Текст книги "Чернобог (СИ)"
Автор книги: Gusarova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 46 страниц)
– В восемнадцатом веке каменоломни были использованы для того, чтобы освободить кладбища Люжана и спасти город от возможных эпидемий, – важно вещала девушка с микрофоном. – Население быстро росло, наблюдался приток жителей из провинции, и проблема захоронений встала достаточно остро. Старые кладбища переполнялись, зачастую размывались и случалось так, что люжанец мог утром на пороге своего дома обнаружить не вполне живого гостя.
Тут Илья издал глухой смешок, а Саша скривилась от отвращения.
– Итак, было решено перенести в катакомбы более шести миллионов захоронений. Кости и черепа жителей города тщательно обрабатывались и складывались рядами оссуария, имеющими порой причудливые очертания.
Войдя в освещенный зал оссуария, Саша вместе с другими участниками экскурсии невольно вскрикнула: все стены подземного помещения были, как мозаикой, устланы костями, а середину украшала колонна из ветхих черепов.
– Потрясающе! – сверкнул глазами Илья, любуясь видом тысяч и тысяч мертвецов, собранных в чёткую геометрию. – Вот это да.
– Маньяк, – брезгливо бросила Саша, а Илья полушутливо поцеловал ей руку.
– Работы велись здесь и днём, и ночью, – продолжала экскурсовод. – И за два года тяжкого труда сотен горожан, Люжан был освобожден от лишних захоронений. Здесь нашли последнее пристанище многие видные люди, учёные и деятели искусства, самый известный из которых – бессмертный автор «Золушки» и множества других детских сказок¹.
«Когда буду ругать свою работу, вспомню этот сюр, рил ток», – решила, ёжась, Саша.
– Но оссуарий не только символ смерти и загробной жизни, – с чувством сказала экскурсовод, – к примеру, последний император Фретции очень любил принимать здесь гостей и даже приказал провести электричество.
– Ещё один маньяк, – процедила Саша, и тут заметила, что Илья тянет её за куртку в темень. – Ну что тебе?
– Я всё это и без неё знаю, – пожаловался Айвазов. – Общие сведения, ничего нового. Я бы, откровенно говоря, желал осмотреть те части подземелья, куда туристов не пускают.
– Дэш твою налево, – Саша мученически закатила глаза. – Я прям ждала, когда ты это скажешь. Не, дич, я пас.
– Да брось, – насупился Айвазов. – Где твоя любовь к риску?
– Я уже вышла из того возраста, чтобы рисковать, – заозиралась Саша, пугаясь, что дич решил заманить её в глухие кротовины и оставить там на одиннадцать лет.
– Ты постоянно ходишь по лезвию бритвы, сама знаешь, – прищурился Илья зловеще, и Сашины нервы мгновенно натянулись тугими канатами. – Но я же обещал, тебе со мной бояться нечего. Идём, идём, – он поманил Яхонтову за собой. – Пока полиция не застукала.
Саша поняла, что её берут на слабо, и, фыркнув, последовала за Ильёй беспросветными коридорами катакомб. Айвазов шёл впереди, на удивление тихо и уверенно, а Саша, дабы не создавать лишнего шума, воспарила в воздух и летела следом, пригибаясь, как могла. Глаза постепенно привыкали к кромешному мраку, резкий запах застоявшейся сырости уже не так щекотал ноздри и что ещё больше радовало Сашу – скелетов тут уже не было. Пару раз они видели в ответвлениях коридора огни полицейских фонариков и замирали, сжимая друг друга в объятиях, потом смеялись и шли дальше. Яхонтовой даже начала нравиться их дерзкая, ребячья вылазка, хоть боязнь и не покидала душу. Илья же словно бы знал, куда они идут, настойчиво утаскивая Сашу всё глубже и глубже под город. Наконец, Айвазов уткнулся в известняковый свод пещеры и усмехнулся:
– Всё, тупик. Идём назад.
– Э, стопэ, – Саша наткнулась ботинком на хрустнувшие кости и отдернула ногу. – Тут нечто странное.
– А ну-ка? – Илья выхватил из-за пазухи маленький фонарик и осветил находку. Ею оказался истлевший скелет животного. Айвазов недолго думая поднял череп и показал Саше.
– Собачий. Погоди, а это что? – он оттеснил Яхонтову и провёл огоньком фонаря по стенам. – Орнаменты? Ты погляди! Ничего себе! Элементы жизни и смерти, как у эрси!
