Текст книги "Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время"

Автор книги: Владимир Кореняко

Соавторы: Хава Крис,Мая Абрамова,Татьяна Кузнецова,Владимир Дворниченко,Ольга Дашевская,Анна Мелюкова,Владимир Марковин,Валентина Козенкова,Марина Мошкова,Т. Мирошина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 59 страниц)

Помимо деревянных, изредка устраивали и каменные гробницы на древнем горизонте. Такая гробница общей площадью около 40 кв. м обнаружена в кургане у станицы Новосвободной (Резепкин А.Д., 1981, с. 116).

Погребальные сооружения знати второго хронологического этапа – конца VI в. до н. э. – первой половины V в. до н. э. – представлены как серией погребений в Ульской курганной группе (курганы 1, 2, 1898 г., 1–4, 1909 г.) раскопок Н.И. Веселовского, так и отдельными захоронениями в других группах. Все известные нам погребения этого периода были основными в курганах высотой от 3 до 6 м и являлись захоронениями представителей воинской аристократии.

В Ульской группе захоронения устраивались на уровне погребенной почвы, где строился деревянный склеп на четырех угловых столбах размером до 25 кв. м, с запада и востока от которого клали в ряд по три-шесть лошадей. Особо выделяется захоронение в Ульском кургане 1 (1886 г.), который может быть отнесен к разряду царских. Построенный в центре кургана деревянный склеп на четырех угловых столбах имел 7,45 м в длину (запад-восток) и 5,7 м в ширину. С востока и с запада от склепа лежали скелеты двух пар волов головой на юг и большое количество лошадиных скелетов головами к центру. Все это сооружение вместе с животными было перекрыто толстым слоем осоки (или камыша). Кроме того, склеп окружали захоронения 360 лошадей, уложенных в определенном порядке, вокруг четырех стоек (по 36 у каждой) и 12 столбов (по 18 у каждого), размещавшихся на площади 52,5×19 м (вместе со склепом) (табл. 85, 8). Над погребениями был насыпан 5-метровый курган, на вершине которого совершили грандиозную тризну. Остатки ее состояли из более чем 50 лошадиных (положенных рядами и группами, а некоторые как будто на привязи у столбов) и двух воловьих скелетов, костей двух волов и баранов, черепков грубой лепной посуды, фрагментов кратера, других расписных ваз и чернолаковой посуды. После совершения тризны курган был досыпан до высоты 15 м.

Факт массового захоронения коней в царских курганах уже не раз обсуждался исследователями. Одни видели в этом захоронение царского табуна, вторые – приношения от представителей, подчиненных царю или вождю общественных подразделений (родов, племен) (Грязнов М.П., 1980, с. 70), третьи – ритуальный обряд, аналогичный известному по Авесте обряду Ашвамедхи (Лелеков Л.А., 1978).

В V и IV вв. до н. э. сохраняются те же типы погребальных сооружений, что и в более раннее время. Они сопровождались массовыми захоронениями лошадей (курганы у станиц Воронежская, Марьевская, в группе Ульских 1982 г.). Появляются деревянные склепы с дромосом, сооруженные на уровне погребенной почвы (курган Курджипс – Галанина Л.К., 1980) и в ямах (курган 1912 г. у станицы Елизаветинской). Курганы у станицы Елизаветинской V–IV вв. до н. э. (раскопки 1913–1917 гг.) отличаются как конструктивно, так и большей пышностью всей погребальной обстановки. Нововведением являются дромосы длиной до 25 м, в которых помещали колесницы, запряженные лошадьми (табл. 85, 9). Вероятно, греческим влиянием объясняется помещение главного погребенного в каменный склеп, сложенный из квадров внутри ямы. По-прежнему перекрытие состояло из деревянных плах, а в могилу и по верхнему краю ее погребали взнузданных коней, количество которых в некоторых случаях достигает 200. Появляются и захоронения зависимых лиц. Особой пышностью всей погребальной обстановки отличается курган Карагодеуашх, находившийся на границе с Синдикой и содержавший погребения кочевой знати царского ранга, подвергшейся сильному влиянию греческой культуры (Лаппо-Данилевский А., Мальмберг В., 1894).

