Текст книги "Мужики"

Автор книги: Владислав Реймонт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 64 страниц)

X

Говорю я это и с амвона, и каждому отдельно, а вы только грызетесь, как собаки, и… – Ветер помешал ксендзу договорить, он поперхнулся концом фразы и сильно закашлялся, а шедший рядом Антек молчал и всматривался в темноту между деревьями.

Ветер все усиливался, кружил пыль на дороге и, налетая на тополя, так качал их, что они гнулись к земле и сердито шумели.

– Говорил я ему, бездельнику, – начал опять ксендз, – чтобы он сам отвел кобылу к озеру, так нет – пустил ее вперед одну! Ну, она и забрела куда-то… Слепая, ведь, залезет; между плетней и еще ноги поломает, – сокрушался он и озабоченно искал вокруг свою кобылу, заглядывая за каждое дерево и обегая глазами поля.

– Да ведь она всегда одна ходила…

– Дорогу к озеру она хорошо знает. Нальет кто-будь воды в бочку, и надо только повернуть воз, а уж она сама домой пойдет… Но это днем! А нынче кто-то – Магда или Валек – выпустили ее уже в сумерки… Валек! – крикнул вдруг ксендз громко, так как между тополями мелькнула чья-то тень.

– Валека я еще засветло встретил на нашей стороне.

– Это он побежал ее искать, – вовремя хватился!.. Кобыле без малого двадцать лет, при мне она родилась. Выслужила себе уже даровой корм… А привязана ко мне, совсем как человек… Ох, как бы с ней беды не случилось!

– Что ей сделается! – буркнул с раздражением Антек. Было от чего злиться: он пришел к ксендзу пожаловаться на отца, спросить совета, а тот только накричал на него да еще потащил с собой кобылу искать! Конечно, и кобылы жаль, хоть она слепая и старая. Но первым делом человека надо пожалеть.

– А ты образумься и старика не кляни, слышишь? Ведь отец он тебе родной! Ты это помни.

– Помню, помню хорошо! – ответил Антек сердито.

– Грех это смертный, Бог не простит! Кто руку подымет на родителей и против заповеди божией идет, тот добра не жди! Ты мужик умный, должен это понимать.

– Я только справедливости ищу.

– А сам о мести думаешь?

Антек не знал, что ответить.

– И еще тебе скажу: покорный теленок двух маток сосет.

– От всех только это и слышу! А мне эта покорность уже невмоготу! Что же это такое? Если он отец, так ему все можно, хотя бы он и разбойник был, и обидчик! А детям за себя и постоять нельзя. Ну, порядки! Хоть плюнь да уходи куда глаза глядят.

– Что ж, иди, кто тебя держит? – рассердился ксендз.

– Может, и пойду, что мне тут делать, что? – сказал Антек уже тише, со слезами в голосе.

– Ерунду мелешь, вот и все! У других и одной полосы нету, а сидят на месте, работают да еще Бога благодарят. Чем хныкать, как баба, взялся бы ты лучше за дело! Мужик здоровый, сильный, и есть к чему руки приложить.

– Как же, целых три морга! – бросил Антек с горечью.

– У тебя жена и дети, ты об этом помнить должен.

– Как не помнить? Помню, – процедил Антек сквозь зубы.

Они дошли до корчмы. В окнах виднелся свет, и громкие голоса слышны были даже на дороге.

– Что это, опять попойка?

– Это гуляют новобранцы, те, кого летом в солдаты взяли. Их в воскресенье угонят далеко, вот они и пьют, утешаются.

– Корчма-то полным-полна! – сказал шепотом ксендз, остановившись под тополями, откуда была хорошо видна через окно вся внутренность корчмы.

– Да, сюда сегодня хотели сойтись мужики, посоветоваться насчет того леса, что помещик продал на сруб.

– Ведь не весь лес продал, еще сколько осталось!

– Пока с нами не поладит, ни одной сосенки тронуть не дадим!

– Как это не дадите? – спросил ксендз немного испуганно.

– А так – не дадим и все. Отец хочет с ним судиться, а Клемб и другие говорят, что суда не надо, но рубить лес они не позволят и, если понадобится, всей деревней пойдут, с топорами и вилами – своего не уступят.

– Иисусе, Мария! Как бы беды не вышло! Ведь тут без драки не обойдется.

