Текст книги "Чернобог (СИ)"
Автор книги: Gusarova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 46 страниц)
– Лицо! Давай увидим его лицо! – застучал по плечу друга Афанасий.
Тот попытался прокрутить картинку, но она не поддалась, будто блюдо заклинило.
– Да чтоб тебя! – выругался Тиронов. – Какое-то заклятье тут, не пойму. Виевы чары, не иначе.
– Досадно, – опечалился Афанасий. – Но каков стрелок, Дёмушка!
– Кто бы сомневался, что у Вия достойные агенты, – протянул Демьян, подбирая с блюда яблоко и хрустя им. – А ты ему жизнью теперь, поди, обязан. Кто же может быть этот боец, а? Есть думы, Афоня?
– Кто угодно, – вздохнул Берзарин. – На востоке империи чёрти кого найти можно, сам знаешь. Хоть Богуслава Бабогурова послушай, он много там земель объездил. Ни колдунов, ни ведьм, один шаманизм да мракобесие.
– Багурка и сам мракобес почище нашего, – возразил Демьян. – Одна рожа узкоглазая чего стоит, про чистоту кровей я уж помалкиваю. С кем он сам путался там, где бывал, тоже Свод весть.
– Ну, довольно его обсуждать, – Афанасий не любил, когда собрату-ветрогону принимались перемывать косточки за глаза, пусть даже сплетни шли от дорогого Дёмушки.
– Да! – хлопнул себя по коленям Тиронов. – Твоё дело Ирондельку на бал выкатить, как обещал. Порадуй её напоследок, видно, что славная девка. Ей же Свод!
Комментарий к 24. Заступник ¹ – «фелефей» (библ.) – телохранитель, страж, скороход.
² – (фр.) «простите, месье, что вы сказали?»
====== 25. Ветер и смерть ======
С того самого дня, как Афанасий столкнулся с диковинным приставлеником, он то и дело принимался всматриваться в окружающее. Ехал ли он на свидание к девице Ирондель, прогуливался ли с Дёмушкой или просто мечтал на разогретой солнцем люжанской крыше – его внимание неизменно возвращалось к дикарю. Будучи и сам необычным человеком, Берзарин острым взором колдуна всё пытался приметить – то в затенённом углу, то в просвете древесной кроны раскидистого каштана, то ещё где – край меховой накидки. И ему не виделось – казалось, что Виев посланец там. Афанасий смекал, тот следует за ним неотступно, иначе с чего бы ему очутиться в столь ранний час на пустынной набережной?
Вопрос присутствия в личной жизни стороннего чрезвычайно досаждал графу. Не то, чтобы он жил затворником, скорее, наоборот, «светским львом», блистающим у всех на виду, но мысли о том, что его, льва, пасут, аки агнца, лезли в голову помимо воли. Честь возмущалась, хотя здравый смысл и подсказывал шепотком, что не стоит пытаться изловить тайного агента Силы, может это оказаться чревато потерей и смысла, и всякой чести – вместе с мозгами-то.
Тем временем подготовка к балу шла вовсю. Самым сложным было добыть для Анны-Луизы достойный наряд. Невозможно сшить выходное платье за двенадцать дней, но только если вы не способны договориться с духами! Афанасий вызвал раскройщиков прямиком в поле, и пока беседовал с девицей о делах высоких, те успели снять с неё необходимые мерки. По счастью, Анна-Луиза не посвящалась отцом в колдовскую жизнь и духов напрочь не замечала. Афанасий радовался, как мальчишка, тому, что вскоре сможет подарить Анне-Луизе путешествие в сказку. Бедная девушка и впрямь походила на Золушку и трудами занималась отнюдь не подобающими дворянам.
Однажды к ним из имения прискакал конюх и сообщил, что старая кобыла вот-вот родит. Анна-Луиза с извинением глянула на графа и сказала ему:
– Я должна присутствовать! Тимоте, простите меня, но Флавии может понадобиться моя забота!
– Так за чем же дело стало! – воскликнул тогда Афанасий. – Скачем скорее к роженице!
В другое время, в здравом уме он бы близко не подошёл к грязной и потной лошади, готовой в любой момент забрызгать его с ног до головы кровью и водами, но теперь с Афанасием творилось что-то удивительное. К своему стыду он ни разу в жизни не видел родов, и ему это показалось интересным времяпрепровождением, тем более, в обществе милой Анны-Луизы. Та без боязни забежала в денник к Флавии, успокоила гнедую кобылу и, когда схватки стали сильными, присела вместе с нею в опилки.