Погребения V и IV вв. до н. э. отражают уже новый этап в развитии социальных отношений у населения Прикубанья. Однако в настоящее время мы можем констатировать только резкую дифференциацию общества, усиливавшуюся на протяжении VII–IV вв. до н. э.

Данных о позе и ориентировке погребенных в могилах аристократии VII–IV вв. до н. э. у нас нет, если не считать сведений Д.Г. Шульца о том, что в курганах 1 и 3 у станицы Келермесской скелеты лежали в первом случае головой на юг, во втором – на север, вытянуто на спине. Особый элемент обряда погребения высших слоев общества, по-видимому, составляли кровавые возлияния или жертвоприношения, при которых употребляли как в VII–VI, так и в VI–V вв. до н. э. крупные жертвенники из известняка прямоугольной формы размерами 1,42×1,40, 1,42×0,98 м с отверстием в центре для стока крови. На курганах устанавливали антропоморфные изваяния, изображающие символическую фигуру воина, родоначальника, выполненную по общескифским канонам (табл. 40, 6). Развитие этих форм изваяний в Прикубанье идет от столпообразных стел с проработкой только отдельных деталей к круглой скульптуре (ср. стелу VII–VI вв. до н. э. на кургане в станице Бесскорбной – табл. 40, 6 и изваяния V в. до н. э. из Краснодарского музея – табл. 40, 9). Когда устанавливалась статуя и была ли она связана с захоронением определенного лица, пока остается не выясненным.

Так как жертвенники обнаружены в могилах, то из этого следует, что обряды, элементами которых они являлись, производились непосредственно при захоронении. Несколько позже, после возведения части насыпи, устраивалась тризна в виде погребального пира, зафиксированная в кургане 1 (1898 г.) близ Ульского аула. Кроме того, существовали и отдельные святилища. Впервые они были открыты Кавказской экспедицией под руководством А.М. Лескова (Лесков А.М., 1985), а затем исследовались А.А. Нехаевым. Святилища имели вид открытых площадок, устроенных на насыпях более древних курганов или на возвышениях. На них сосредотачивалось большое количество вещей, игравших определенную роль в отправлении культов. На культовой площадке VI в. до н. э. это были предметы конского убора, скульптурные навершия, бронзовый котел (Нехаев А.А., 1985). На святилище Уляпского кургана 1 начала IV в. до н. э. на площади около 100 кв. м огромное количество вещей и кости животных располагались преимущественно по периметру прямоугольника. Находки составляли: орудия труда, предметы вооружения, детали конской узды, керамика, бронзовый котел, античные амфоры и бронзовые сосуды, иранский серебряный кубок с изображением зверей, многочисленные золотые бляшки, среди которых имеются с нестандартными изображениями в зверином стиле. Уникальными шедеврами древнего искусства являются два скульптурных навершия, одно – в виде лежащего кабана, второе – в виде оленя.

Не менее интересные находки дала ритуальная площадка Уляпского кургана 4, содержавшая три скопления вещей, в одном из которых обнаружили две панафинейские амфоры в обломках V в. до н. э., а в двух других – несколько античных бронзовых сосудов, десятки золотых бляшек, золотую гривну, серебряную фиалу. Но самыми замечательными находками являются два ритона – золотой и серебряный с позолотой. Последний с протомой Пегаса на конце выполнен выдающимся мастером-ювелиром не позднее середины V в. до н. э.

Третье святилище, открытое в Ульском кургане 5, имело вид круглого деревянного шатрового сооружения, опиравшегося на 10 столбов. По мнению А.М. Лескова, оно представляло собой святилище бога Ареса.

