Текст книги "Мужики"

Автор книги: Владислав Реймонт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 64 страниц)

X

Войдя в деревню, Ягуся сразу заметила, что случилось что-то серьезное: собаки громко лаяли, дети прятались в садах, осторожно выглядывая из-за деревьев и плетней, народ возвращался с поля, хотя солнце стояло еще высоко, бабы собирались кучками и о чем-то шушукались, и на всех лицах читалась сильная тревога, во всех глазах – страх и ожидание.

– Что тут приключилось? – спросила она у дочки Бальцерка, выглянувшей из-за угла.

– Не знаю – говорят, со стороны леса солдаты идут.

– Господи Исусе! Солдаты! – У Ягны подкосились ноги.

– А Клембов парнишка говорит, что из Воли казаки едут! – крикнула им, пробегая, дочка Прычеков.

Ягуся заспешила и домой пришла сильно встревоженная. Мать сидела на пороге с куделью, а около нее – несколько тараторивишх соседок.

– Я их видела, как вижу вас: сидят на крыльце, а старшие – в комнатах у ксендза.

– И Михала, племянника органиста, послали за войтом.

– За войтом! Ох, милые вы мои, значит дело нешуточное!

– А может, они приехали только недоимки собрать?

– Ну, вот еще, станет столько людей за этим делом приезжать. Нет, тут что-то другое!

– Что бы ни было, а добра не жди! Помяните мое слово!

– А я вам скажу, зачем они приехали, – объявила Ягустинка, подходя к ним.

Бабы сбились в кучку и, как гуси, вытянув шеи, с жадным любопытством приготовились слушать.

– Будут всех баб в солдаты брать! – Ягустинка залилась своим скрипучим смехом, но никто ей не вторил, а Доминикова сказала едко:

– У тебя одни только глупые шутки на уме!

– А вы из мухи слона делаете! Все зубами стучат от страха, а в душе рады переполоху. Велика важность, жандармы!

Во двор вкатилась Плошкова и начала рассказывать, как она увидела брички и тут ее словно что-то толкнуло – она сразу догадалась, кто едет.

– Тише! Глядите-ка, Гжеля и войт бегут в плебанию!

Все глаза устремились на другой берег озера, вслед бегущим.

– Эге, и Гжелю требуют!

Но они не угадали: Гжеля пропустил брата вперед, а сам оглядел стоявшие перед плебанией брички, порасспросил кучеров, присмотрелся издали к сидевшим на крыльце жандармам и в сильном беспокойстве помчался к Матеушу, работавшему у Стаха. Матеуш сидел верхом на стене почти достроенной избы, вырубая пазы для стропил.

– Что, еще не уехали? – спросил он, не прерывая работы.

– Нет. И беда в том, что неизвестно, зачем они приехали.

– От них добра не жди! – прошамкал старый Былица.

– А может быть, это из-за схода? Начальник на сходе грозил мужикам, а стражники уже в разных местах разнюхивали, кто бунтует Липцы, – сказал Матеуш, слезая вниз.

– Тогда, значит, они за мной! – шепотом промолвил Гжеля с беспокойством. Он побледнел и тяжело дышал.

– Мне думается, скорее за Рохом, – заметил Стах.

– А ведь верно – они о нем расспрашивали! И как это мне в голову не пришло! – Гжеля облегченно вздохнул, но в следующую минуту уже затревожился о Рохе и сказал грустно: – Да, уже если кого заберут, так Роха!

– Как же можем мы это допустить? Это все равно, что отца родного выдать! – воскликнул Матеуш.

– Да ведь против них не пойдешь, об этом и думать нечего!

– Надо его предостеречь, пусть где-нибудь спрячется, – сказал Былица.

– А может быть, тут что-нибудь другое? Может, это из-за войтовых делишек? – нерешительно вставил Стах.

– На всякий случай побегу, скажу ему! – крикнул Гжеля и нырнул в рожь, чтобы огородами прокрасться к Борынам.

Антек сидел на крыльце и клепал серпы на маленькой наковальне. Узнав, в чем дело, он в испуге вскочил:

– Старик только что пришел. Рох, идите-ка сюда! – крикнул он.

– Что такое? – спросил Рох, высунув голову из окна. Но не успели они ему ответить, как прибежал, запыхавшись, Михал, племянник органиста.

– Антоний, к вам жандармы идут! Они уже около озера!