– Не обойдется. Как проломят топорами две-три башки в усадьбе, сразу справедливости добьются!

– Антек, да ты со злости рехнулся, что ли? Глупости мелешь, милый мой!

Но Антек уже его не слышал – он метнулся в сторону и исчез в темноте. А ксендз торопливо зашагал домой, услышав издали стук колес и тихое ржание своей кобылы.

Антек шел по направлению к мельнице, по другой стороне озера, – для того, чтобы не проходить мимо дома Ягны.

Занозой впилась она ему в сердце, острой занозой, – ни вытащить, ни убежать от нее!

А из окон ее хаты струился свет, такой яркий и веселый Антек остановился – хотелось хоть один разок, последний, заглянуть туда… или хотя бы выбраниться и тем душу отвести! Но что-то рвануло его с места, и он вихрем помчался прочь, ни разу не оглянувшись.

– Не моя она больше – отцова! отцова!

Он бежал к мужу сестры, кузнецу. Совета и от него никакого не ждал, но хотелось побыть среди людей, только бы не там, в отцовской избе… Ох, этот ксендз! Работать уговаривал! Сам ничего не делает, никаких забот и хлопот не знает, ему легко других подгонять! Про детей напоминал, про жену… Как про нее забудешь – до смерти надоели ее слезы, ее кроткая покорность, ее, собачьи молящие глаза… Эх, если бы не она, если бы он не был сейчас женат!..

– Господи! – тяжело простонал он. Его охватил порыв такого дикого, безумного гнева, что хотелось схватить кого-то за горло, душить, терзать, бить смертным боем!

Но кого? Он сам не знал, и гнев отхлынул так же внезапно, как пришел. Пустыми глазами смотрел Антек в ночь, слушал, как ветер бушевал в садах, гнул деревья и они хлестали его ветками по лицу. Медленно плелся он, вдруг так ослабев, что еле передвигал ноги. Тоска давила сердце, и он уже забыл, куда идет и зачем.

– Отцова теперь она, отцова! – твердил он про себя, все тише, как молитву, которую боишься забыть.

Кузница была освещена красными отблесками огня, мальчик раздувал его мехами с таким азартом, что раскаленные уголья трещали и вспыхивали кровавым пламенем. Кузнец стоял у наковальни в кожаном фартуке. Руки его были обнажены, шапка сдвинута на затылок, а лицо закопченное, только глаза на нем светились, как уголья. Он ковал раскаленное докрасна железо так, что гул стоял, а искры дождем брызгали из-под молота и шипя гасли на сырой земле.

– Ну как? – спросил он через минуту.

– Э, что говорить!.. – отозвался Антек тихо. Он прислонился к кузову одной из повозок, дожидавшихся оковки, и смотрел в огонь.

Кузнец работал усердно, раскалял на огне железо и ковал, мерно звеня молотом, помогал мальчику действовать мехами, когда нужен был огонь посильнее, и украдкой все поглядывал на Антека, пряча в рыжих усах злую усмешку.

– Ты, кажись, ходил к его преподобию? Ну что же?

– Ничего. То же самое услышал, что в костеле.

– А ты другого ждал? – иронически засмеялся кузнец.

– Ксендз ведь человек ученый, – сказал Антек, оправдываясь.

– Он учен брать, а не давать людям…

Антеку уже не хотелось спорить.

– Пойду в избу, – сказал он через минуту.

– Ступай. Я жду войта, и мы с ним туда придем. Махорка на шкафчике, кури…

Антек уже не слышал его слов. Он пошел в избу, стоявшую по другую сторону дороги, против кузницы.

Сестра его, Магда, разводила огонь в печи, а старший мальчик сидел у стола за букварем. Поздоровались молча.

– Учится? – спросил Антек. Мальчик громко читал, водя оструганной палочкой по буквам.

– Да, с самой осени. Мельникова дочка его учит – моему все некогда.

– И Рох со вчерашнего дня начал детей учить у нас в избе.

– Я тоже хотела Яся туда посылать, а мой не пустил, – оттого, что у отца. Да еще он говорит, что дочка мельника больше Роха знает, она в Варшаве училась.

– Верно… верно, – подтвердил Антек рассеянно, только для того, чтобы что-нибудь сказать.

– А Ясек такой понятливый, учительница даже удивляется!

– Ну, еще бы – кузнецово семя! Такого умника сын!