Набор инвентаря богатых мужских погребений VII–VI вв. до н. э. состоял из предметов наступательного (мечи, кинжалы, топоры, копья, луки со стрелами) и защитного (щиты, панцири, шлемы, боевые пояса) вооружения, которое в наиболее богатых погребениях было украшено золотыми накладками в виде тисненых или литых изделий с изображениями в зверином стиле (табл. 87). Так, в Келермесском кургане 1, раскопанном Д.Г. Шульцем, при погребенном находились железные кинжал и меч, первый из которых – в оправе из гладкого золотого листа, а второй обложен золотом и в ножнах, покрытых золотыми накладками с тиснеными изображениями. Такими же накладками с тиснеными изображениями были покрыты топорик, колчан и оселок, а щит украшала золотая литая фигура пантеры с эмалевыми вставками длиной 32,6 см. Эти предметы дали лучшие образцы раннего скифского звериного стиля в сочетании с изображениями, выполненными в стиле урартского искусства. Вооружение воина дополняли два копья с большими железными наконечниками, панцирь из железных и бронзовых пластинок и бронзовый шлем. Из этого же погребения происходят золотая диадема, две золотые чаши и несколько золотых блях, розеток, пуговиц и бус (табл. 88).

Как уже говорилось, погребения знати сопровождались большим количеством взнузданных коней, вместе с которыми находились также бронзовые и железные навершия и крупные колокольчики (табл. 87, 20, 34, 35, 47–49, 68, 69). Отдельные детали уздечки выполнены из бронзы или кости и оформлены в зверином стиле (табл. 87, 40–42, 70–77, 82–84), часть их покрывалась золотым листом с символами солнца, бегущей волны и другими изображениями, выполненными тиснением. Такие украшения, как перстни, браслеты, серьги, в раннескифский период, по-видимому, не были распространены, они появляются в курганах в основном с конца V в. до н. э. Гривны VI в. до н. э. имеют вид согнутого в кольцо золотого стержня, перекрученного в нагретом состоянии (Келермесский курган, курган у хут. Ковалевского).

Богатые погребения сопровождались посудой как глиняной (табл. 89, 1-12), так и золотой, серебряной, бронзовой, большая часть которой в курганах первого хронологического периода представлена сосудами переднеазиатского производства или произведениями местных кавказских мастеров (табл. 89, 13), работавших по заказам скифов, а с конца VI и в последующие столетия – греческими изделиями.

Рядовые погребения раннего железного века открыты в междуречье Кубани и Бейсуга. Все они впущены в курганы эпохи бронзы. Могильные ямы, как правило, не прослеживаются. Однако в двух случаях зафиксированы ямы с подбоем вдоль северной стенки, слабо углубленном по отношению к входной яме и в одном случае – отгороженном деревянными плахами. В обоих подбоях погребенные лежали вытянуто на правом или левом боку, ноги их были слабо подогнуты, а голова ориентирована на запад или восток. В остальных захоронениях погребенные лежали вытянуто на спине, чаще вытянуто на правом или левом боку со слабо подогнутыми ногами и были ориентированы на восток, запад или северо-восток и юго-запад. Такая поза и ориентировка погребенных указывает на связь их с погребениями предскифского периода степей Северного Причерноморья и Прикубанья. Формы могильных сооружений и обычай погребать в насыпях курганов эпохи бронзы также сближают обряды рядового населения степной зоны Причерноморья и Прикубанья как предскифского, так и раннескифского периодов. Близость погребального ритуала богатых захоронений Предкавказья и Причерноморья и связь его с предшествующей эпохой дополняют картину единой линии развития от предскифского периода к скифскому. Инвентарь рядовых погребений немногочислен: из наступательного оружия представлены только наконечники стрел, в одном случае дополненные защитным доспехом-панцирем из костяных пластинок, кроме того, встречаются напутственная пища в глиняной посуде и в виде кусков туш лошади и барана, а также отдельные украшения и предметы культа.

Сопоставляя погребальный ритуал курганных могильников раннескифского времени Прикубанья и Ставрополья, можно заметить в нем много общего.

1. Курганы насыпались почти исключительно над захоронениями воинов.

2. Основные погребения в курганах представлены двумя видами погребальных сооружений: 1) склеп в яме, выкид из которой выкладывается кольцом и перекрывается вместе с ямой камышом; 2) склеп на уровне погребенной почвы или на насыпи, над которым в ряде случаев производится обряд очищения огнем, в результате чего частично сгорает погребальное сооружение.

3. Захоронения лошадей располагаются в определенной части могилы, чаще всего в западной, а также в западной и еще южной или восточной.