Неяркий свет диода и впрямь явил наскальную живопись, проделанную углём. Исписанными оказались все стены пещеры, потолок и пол, зубчатые орнаменты ползли перед глазами и, как казалось Саше, издавали неявный шепот, то ли змеиное шипение.
– Ого! Саша, ты смотри, вайкутский тюнгур! – Илья так громко крикнул из угла, что Яхонтова вздрогнула. Фонарик мобильного высветил его довольную рожу и большой кожаный бубен в руках. – Судя по всему родной, – сиял Айвазов. – И форма аккурат, как у тех, что изготавливали два века назад! А сохранность, Саша! Бесценный, одно слово!
Тут он нашарил ещё что-то и открыл рот в изумлении. Указал Саше лучом фонаря, та нехотя приблизилась, стараясь убедить себя, что голоса орнаментов вокруг всего лишь плод её разыгравшегося воображения. У ног Яхонтовой лежали длинные чёрные волосы – обрезанные, все в налёте извести со стен, но, несомненно, человеческие, – и, как показалось поначалу, тёмный зверь в углу. Саша схватила Илью за руку, но тот, смеясь, показал Саше большую меховую шапку.
– Здесь камлал свирьский шаман, – заключил Айвазов и радостно потряс перед Сашей находками, но Яхонтовой было не до веселья. Шёпот орнаментов переходил в многоголосье, отдельные слова которого было не разобрать, угольные змеи ползли по стенам, стекаясь в единое чёрное пятно у пола, воздух сгущался, не давая возможности вдохнуть как следует. Саша ошалело озиралась по сторонам, стыдясь сообщить Илье о своих страхах. Айвазов, уже с шапкой на башке и бубном за спиной, поднял чужие обрезанные волосы и заключил:
– А ведь это жертва. Ему.
– Кому? – выдавила Саша, тщетно пытаясь успокоиться и осознавая, что это не психоз, что её ведовская мережка светится по краям голубым. Но отвечать Илье не пришлось. Угольная тень, сгустившаяся на полу, выросла перед Сашей чудовищем, чья личина состояла из костей и черепов, словно стены оссуария.
«Чёртово «Лего», – успела подумать Саша, прежде, чем испустить истошный визг и рухнуть на колени в неизъяснимом ужасе.
Нежданный гость пугал не своим истлевшим наполнением, а тем, что таилось в промежутках между черепами и костями. Тем, что обычно пугает в мертвецах: не наличие хладной плоти, а отсутствие жизни. Эта беспредельная пустота открытой могилы, бездвижимость и непоправимость, и самая противоположность всему дышащему и существующему. Саша закрыла лицо руками, пытаясь не смотреть на чудовище, но её словно лишили рук. Глаза остались широко распахнутыми, как и вся душа, но закрыться было нечем. Исчезли даже веки. Собственно, сейчас телесное оставило Яхонтову, и она будто сделалась абсолютно голой, у неё отобрали даже плоть и кости. Сознание же начало работать предельно ясно, как лучший процессор. Сомнений не было – перед Сашей предстал сам Хозяин Смерти.
– Добренький денёчек, – из черноты небытия, освещая голые черепа скелетов, взметнулись голубоватые сполохи речи. – Вижу, ответика я не дождусь, ну и не надо. Я чего пришёл-то, детонька родименькая. Тут такое дельце, – Хозяин Смерти задумчиво почесал костяными пальцами что-то там у себя, названия чему Саша не придумала, – если коротенько, ты это. В дела мои не лезь, ладушки? Я так понимаю, что ты, детонька, взялась их примирить. Не. Так не пойдёт. Просто тебе говорю, – он махнул на Сашу. – От души. Не лезь, а то, ну, сама догадаешься, не маленькая ведуньичка уже, опытная. Меня злить по третьему кругу не рекомендуется. А то будет айяйка всем вам, миленькие, обещаю. И это, язычок в жопоньку засунь насчёт нашей с тобой беседушки. Вроде, сказал. Ну, покашечки, чмоки-чмоки, как тут у вас говорится. Да, мультик посмотри, я тебе персональненько припас. Всё, не скучайте, по##итесь там получше напоследочек.
С этим панчем всесильный и ужасающий гость рассыпался прахом, обратился вновь чертами угля на каменной стенке. Саша же замычала, поняв, что внутри её черепа и вправду словно включили видеоролик с мелькающей нарезкой кадров и очень плохой озвучкой. По мережке метались образы и обрывки фраз.