– Это за мной! – ахнул Рох, печально понурив голову.

– Господи Иисусе! – вскрикнула стоявшая на пороге Ганка и громко заплакала.

– Тише ты! Надо что-нибудь сделать! – прошептал Антек, напряженно размышляя.

– Созову всю деревню, и не дадим вас, Рох! – горячился Михал, выламывая толстый сук и грозно вращая глазами.

– Не дури! Рох, за сеновал и в рожь, живей! Посидите где-нибудь в борозде, пока я вас не кликну. Скорее, пока не подошли!..

Рох заметался по комнате, сунул лежавшей в постели Юзе какие-то бумаги и шепнул ей:

– Спрячь под себя и не выдавай!

И, как был, без кафтана и шапки, выскочил в сад и как в воду канул – только за сеновалом зашумела рожь.

– Уходи, Гжеля! Ганка, займись своим делом. А ты, Михал, удирай и никому ни гугу! – командовал Антек, садясь и принимаясь опять за прерванную работу. Он клепал серп так же ровно и спокойно, как прежде, только поминутно рассматривал лезвие на свет и глаза у него бегали по сторонам. Лай собак приближался, а вскоре послышались и тяжелые шаги, бряцание шашек и голоса.

У Антека заколотилось сердце, задрожали руки, но он продолжал клепать ровно, аккуратно, не поднимая глаз, пока жандармы не остановились перед ним.

– Дома Рох? – спросил войт, видимо, сильно перетрусивший.

Антек окинул взглядом всю компанию и неторопливо ответил:

– На деревне, должно быть, я его с утра не видал.

– Откройте! – гаркнул кто-то из жандармов, чином повыше.

– Да и так открыто! – ворчливо ответил Антек, поднимаясь.

Урядник и жандармы вошли в избу, а стражники остались караулить в саду и на дворе.

На улице собралась чуть не половина деревни – стояли молча и наблюдали. Жандармы переворошили весь дом, как копну сена, Антека заставляли все показывать и отпирать, а Ганка сидела у окна с ребенком на руках.

Поиски Роха, конечно, ни к чему не привели, хотя жандармы искали везде, не пропуская ни одного уголка, и один даже заглянул под кровать.

– Как же, сидит он там и ждет вас! – проворчала Ганка.

Урядник, увидев на столе под распятием какие-то книжки, набросился на них, как рысь, и начал внимательно просматривать.

– Откуда это у вас?

– Должно быть, Рох положил, вот и лежат.

– Борынова неграмотна, – пояснил войт.

– Кто из вас умеет читать?

– Никто, нас в школе так учили, что теперь никто в молитвеннике ни слова не разберет, – ответил Витек.

Урядник передал книжки жандарму и пошел на другую половину избы.

– Она что, хворает? – Он подошел к кровати Юзьки.

– Вот уж недели две лежит, оспа у нее.

Урядник поспешно отступил в сени.

– А он в этой комнате жил? – спросил он у войта.

– И в этой и где попало, как всякий нищий.

Обыскали все закоулки, даже за образа заглянули. Юзя следила за ними горящими глазами, дрожа от страха. Когда кто-то из них подошел поближе, она завизжала не своим голосом:

– Под себя я его спрятала, что ли? Ищите!

Когда обыск кончился, Антек подошел к уряднику и, кланяясь ему в пояс, смиренно спросил:

– А дозвольте спросить: что, Рох этот украл что-нибудь?

Урядник близко заглянул ему в лицо и сказал внушительно:

– Если окажется, что ты его укрываешь, так вместе отправитесь, слышишь?

– Слышать-то слышу, да никак не пойму, в чем дело-то! – Антек озабоченно скреб затылок. Урядник пристально посмотрел на него и ушел в деревню. Они ходили и по другим хатам, заглядывали туда, сюда, опрашивали всех, кого возможно, и только когда зашло солнце и по всем улицам гнали скот с пастбищ, уехали, так ничего и не добившись.

Деревня вздохнула свободно, начались толки, каждый спешил рассказать, как делали обыск у Клембов, у Гжели, у Матеуша, и каждый, если верить ему, видел все лучше всех, меньше всех боялся и больше всего допекал жандармов.

Антек же, когда они с Ганкой остались одни, сказал ей тихо:

– Дело так обернулось, что нельзя нам больше держать его у себя.