– Зря ты Михала высмеиваешь. Он правильно говорит, что пока отец жив, он всегда может запись отобрать.

– Ну да, вырви у волка из пасти, попробуй!.. Шесть моргов земли! Мы с женой чуть не в батраках у него работаем, а он землю отдает чужой, бог весть кому…

– Если будешь с ним ругаться, да людям жаловаться, да судиться, – он тебя может из дому выгнать, – сказала Магда вполголоса, оглядываясь на дверь.

– Это кто тебе сказал? – воскликнул Антек, вскочив.

– Тише, не шуми! Люди говорят, – шепнула она боязливо.

– Не покорюсь я ему! Пусть меня силой выгонит, так я в суд подам! Судиться буду, а не уступлю! – закричал Антек.

– Лбом стену не прошибешь, сколько ни бодайся, как баран! – сказал кузнец, входя в комнату.

– А что же делать? К тебе люди за советом ходят. Ну, посоветуй и мне!

– Силой со стариком ничего не сделаешь! – Кузнец закурил трубку и начал объяснять, советовать, уговаривать и так вилял, что Антек скоро его раскусил и крикнул:

– Да ты за него стоишь!

– Я только за справедливость стою,

– Видно, он тебе за нее хорошо заплатил.

– А если и заплатил, так не из твоего кармана!

– Нет, из моего, сукин ты сын, из моего! Благодетель выискался – за чужой счет! Ты уж достаточно нахватал, так тебе все равно.

– Столько же взял, сколько и ты.

– Как бы не так! А посуда, а одежа, а корова? Да сколько ты потом выклянчил у отца? Я хорошо помню, как он тебе давал и гусей, и поросят – всего не перечтешь! А теленок, которого ты взял недавно?

– Мог и ты брать.

– Я не вор и не попрошайка!

– Так я, по-твоему, вор, да?

Они подскочили друг к другу, готовые подраться, но быстро остыли, и Антек сказал уже тише:

– Я этого не говорю. Но своего не уступлю, умру, а не уступлю.

– Э… сдается мне, что не из-за одной земли ты так на отца взъелся! – бросил насмешливо кузнец.

– А из-за чего же?

– Ты за Ягной бегал, вот тебе теперь и досадно.

– Ты видел? – крикнул Антек, как ужаленный.

– Другие видели – и не раз.

– Чтоб им ослепнуть! – Антек понизил голос, чтобы не услышал вошедший в избу войт. Войт поздоровался со всеми и, зная, очевидно, из-за чего они ссорятся, начал защищать и оправдывать Борыну.

– Как вам за него не заступаться – немало он вас поил и колбасой откармливал!..

– Не болтай чепухи, когда войт с тобой говорит! – высокомерно прикрикнул войт на Антека.

– А мне наплевать, что вы войт.

– Что? Что ты сказал?

– То, что вы слышали! Могу и еще прибавить такое, что вам не поздоровится.

– А ну! Попробуй! Скажи!

– И скажу! Пьяница ты, иуда-предатель! На крестьянские деньги гуляешь и от помещика ты хороший кус получил за то, что он наш лес продал. Мало тебе, так я еще прибавлю – только уж вот этой дубиной! – прокричал Антек запальчиво, хватаясь за палку.

– Эй, Антек, смотри, пожалеешь потом, – с начальством говоришь!..

– Ты в моем доме на людей не набрасывайся, тут тебе не кабак! – Кузнец заслонил собой войта. Но Антека уже ничто не могло остановить – он изругал обоих, как собак, хлопнул дверью и вышел.

Отведя таким образом душу, он вернулся домой значительно успокоенный, сожалея уже о том, что поссорился с зятем.

"Теперь все будут против меня", – думал он на другое утро за завтраком. И вдруг, к его удивлению, в избу вошел кузнец.

Они поздоровались как ни в чем не бывало.

Когда Антек пошел на гумно нарезать сечки, кузнец проводил его туда, присел на снопах, сброшенных для обмолота, и заговорил вполголоса:

– На кой черт нам с тобой ссориться – да еще из-за чего? Из-за глупого слова! Вот я первый пришел мириться, первый протягиваю тебе руку.

Антек взял протянутую руку, но посмотрел на кузнеца подозрительно и пробормотал:

– Правда, что только из-за слова, потому что злобы на тебя у меня не было. А это войт меня разозлил – чего заступается? Не его дело, так зачем суется?