Саша в облике высоченного, властного бородатого мужика крутится перед большим зеркалом, проводит руками по седой груди, по шерстистым голым бедрам, раздвигает ягодицы и томно вздыхает:
«А девкой был бы краше!»
Саша, тем же точно мужиком, только уже не голым, а одетым в парчовый халат с кистями держит за воротник смуглого, злого парня.
«Какого рожна вы сотворили, нечестивцы! Вия? Вия обвести вокруг пальца замыслили? Ох, Фошка-вошка ты лобковая, конец тебе! А тебя, клоп таёжный за дела твои я развею, не сходя с места!»
«Со мной делай, что хочешь, Афоню-ойуна оставь!» – огрызается парень с родинками на лице.
«Да я всех вас! – Саша чует приступ неконтролируемой ярости и ревности. – Я тебе сердце выем!»
Мужик внезапно горбится, отпускает парня и валится набок. Смуглый колдун склоняется над ним и зло шепчет:
«Не в этой жизни, Сила-ойун. Передай пряжку Афанасию».
Саша хрипит от гнева, но ни язык, ни тело не слушаются, кажется, они отказали нахрен.
Следующие кадры – просто бликующее, беспредельно высокое небо и сонм знакомых до боли голосов – хоть Саша их и не помнит, все до единого кажутся ей родными.
«Не годится это так оставлять! Он перешёл все границы дозволенного!»
«А кто его остановит, Ставр Путятич? Делает, что должно!»
«Златушка, что ты несёшь! О мире подумай, не о процветании главы рода в кои-то веки! Яхонтовы, одумайтесь! Иначе сгинем и мы! Чернобог такого не потерпит!»
«А что тут сделаешь? – гудит кто-то, и Саша узнает Добрыню Нилыча, своего предыдущего отца. Речь явно ведётся о Малюте. – Он же всех под себя подминает! Все рода! До Бабогуровых скоро дойдёт, до Лазуриных! Так в Балясне и стрибогов не останется!»
«Я пойду, – подает голос Саша. – В том моей вины с лихвой. Не одних Берзариных».
«Ага, Силушка, держи карман шире! К нему уже Лука наследником сошёл, тебе там несолоно хлебать только и останется!»
«Он сошёлся с ведуньей Колпаковской. Авось, повезёт», – коротко и решительно панчит Саша.
«Да ты что! Сила Добрынич! С ума рехнулся! Хочешь нежитем вылезти или бабой-ведьмой, что ещё хуже?»
«Я его уберу, клянусь родом, – рычит Саша, и прочие Яхонтовы в ряд охают. – И мне плевать, будет у меня при другой жизни меж ног болтаться что, или нет. Сами увидите».
Саша жадно, прерывисто глотает морозный воздух и разжимает сведённые судорогой пальцы. Перед ней всё то же синее с клочками облаков небо, светлое, высокое, такое любимое стрибогами. Почти весеннее. Её трясут и прижимают к себе, позже возвращаются звуки живого мира, и Саша чувствует под щекой шерсть пальто Айвазова, на затылке – его цепкие пальцы.
– Сашка, очнись. Прости меня. Прости. Я дурак. Очнись, пожалуйста. Счастье моё, прости меня ради Неба и Земли, – дышит ей в шею Илья. Она поднимает на него осоловевшие глаза, протирает руками, на тыльной стороне остаётся влага бессознательных слёз.
– Я… Плакала? – голос звучит нетвёрдо и хрипло. Саша догадывается, что не плакала, а орала в голос. Она лежит на руках у Ильи с белым, как воск, перепуганным лицом и горящими от возбуждения глазами. На его тупой башке до сих пор напялена та шапка.
– Сашка, – облегчённо выдыхает Илья и обнимает крепче прежнего. Звон в ушах окончательно рассеивается, сердечный ритм приходит в норму. Саша озирается и осознает их с Ильёй на одной из люжанских крыш. Метель кончилась. Кругом торчат спутниковые блюдца и прутья антенн. Саша вспоминает случившееся и болезненно жмурится. Нащупывает рукой кожаный бубен за спиной Ильи и пытается сесть. Айвазов не выпускает её из объятий.