– Как же так! Неужто выгонишь его, такого святого человека, благодетеля нашего?

– Эх, черт их возьми! – выругался Антек, не зная, что делать. К счастью, скоро пришли Гжеля и Матеуш, и они все втроем ушли совещаться в овин, так как в избу поминутно забегал кто-нибудь разузнать, как было дело.

Когда они вышли из овина, было уже совсем темно, Ганка подоила коров, а Петрик приехал из лесу. Антек тотчас выкатил бричку, а Гжеля и Матеуш, для отвода глаз, пошли по деревне якобы искать Роха.

Всех это удивляло, – каждый готов был присягнуть, что Рох прячется у Борыны.

– Нет, он сразу после обеда куда-то пропал, и с тех пор ни слуху ни духу! – сообщали всем оба приятеля.

– Повезло ему, не то он бы уже в колодках шагал!

Гжеля и Матеуш добились своей цели – мигом разнеслась весть, что Рох еще в полдень ушел из деревни.

– Пронюхал и дал тягу! – радовались все.

– И пусть бы не приходил больше – нечего ему тут делать! – сказал старый Плошка.

– Мешал он вам? Обидел чем-нибудь? – проворчал Матеуш.

– А мало он тут баламутил? Мало вас бунтовал? Из-за него всей деревне не сдобровать.

– Что ж, поймайте его и выдайте!

– Если бы вы умнее были, так давно бы так сделали…

Матеуш обругал его и даже драться полез, его едва удержали.

Погрозив кулаком Плошке, он ушел, да и все стали расходиться по домам, потому что час был поздний.

Антек только того и ждал. Когда улицы опустели и люди засели в хатах ужинать, а из окон понеслись запах жареного сала, стук ложек и тихий говор, он привел Роха в комнату, где лежала Юзя, не позволив зажечь там огонь.

Старик наскоро поел, собрал свои вещи и стал прощаться с женщинами. Ганка упала ему в ноги, а Юзя горько расплакалась.

– Оставайтесь с богом, авось еще когда-нибудь увидимся! – говорил Рох, обнимая их и отечески целуя в голову.

Антек торопил его, и он, благословив детей, пошел за сеновал, к перелазу.

– Лошади будут ждать у Шимека на Подлесье, а повезет вас Матеуш.

– Мне еще надо забежать кое к кому в деревне. Где мы встретимся?

– У креста около леса, сейчас туда пойдем.

– Вот и хорошо, мне надо еще о многом с Гжелей поговорить.

И он точно растворился в темноте, даже шагов не было слышно.

Антек запряг лошадей, положил в бричку четвертку ржи и мешок картошки, долго что-то объяснял Витеку, отведя его в сторону, потом сказал громко:

– Витек, отведи лошадей к Шимеку на Подлесье и вернись. Понял?

Мальчик только глазами блеснул, вскочил на козлы и помчался с такой быстротой, что Антек даже крикнул ему вслед:

– Потише, дьявол, лошадей мне испортишь!

Рох тем временем незаметно пробрался к Доминиковой, где лежали какие-то его вещи, и заперся там в спальне.

Енджик сторожил на улице, Ягуся то и дело выглядывала во двор, а старуха в комнате тревожно прислушивалась.

Рох вышел минут через десять, потолковал еще тихонько с Доминиковой и, вскинув узел на спину, собрался уходить. Ягуся стала настойчиво просить, чтобы он позволил ей донести узел хотя бы до леса. Он согласился, они вышли через сад в поле.

Шли полем медленно, осторожно и молча.

Ночь была светлая, звездная, земля спала в тишине, и только на деревне лаяли собаки.

Когда они уже подходили к лесу, Рох остановился и взял Ягну за руку.

– Ягусь, – сказал он ласково, – выслушай внимательно то, что я тебе скажу.

Она кивнула, дрожа от дурного предчувствия.

Рох заговорил с ней, как ксендз на исповеди. Корил ее за Антека, за войта, а больше всего за Яся. Просил и заклинал ее всем святым опомниться и жить по-иному.

Лицо Ягуси пылало от стыда, сердце сжималось от муки, но когда Рох заговорил о Ясе, она смело подняла голову.

– А что же я делала с ним плохого?

Рох стал ласково объяснять ей, каким соблазнам они оба подвергаются и до какого греха и позора это может их довести.