4. На курганах устанавливаются каменные изваяния общескифской формы с одинаковым набором аксессуаров и единой иконографией.

Если учесть, что отмеченные черты погребальной обрядности не только роднят между собой Прикубанье и Ставрополье, но и имеют единые истоки для первого типа погребальных сооружений в VIII–VII вв. до н. э. на территории южнорусских степей, то связь их со скифским кочевническим элементом станет еще очевиднее. Принимая во внимание и большую близость погребального инвентаря этих территорий, представляется, что во всяком случае на раннем этапе все Предкавказье было занято скифами, подчинившими себе местное население. Вероятно, подкурганные погребения воинской верхушки VII–VI вв. до н. э. мы с полным основанием можем рассматривать как скифские. Памятники более позднего времени, отражающие период сосуществования и взаимовлияний местных и скифского этносов, сложнее и несут в себе несравненно больше смешанных черт, органически вошедших в культуру нового населения, в котором значительно труднее выделить собственно скифский элемент. Поэтому вопрос даже о курганных погребениях V в. до н. э., тем более V–IV вв. до н. э., остается пока открытым, хотя вероятнее всего, что верхушечный слой общества и тогда был преимущественно скифским по происхождению. Именно в связи с этим в V и даже в IV в. до н. э. имеется много общих черт в культуре скифов Северного Причерноморья и аристократической прослойки населения Предкавказья.

Как уже отмечалось, инвентарь большинства ранних кочевнических погребений представлен очень фрагментарно, тем не менее раннескифская культура особенно ярко выражена в памятниках Предкавказья. Здесь мы имеем не только наиболее ранние формы оружия и конской узды, но и ряд переходных форм в различных категориях предметов (табл. 87, 1, 3, 53), свидетельствующих о том, что именно на территории Предкавказья происходил процесс сложения форм скифского акинака (Лесков А.М., 1979; Черненко Е.В., 1979; Шрамко Б.А., 1984в), скифской узды, отдельных типов наконечников стрел и элементов скифского искусства.

Глава седьмая
Меоты и другие племена северо-западного Кавказа в VII в. до н. э. – III в. н. э
(Каменецкий И.С.)

До недавнего времени, говоря об истории северо-западного Кавказа, имели в виду три основных составляющих: меотов Прикубанья, сарматов к северу от Кубани и Боспорское царство. В последнее время начинает выделяться еще одна группа племен – на территориях к югу от Кубани. Боспорское царство освещено в другом томе настоящего издания. Остальные группировки рассмотрим здесь.

Меоты.

По данным античных письменных источников, меоты – это большой массив оседлых племен, занимавших обширную территорию в Приазовье и Прикубанье. На основании археологических материалов сейчас можно сказать, что в VII в. до н. э. – III в. н. э. они жили по нижнему и среднему течению Кубани[6]6
  В литературе отмечается путаница в членении Кубани. В географии принято считать нижним течением отрезок от устья р. Лабы до моря. См.: БСЭ, 1953. 2-е изд. Т. 23, с. 588.


[Закрыть], от станицы Прочноокопской до устья, в большой дельте Кубани вплоть до р. Кирпили на севере. В I в. до н. э. – III в. н. э. часть меотов занимала также, дельту Дона, где в настоящее время известна группа меотских городищ. Таманский полуостров и прилегающие к нему районы к югу от Кубани занимали синды, которых как письменные источники, так и современные исследователи то включают в состав меотов, то противопоставляют им. По Черноморскому побережью античные авторы указывают керкетов, торетов, зихов и другие племена, часть из которых причисляют к меотам.