– Потерпи, моя любовь, – девица гладила и целовала кобылу, пока та справлялась с потугами. – Потерпи, скоро всё кончится.
Афанасий увидел, как напрягаются бока у лошади, а потом она застонала, и показался плодный пузырь. Это зрелище заставило Берзарина ощутить слабость и дурноту.
«Воистину, мужчинам запрещено видеть женские таинства, пусть даже то будет скотина», – подумал он прежде, чем показалась мокрая мордочка и два белых копытца.
– Боже-Стрибоже, – еле слышно прошептал Берзарин. – И вправду лошадь.
Анна-Луиза, к счастью, этого не слышала. Она хлопала Флавию по шее и подбадривала её.
– Этьен, тянуть не надо, она справляется сама!
Волна мощных потуг – и в опилки вышел жеребёнок. Афанасий вовсю глядел на это чудо, а малыш шевелил ножками, отфыркивался и тряс большими ушами. Кобыла поднялась на ноги и заржала по-особому низко, ласково, призывно.
– Она замечательная мама, – убирая в прическу выбившуюся прядь, похвалила Флавию Анна-Луиза. – Нини тоже её жеребёнок.
– Как удивительно, – пробормотал Берзарин, пока Флавия прихорашивала своего малыша.
– Это жеребчик, – со знанием дела определила Анна-Луиза, и Афанасий понял, что тогда, после боя с грабителями, когда ему пришлось спрятаться за шляпой, она точно обо всём догадалась.
– Какая прелесть! – заключил он, промакивая лоб платком.
– Вы придумаете ему имя? – спросила девушка, растирая жеребёнка сеном.
– Я? Отчего же я? – не нашёлся Афанасий. – Я не разбираюсь в том, как принято называть лошадей.
– Пусть будет Ветер, – улыбнулась ему Анна-Луиза. – Чтобы у меня осталась память о вас.
Берзарин снова чуть не расплакался.
Тем вечером он никак не находил себе места. То, чему он оказался зрителем, сильно впечатлило графа. Маленькое существо должно оставаться с матерью – он видел своими глазами, он понял! Графу, счастливо наблюдающему за красавицей Флавией, ещё в конюшне стало одновременно и грустно. Он не знал родной матери, как всякий колдун. Проклятая участь, злокозненная доля колдовская! Рок – быть наследником рода. Да, у Берзарина, как и у любого дворянского отпрыска, имелась кормилица, которая нянькала его наравне с молочным братом, но простого счастья иметь родную мать он был лишен.
«Кто она была? Хоть бы портрет сохранился, ан нет! Отец никогда не упоминал её имени, не хотел причинять боли себе и мне. Наверняка, из простых девок – иначе её имя было бы на слуху без отцовского старания. Теперь уж узнать не у кого».
Так думал бедный Берзарин, вышагивая по вечернему городу и стараясь посматривать, как бы кто вдобавок к грустным мыслям не вылил ему на шляпу горшок из окна. Да, общественная чистоплотность не была в чести у люжан! Но тут внимание графа привлёк стоящий неподалеку экипаж. Меж передних и задних колёс его явно виднелись ноги в пёстрых кожаных чулках – тайный надсмотрщик Афанасия был тут!
– Вот же ты, ловкач! – шепнул сам себе граф и одним моментом решился: – довольно! Сегодня я познакомлюсь с тобою, чего бы мне это не стоило!
Стремительно скрутившись ветром, Берзарин помчал к повозке. Тень, только тень прянула от неё, только блик, видение меховой полы маякнуло перед глазами графа.
«А ты спор, мил друг!»