– Это самое и я ему сказал, когда он хотел бежать за тобой.

– Бить меня? Показал бы я ему, как драться, не хуже, чем его племяннику, – тот с самой жатвы ребра свои лечит! – крикнул Антек, укладывая солому в ларь.

– И это тоже я ему говорил, – скромно вставил кузнец и хитро усмехнулся.

– Я с ним еще посчитаюсь, будет он меня помнить… особа какая, подумаешь! Начальство!

– Дрянь он, и больше ничего, не стоит о нем толковать. Я надумал кое-что, с тем к тебе и пришел. Надо сделать так: после обеда сюда придет Магда, и вы с ней вместе обо всем поговорите со стариком как следует… Нечего злиться да по углам плакаться, надо ему прямо в глаза сказать то, что у нас на душе. Будет от этого толк или нет, а надо ему все выложить!

– Что тут говорить, когда он уже бумагу Ягне выдал!

– И злостью с ним ничего не сделаешь. Что он бумагу выдал – это пустяки: пока жив, всегда может ее отобрать. Это ты помни и не становись на дыбы. Пускай его женится, пусть девкой натешится!

Антек побледнел и затрясся, даже работать перестал.

– Ты против этого не восставай и в глаза ему льсти, говори, что хорошо делает и что он своей землей волен распоряжаться. Пусть только он остальную всю нам пообещает, тебе и Магде – да при свидетелях!

– А как же Юзька и Гжеля? – спросил Антек с неудовольствием.

– Им выплатим их долю! Мало ли Гжеля денег перебрал? Отец чуть не каждый месяц ему посылает. Ты только меня слушайся, делай, как я говорю, – не прогадаешь. Я так дело поверну, что все будет наше…

– Медведь еще жив, а ты уже шкуру делишь.

– Ты меня слушай. Пусть только пообещает при свидетелях – чтобы было за что ухватиться. Есть суд, не бойся! У нас одна зацепка уже есть – ведь часть земли ему от твоей матери досталась.

– Велика радость – четыре морга на меня и на Магду!

– Но он их не отдал ни тебе, ни бабе моей и сколько лет сеет на них и урожай собирает! Придется ему заплатить за это, и с процентами. Еще раз тебе повторяю: ни в чем отцу не перечь, ублажай и поддакивай, на свадьбу иди и не скупись на доброе слово – тогда увидишь, как мы его в руки заберем. А не захочет добром – суд заставит… Вы с Ягусей не первый день друг друга знаете – так и она могла бы тебе помочь… Ты ей только слово скажи, а она еще лучше сумеет старого на нашу сторону перетянуть. Ну, согласен? Мне идти пора.

– Согласен. Только поскорее уходи, пока я тебе в морду не дал и за ворота не выбросил! – процедил Антек сквозь зубы.

– Что ты, Антек? Что ты? – пробормотал кузнец в испуге, увидев, что Антек бросил косу и идет прямо на него, весь бледный, с безумными глазами.

– Иуда ты, подлец, вор! – с пеной у рта выплевывал Антек слова, полные такой ненависти, что кузнец бросился бежать.

"В голове у него помутилось, что ли? – размышлял он дорогой. – Я ему добрый совет дал, а он? Что же, коли он такой дурак, пускай идет в работники, пусть его старик выгонит – я уж об этом постараюсь!.. Все равно, так либо этак, я земли не упущу… Так вот ты какой! В морду мне грозился дать, за ворота выкинуть, – это за то, что я с тобой поделиться хотел… за то, что я к тебе, как к брату родному, пришел! Ага, так ты одному себе все забрать хочешь? Не дождешься! Ты у меня все мои замыслы навыведал, – ну, да ничего, я тебе, сукин сын, такое подстрою, что тебя лихорадка затрясет".

Кузнец все больше бесился при мысли, что Антек теперь знает о его планах и может выдать их старику. Этого он боялся больше всего.

– Надо мне вперед забежать! – решил он тут же и, несмотря на страх перед Антеком, повернул обратно к хате Борыны.

– Хозяин дома? – спросил он у Витека, который, сидя у ворот, развлекался тем, что швырял, камешки в гусей, плававших на озере.

– Где там! Пошел мельника на свадьбу звать.