Начало изучения меотских памятников связано с работами В.Г. Тизенгаузена в дельте Дона, который в 1865 г. произвел «20 пробных раскопов» на Кобяковском городище (Шелов Д.Б., 1972а, с. 177), а в 1866 г. раскопал Круглый курган около Нижне-Гниловского городища (ОАК за 1866 г., с. 15; Книпович Т.Н., 1949, с. 143–144). В 1875–1876 гг. он же, но уже на Кубани исследовал группу курганов «Семь братьев», а в 1878 г. – Семибратнее городище (ОАК за 1875, 1878 гг.). В 80-е годы XIX в. вели небольшие работы В.Л. Берешнтам (1882), Д.Е. Фелицын (ОАК за 1882–1888 гг.) и В.М. Сысоев (ОАК за 1895, 1896 гг.). В 1895 г. начинаются раскопки Н.И. Веселовского (ОАК за 1895, 1905 гг.), сразу выдвинувшие памятники Прикубанья на одно из первых мест, несмотря на слабость методики и ошибки в интерпретации. Дореволюционный период характеризуется раскопками преимущественно крупных курганов, поисками эффектных вещей, кроме того, раскапываемые памятники не связывались с меотами. Эта увязка произошла в 20-е годы XX в. В 1923–1928 гг. А.А. Миллер копает Кобяковское городище, Усть-Лабинский I могильник, Нижне-Гниловское городище (Миллер А.А., 1925а, 1926, 1929). Работы местных исследователей начинаются с новостроек. В 1927 г. Н.А. Захаров проводит в Краснодаре работы на городище при строительстве КРЭС (Захаров Н.А., 1928), а в 1929 г. М.В. Покровский в том же городе исследует могильник, обнаруженный при строительстве на Почтовой улице (Покровский М.В., 1937). В 30-е годы раскопки на ряде меотских городищ и могильников ведет преимущественно Н.В. Анфимов (1951а, 1960). Кроме Н.В. Анфимова, упомянем В.А. Городцова, раскопавшего в 1934–1935 гг. свыше 100 погребений на Елизаветинском I могильнике (Городцов В.А., 1935, 1936, 1941). На Дону в 30-е годы работали В.А. Городцов (1940), С.А. Вязигин (1940), М.А. Миллер (1940). Дальнейшие исследования на Дону война задержала до середины 50-х годов, а на Кубани Н.В. Анфимов возобновил работы уже в 1943 г., доследовав несколько погребений на Усть-Лабинском 4-м могильнике. С именем этого исследователя связаны и наиболее крупные раскопки, проводившиеся на меотских городищах и могильниках в 1944–1965 гг. (Анфимов Н.В., 1956, 1960, 1961б, 1984). Очень важны работы Н.В. Анфимова на протомеотских могильниках: в 1958, 1959 гг. на Николаевском (Анфимов Н.В., 1961а, 1971), в 1965 г. на Кубанском (Анфимов Н.В., 1971, 1975б). Работы других исследователей носят эпизодический характер, но роль их значительна. В 1947–1949 гг. К.Ф. Смирнов исследовал Пашковский 3-й могильник (Смирнов К.Ф., 1958), а в 1952 г. В.П. Шилов – Елизаветинское I городище (Шилов В.П., 1955).

На Дону в 50-х – начале 70-х годов И.С. Каменецкий произвел раскопки на Нижне-Гниловском и Подазовском городищах (Каменецкий И.С., 1957, 1963, 1974), С.И. Капошина – на Кобяковском (Капошина С.И., 1962, 1965), а И.Т. Кругликова – на Сухо-Чалгырском (Кругликова И.Т., 1974).

В 70-х годах начинается новый период, связанный с резким увеличением объема новостроечных работ. Н А. Анфимов исследует памятники на правом берегу строящегося Краснодарского-водохранилища. Одновременно приступают к работе молодые археологи: в 1974 г. Е.А. Ярковая копает Абинский могильник (Анфимов И.Н., 1981), в 1976–1977 и 1979 гг. А.М. Ждановский производит раскопки на могильниках Начерзий (Ждановский А.М., Дитлер П.А., 1977), у станицы Тбилисской (Ждановский А.М., Скрипкин В.П., 1978; Ждановский А.М., 1980). И.Н. Анфимов продолжает в 1978 г. раскопки Елизаветинского II могильника (Анфимов И.Н., 1984). Это были крупные работы, но в 80-х годах объем их еще более возрастает. И.С. Каменецкий исследует городище Пашковское 6 и его могильник (Каменецкий И.С., Рябова В.А., 1980; Каменецкий И.С., 1984а) и могильник Лебеди III (Каменецкий И.С., 1980, 1981); у хут. Ленина ведут очень крупные работы В.А. Тарабанов, И.И. Марченко, А.М. Ждановский (Ждановский А.М., 1981), О.П. Куликова (1981), А.З. Аптекарев (1981а, б) и Н.Ю. Лимберис (1984). Одновременно на Псекупских могильниках копает Н.Г. Ловпаче, а на Ново-Вочепшийском городище – Л.М. Носкова (1984). В Абинском р-не Северокавказская экспедиция Института археологии АН СССР в 1984 г. исследует керамический комплекс I в. до н. э., а в 1985 г. – могильник первых веков Мингрельский II. Этот последний период, кроме увеличения размаха работ, характеризуется также повышением их методического уровня.

