дич, мне рано на кладбище, – запротестовала Саша.
– Не бойся! Будет интересно и, – Айвазов махнул рукой на кассу, – цивильно. Тут во все дни полно желающих записаться на экскурсию.
Саша поморщилась.
– Ну, решайся, – настоял Илья. – Я же, как архи, обещал тебе древности! Идём, трусишка!
Это оскорбление выветрило в Саше последние сомнения вкупе со здравым смыслом. Она рывком покинула кресло.
– Смотри, сам не навали в штанцы, крутик.
Комментарий к 84. Игра на доверие ¹ – «я чёрный бог» (англ.)
² – «мой сладкий малыш, плохой мальчик» (англ.)
³ – «сумасшедший мёртвый мальчик» (англ.)
⁴ – «грёбаный грустный мальчик» (англ.)
⁵ – «моя лучшая игрушка» (англ.)
====== 85. Сила ======
– Пипяо, – зло прошипела Саша, негодуя от проволочки. Очередь желающих попасть в катакомбы тянулась аж до соседнего перекрёстка, а кроме того, начиналась метель. – Вот зашквар.
– Госпожа Яхонтова не приучены ждать? – подтрунил над ней Илья.
– Как и господин Бабогуров – выбирать нормальные места для свиданий!
– Отличное место, – как ни в чём ни бывало пожал плечами Илья. – Давно хотел сюда наведаться.
– Интересно, с чего бы, – спесиво фыркнула Саша, а Айвазов на это беззлобно рассмеялся.
Они толкались в очереди уже битый час. Возвышающаяся над прочими как стелла, Яхонтова цепляла заинтересованные взгляды и чувствовала себя донельзя глупо. Ей меньше всего хотелось быть узнанной.
«Да, это вам не VIP-проход, – мысленно ворчала Саша. – Сейчас бы секьюрити растолкали всю эту толпу, развернули красную дорожку, ну там, как водится, папарацци, услужливые сервисмены и кофе. Горячий пряный кофе с ирисками и, возможно, капелькой имбового коньяка. А может даже и не капелькой», – Саша потерла варежкой замёрзший нос.
Однако повышенное персональное внимание как-то приелось, и Яхонтова решила хоть на сей раз побыть простой смертной. Пока ещё живой.
Илья, видя постную и откровенно посиневшую мину Саши, снял с неё варежки и сунул обе её ладони себе в карманы пальто. Там оказалось тепло и уютно, Саша даже заулыбалась на миг.
– Ты никогда не мёрзнешь? – полюбопытствовала она.
– Нет, я же эрси, – без тени хвастовства напомнил Айвазов.
– А… Да. – У Саши чуть не сорвалось с языка то, что её Бусинка тоже не из мерзлявок, но удалось вовремя поймать себя на мысли, кто рядом с ней стоит. Снова и снова Яхонтова подивилась исключительному сходству дочки с Ильёй. Как будто специально для того, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, чей Влада ребёнок! Потом Саша вздохнула и решила про себя:
«Скажу ему позже. Когда обсудим основные пункты мирного договора. А это, разумеется, в самом конце свидания. Не отказывать же себе в удовольствии в последний разок поглумиться над ним».
– Что такое? Ты встревожена чем-то? – присмотрелся Илья к игре мыслей на Сашином лице.
– Нет, вовсе нет, – Яхонтова вернула себе фамильную невозмутимость. – Так, мелочи.
– Жизнь состоит из мелочей, – Айвазов попытался деликатно сдуть с её высоких плеч пышные снежинки. – Более того, в глобальном смысле она и сама мелочь.
– Пикейка тубер бережёт, – возразила Саша.
– О, надо же, – он опять насмешливо выгнул брови. – Госпожа Яхонтова научилась ценить жизнь?
– Скорее, вновь обрела способность чувствовать её вкус, – с неожиданной для себя нежностью отозвалась Саша, пристально вглядываясь в чёрные вороновы очи. Илья вдруг растерялся, потупился, расплылся в счастливой улыбке. Некрупные, крепкие ладони сжали Сашины отогревшиеся пальцы в карманах пальто. Снег, застрявший на густых ресницах дрожал белыми перьями.
– Я тоже, – донеслось до Сашиного слуха совсем тихое. – Я тоже. Вопреки всему.
Она склонилась и несильно чмокнула его в пластырь на виске.
– Го на кассу, наша очередь.
Оказалось, что экскурсия по катакомбам проходит по маршруту, сворачивать с которого нельзя, хотя ответвлений в бывших каменоломнях под Люжаном имелось множество. Как обьяснили служащие, на маршрутах достопримечательности дежурит полиция, чтобы не допустить исчезновения людей без вести.
– Они говорят, что сеть ходов многокилометровая, очень запутанная и тут можно легко кануть в вечность. Так, один церковный сторож заблудился здесь и был обнаружен лишь спустя одиннадцать лет, – перевёл Саше Айвазов с помощью «Юничата».
– Значит, была охота на тот свет тащиться. У меня вот – ни разу. – Саша поежилась, спускаясь с группой и экскурсоводом по витой, как спираль времени, лестнице. Илья держал её за руку.
– Не бойся. Будет здорово, доверься мне.
– А я что, я дэшу. – Саша прислушивалась к гулким шагам в подземелье. Чем ниже они спускались, тем явственнее тянуло холодом, причём не обычным февральским морозцем, по которому и полетать не во вред, а самым натуральным могильным духом – давящей близостью массового захоронения.