"Пойду ему навстречу, он подумает, что мы случайно встретились", – решил кузнец и пошел к мельнице, но – по пути завернул домой и велел жене одеться получше и, как только прозвонят полдень, идти вместе с детьми к Антеку.

– Он тебя научит, что надо делать. Сама ничего не говори и не придумывай, не твоего ума это дело. Только, когда нужно будет, зареви, кланяйся отцу в ноги и проси… Да слушай хорошенько, что отец скажет и что Антек ему прежде говорить будет…

Так он долго ее наставлял, а сам все поглядывал в окно, – не видно ли на мосту Борыны.

– Я загляну на мельницу, узнаю, готова ли наша крупа, – сказал он. Ему невтерпеж было ждать дома.

Он шел медленно, часто останавливался и размышлял. "Кто его знает, что он еще выкинет! Меня обругал, а все-таки может сделать так, как я его научил… вот и хорошо, что при Магде разговор будет… А не сделает так, – значит, поссорятся они с отцом, и старик его выгонит…"

"Что ж, так ли, этак ли, а я все равно себе что-нибудь урву". Он радостно засмеялся, потер руки, потом плотнее надвинул картуз и застегнулся – было ветрено, и от озера тянуло пронизывающим холодом.

– Заморозки пойдут – или опять дожди? – пробормотал кузнец про себя, остановившись на мосту и глядя на небо. Тучи бежали низко над землей, тяжелые, грязносерые, как стада немытых баранов. Озеро глухо урчало, а по временам плескало волной на берег, где меж черных ольх и расщепленных верб алели платки женщин, стиравших белье, и неистово стучали вальки. На дорогах было пусто, только гуси целыми стадами копошились в затвердевшей грязи и в канавах, засыпанных опавшими листьями и мусором, да у хат шумели дети. На плетнях запели петухи, – может быть, предвещая перемену погоды.

"На мельнице я его скорее дождусь!" – подумал кузнец и пошел вниз.

Антек после ухода кузнеца принялся с азартом резать сечку и к полудню успел нарезать столько, что приехавший из леса Куба так и ахнул:

– Ну, ну! Теперь на целую неделю хватит! – радовался он так громко, что Антек опомнился, бросил работу и пошел в дом.

"Будь что будет, а сегодня поговорю с отцом! – решил он. – Кузнец – жулик и Иуда, но, пожалуй, он дельный совет дал. У него тут, наверное, и свой расчет есть…"

С этими мыслями о кузнеце он вошел в дом и, заглянув на половину отца, тотчас ушел, так как там сидело человек двадцать ребятишек; они хором читали вслух по складам. Их обучал Рох, строго следивший, чтобы они не баловались. Он ходил вокруг них с четками в руках, слушал, иногда поправлял читавших, кого дергал за ухо, кого гладил по голове и часто, садясь около них, терпеливо объяснял, что в книжке написано, потом спрашивал учеников, и дети, перекрикивая друг друга, как индюки, которых дразнят, все разом отвечали, так громко, что слышно было во дворе.

Ганка стряпала обед и разговаривала со своим отцом, старым Былицей, который заходил к ней редко – он все хворал и уже еле двигался.

Старик сидел у окна, опершись руками на палку, и водил глазами по комнате, смотрел то на детей, забившихся в угол, то на дочь. Он был сед как лунь, у него тряслись губы и постоянно хрипело в груди, а голос был слабый, словно птичий.

– Завтракали вы уже? – спросила Ганка тихо.

– Э… сказать по правде, Веронка забыла мне дать… А я не напоминал.

– Веронка даже собак голодом морит, они частенько ко мне сюда поесть прибегают! – воскликнула Ганка. Она была в ссоре со старшей сестрой еще с прошлой зимы за то, что та после смерти матери забрала все, что осталось, и отдавать не хотела… Сестры с тех пор почти не встречались.

– Да ведь и им не сладко живется, – тихо защищал Веронку отец. – Стах нанялся к органисту хлеб молотить, там его и кормят и платят по двугривенному в день. А дома столько ртов, картошки и той не хватает… Правда, две коровы у них, так что молоко есть… Веронка носит в город масло и творог, так кое-что выручает… Но мне она частенько забывает дать поесть… Оно и не диво… столько ребятишек! Она и шерсть людям ткет, и прядет, работает как вол… А мне – много ли нужно? Только бы во время да каждый день… так я бы…

– Если вам у этой суки так плохо, перебирайтесь весною к нам.