Незнакомец, «быстрый, как белка», юркнул в узкий переулок, увешанный бельём сверху донизу. Афанасий всколыхнул чьи-то наволочки, устремляясь за меховой спиной, мельтешащей впереди него. Это было похоже на охоту хищной птицы за мелкой птахой, если не задумываться об опасных умениях этой самой птахи. Но пока неведомый беглец давал Афанасию фору. Граф собирал себе на вихри панталоны, чепцы и нижние юбки, сбрасывал их и снова несся за ловкачом. Тот прыгал не хуже иных скоморохов, и Афанасий, мча на пределе сил, решил про себя, что под пёстрой маской скрывается крепостной паяц – Ионов или Асмодеев, но притом Сила никогда не хвалился, чтоб его крестьяне метко стреляли из лука. Этот самый лук посверкивал у беглеца за спиной. Переулок кончился, воин в мехах влез с поразительной ловкостью по щербатой кирпичной стене наверх, перед графом замелькали покатые крыши, и начались салки между каминных труб. Берзарин рулил потоками, закладывая крутой вираж то в одну сторону, то в другую, и каждый раз, когда беглец скрывался за трубой, думал, что потерял его. Но серый мех опять маячил впереди, и душа графа вновь наполнялась азартом погони.
В конце концов юркий хитрец в попытке перепрыгнуть с крыши на крышу потерял сноровку и сорвался вниз, Афанасий ахнул, испугавшись, что его защитник переломает ноги или совсем убьётся, но тот со смачным шлепком приземлился на все четыре конечности, перекатился и побежал дальше. Берзарин облегчённо выдохнул, однако от идеи изловить тайного агента не отказался. Пришлось снова лавировать между наволочек, торговцев с тележками и лошадиных ног. И тут беглец резко уклонился вбок, явно зная, куда бежит, и юркнул в щель какой-то разрушенной постройки. Берзарин не намереваясь отступать, подул за ним следом, очутившись в кромешной темноте влажного, затхлого подземелья. Ноздри ему сразу же защекотал слабый смрад нечистот и смерти. Афанасий понял, что беглец привёл его аккурат в легендарные люжанские катакомбы. Да, именно сюда, в бывшие известковые каменоломни, свезли как-то по весне после паводка множество покойников с затопленных кладбищ! И ныне тут, в лишенном всякой живой радости пространстве, нашли последний приют тысячи и тысячи люжан.
Пролетев по галерее, докуда доставал ещё слабый внешний свет, граф замер. Ему, опытному колдуну, повидавшему многое, стало не по себе. Торжество жизни в начале дня сменилось воцарением старухи с косой к ночи. Афанасий еле уговорил себя не выскочить наружу, задворками сознания понимая, что в его положении это было бы наиболее разумно. Но тут он услышал дыхание. В мёртвом воздухе колыхался единственный ветерок живого тепла.
«Не уйдёшь!» – ветрогон, кое-как привыкнув ко тьме и вони, подобрал потоки и полетел искать спрятавшегося живчика.
Да, хитрец мог бы сбить его стрелой из укрытия, но Берзарин справедливо предположил, что в таком случае Вий содрал бы с агента десять шкур, сколь бы ловким тот ни был. Афанасий оставался неприкосновенен, и рассчитывая на это, продолжил путь вперёд. И как же он просчитался!
Галерея закончилась. Пробравшись в тесный зал, Афанасий не удержался от вскрика ужаса – он обнаружил оссуарий¹. Круглые, едва различимые во мгле черепа, сложенные рядками хрупкие кости, кое-где – скелеты с остатками одежды и плоти. Находка заставила графа развихриться и заметаться от стены к стене. Жуткая поленница, казалось, сомкнулась вкруг него, граф заблудился. И тут – Афанасию показалось, что его схватили костяные руки мертвецов – он оказался вероломно спутан, перевернут вверх тормашками и вознесен к самому потолку залы. Черепа теперь раскачивались под ним, прочные верёвки оплели тело. Он попался в ловушку. Попытка обернуться ветром окончилась неудачей. Волокно пут несомненно состояло из крапивы. Граф корил себя за самонадеянный и глупый поступок и испытывал лишь одно желание – чтобы его спасли. Желательно немедля.
А меж тем пленитель графа Берзарина находился где-то поблизости. Афанасий между своим шумным дыханием продолжал удавливать другое – тихое и осторожное. Вот хрустнула рядом косточка.
– Эй! Э-э-эй! Любезнейший! – хрипя от окружающей вони, возопил граф. Он надеялся, что его речь поймут. – Отпусти меня, будь добр!
Ещё более привыкнув к темноте, Афанасий различил веревку, натянутую вдоль стены, и ведущую одним концом к потолку. Другой же уходил за груду костей.
– Брат-колдун! Не имею чести знать имени-отчества, – постарался быть, насколько получалось, вежливым граф. – Ты победил. Я сдаюсь. Прошу, верни мне свободу!