К сожалению, весь огромный материал, накопленный за период полевых работ, не подвергнут еще серьезной обработке, опубликован только в очень незначительной части и потому лишь в небольшой степени может быть использован для общих исторических построений. Сказывается и отсутствие фундаментальных, обобщающих исследований.

Две диаметрально противоположные точки зрения на меотов должны быть отмечены. Первая сводится к тому, что меоты не этнос, а географическое понятие, – это все племена, жившие на берегах Меотиды (Азовское море). Некоторые письменные источники дают основание для такого понимания. Вторая точка зрения, явно господствующая, безоговорочно признает меотов этносом, группой родственных племен, единых по культуре и языку. Нет единства в определении языковой принадлежности, что тесно связано с вопросом о дальнейшей судьбе меотов и этногенезе адыгейцев. Наиболее распространено мнение, что меоты являются предками адыгейцев. Однако прав был Л.И. Лавров, когда писал, что вопреки общему убеждению эта точка зрения совсем не доказана (1978, с. 38 сл.). Что касается археологии, то не было даже попыток проследить эту преемственность. Вторая гипотеза считает возможным относить меотов к иранцам. Она основывается на том, что часть меотских этнонимов объясняется с иранского (Абаев В.И., 1949, с. 37, 162, 163; Лавров Л.И., 1978, с. 39). Только принимая последнюю гипотезу, можно было создать термин «меото-сарматы», хотя, как представляется, употребляющие его не всегда осознают эту связь (Гайдукевич В.Ф., 1963, с. 298). Наконец, сравнительно недавно появилась еще одна гипотеза, согласно которой меоты также являются индоевропейцами, но не иранцами, а индо-иранцами (Трубачев О.Н., 1978; Николаева Н.А., Сафронов В.А., 1983, с. 67 сл.).

Культура меотов прослеживается на протяжении тысячелетия и, естественно, делится на ряд этапов. Периодизация создана Н.В. Анфимовым (1954). Выделяются периоды: раннемеотский – конец VII – начало IV в. до н. э., среднемеотский – IV – первая половина I в. до н. э. (различаются две группы: первая – IV–III вв. до н. э. и вторая – III–I вв. до н. э.), позднемеото-сарматский – вторая половина I в. до н. э. – III в. н. э. После раскопок Николаевского могильника Н.В. Анфимов добавил протомеотский период, который датировал VIII – первой половиной VII в. до н. э. (Анфимов Н.В., 1961а, с. 119).

Границы протомеотского периода достаточно условны и зависят от датировки разными исследователями некоторых категорий инвентаря, главным образом удил, мечей и наконечников стрел. В связи с этим начало его помещают в промежутке от начала VIII в. до н. э. (Анфимов Н.В., 1961а, с. 119; Тереножкин А.И., 1976, с. 198) до начала VII в. до н. э. (Членова Н.Л., 1984, с. 31 сл.). Окончание достаточно единодушно относится к концу VII в. до н. э. Между протомеотским и раннемеотским периодами нет принципиальной границы. Развитие идет эволюционно. Происходит важное событие – вытеснение бронзы железом, но этот процесс не носит скачкообразного характера и не приводит к резкому переоформлению культуры.