– Саша, ты прости меня. Я не хотел этого, клянусь! – он сбивчиво объясняется, перебирая бусинки на костяном браслете, который сам же подарил Яхонтовой. – Я не знал, что это на тебя так подействует.
– А… Что было? – Саша, наконец, садится.
– Ничего, ничего, – уверил её Илья, и она сразу засомневалась в его «ничего». – Немножко испугалась замкнутого пространства, бывает. Саш, я больше не буду так, обещаю.
– Нет, это было крайне… познавательно, – Саша вдруг осознала и самый факт встречи с не своим богом, и то, о чём он ей поведал начистоту. Провела ладонями по лицу, пытаясь не показывать дичку начавшуюся дрожь, но Илья всё равно увидел.
– Тебе холодно?
– Забей.
– Саш, – он взял её за ладони и глянул – не как обычно, самодовольно, бесяще, а умоляюще, с пониманием и сочувствием. – Ты что… Ты его видела? Скажи.
Саша вспомнила наказ Хозяина Смерти и отрицательно помотала головой. Илья зажмурился и закивал.
– Он тебе не велел говорить, о чём вы беседовали?
Саша двинула головой «да».
– Ладно, – мрачно сказал Илья. – Я ничего иного от него и не ждал. Я почувствовал его, но почему он стал беседовать с тобой, а не со мной? Саша?
– Тебе виднее. Я хочу выпить, – отрезала Яхонтова.
Комментарий к 85. Сила ¹ – Шарль Перро похоронен в катакомбах под Парижем.
====== 86. С высоко поднятым забралом ======
«Зачем ты это делаешь?»
Васильково-голубые глаза уставились на собственное отражение в зеркале. Жилистые руки поправили воротник белой рубашки. Со времён старшей школы Тимофей Берзарин не позволял себе лоска в одежде, хотя в детстве обожал побыть франтом, особенно перед отцом. Но однажды после ночного путешествия по загородной трассе вдруг напялил тёмный свитер и проходил в нём остаток учёбы, не вылезая. Родные ума не могли приложить, с чего их пижон Тимоша стал таким мрачным, но причиной тому, конечно же, был Эдик.
Потом в посмертье отправилась бабушка Натела, отец рехнулся от горя и выгнал Тима из дому. Обоюдоострая коса стала его верным спутником по жизни вкупе с глухим панцирем, надёжно укрывшим то ли Тима от мира, то ли мир от Тима. Борзой часто размышлял о том, зачем ему, неуязвимому, самый бронированный шкур из всех имеющихся. И не находил ответа. Hunter Pangolin прекрасно защищал от холода и боли, но ведь в половине случаев по окончании задания приходилось покупать новый – прежний, в отличие от хозяина, приходил в негодность.
«Если ты крепче собственного доспеха, на кой ляд он тебе сдался?»
Hunter Pangolin обеспечивал конспирацию – но чернобога и так невозможно засечь. Само его присутствие в мире конспиративно.
«Пока он не решит открыться».
Тим снова в раздумье подвигал галстук на шее, прикидывая, насколько прилично было бы в таком виде улечься в гроб. Простреленная левая рука отозвалась болью, на сердце стало тоскливо. Погибать молодым категорически не хотелось. Борзой кинул взгляд на висящий в гардеробе скаф. Ощутил сильное желание забраться в него, как в раковину, и посматривать на мир сквозь непробиваемое форсигласовое забрало. Но беда была в том, что Борзой собирался не на задание, а на свидание. Времена нынче не те, чтобы очаровывать даму сердца блеском начищенных лат. Да и латы эти, готовые впервые использоваться по назначению, могли не спасти. Тим в нерешительности покосился на замершую в углу Подпись.
«Сегодня и ты со мной не пойдёшь, подруженька, – грустно подумал он. – И кто знает, чем для меня обернётся эта вылазка. Света связана с тем, как его там, Ильёй или Истиславом. И что у неё на самом деле на уме, чернобогу прочесть невозможно. Да, по правде, как-то не хочется».
Тим вздохнул. Приговор от Мразя на имя Бабогурова, подписанный рукой хорза листок гербовой бумаги, лежал напротив, в дорожной сумке. Приговор Борзому был озвучен устами маленькой щебетливой девушки с лучистыми глазами.
«Ты обещал ей прийти. И ты не можешь не сдержать обещание. Тебя знают, как храброго воина. Так не позволь себе остаться трусом ни в чьих глазах».
Тим одёрнул расписную жилетку и подтянул манжеты. Ещё раз покосился на верную Подпись.