Веревка, к радости Берзарина потекла вверх, а сам он поехал вниз, прямиком в грязный пол оссуария. Приземление ему обеспечили мягкое и деликатное, но путы от этого не ослабли. Афанасий лежал на боку и смотрел, как фигура в меховой накидке, крадучись, приближается к нему. Из кожаного голенища дикарь извлек большой нож, и сердце графа ёкнуло – на миг, но он всё же разуверился в собственной неприкосновенности. Впрочем нож оказался нужен лишь для того, чтобы поддеть и распустить узлы верёвки.
– Благода… – не успел рассыпаться в признательностях Берзарин, как сильные руки скрутили его и приставили к горлу тот же самый клинок.
– Расскажешь Вию – конец тебе! – разнёсся в подземелье поистине замогильный рык.
– Я не… Даю слово! – выдохнул обещание Афанасий и был сразу же отпущен.
Незнакомец с молчаливой бдительностью дожидался пока граф поднимется на ноги, нож всё ещё поблескивал в его руке.
– И, тем не менее, спасибо, – Афанасий потёр плечи, всматриваясь в замершую фигурку рядом. К его удивлению, тайный агент Вия оказался невелик ростом и не слишком широк в плечах. – Мой дорогой, быть может, вы сопроводите меня наружу? Здесь… Жутко.
Было довольно неудобно просить заступничества у того, кого только что яростно преследовал, но иных путей к летнему солнышку у графа не нашлось. Незнакомец кивнул и указал ножом дорогу. Он метнулся вперёд с присущей ему прытью, и Берзарин полетел за ним, теперь уже на почтительном расстоянии. Мимо промелькала знакомая галерея, придав графу уверенности и спокойствия, а потом забрезжил желанный дневной свет. Граф вырвался из катакомб ровно из того же самого завала, какой привёл его в жуткое место. Воин в мехах скакнул на обрушенную кладку и выжидающе уставился на Афанасия. Чёрные глазки, точь-в-точь вороньи, блестели по-мудрому снисходительно в прорезях пёстрой маски.
– И ещё раз благодарю вас, мой друг, – граф протянул своему дважды спасителю грязную ладонь. – Я Афанасий Берзарин.
– Я знаю, – неожиданно высоким, ломающимся голосом ответил его спутник из-под маски. – Я провалил задание.
– И вовсе нет! – замахал руками граф. – Я напишу Силушке, что всё идёт по плану! Уговор с Иронделем соблюдён, сумма уплочена…
– Вий сказал, чтобы был ребёнок, – холодно ответил меховой человек, и Берзарин опять подумал, а уж не с ребёнком ли он в настоящий момент беседует?
– Я вас не выдам, – ветрогон приблизился к спутнику. – Ребёнок будет! Но кого же мне благодарить за спасение? Не желаете открыться?
– Вий будет недоволен мной, – как-то смятённо признался парень. – Если я откроюсь.
– Но послушайте. Я Силушкин преемник, так? – принялся его уговаривать Афанасий.
– Так.
– Вием после него я стану.
– Если будет ребёнок! – последовал категоричный отлуп.
– Будет ребёнок, будет, – Афанасий ещё подвинулся. – Я стану Вием. И ты, мил друг, попадёшь в мою протекцию, так?
– Так, – после непродолжительного молчания неуверенно согласился тот.
– Так давай знакомиться, ну? – парень с подозрением косился на протянутую ему ладонь с красным камнем в перстне, потом кивнул и поднял маску.
– Митя.
Таинственный заступник Афанасия оказался смуглым, узкоглазым мальчонкой лет четырнадцати. На его строгом, недоверчивом лице едва-едва пробивалась первая поросль, чернели родинки и сходили последние юношеские прыщики. Он выглядел растерянным, как всякий провинившийся подросток, и Берзарин решил подбодрить парнишку.
– Дмитрий, стало быть?
– Мстислав.
Пострел стащил перчатку и крепко пожал протянутую графом руку.
Комментарий к 25. Ветер и смерть ¹ – «оссуарий» – в парижских катакомбах – костяница, комната с человеческими костями.
====== 26. Бабогуров ======
– Мстислав, – имя прозвучало для Афанасия, словно озарение. Пожимая шершавую ладонь паренька, он уже подмечал для себя знакомые черты его лица: родинки на щеках, полные губы, особую въедливую черноту глаз – словно вещая птица-ворон глядела на него испытующе и настороженно.