Но она не слушала больше, только вздыхала и думала о Ясе, ее губы с безудержной, исступленной нежностью шептали его имя, а горящий взор летел куда-то в темноту, – к нему и птицей кружил над милой его головой.

– Да я пошла бы за ним на край света! – вырвалось у нее невольно, и Рох вздрогнул, заглянул в ее широко открытые глаза и умолк.

На опушке леса под крестом забелели кафтаны.

– Кто это? – Обеспокоенный Рох остановился.

– Это мы! Свои!

– Отдохну немного, ноги меня уже не держат, – сказал Рох и сел между ними. Ягуся опустила на землю узел и села в стороне, под крестом, в густой тени берез.

– Как бы у вас не было из-за меня новых неприятностей!

– Э, хуже всего то, что вы от нас уходите! – сказал Антек.

– Может, еще вернусь когда-нибудь…

– Проклятые! Травят человека, как бешеную собаку! – воскликнул Матеуш.

– А за что? Боже мой, за что? – вздохнул Гжеля.

– За то, что хочу правды и справедливости народу, – торжественно ответил Рох.

– Всем трудно жить на свете, а хуже всех – справедливому человеку.

– Не горюй, Гжеля, придут лучшие дни.

– На то и надеемся, страшно было бы думать, что все напрасно…

– Жди у моря погоды! – вздохнул Антек, глядя туда, где в темноте белело лицо Ягуси.

– А я вам говорю: кто вырывает сорную траву и сеет хорошие семена, тот соберет урожай, когда придет пора жатвы.

– А если не уродится? Ведь и так бывает?

– Бывает. Но каждый сеет с надеждой на богатый урожай.

– Ну, еще бы, кому охота напрасно трудиться!

Примолкли мужики, думая о словах Роха.

Пролетел ветер, и над ними зашелестели березы, глухо зашумел бор, пошел по полям шорох колосьев. Месяц бежал по небу, словно улицей, меж рядами белых облаков. От деревьев легли тени, обрызганные лунным светом. Козодои бесшумно кружили над головами. Неясная тоска щемила всем сердце.

Ягуся вдруг тихо заплакала.

– Что это ты? О чем? – спросил Рох с участием.

– Не знаю… грустно мне что-то!..

И всем было грустно, все сидели скучные, потухшими глазами смотрели на Роха. А он заговорил, и в голосе его звучала глубокая вера:

– Обо мне не тревожьтесь. Что я? Только песчинка один стебелек на широком поле. Ну, возьмут меня и загубят – так что же? Ведь таких, как я, останется много, и каждый готов отдать жизнь за общее дело… А настанет время – и будут таких тысячи, придут они из городов, придут из деревенских хат и усадеб и сложат головы, отдадут кровь свою, падут одни за другими, нагромоздятся, как камни, и на этих камнях воздвигнется святой долгожданный храм… Он будет, говорю вам, и пребудет вовеки, никакие злые силы не разрушат его, ибо вырастет он на жертвенной крови…

Рох говорил, что не пропадет даром ни одна капля крови, ни одна слеза, ни одно усилие, что, как хлеб на удобренной земле, постоянно родятся новые борцы, новые силы, и придет священный день правды и справедливости для всего народа.

Он говорил горячо, а иногда так мудрено, что не все можно было понять, но сердца слушателей окрылились восторгом, и верой, и такой жаждой подвига, что Антек воскликнул:

– Ведите! Пойду! Пойду хотя бы на смерть!

– Все пойдем, а что станет нам на дороге – сокрушим!

– Да кто нас осилит, кто нас удержит? Пусть только попробует!..

Кричали все с таким воодушевлением и так громко, что Роху приходилось их унимать. Придвинувшись еще ближе, он стал объяснять, как все будет, когда наступит этот желанный день, и что им следует делать для того, чтобы он наступил поскорее.

Он говорил такие важные и неожиданные для них вещи, что они слушали не дыша, со смешанным чувством тревоги и радости, принимая каждое слово с сердечным трепетом. Ведь он открывал им рай, и глазам их представлялись уже несказанные чудеса, а души живила сладкая надежда.

– От вас зависит, будет так или нет. Это в вашей власти! – заключил Рох, порядком утомленный.

Луна спряталась за тучку, небо посерело, поля заволокло туманом. Тихо заговорил лес, и тревожно шуршали колосья, из окрестных деревень доносился лай собак. А мужики сидели молча, необычайно тихие, опьяненные тем, что слышали, такие торжественные, словно только что приняли великую присягу.