Решительные изменения заметны на рубеже раннемеотского и среднемеотского периодов, когда распространяется гончарная сероглиняная керамика. Она явно находится под влиянием греческой керамики, но удивительно, что и лепная керамика также меняет формы. Смена форм сосудов должна означать смену бытовых, а может быть, и хозяйственных навыков. Одновременно кое-что меняется и в погребальной обрядности. Одним словом, в культуре происходят принципиальные изменения, суть которых пока не ясна. Н.В. Анфимов, а затем К.Ф. Смирнов относят появление сероглиняной керамики к середине IV в. до н. э., связывая с этой датой и появление относительно обильного античного импорта. Сейчас эта дата должна быть пересмотрена. На ряде памятников, где IV в. до н. э. уверенно засвидетельствован обильным импортом, преобладает гончарная сероглиняная и красноглиняная керамика. Греческий импорт в небольших размерах фиксируется в Краснодарской и Усть-Лабинской группах с VI в. до н. э., а в заметных размерах – с начала V в. до н. э. И на всех известных нам памятниках импорт V в. до н. э. сочетается уже с гончарной керамикой и новыми формами лепной. Следовательно, конец раннемеотского периода следует удревнить на полтора века, до начала V в. до н. э. Дальнейшее развитие идет без заметных скачков, эволюционно. По мнению Н.В. Анфимова (1954), позднемеото-сарматский период отличается «общей сарматизацией», что выражается главным образом в распространении черешковых стрел и зеркал-подвесок. Однако вопрос о сарматизации меотской культуры еще не очень ясен, во всяком случае не столь глобален, чтобы чуждый этнический термин вводить в название периода развития меотской культуры, тем более что в последнее время подвергнута сомнению сарматская принадлежность ряда признаков (Абрамова М.П., 1969, 1971).

Н.В. Анфимов делил культуру меотов на два варианта – восточный и западный, при этом Усть-Лабинский 2-й могильник он считал пограничным памятником. Сейчас стало ясно, что число локальных вариантов гораздо больше (карта 16). Своеобразны памятники Черноморского побережья. Издавна выделяли культуру синдов, даже противопоставляя ее меотской. Отдельные группы являют собой городища на р. Кирпили и городища I–III вв. н. э. в дельте Дона. По Кубани выделяются Краснодарская, Усть-Лабинская и Ладожская. Между Краснодарской группой и памятниками синдов, преимущественно на левом берегу Кубани, по-видимому, существует отдельная группа, которую мы условно именуем Абинской. Выше по течению Кубани (восточная граница Ладожской группы еще не выяснена), до станицы Прочноокопской, возможно, существовали еще две-три группы. Таким образом, можно говорить о 10–12 локальных группах меотской культуры (Каменецкий И.С., 1985), в которых, вероятно, следует видеть памятники отдельных племен. Эти группы выделяются на основе территориальной обособленности, различий в технологии керамического производства, в типах инвентаря, особенностях погребального обряда и специфике исторических судеб. В разных группах, в разное время соотношение этих факторов различно. Число меотских племен, называемых письменными источниками, близко к числу локальных групп.

Карта 16. Локальные группы меотских памятников.

а – границы групп; б – предположительные границы групп.

I – Таманская (синдская); II – Причерноморская (тореты-керкеты); III – Приазовская (дандарии); IV – Абинская; V – Краснодарская; VI – Усть-Лабинская; VII – Ладожская; VIII – Кирпильская; IX – Донская; X–XII – Восточные группы.

В.В. Латышев в начале века опубликовал карту Черного моря и Кавказа времен Римской империи (карта 17 – Латышев В.В., 1900–1906, вклейка). Совместив данные разных античных авторов, он расположил меотские племена следующим образом; между р. Еей и р. Челбасы предположительно помещены фатеи и псессы, что мы можем сразу отвергнуть, так как меотских памятников в этом районе нет. Южнее, в районе р. Кирпили, В.В. Латышев указал, также предположительно, терпетов и досхов. Между Кубанью и Горгиппией (Анапой) помещены аспургиане и синды, между Анапой и Новороссийском – тореты, в районе Геленджика – керкеты. Далее на побережье – ахай и за ними в горах – зихи, а уже на северном склоне Кавказа, к западу от р. Белой, – кораксы и фтейрофаги (вшееды). В районе станиц Ольгинской и Мингрельской, на левом берегу Кубани, указаны аррехи, а между ними и горами, т. е. в районе станиц Абинской, Ильской, Северской, – конапсены. К сожалению, В.В. Латышев не дал обоснования предложенной локализации.