– Да я ведь не жалуюсь, не осуждаю… только… только… – Голос его вдруг осекся.

– Гусей у нас попасете, за детьми присмотрите.

– Да я бы все делал, Гануся, все! – сказал он тихо.

– В хате место есть, поставим кровать, чтобы вам потеплее было.

– Да я и в хлеву и в конюшне ночевать могу, только бы у тебя, Гануся, только бы туда уже не возвращаться… Только бы… – Он словно захлебнулся этой мольбой, и слезы закапали из впалых, покрасневших глаз. – Перину она у меня отняла, говорит, что детей укрывать нечем… Это верно, мерзли ребятки, я сам их к себе брал… да тулуп мой износился и нисколько уж не греет… И кровать у меня отобрала, а на моей половине холодно… – Дров ни одного полена не дает. И каждой ложкой варева попрекает… Побираться гонит меня, да сил у меня нет, и к тебе-то еле-еле дотащился.

– Господи Иисусе! Отчего же вы нам никогда не говорили, что вам так плохо?

– Как же… дочь она мне! А Стах – добрый человек, только все на заработках.

– Проклятая! Взяла половину земли, и пол-избы, и все добро, а с отцом вот как поступает! В суд надо подать! Они обязаны вас кормить, и топливо давать, и одежу всю, какая нужна, а мы – двенадцать рублей в год… ведь мы и долг выплатили… что, неправда?

– Правда. Вы по совести… а она и те ваши несколько злотых, что я на похороны себе берег, выманила у меня. Да и как же не дать… дочь!

Он замолчал и сидел, съежившись, похожий скорее на кучу тряпья, чем на человека.

А после обеда, как только пришла жена кузнеца с детьми, старик взял узелок, который ему тайком собрала Ганка, и потихоньку выбрался из дому.

Борына к обеду не пришел.

Жена кузнеца решила ждать его хотя бы до ночи. Ганка наладила у окна ткацкий станок и протягивала основу. Она только изредка и несмело вставляла слово в разговор Антека с сестрой. Антек изливал перед Магдой свои обиды, а та ему поддакивала. Но это продолжалось недолго, потому что пришла Ягустинка. Войдя, она сказала как бы между прочим:

– А я от органиста к вам забежала, меня туда стирать позвали. Видела сейчас у них Мацея и Ягну – приходили на свадьбу звать. Органист обещался. Ясно – богатый к богатому тянется! И ксендза тоже звали.

– И его! – воскликнула Ганка.

– А что же, святой он, что ли? Сказал, что, может, придет. Почему не пойти – или невеста не хороша, или на эту свадьбу угощения хорошего не поставят?' Мельник и мельничиха тоже обещались с дочкой прийти. Ого! С тех пор как Липцы стоят, никто такой свадьбы не видывал! Уж я-то знаю, мы с Евкой, мельниковой работницей, стряпать будем. Поросенка им Амброжий заколол, колбасы готовят…

Ягустинка замолчала, так как никто не поддерживал разговора, не спросил у нее ничего. Все сидели хмурые. Она внимательно всмотрелась в их лица и воскликнула:

– Эге, да у вас тут что-то затевается!

– Затевается или нет, дело не ваше! – ответила Магда так резко, что Ягустинка обиделась и ушла на другую половину, к Юзе, расставлявшей по местам скамьи и табуретки. Ученики Роха уже разошлись, а сам он побрел в деревню.

– Конечно, отец на себя денег не жалеет, – сказала Магда с досадой.

– У него на все хватит! – заметила Ганка и сразу осеклась, напуганная грозным взглядом Антека. Они сидели, почти не разговаривая, и ждали. Порой кто-нибудь скажет слово, – и опять наступало тягостное, беспокойное молчание.

На крыльце перед окнами Витек с детишками Ганны проделывал такие штуки, что Лапа заливался оглушительным лаем.

– Денег у него, должно быть, немало, – все что-нибудь продает, а тратить не тратит.

В ответ на слова сестры Антек только рукой махнул и вышел на крыльцо. Тошно ему было в четырех стенах, и росла в нем какая-то тревога, и страх – он и сам не знал, перед чем. Он с нетерпением ждал отца, но в душе был рад, что его так долго нет. Не о земле ты думаешь, а об Ягусе, – вспомнились ему слова, сказанные вчера кузнецом.