– Пора мне! – сказал Рох, вставая, и стал прощаться с каждым отдельно. Потом, помолясь на коленях, упал лицом на землю и заплакал, обнимая ее руками, как обнимают мать перед вечной разлукой.

Ягуся заплакала навзрыд, да и мужики украдкой утирали слезы.

Проводив его, они тотчас разошлись. В деревню возвращались только Антек и Ягуся, – остальные скрылись где-то около леса.

– Смотри никому не говори того, что слыхала, – сказал Антек после долгого молчания.

– Я с новостями по соседям не бегаю! – гневно огрызнулась Ягуся.

– А главное, чтобы войт, сохрани бог, не узнал! – продолжал он сурово.

Ягна, не отвечая, пошла быстрее, но Антек догнал ее и шел рядом, то и дело поглядывая на ее сердитое, заплаканное лицо.

Луна уже опять сияла над тополями, и они шли словно серебряной дорожкой, окаймленной причудливыми тенями деревьев. У Антека вдруг задрожало сердце, тоска раскрыла свои ненасытные объятия… Он придвинулся так близко, что, протянув руку, мог бы обнять Ягусю. Но он этого не сделал: не хватало смелости. Злое, презрительное молчание Ягуси удерживало его. И он только сказал резко:

– Ты так летишь, словно хочешь убежать от меня.

– Да, ты угадал. Увидит нас кто-нибудь – и опять сплетни пойдут.

– Или, может, спешишь к другому?

– А кто же мне запретит? Я вдова теперь.

– Недаром, видно, говорят в деревне, что ты метишь в экономки к одному ксендзу!

Ягна рванулась, как вихрь, и побежала от него. Из ее глаз жгучими потоками струились слезы.

XI

Уже местами люди выходили с серпами, кое-где на взгорьях и косы сверкали. В тех деревнях, где поля были расположены в низинах, еще только готовились к жатве, но и там она должна была начаться со дня на день.

И в Липцах через несколько дней после бегства Роха начались усиленные приготовления. Спешно приводили в порядок решетки телег, рассохшиеся телеги мочили в озере, убирали овины, и они везде стояли настежь открытыми, кое-где в тени скручивали из соломы перевясла, и почти у каждой избы мужики клепали косы. Бабы пекли хлеб, готовили еду на дни страды, и такая была суматоха, как бывает в деревне только перед большим праздником.

К тому же в Липцы съехалось много народу из других деревень, и на дорогах и у мельницы было шумно, как на ярмарке. Мужики приехали, чтобы смолоть зерно, но, как назло, воды было мало, на мельнице работал только один жернов, да и то еле-еле. Мужики терпеливо ждали своей очереди, каждому хотелось смолоть до жатвы.

Немало народу толпилось и у дома мельника – покупали муку, крупу разную, а то даже и готовый хлеб.

Мельник лежал больной, но все делалось по его указке. Он кричал жене, сидевшей во дворе под открытым окном:

– Репецким не давай в долг ни на грош – они своих коров водили к ксендзову быку, а не к нашему, так пускай же ксендз им и муку в долг отпустит!

И не помогали ни просьбы, ни жалобы. Напрасно мельничиха просила за самых бедных – мельник заартачился и ни одному из тех, кто водил корову к ксендзу, не позволил отпустить в долг ни фунта муки.

– Понравился им бык ксендза, так пусть его доят! – выкрикивал он.

Мельничиха, которой тоже что-то сегодня нездоровилось, заплаканная и с подвязанной щекой, только плечами пожимала и тайком от мужа не одному давала в долг, сколько могла.

Пришла Клембова и попросила полчетверти пшена.

– Если заплатите сейчас, так берите, а в долг не дам ни крупинки.

Клембова сильно огорчилась: она, конечно, пришла без денег.

– Томаш за ксендза горой стоит, так пусть у него и крупы просит!

Клембова обиделась и сказала запальчиво:

– Конечно, он за ксендза стоял и будет стоять, а у вас ноги его больше не будет!

– Невелика печаль, не заплачем! Попробуйте молоть в другом месте.

Клембова ушла озабоченная, потому что в доме не было ни гроша, и, наткнувшись на жену кузнеца, сидевшую у запертой кузницы, стала ей жаловаться на мельника и даже заплакала.