Карта 17. Размещение меотских племен по В.В. Латышеву (1904–1906).

Практически единственная попытка обосновать на археологических материалах карту расселения меотов была предпринята В.П. Шиловым (карта 18 – Шилов В.П., 1950). На его карте помещено племен меньше, чем описывается в тексте. Тарпеты расположены предположительно в том же месте, где у В.В. Латышева. Мы уже знаем, что на этой территории меотских памятников нет. В дельтах рек Кирпили и Протоки В.П. Шилов помещает досхов. Речь может идти о городищах на р. Кирпили. Что же касается Протоки (рукав Кубани), то на ней известно пока только одно поселение у хут. Беликова (Анфимов Н.В., 1981б), но и оно расположено выше по течению, чем указано у В.П. Шилова. Между досхами и Кубанью указаны дандарии. Они же занимают и северную часть Таманского полуострова. Синды у В.П. Шилова находятся в южной части Таманского полуострова и на юге распространяются до Анапы (Горгиппия), а на востоке – до Краснобатарейного городища. Тореты и керкеты занимают так же, как у В.В. Латышева, участок побережья между Анапой и Новороссийском. Наиболее существенно, пожалуй, то, что В.П. Шилов убрал псессов и фатеев с побережья и поместил их на Кубани – псессов по левому берегу реки вниз от синдов до р. Афипса, которая служит границей с фатеями. Отметим, что эта локализация псессов приблизительно соответствует нашей Абинской группе памятников. Фатеи же, по В.П. Шилову, занимали правый берег Кубани от дандариев до г. Усть-Лабинска с возможным заходом на левый берег в районе г. Краснодара.

Карта 18. Размещение меотских племен по В.И. Шилову (1950).

После В.П. Шилова общий пересмотр карты расселения меотских племен не предпринимался, но частные попытки делались. Так, граница расселения меотов была отодвинута дальше на восток (Анфимов Н.В., 1981б); было высказано предположение, что городища по Кирпилям принадлежали язаматам (Каменецкий И.С., 1971а), предпринята попытка уточнить границы керкетов и торетов (Онайко Н.А., 1980) и местоположение ряда других племен (Каменецкий И.С., 1965а). Если В.В. Латышев и В.П. Шилов рассматривали реки как границы между племенами, то сейчас можно утверждать, что даже Кубань не была границей. Племена «сидят» на реках, а не разделяются ими.

Протомеотский период.

На вышеочерченной меотской территории известны сейчас пять протомеотских могильников: Николаевский (Анфимов Н.В., 1961а, 1971; Ловпаче Н.Г., 1981, табл. I–II), где раскопано 157 погребений; Кубанский, давший 56 протомеотских погребений (Анфимов Н.В., 1971, 1975б); Псекупский (Ловпаче Н.Г., 1984); Абинский (Анфимов И.Н., 1981б); Толстый Мыс (Аханов И.И., 1961). К этому же периоду относятся оленные камни из Усть-Лабинска, хут. Зубова и окрестностей Армавира (Членова Н.Л., 1984), комплекс из Ястребовских курганов, состоящий из бронзовых удил, псалиев и наконечников дротиков (работы А.Н. Гея 1984 г.). Вне очерченной территории меотов, в Закубанье прежде всего, следует назвать могильники Фарс (Резепкин А.Д., 1981; Лесков А.М., 1984; Сокровища…, 1985) и Ясеновая Поляна (Дитлер П.А., 1961). К ним можно добавить находки биметаллических кинжалов из станиц Абадзехской и Благодарной (Анфимов Н.В., 1965; Тереножкин А.И., 1976, рис. 70, 5, 7) двукольчатых удил из станиц Мохошевской, Тульской, Даховской, в Хамышках (Иессен А.А., 1953). Все указанные памятники, кроме находки близ Благодарной, расположены к югу от Кубани, на ее левых притоках, реках Белой и Фарс, образуя довольно компактную группу. Насколько можно судить, на этой стадии нет существенных различий между памятниками Прикубанья и Закубанья (карта 19).