– Брешет, как собака! – крикнул он вне себя.

Он принялся конопатить стены со стороны двора. Витек подносил ему сухой мох и листья, набирая их из кучи, а он их запихивал в щели и закладывал щепками. Но руки у него дрожали, он то и дело бросал работу и, прислонясь к стене, смотрел в сторону озера: между облетевших деревьев ему видна была Ягусина хата.

Нет, не любовь в нем росла, а злоба и тысяча мыслей и чувств, так похожих на ненависть, что его самого это удивляло. "Сука, бросили ей кость, она и пошла!" Но нахлынули воспоминания, выползли откуда-то – с тех ли оголенных полей, с дорог, или из почернелых садов – и осаждали сердце, цеплялись за мысли, маячили перед глазами. Лоб его покрылся испариной, глаза засверкали, и жаркая дрожь пронизала всего. Эх, вон там, в саду… А потом в лесу… А когда вместе возвращались из города!..

Господи!.. Он даже пошатнулся, так ясно увидел вдруг перед собой ее лицо, разгоревшееся, дышавшее страстью, ее голубые глаза и полные губы, такие алые, такие близкие, что их дыхание обдавало его теплом. Услышал и этот голос, тихий, прерывистый, полный любви и огня: "Антось! Антось!" Она наклонялась к нему так близко, что он всю ее ощущал подле себя, – грудь, руки, ноги.

Он протер глаза, гоня от себя обольстительное видение. Ожесточение таяло, как тает лед, когда растопит его весеннее солнце, и опять пробуждалась страсть. Мучительная тоска поднимала змеиную голову, такая страшная тоска, что хотелось биться головой о стену и кричать, кричать!

– А, пропади все пропадом! – крикнул он вдруг, очнувшись, и быстро глянул на Витека – не догадывается ли тот.

Вот уже три недели он жил как в лихорадке, ожидая какого-то чуда, – и ничего не мог придумать, ничему не мог помешать! Не раз приходили ему в голову безумные мысли и решения, и он бежал, надеясь увидеться с нею. Не одну ночь в дождь и холод бродил он, как пес, вокруг ее хаты. Не вышла, пряталась от него, при встрече обходила издалека!

Что ж, нет, так и не надо! Он все больше ожесточался, ненавидел и ее и все на свете. Если она выходит за его отца, значит, она – чужая, она – приблудная собака, вор, который крадет у их семьи наивысшее благо, землю. Такую палкой забить надо, насмерть.

Сколько раз хотелось ему пойти к отцу и сказать: "Не можете вы жениться на Ягне, она – моя!" Но у него волосы вставали дыбом от страха: что скажут на это отец, люди, деревня?

Но ведь Ягна станет его мачехой, все равно что матерью – как же можно, как можно! Ведь это грех великий! Он боялся и думать об этом, сердце замирало от неизъяснимого ужаса перед какой-то страшной божьей карой… И никому нельзя сказать ничего, надо носить это в себе, как раскаленные уголья, как огонь, сжигающий внутренности… Нет, не вынести этого человеку!

А через неделю свадьба.

– Хозяин идет! – неожиданно объявил Витек, и Антек даже вздрогнул от испуга.

Уже темнело, сумерки сыпались на деревню, как неостывший пепел, еще розоватый от тлеющего под ним жара. Догорала вечерняя заря, бледная от серых туч, которые ветер гнал к западу и там нагромождал огромными горами. Похолодало, земля остывала, в воздухе чувствовалась резкая свежесть, как перед заморозками, и как-то особенно отчетливы были все звуки – громче топот и мычание шедшего на водопой стада, скрип ворот и колодезных журавлей, собачий лай, говор, крики детей, летевшие из-за озера. Там и сям уже светились окна хат и падали на воду длинные, неровные и дрожащие лучи. А из-за леса медленно поднималась полная луна, огромная, красная, и небо над ней разгоралось заревом, как будто где-то в лесу бушевал пожар.

Борына переоделся в свою будничную одежду и пошел по двору, заглянул в амбар, потом к лошадям, коровам, даже поросятам, накричал за что-то на Кубу, да заодно и на Витека, зачем не доглядел за телятами и они вылезли из загона и толкутся среди коров. Когда он вернулся в дом, там его уже ждали. Сидели молча, устремив на него глаза, но сразу их опустили, когда он, остановившись посреди комнаты, оглядел всех и сказал насмешливо:

– Все собрались! Словно на суд!