Но Магда сказала с усмешкой:

– Не горюйте, недолго ему царствовать!

– Да кто же справится с таким богачом?

– Как построят у него под самым носом ветряную мельницу, так шелковый станет!

Клембова и глаза вытаращила от удивления.

– Мой мельницу ставит. Сейчас только пошел с Матеушем в лес дерево выбирать. Будут ее строить на Подлесье, около креста.

– Ну, ну! Михал ветряную мельницу строит! Вот не думала, не гадала! А этому обдирале-мельнику так и надо, теперь спеси-то поубавится!

Повеселевшая Клембова быстро шла домой, но, увидев Ганку, стиравшую у избы, подошла к ней поделиться неожиданной новостью.

Антек, что-то мастеривший у телеги, услышал их разговор и сказал:

– Магда правду говорит: кузнец купил у помещика двадцать моргов на Подлесье и поставит там ветряную мельницу. Мельник взбесится от досады, но поделом ему, теперь мягче станет! Он уж всем тут так насолил, что его никто не пожалеет.

– А что, про Роха ничего не слыхать?

– Ничего, – Антек торопливо отвернулся.

– Странно это – третий день, как пропал человек, и неизвестно, что с ним.

– Да ведь он не раз уже куда-то уходил, а потом опять возвращался.

– А кто из ваших в Ченстохов идет? – спросила Ганка.

– Идет Евка моя с Мацюсем. Нынешний год из Липец немного народу собирается.

– И я пойду – вот стираю на дорогу одежу полегче.

– А из других деревень, говорят, много пойдет.

– Подходящее время выбрали – в самую страду! – проворчал Антек. Решению жены идти на богомолье он, однако, не противился, зная, по какому случаю она дала этот обет.

Поговорили еще о том о сем. Вдруг прибежала Ягустинка.

– Знаете новость? Час тому назад вернулся с военной службы Ясек!

– Терезкин муж? А она говорила, что он вернется только к осени.

– Я его сейчас видела. Глядит молодцом и говорит, что страсть как по своим стосковался.

– Хороший он мужик, только горячий и упрямый. А Терезка дома?

– Она лен у ксендза рвет и еще не знает, что ее дома ждет.

– Опять в Липцах заварится каша – ведь ему сейчас же все расскажут!

Антек внимательно слушал – эта новость его сильно заинтересовала, но в разговор он не вмешивался. Ганка и Клембова, искренно жалевшие Терезку, стали предсказывать ей тяжелую расплату за грех, но Ягустинка перебила их:

– Ну ее к чертям, такую справедливость! Уйдет какой-нибудь бычок на несколько лет, бог знает куда, жену одну оставит, а потом, если с ней, бедняжкой, грех случится, он готов ее со свету сжить. И все против нее! Где же тут справедливость? Мужику можно там гулять с другими, и никто про него худого слова не скажет! Ну, и дурацкие порядки на свете! Что же, разве баба – не живой человек, деревянная она, что ли? А если уж ей приходится отвечать, так пусть и любовник расплачивается, – вместе небось грешили! Отчего ему только утеха, а ей слезы, а?

– Милая моя, так уж испокон веков повелось, так оно и останется, – сказала Клембова.

– Останется людям на погибель, дьяволу на радость! Нет, я бы иначе постановила: взял кто-нибудь чужую жену – так пусть она с ним навсегда и остается, а не захочет он, потому что ему уже другая больше приглянулась, – дубиной подлеца, да и в острог!

Антек расхохотался, – уж очень его насмешила запальчивость Ягустинки. Она подскочила к нему и закричала:

– Вам это только смешно, да? Разбойники вы окаянные, вам каждая мила до тех пор, пока своего не добьетесь. А потом еще издеваетесь!

– Раскричалась, как сорока к дождю! – с досадой сказал Антек.

Ягустинка скоро умчалась в деревню и пришла только к вечеру заплаканная.

– Что это с тобой? – встревожилась Ганка.

– Насмотрелась на горе людское, даже в голове мутится! – выговорила Ягустинка сквозь слезы и всхлипывания. – Знаешь, Козлиха все выложила Ясеку!

– Все равно, не она, так другая ему рассказала бы – таких дел не скроешь.