«Нет. Не годится идти на свидание с косой. Никто не ходит на свидания вооружённым».
Да, Светино приглашение могло оказаться подлой ловушкой. Да, тот, второй, был вполне способен подкараулить влюблённого Тима и снять его выстрелом с крыши. Да, впервые за весь срок службы Главному Шабашу Борзой шёл на встречу в стан врага с высоко поднятым забралом и мог оказаться отличной мишенью. Да, всё это было так.
Но когда он, истекающий кровью, обещал Свете прийти, её глаза воссияли ярче люжанских автострад с высоты полёта на Цеффири. Бесценное мгновение, одурманившее Борзого, избавившее от боли, чутья и осторожности, сыграло роковую роль. Как и неясное, далёкое чувство, что всё это уже было, и фатально-манящий город, и эти лучистые глаза, и кровь на мостовой, и это трепетное, горячее сердце рядом.
«Любовь подобна смерти. Она неумолима».
– Ты обещал ей, – шепнул сам себе Тим, чтобы укрепиться духом. – В тот день, на трибуне и при встрече с тобой, она говорила искренне, от всей души. Такая, как она, не поступит подло. Она настоящая. И ты будь настоящим.
В большинстве фильмов влюблённый герой погибал в последний миг, летя навстречу своей избраннице. Тим застегнул последнюю пуговичку сюртука и пригладил волосы. Нашёл в себе силы улыбнуться бледному отражению.
«Ну хотя бы умру не чавкающим замарашкой, каким она меня привыкла видеть. Пусть узнает другого Борзого. Настоящего Борзого. Если он ей такой нужен».
Раковина треснула, забрало было поднято. Тим натянул куртку и хлопнул дверью. Подпись осталась стоять в углу.
====== 87. Ты мне тоже ======
Когда колокола на Соборе Великой Матроны пробили полдень, разгулялась метель. Светка Касаткина плотнее надвинула капюшон куртки, опасаясь, как бы не потёк макияж, да и не хотелось, чтобы очки залепило снегом. С линзами Касаткина категорически не дружила. Ещё с детства, когда после примерки первых и последних линз с плачем пыталась безуспешно снять их, царапая роговицу. А потом нашла обе в коробочке и решила, что с неё достаточно. Светка знала, что без очков выглядит более привлекательной, но ей хотелось чётко видеть Тимура на свидании и не опозориться перед ним, врезавшись во что-нибудь сослепу.
«Он и так знает, что я близорукая, – растирая ладони, заключила Светка. – Вот и нечего выпендриваться».
Площадь накрыло сплошным снегопадом, похожим на летящий по ветру крупными хлопьями пепел. В нём Светке, отслеживающей появление Тимура, чудились силуэты высоченных кострищ и привязанных у шестов простоволосых женских фигур. То было лишь видение, но Светка, топчась каблучками по фретцийской земле, понимала: отголоски прошлого слышны и поныне. То, что свершилось некогда управляет настоящим и торит колею будущим событиям.
«Бонне, Бонне, Бонне, – били колокола, будя Светкину мережку. – Сотни лет и день, и ночь вращается карусель-Земля. Сотни лет все ветры возвращаются на круги своя¹».
«Да и пусть. – Светка тревожно глянула на часы. – Эх, тут главное, самой не облажаться. И чтобы не облажался Тимур».
Сомнение в том, что Борзой после всего пережитого придёт на свидание, росло с каждой истекшей минутой. Писать ему в «Юничат» показалось Светке бессмысленным и неудобным – Тимур вышел из сети час назад.
«Будет ещё думать, что я жду, не дождусь, когда он объявится. – Светка опять вгляделась в завесу метели. – А я вовсе даже и нет. Ему бы лучше и не приходить, по уму-то! Да и мне тоже… – Взгляд Касаткиной помимо воли скакнул на скаты люжанских крыш, тёмные углы площади и канализационные люки.
«Эрси может спрятаться где угодно, – припомнила она как-то произнесённые в расслабленной обстановке кафедрального кабинета слова Айвазова. – На дереве, в тени скалы, за береговой кручей. И там прождать без всякого движения дня три, пока добыча не придёт на водопой. А потом выпустить одну-единственную стрелу и сразить зверя наповал».
– Да, Илья Каримович, спасибо за мой психоз, – пробубнила под нос Касаткина. – Но если вы мне испортите свидание, кофе больше не ждите.