Бабогуров! Ну конечно же, «полярный ворон»! На перстне их рода даже камень, белый агат-бабогур, сиял куском снега из оправы чёрного золота в виде черепа ворона.
«Не принимай серое белым», – гласил девиз их рода. Про Бабогуровых ходило много слухов, но Берзарин предпочитал им слова дружеские и уважительные, хотя бы потому, что те от колена к колену прославляли отечественную науку и слыли бесстрашными путешественниками.
– Мстислав Богуславович, полагаю? – не выпуская руки Мити, прозорливо усмехнулся граф Берзарин. – Богуслав же отец тебе?
– Он. – Парень при упоминании главы рода недовольно насупился.
– Вот ведь удача, Митя! – поспешил успокоить его Афанасий. – Очень рад знакомству. Мы с твоим отцом всегда ценили друг друга, он славный колдун, стрибог высшего умения!
От его слов Митя, вопреки ожиданию, стал ещё мрачнее, но промолчал.
– Ну что ты? – одёрнул нового друга Афанасий. – Я обещал тебе, Митюшка, я тебя не выдам. Разве что духи могли нас видеть вместе и донесут…
– Духи не донесут, – сухо сказал Митя. – Они знают, что им за это будет.
– Вот как? – распахнул глаза граф, – и что же?
– Я им устрою, – в голосе Мити не было и тени фанфаронства.
Афанасий, тем не менее, рассмеялся, считая сказанное им шуткой. Чтобы юнец, пусть и наследник колдовского рода, устраивал трёпку духам – это нечто удивительное. Духи сильны и строптивы, это Афанасий знал ещё от отца, и обращаться с ними стоило аккуратно. Даже с Ерёмой Берзарин держал ухо востро, хоть синий и был кротким да покладистым, как вол. И тут – «я им устрою!»
Митя смотрел, как смеётся граф, но во взгляде чёрных глаз его не было ни обиды, ни лукавства, губы не дрожали в попытке скрыть улыбку. Он не кривил душой и не бахвалился из глупости. Видя это, Берзарин скоро прекратил веселье.
– Ох, ну ладно. Ты тут с отцом? – Афанасий оглядел город, припоминая, что Богуслав намеревался летом сорваться в очередную экспедицию к северным землям.
– Один. Мне велено за тобой смотреть.
– Одинёшенек? – изумился Афанасий, будучи не в состоянии представить самостоятельным такого зелёного мальчишку. – И отец тебя отпустил?
– Отпустил. Я – мужчина, – впервые за беседу в голосе Мити послышались нотки гордости.
– Ах так, брат? А живёшь ты где? – продолжил допытываться граф.
Митя мотнул головой на лаз в катакомбы. Берзарин невольно передёрнулся, когда представил себе вновь ту жуткую залу с черепами.
– Ты, верно, шутишь. Там совсем неподходящее место для житья!
Митя снова двинул головой, на сей раз, чтобы возразить:
– Хорошее место. Тихо. Никого нет. Никто меня не видит, кроме духов.
– А как же покойнички, братец! – вознегодовал Берзарин.
– Их везде хватает. А там – пустые кости. Мне там нравится.
Афанасий вытер со лба испарину, выступившую от стольких неслыханных вещей. Митя всё ещё косился на него, явно выжидая решения. И граф подумал, что мальчонке совсем нечего делать одному в мрачном люжанском подземелье.
– Ну вот что, Митюшка. Следить за мной ты можешь и вблизи, всё одно – познакомились. А протекцию обещанную я тебе готов дать прямо сейчас. Пойдём-ка к нам на постоялый двор жить? У нас с Демьяном свободная софа для тебя найдётся. А уж куском и подавно поделимся. Ты как смотришь на моё предложение?
Видно было, что парень заинтересовался, но из нежелания ломать шапку перед графом или скромности отвёл взгляд и сказал:
– Я привык жить один.
– Так вместе-то веселее, Богуславович! – настоял Афанасий и парень, наконец, заулыбавшись, кивнул.
Дёмушка встретил нового гостя не слишком дружелюбно.
– Ох ты ж ёкарный бабай! – рассыпался он в эпитетах. – Припёр, ты смотри… А смердит-то как! Точно сдох, ожил и разгуливает!
Малый на его крики подорвался, было, бежать, но Афанасий успел поймать его за рукав отороченного мехом кафтана.