– Верь мне, там у них страшное что-то готовится! Побежала я к ним – никого дома не было. Захожу сейчас – сидят оба и плачут, а на столе разложены подарки, что он ей привез. Господи, у меня даже мороз заходил по телу, как будто я в могилу заглянула. Ничего не говорят, только плачут. Мать Матеуша рассказала мне, как дело было, – у меня волосы дыбом встали!

– Не знаете, он про Матеуша что-нибудь говорил? – с беспокойством спросил Антек.

– Зол на него, не дай бог! Матеушу это даром не пройдет.

– Не беспокойтесь, Матеуш у него прощения просить не будет! – гневно отозвался Антек и, не слушая больше, пошел на Подлесье предупредить друга.

Он застал его у Шимека. Матеуш и Настуся сидели на завалинке и о чем-то тихо беседовали. Антек отозвал ею в сторону и рассказал о приезде Ясека.

Матеуш так и ахнул, а придя в себя, начал ругаться.

Они пошли в деревню. Матеуш хмурился и тяжело вздыхал.

– Вижу, что тебе нелегко. Жаль расставаться? – осторожно спросил Антек.

– Какое там, она мне давно костью поперек горла стоит. Нет, у меня другое на душе…

Антек удивился, но расспрашивать считал неудобным.

– О каждой жалеть – жизни не хватит. Попалась мне в лапы, я ее и взял – и всякий на моем месте сделал бы то же самое! Не беспокойся, натешился я, как пес в колодце! Сколько мне этого реву, да нытья, да жалоб пришлось наслушаться – на десятерых хватило бы! Убегал я – так она, как тень, за мной ходила. Пусть же теперь Ясек ею тешится! Нет, не любовницы у меня в голове, а совсем другое!

– Пора бы тебе жениться!

– Вот и Настка мне то же самое говорила.

– Девок в деревне тьма, выбрать нетрудно.

– Я давным-давно себе одну облюбовал, – нечаянно вырвалось у Матеуша.

– Так зови меня в сваты да свадьбу справляй – хоть сейчас после жатвы.

Но Матеуш только нахмурился и опять заговорил о Ясеке, а разузнав все у Антека, стал рассказывать о хозяйстве Шимека и, как бы невзначай, упомянул, что Енджик под секретом говорил Настусе, будто Доминикова хочет судом требовать землю, которую Мацей завещал Ягусе.

– Что отец записал, того никто у нее не отымет. Земли я, конечно, не отдам, но честно заплачу, сколько она стоит. Сутяга эта старуха, хочется ей судиться!

– А правда, что Ягуся отдала запись Ганке? – осторожно спросил Матеуш.

– Что ж из того, ведь у нотариуса она отказа не подписывала?

Матеуш почему-то вдруг повеселел и уже не мог удержаться от соблазна поговорить о Ягусе – то и дело упоминал о ней и горячо ее расхваливал.

Антек, смекнув, наконец, что у него на уме, сказал едко:

– А ты слышал, что про нее опять говорят?

– Э, бабы всегда ее чернят.

– За Ясем, сынком органиста, бегает, говорят, как сука, – продолжал Антек настойчиво.

– А ты видел? – Матеуш даже побагровел от гнева.

– Я за ней не слежу, мне до нее дела нет, но другие видят каждый день, как они с Ясем сходятся то в лесу, то на меже.

– Вздуть бы одну-другую, так сразу бы сплетничать перестали!

– А ты попробуй! Может, испугаются и перестанут! – сказал Антек с расстановкой. Внезапная, мучительная ревность проснулась в нем, и мысль, что Матеуш может жениться на Ягусе, грызла его, как бешеная собака.

Он не отвечал ничего на вызывающие и часто неприятные замечания Матеуша, боясь выдать свою муку, но в конце концов не выдержал и, прощаясь, сказал с злой усмешкой:

– Кто на ней женится, у того свояков много будет.

Приятели расстались довольно холодно.

Пройдя несколько шагов, Матеуш тихо засмеялся.

"Должно быть, она его к себе не подпускает, вот он и злится и ругает ее. Ясь еще совсем мальчишка, пусть себе бегает за ним! Ее тянет к нему больше оттого, что он ксендз".

Матеуш рассуждал так снисходительно потому, что, выведав у Антека, как обстоит дело с дарственной записью Мацея, он окончательно решил жениться на Ягне. Он шел медленно, высчитывая в уме, сколько ему придется выплатить Енджику и Шимеку, чтобы остаться единственным хозяином на двадцати моргах.