То были шутки шутками, но Тимур не появлялся. Светка начала думать, что Борзой солгал насчет встречи или разыграл её. Ну разве такому занятому колдуну есть дело до глупых влюблённых девчонок? Да ещё и после кровавой битвы. Тимур списался со Светкой накануне и принял предложение встретиться у Собора, но всё могло поменяться, и он передумал. Да, он вполне мог передумать. Или вовсе улететь на другой край мира.
– Ну, нет, – убедила сама себя Касаткина. – Он придёт. Обязательно придёт. Он же обещал.
Переживая так, она озиралась по сторонам и старалась различить в белой круговерти стороннее движение, разглядеть что-то кроме призрачных видений прошлого. И вот, спустя минуты три, за трепещущей на ветру периной снега замаячил плечистый мужской силуэт. Он приближался неспешно и размеренно, но Светка мигом узнала походку Борзого – тем же самым упругим шагом он уходил от неё в гудящий гнусом качурский сумрак.
Теперь он шёл к ней.
Сердце заметалось в груди, капюшон слетел с русой головы под порывом непогоды, пальцы сами собой переплелись в плотный узел.
– Идёт. И правда – идёт, – с ликующим трепетом шепнула Касаткина.
Видеть Тимура одетым не в сумрачные доспехи, а в элегантный костюм с галстуком и утеплённый плащ было на грани сказочного. Снежный пух путался в его коротких пшеничных волосах, голубые глаза взирали пытливо и настороженно, словно Борзой по привычке готовился отразить атаку. С чисто выбритым лицом Тимур оказался куда моложе и пригожей, чем помнила Светка. Его руки в перчатках прижимали к груди яркий пакет. Он подошёл вплотную и встал, глупо улыбаясь. Касаткина впервые разглядела Борзого без взрывов, наведенного оружия и рычащих поблизости смертельно опасных келе.
«Невозможный красавец, – определила Касаткина, всматриваясь в ангельски-правильные черты Борзого. – Даже не верится, что они с Ильёй имеют одну суть».
– Здравствуй, Тимур, – она протянула руку.
– Здравствуй, Света.
Вместо ладони у Касаткиной в пальцах оказался хрустящий чем-то воздушным пакет. Светка вопросительно уставилась на Тимура.
– Это чипсы из натуральной картошки, – смущённо объяснил тот. – Обычные, с солью и перцем. Я… Просто не знал, что ты любишь. Я бы купил тебе цветов, но у меня в руках они, – он замялся, – дохнут сразу. А чипсы же всем нравятся, да? – он глянул с мольбой. – Тебе нравятся?
– Спасибо большое.
Светка уже забыла, когда последний раз ела картофельные чипсы и представила, сколько Борзой отвалил за целый двухсотграммовый пакетище. Подарок и впрямь был роскошный и желанный, но что с ним делать Светка не знала. Вежливо было угостить Тимура, но открывать чипсы прямо на улице и начинать хомячить ей представлялось неприличным.
– Хочешь, поделюсь? – она робко поинтересовалась у Тимура. Тот закинул руку на затылок и признался:
– Да подожди… Я нам столик забронировал в кафе неподалёку. Там отличные круассаны, лучшие в городе. С маслом, с шоколадом. И кофе неплохой.
– Не Gravehound, я надеюсь? – рассмеялась Светка.
– Почти. – Он тоже приятно заулыбался и неловким жестом указал дорогу, – нам в эту сторону.
Светка кивнула и, прижав к себе пакет с чипсами, пошла впереди Тимура. Он следовал за ней, такой же молчаливый и смущённый, и шумно сопел в спину. Касаткиной отчего-то казалось, что её ведут на эшафот, и, чтобы развеять это ощущение, она спросила:
– Ты давно в Люжане?
Вопрос был крайне дурацкий потому, что Светка и сама знала на него ответ, но Борзой вздрогнул и пробормотал:
– Кто? Я? А, да, я… да.
– А, понятно.
Светка заставила себя поровняться с ним и, вышагивая рядышком, решила продолжить наступление.
– Ты, наверное, часто тут бываешь?
– Где? – опять встрепенулся Тимур, и глаза его стали круглыми, как блюдца. – А, в смысле, здесь. Нет, я… Нет.
– А, хорошо.