– Демьян Максимович, где твои манеры! – пожурил он князя. – Ты с Бабогуровым познакомиться честь имеешь! Митюша, проходи, не тушуйся, друг сердечный. – Граф подтолкнул мальчика в спину, и тот робко вошёл в номера колдунов. – Вот, прошу любить и жаловать, Мстислав Богуславович.
– Так и думал, что Багуркины фентили, – фыркнул Демьян. – И чего? Теперь ещё и с его зверёнком нянькаться? Мало тебе мамзели-Ирондели твоей? Афоня!
– Ну что ж с того? Он жизнь мне спас, не забывай! – Берзарин за плечи отвёл и усадил Митю на обещанную софу. – Ерёмушка! – он перекинул перстень с пальца на палец, синий дух явился к хозяину, узрел чудо и с рёвом сгинул обратно. – Испугался, что ли? – не понял граф. – Ермолай! Кончай дурака валять, ванну изволь сообразить! Нам помыться надобно!
– Слушаюсь, барин-с, – боязливо проблеял дух, вылезая из воздуха. Видя его, Митя задиристо, по-зверьи огрызнулся, и Ерёма тотчас сгинул.
– Что это он? – не понял Демьян. Митя же тем временем с крайним интересом взирал на корзинку с фруктами и сладостями на столе. Он шевелил ноздрями, принюхиваясь и посматривал на взрослых, дескать, а вдруг разрешат полакомиться? Но уж нет, решил Афанасий. Если оказывать протекцию, то с воспитанием вместе. Сперва отмыть и одёжку привести в должный вид.
– Не буду я мыться! – докумекав, что ванна предназначена в первую очередь ему, Митя неожиданно взбрыкнул. – У меня свой запах, меня духи узнавать перестанут!
– Ничего с твоими духами не сделается! – приструнил его Афанасий.
– Ага! Развёл тут духман, – поддакнул с кресла наблюдающий всё это Дёмушка.
– Ерёма! Забери одежду Митюшину и отчисть по-быстрому! – велел Афанасий.
– Только попробуй тронуть меня, ты, абасы́¹! – вслед выкрикнул Митя.
Ерёма, едва явившись, с испуганным рёвом сгинул прочь.
– Барин, уйми ты яво, страшно же!
– Да чтоб тебя! – рассердился граф, пока Демьян в кресле посмеивался над ними. – Мстислав. Князь Бабогуров! Так негоже. Нельзя ходить чумазым… Боже-Стрибоже, какую ерунду приходится объяснять! Ладно. Видишь вон ту корзинку? – граф указал Мите на вожделенные сладости. – Дашь себя в порядок привести, она твоя. Вся.
Он не слишком верил в то, что дикарь купится на лакомства, но, видно, как с любым зверьком, такой способ добиться послушания и с ним работал. У Мити загорелись глаза, и он принялся сам стаскивать обшитую бисером одёжку. Разделся, полез во вспененную Ерёмой ванну, только рогатую шапку оставил на голове. Афанасий посмеялся на это, подошёл и стащил головной убор. Митины волосы, угольно-чёрные, длинные, как у девки, рассыпались по плечам.
– Эй, верни! – он потянулся руками к шапке. – Я ойун²! Мне шапка нужна для связи с духами!
– Ничего-ничего, – Афанасий был непоколебим, – я тоже ойун поболе твоего, однако ж не хаживаю замарашкой. Вот отмоешься, обсохнешь и отдам тебе твою связь.
Митя досадливо зарычал и дал себя намылить.
– Экий ты воспитатель, – отозвался, глядя на всё это, Демьян. – Может, тебе перед собственным полезно и с чужим дитём повозиться.
– Я – мужчина! – напомнил из пены Митя.
– Тю, мужчина! Откуда ж ты взялся-то, мужчина? – передразнил его Тиронов.
– Из Хаасы!
– Вайкут, короче говоря? – уточнил Демьян. – Мамка кем была?
Афанасий было начал корить Демьяна за неделикатность, но Митя, хохоча от того, как Ермолай натирал ему пятки, поведал:
– Удаганкой она была!
– Тоже шаманка, значит, – перевёл Тиронов. – Вот Багурка отличился, а, Афоня? Я тебе говорил, как у него дочки пошли одна за другой, где-то и сынок, стало быть, запрятан! А вот и он, сокол.
– Я – ворон! – возразил Митя.