– Не на суд, а к вам с просьбой, – робко отозвалась Магда.

– А твой почему не пришел?

– Работа у него спешная, вот он и остался дома.

– Как же – работа! 3наем… – многозначительно усмехнулся Борына. Он снял кафтан и начал стаскивать сапоги, а остальные молчали, не зная, с чего начать. Магда откашлялась и стала унимать расшалившихся детей, а Ганка, присев на пороге, кормила маленького, тревожно всматриваясь в лицо мужа, который сидел у окна и, перебирая в уме все, что хотел сказать, весь дрожал от нетерпения. Одна только Юзя спокойно чистила у печки картофель, подбрасывала в огонь мелко нарубленные дрова и, не понимая, что происходит, с любопытством поглядывала на всех.

– Ну, говорите: чего надо? – резко сказал Борына, раздраженный этим молчанием.

– Да вот… Говори, Антек! Пришли мы к вам насчет той записи… – запинаясь, начала жена кузнеца.

– Да, запись я сделал, а свадьба в воскресенье – так и знайте!

– Это мы знаем, не за тем пришли…

– А зачем?

– Вы ей записали целых шесть моргов!

– Да. А захочу – так хоть сейчас ей все запишу.

– Когда все будет ваше, тогда и запишете! – отрезал Антек.

– А чье же оно? Чье?

– Наше.

– Глуп ты, как баран! Земля моя – что мне вздумается, то с ней и сделаю.

– А может, и не сделаете!

– Ты, что ли, мне запретишь?

– Я! И мы все, а не то суд запретит! – крикнул Антек, вскипев и уже не в силах сдерживаться.

– Судом мне грозишь? Судом? Эй, заткни глотку, пока у меня терпение не лопнуло, а то пожалеешь! – закричал в свою очередь Борына, бросаясь к сыну с кулаками.

– Обидеть себя не дадим! – взвизгнула Ганка.

– И ты туда же! Принесла в приданое три морга песка да старую юбку и еще будешь рот разевать?

– А вы и этого Антеку не дали, даже той земли не дали, что мать оставила, а работаем на вас, как батраки, как волы!

– Зато урожай с трех моргов себе собираете.

– А вам обрабатываем не три, а добрых двадцать моргов!

– Что ж, коли обидно вам, ступайте, поищите, где лучше.

– Никуда не пойдем искать, здесь наша земля! Наша от дедов-прадедов! – с силой сказал Антек.

Старик посмотрел на него, словно ударить хотел, и, ничего не ответив, сел к печи. Он был зол: так разгребал кочергой уголья, что искры летели, лицо его было – красно, и волосы то и дело свисали на глаза, сверкавшие, как у дикой кошки. Он еще владел собой, но видно было, что едва сдерживается.

В комнате стало так тихо, что слышно было сопение одних, тяжелое дыхание других. Ганка, плача, укачивала пищавшего ребенка.

– Мы не против вашей женитьбы, женитесь, если хотите…

– Очень мне это важно – против вы или не против!

– Только бумагу назад возьмите, – вставила сквозь слезы Ганка.

– Замолчишь ты или нет? Скулит и скулит, как сука! – Борына с такой силой ткнул кочергой в огонь, что головешки посыпались на пол.

– А вы потише, она не девка ваша, нечего на нее орать!

– А чего она ввязывается?

– Имеет право – она своего требует! – кричал Антек все громче и громче.

– Уж если записали на Ягну шесть моргов, так все остальное перепишите на нас, – начала Магда тихо.

– Дура! Вишь ты, мою землю делить вздумала! К тебе на хлеба не пойду, не беспокойся! Вот вам и весь сказ.

– А мы не уступим. Мы хотим, чтобы было по справедливости.

– Вот возьму палку да покажу вам справедливость.

– Только троньте – так до свадьбы не доживете!

Ссора разгоралась. Отец и сын наскакивали друг на друга, стучали кулаками по столу, выкрикивали всякие угрозы и вспоминали все свои претензии и обиды. Антек так рассвирепел, что себя не помнил, каждую минуту хватал старика то за ворот, то за плечо и готов был его ударить. А старик еще крепился, отталкивал Антека, на оскорбления отвечал редко, – не хотел драки, чтобы не устраивать потехи для соседей, для всей деревни.