Касаткина понимала, что диалог совершенно не клеится. Сам же Борзой только пыхтел, куксился и искоса таращился на Светку. Она остановилась, и он встрял напротив, хлопая глазами. Вид у него был виноватый.
– Тебе некомфортно, да? – попыталась прояснить ситуацию Касаткина, в душе понимая, что лепит ошибку за ошибкой.
– Мне? Нет! – отрезал Тимур, но тут же спохватился и начал тревожно оглядываться. – Мне не бывает некомфортно. Ну, то есть, бывает, но не сейчас. Я вполне… Рад. И спокоен. Нам ведь… – он испытующе нахмурился, – ничто не угрожает?
Касаткина не смогла не поддаться его волнению, но сразу прикинула, что попасть из лука по мишени в такую метель не смог бы даже эрси.
– Не думаю. – Это вышло чересчур категорично и опрометчиво, но Тимур кивнул и стал менее напряжённым.
– Ты нечасто ходишь на свидания? – вместо того, чтобы деликатно сменить тему, Светка шибанула вопрос в лоб. Борзой побледнел, словно уличённый в недопустимом, и еле слышно хмыкнул:
– А это очень стыдно сказать, что да?
– Вот уж не поверю. – Светка, желая поддержать парня, набралась храбрости и совсем невесомо провела ладонью по его широкому плечу.
– Почему? – по губам Тимура мелькнула тень желанной улыбки.
– Ну… С твоей внешностью, – неопределённо сказала Светка и подумала, как бы хорошо ей было родиться немой. Тимур снова очаровательно насупился, но уже не всерьёз, а полуигриво.
– А что не так с моей внешностью?
Тут Касаткина не удержалась от смеха в голос и вздохнула, видя, что он ждёт объяснений.
– Разреши не поверить, что у тебя мало поклонниц.
– А, – кивнул Тимур и двинулся дальше, сунув кулаки в карманы, – я не вру. Я и правда нечасто ходил на свидания. Свет, я же нелюдь. То есть, тьфу ты, нелюдим! – Он опять закинул руку за затылок, словно машинально нащупывая оружие, и Светка залюбовалась тем, как щёки Борзого окрасились стыдливым румянцем.
«Стеснительный чернобог-красавчик, что может быть прелестнее!» – вылезла позорная мыслишка.
– А.. что ты делаешь в свободное от убий… Ой, от работы время? – поправилась Светка.
– Кто, я? – он опять выкатил глаза. – Ой, ну. Я много чего делаю. Ем, потом сплю. Кофе пью. Еду куда глаза глядят. Гоняюсь за кем-нибудь с косой. А, это про работу, да… Света, я же рисую! – вдруг нашёлся он. – Граффити на стенах. Всякое разное.
– Да, я видела, – заверила его Касаткина.
– Где?! – совершенно искренне изумился он, потом опять ругнулся. – А, тьфу, прости. Я забыл. У меня же группа в «Юничате».
– Да, и я в ней состою.
Тим обвёл улицу инспектирующим взглядом и потом, вздохнув, решил продолжить:
– Ну, ещё я думаю о доме. Как там папа с мамой. Брат, дядя. Племянница. Свет, у меня мама есть!
– Да? – хохотнула Касаткина, наслаждаясь тем, что он со скрипом, но начал раскрываться. – Как здорово.
Тимур остановился.
– Ты правда считаешь, что это здорово?
– Правда.
Борзой прищурился на промозглые пики Собора.
– В год моего рождения не так уж много колдунов осталось при матерях. В то время это ещё было нововведение. Но мне повезло. Хотя, – Борзой невесело усмехнулся и покачал головой. Потом добавил: – Мы с мамой похожи куда больше, чем с отцом. Он маму называл «картошечкой-синеглазкой», а меня всё детство дразнил «картошкин сын». Я ужасно обижался и злился на это. Кричал в обратку, что я «пёсий сын».
– Почему?
– Ну, – заулыбался Тимур. – Это издавна гуляет по нашему роду, что у отца и брата прозвище «собакины дети». И мне хотелось быть такой же собачкой, как они. Но я родился тем, кем родился.
– А… – робко протянула Светка и предположила: – вы, наверное, собачники! У меня в детстве была лабрадориха. Очень добрая. А у тебя есть какие-нибудь питомцы?
– Ни за что! – Борзой загремел на всю округу так, что Касаткина подпрыгнула. – Ой, извини. Ну, то есть, я люблю животных. И я бы завёл кого-то, собачку или птичку, если бы не… – он смутился, – был так занят.