– Ворон, так ворон, – дозволил сему быть Демьян. – Как рос-то расскажешь?
– Можно, – тот повёл плечом. – Моя мать знатной и известной удаганкой была. У старого ойуна переняла силу и управляла местом, как он умер. С отцом она из-за его силы сошлась. Там и я родился. А потом отец уехал, мы с матерью остались в тайге жить.
Колдуны разом переглянулись.
– Брешет, – шепнул Тиронов.
– Постой! Митюша, – прервал рассказ мальчика Афанасий. – Ты с матерью остался? С родной матерью?
– Ага-а, – тот поглядел на графа так, словно у него спрашивали банальщину.
– Ладно, пусть дальше говорит, – растерянно махнул рукой Дёмушка.
– А потом мать влюбилась в пришлого да и отреклась от служения духам. Захотела в иную веру оборотиться. Меня спрашивала, я отказался. Духи в отместку её растерзали. А я остался жить в тайге один.
– Один? – разом воскликнули колдуны, не представляя, как можно выжить ребёнку в глухом лесу.
– Ага-а, – опять протянул Митя, явно потешаясь над оторопью старших. – Мне мать передала умение общаться с духами, и они присматривали за мной. Кормили, учили охоте и жизни. Я многое взял от духов, оттого я такой хороший охотник. Меня учили лучшие! – он похвастался. – А о прошлом году вернулся отец и забрал меня к людям. Так я и живу теперь с вами.
– Точно брешет, – определил Демьян.
– Его право – утаивать прошлое, – защитил Митю Берзарин. Пострел глянул на них пронзительно, но ничего не ответил, мол, хотите, верьте, хотите, нет.
Ерёма помог Мите вылезти из ванны и замотал пушистым длинным полотенцем.
– Ты обещал корзинку дать! – не преминул напомнить мальчик.
– А, да, бери, заслужил, – граф подвинул сладости, и Митя, радостно причмокивая, выцепил себе пирожное.
– Ну и что с ним делать? – развёл руками Дёмушка, уведя Афанасия в другую комнату.
– А что ты с ним сделаешь? – отвечал граф. – Ничего, раз он уже есть. Пусть живёт с нами, по братскому согласию! Колдуны мы, или кто?
– Да ты что, голубчик, этакую образину к нам подселить, – зашикал на него Демьян. – Он, не ровен час, тебя да меня в ночи по горлу полоснёт, а кровушкой своих духов напоит!
– Дёмушка, бога ради! – пристыдил его Афанасий. – Положительный он, я вижу.
– Ага, положительный, – заворчал Тиронов. – Водится непойми с кем, Ерёму до усрачки, вон, испужал. Ох, Афанасий! И так ты впутался с этой девицей по самое… это самое, а теперь ещё и Багурка тебе сплавил своего чёрта верёвочного! Чего он сам с ним не занимается? Глава рода, ей Свод. Где ты видывал, чтоб колдун сына малолетнего от себя отпустил или скрывал ото всех?
– Я – мужчина!!! – раздался обиженный рёв из-за стенки. Колдуны поняли, что их прекрасно слышат.
– Ох. Чёрти что творится, и всё это мне нравится меньше и меньше, – признался Демьян.
Афанасий не мог с ним не согласиться. Мстислав казался дружелюбным и сговорчивым малым, но что-то в блеске его чёрных бусин-глаз подсказывало графу: с таким шутки плохи.
Комментарий к 26. Бабогуров ¹ – «абасыы» – (якут.) «злой дух».
² – «ойуун» – (якут.) «шаман».
====== 27. Дождь ======
2045 год, июнь, село Мынто, Качурский округ, Приполярье.
Дождь лил четвёртый день. Говорливый ручей у лагеря превратился в гигантское грязевое джакузи, грозящее выйти из русла и подмыть палатки. Теперь Светка нисколько не удивлялась тому, как внезапно в октябре сошел оползень – с плеча сопки каждый день доносился грохот падающих камней. Вода подтачивала берег. Вымокло, казалось, всё на свете. Сырость закралась во все углы. Одежда не просыхала. Сырыми были сухари, сублемированный лук вспух и начал портиться, с замёрзшего носа текли безудержные водянистые сопли, и что было для Касаткиной самым противным – отсырели странички книг. Как только Светка поняла это, тут же перенесла ценную литературу к научнику в чум. А потом и сама туда перебралась.