– Старуха, правда, ведьма, но не век же она проживет.

Вспомнились ему Ягусины грешки – и это его немного расстроило.

– Ну, да все это – дело прошлое, а захочется ей новых шашней, так я из нее живо дурь вытрясу!

У плетня дожидалась его мать.

– Ясек вернулся, – встревоженно зашептала она. – Ему все рассказали!

– Тем лучше, не придется врать!

– Терезка уже несколько раз прибегала… грозит, что утопится…

– Ох, с нее станется… она и вправду может такое сделать! – в ужасе сказал Матеуш. Это его сильно взволновало, и, сев на пороге ужинать, он не мог проглотить ни куска, все только прислушивался, пытаясь угадать, что делается в соседнем саду, у Ясека. Беспокойство его росло, он отодвинул миску и, куря одну папиросу за другой, тщетно старался побороть внутреннюю дрожь, клял себя, клял всех женщин, пробовал посмеяться над всей этой историей, но страх за Терезку мучил его невыносимо. Он раза два порывался встать и пойти куда-нибудь на люди, но продолжал сидеть, ожидая неизвестно чего.

Было уже темно, когда он услышал чьи-то шаги, и прежде чем он сообразил, с какой стороны они слышны, Терезка повисла у него на шее.

– Спаси меня, Матеуш! Господи, я так ждала тебя, так ждала!

Он усадил ее рядом, но она опять прильнула к его груди, как ребенок, и с болью и отчаянием шептала сквозь лившиеся ручьем слезы:

– Ему уже все сказали! Я не думала, что он так скоро вернется… Я у ксендза работала… Прибегает кто-то и говорит… Я чуть не померла на месте… шла домой, как на смерть… а тебя дома не было… Пошла я тебя искать… И в деревне тебя не было. Ходила, ходила целый час, и пришлось все-таки идти домой… Вхожу… а он стоит посреди избы, белый, как стена… подскочил ко мне с кулаками: "Правду говори!.. правду!"

Матеуш даже затрясся и утер с лица ледяной пот.

– Я ему призналась… Врать уже не к чему… С топором на меня кинулся… Я думала – конец… и первая ему говорю: "Убей! Легче будет нам обоим!" А он и пальцем меня не тронул. Только поглядел в лицо, сел под окном да как заплачет!.. Иисусе Христе, хоть бы он бил меня, ногами топтал, ругал – мне бы легче было, легче… А он сидит и плачет! И что ж я, несчастная, теперь делать буду, что? Куда мне деваться? Спаси ты меня, Матеуш, а то в колодец брошусь либо что другое над собой сделаю. Спаси! – простонала она, упав ему в ноги.

– Чем же я тебе помогу, сиротинка, чем? – беспомощно бормотал Матеуш.

Терезка вдруг вскочила в диком порыве безумного гнева:

– Так зачем ты меня в грех ввел? Зачем обманывал?

– Тише, вся деревня сбежится!

Она опять кинулась к нему на шею и, осыпая поцелуями его лицо, обняв его со всей силой страха, любви и отчаяния, завыла:

– Ох, единственный ты мой, убей, только не гони от себя! Любишь? Любишь? Да обойми же, приласкай последний разок, возьми ты меня к себе, не дай пропасть, не отдавай на муку, на погибель! Один ты у меня на всем свете, один… Оставь меня у себя, буду тебе служить, как верная собака, как батрачка!

Так молила она страстными словами, рвавшимися из самой глубины ее измученного сердца.

А Матеуш словно в тисках извивался и всячески увиливал от решительного ответа. Стараясь успокоить Терезку ласками и поцелуями, он поддакивал всему, что она говорила, а в то же время оглядывался все тревожнее и нетерпеливее, потому что ему показалось, что Ясек сидит на плетне.

Терезка, поняв, наконец, горькую правду, оттолкнула его и закричала, хлеща его словами, как плетью:

– Врешь ты, как пес! Всегда меня обманывал, а теперь уж не проведешь! Боишься Ясека, вот и вертишься, словно угорь!

А я-то ему верила, как лучшему человеку на свете! Боже мой, Боже! А Ясек такой добрый, подарков мне навез, никогда худого слова мне не сказал, – и я так ему отплатила! Поверила такому обманщику, такому разбойнику, такому псу!..