– Понимаю, – закивала Светка. – А у меня лошадь есть. Вернее, она пока не моя, но я хочу её купить, как будут деньги. Хочешь, покажу фото?
– Очень, – он нагнулся над её мобильником.
Дрожащими руками Светка открыла фото Куколки, моля богов о том, чтобы там рядом не оказалось изображения, напоминающего о доценте Айвазове.
– Вот, – она улыбнулась серой в яблоко подруге.
– Какая хорошая толстая лошадь, – похвалил Тимур. – И ты скачешь?
– Я, – как всякая «конница», важно поправила Касаткина, – езжу.
– Я тоже, – дохнул Тимур. – На мотоциклах. И… Духах. Люблю путешествовать! И чувствовать себя вольным ветром. – В его голосе прозвучали нотки сожаления, почему, Светка не поняла.
– Здорово, должно быть, уметь летать, – поддержала беседу Светка.
– Ещё бы, – куда тоскливее отозвался он и распахнул перед Касаткиной стеклянную дверь. – Мы пришли.
Кафе оказалось одним из самых дорогих и популярных в городе. Открыв меню, Касаткина ахнула и прикинула, что за цену одного десерта можно было бы неплохо затариться в туристическом магазине. Но не давать же Тимуру понять, что тот имеет дело с оборванкой?
– Что ты будешь?
– А-а-а, э-э-э, – растерялась Светка. – Кофе. Чёрный. И пирог с ягодами. И фреш. Апельсиновый. – При слове «апельсиновый» у Тимура нервно дёрнулось веко. – А ты?
– Я? Да то же самое.
– Серьёзно? – хохотнула Светка. – То же, что и я?
– Да, почему бы и нет, – он уверил её так, словно решение попить апельсинового сока для него было невесть каким преодолением.
– У тебя аллергия на апельсины? – на всякий случай уточнила Касаткина.
– У меня ни на что нет аллергии, – заверил Борзой.
– У меня тоже, хоть я и не как вы… как ты, – поправилась Светка и моментально испугалась, что же будет дальше. Но Тимур поджал губы и только кивнул. Воцарилась напряжённая тишина. Касаткина понимала, что сейчас каждый из них задумался о своём, но своё это имело общий источник.
Илья.
Но ни один из них не мог заговорить о том, что осталось там, за пределами свидания. Тимуру эта тема была так же болезненна, как и Светке.
«Ну вот и всё. Сейчас он спросит о Каримыче. И что я отвечу? – с горечью предрекала Касаткина. – Что не хочу гибели им обоим? Что они оба для меня важны? Что я давно знаю Илью, а его почти не знаю, но всё равно люб…»
Она не успела додумать, как широкая ладонь Борзого накрыла её кисть.
– Ты мне очень сильно нравишься, – разорвал тишину чернобог. Поднял голову, распахнул перед Светкой голубые окошки, решительно, без отступления, безоговорочно.
«Должно быть, в битве с врагами он выглядит точно так же, – догадалась Светка. – Прямой, честный, серьёзный. Настоящий герой».
Ответить на это смелое откровение можно было только откровением.
– Ты мне тоже.
Комментарий к 87. Ты мне тоже ¹ – строчка из песни «Ветер перемен», саундтрек к фильму «Мэри Поппинс, до свидания!».
====== 88. Пианино в кустах ======
– Ты мне тоже.
Стрелой в сердце, без промаха, без колебания, без пощады. Последняя вероятность избежать гибели треснула подмятым колёсами любви перламутром. Взаимность стала приговором, а бегство – постыдным, гадким, невозможным.
«Не от неё, – застигнутый Светиным признанием врасплох, уверял себя Борзой. – Не в этой жизни».
В этот миг она была особенно хороша. Тёмное, тяжёлой и дорогой парчи платье, расшитое золотом под старину, оплетёный косицей пучок, неброский, но аккуратный макияж, этнический браслет из кости мамонта на тонком запястье. Лиственно-пёстрые, совершенно летние Светины глазищи мерцали мягкими, счастливыми лучиками, от которых сердцу становилось вольготнее трепетать в рёберной клети, и всё внутреннее пространство её будто заполнилось цветущим разнотравьем. От Светы веяло неведомым, нераскрытым волшебством, недоступным чернобогам, да и эта встреча тоже мнилась Борзому чудом в наивысшем, небесном проявлении.