Традиционное для эрси жилище доцента Айвазова словно стало единственным уголком тепла и сухости во всём Качурском округе. У него постоянно горел благословенный очаг, пахло стланиковым дымом, травами и шкурами, веяло каким-то особым спокойствием. Тогда как в самом лагере на фоне проволочки то и дело вспыхивали ссоры, внутри чума Каримыча царило благоденствие. Илья, удобно устроившись на шкурах, упоённо ревел какой-то эрский мотив и вырезал ножом из мамонтовой кости узорчатые бусины. Как поняла Светка, материалом он успел разжиться на стойбищах и обещал к концу экспедиции смастерить им с Лихоимцевой по браслету. Касаткина, сонно перебирая страницы высохших книг, сквозь горловое пение научника различала, как Инесса снаружи бранится с Кривоглядовым. Разумеется, опять из-за ерунды. Кажется, Инессин Толик по ошибке перекинул профессору на ноут данные не с того дрона. Иван Дмитриевич с каждым сопливым днём становился злее и злее. Кидался на всех, как собака. Даже Палыча сумел так «обласкать», что тот плюнул на работу и свалил бухать в Мынто. Всё равно, по его мнению, делать в лагере было нечего. Светка была полностью согласна со Спиридоновым из тех соображений, что он один хрен от начала экспедиции ничем полезным не занимался. Только болтал да квасил.
– Илюша, впустишь? – донеслось снаружи.
Айвазов, не прерывая рёва, дозволительно отозвался:
– Вхо-оди-и-Ин-на-а!
– Ох, – профессорша втащила с собой холодок мороси и присела на шкуры. Её очки сразу напрочь запотели и она, сняв, принялась вытирать их бархоткой. – Как он меня достал. Илюша, ты можешь спросить у своих духов, есть ли способ от него избавиться, так, чтобы не с концами?
Айвазов захлебнулся рёвом, рассмеялся и подул на бусину, смахивая стружку.
– Хочешь, чтобы в него вселился келе?
– Если этот твой «келе» сможет заведовать кафедрой и руководить экспедициями, я обеими руками «за». Хуже всё равно уже не будет.
– Я сто раз тебе говорил, и скажу в сто первый, Инна. Ты бы справилась с кафедральными делами лучше него, – подначил Лихоимцеву Айвазов. – А с экспедициями – сама знаешь кто всегда готов тебе помочь, – он указал на себя кончиком ножа. – Я тебя уважаю, ты меня уважаешь, так?
Та вздохнула, водрузила голову на колени и притихла, как маленькая девочка. В чуме воцарилось молчание. Все трое понимали, что ректор ни за какие коврижки не позволит подвинуть с должности своего любимчика. И потому Илья от безысходности снова раскатисто заревел. В низком горловом ворчании, похожем на брачный зов какого-то животного, Светке слышались отзвуком самые высокие ноты, словно кто-то подыгрывал голосу на пиле. Сочетание низкого и высокого звуков погружало в прострацию. Лихоимцева тоже ушла в себя и, не мигая, смотрела в пламя очага. Или просто грела кости.
– Надо бы выбрать время, записать твой голос с расшифровкой песен, – наконец подала она признаки жизни.
– Да я ни о чём важном не пою, – признался Илья. – У эрси, как у джиган, что делаешь, что происходит в данный момент, о том и поёшь. Режешь по кости и поёшь. Слышишь ор в лагере – и поёшь.
– Счастье, – вздохнула Инесса.
Илья глянул на неё с печалью.
– Такое счастье, что проще сдохнуть. И песни простые оттого, что жизнь тяжелая.
– Но твои не перебираются в города, – возразила Лихоимцева, которая, пользуясь срывом раскопок, упросила Илью потаскать её по ближним стойбищам, пособирать обещанный антропологический материал.
– Мои отсюда не уйдут, – задумчиво проговорил Илья. – Тут их земля, тут их сила. Испокон веков.
– А ты что же в городе обосновался? – снова подначила его Инна. И Илья, как всегда, ответил ей:
– Дурак потому что. И предатель своих корней. Но кто меня здесь, на Качурке, услышит, скажи? Никто, верно. Центр Всемирного Наследия точно не услышит. Вот и приходится жить чужаком что тут, что там. Впрочем, – резко встрепенулся он, отложил нож и кость, потянулся за гитарой, – ничего для меня нового. Я никогда нигде не приживался. Сама знаешь мою историю.
