сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц)
К наступлению глубоких сумерек крестоносцы приостановили путь, разбив лагерь в чаще леса близ одного из сицилийских поселений. Жеан, наравне с прочими воинствующими вилланами, обосновался на окраине. Сморённый августовским пеклом, неуклюже вывалился из седла на мягкий моховой ковёр. Новое облачение тяготило юношу ничуть не меньше, чем монашеская роба, и сейчас ему хотелось единственного — поскорей избавиться от него, что казалось невозможным без посторонней помощи. Рыцарская кольчуга оттягивала мышцы, а голова, покрытая металлической бармицей, пылала и раскалывалась.
«Это только Сицилия… А во что я превращусь там, в азиатской пустыне, когда буду биться с недругом?» — задался риторическим вопросом Жеан и насилу стянул шлем, а после и бармицу. Быть может, впрямь блажь всё это, и самое время возвращаться? Наверное, братья уже успели соскучиться. Чтобы отвлечься от упаднических настроений, Жеан глубоко вздохнул, втягивая сладкие запахи леса и вглядываясь в пурпурную высь. Узловатые ветви древних сосен золотились в свете заходящего солнца и источали аромат смолы и хвои. Со стороны заболоченного озерца донёсся пронзительный крик выпи — он перекрыл шумы лагеря, и на юношу нашло тянущее смятение.
— Что, монашек, совсем тяжко? — глумливо спросил внезапно подошедший Ян и склонился над Жеаном, что в неловкой позе распластался по земле.
— Угу, — признался Жеан, с усилием приподняв голову.
— Крепись, ещё и не с таким столкнёмся.
Жеан не ответил и сел, пригладив тёмно-русую чёлку, от природы всегда взбодрённую.
— Домой не тянет? — таким же насмешливо-легкомысленным тоном полюбопытствовал Ян. — К братьям да в прохладную келейку!
— Нет, — кратко ответил Жеан.
Приступ горестной тоски сдавил грудь. Нет, Жеана не влекло обратно в монастырь, но мысль о том, что чувствует Франческо и каково станет ему, случись с ним нечто ужасное, колола изнутри, подобно кинжалу, терзающему животрепещущую плоть.
— Потянет-потянет, можешь не сомневаться. Да так потянет, что завоешь от тоски!
— Пожалуйста… мы можем не говорить об этом? — раздражённо проворчал Жеан.
— А что? — осёкся Ян.
— Он, брат Франческо, наверное, беспокоится обо мне. Но я не мог иначе, Ян, ибо долг превыше всего, и зачастую ради его исполнения нам приходится терпеть тяжелейшие лишения. Христос пострадал за нас, и…
— Долг? — усмехнулся Ян, перебив Жеана. — Не имею ни малейшего понятия, что такое долг! Я иду туда просто потому, что мне некуда больше идти. Может, урву свой кусок, а может, и нет, но хоть лучшие годы зря не потрачу да сдохну, как следует. Битва… ты хоть понимаешь, как это, монашек? Когда всё разлетается в разные стороны, лошади наскакивают друг на друга, кругом крики, звон металла… И вдруг в один прекрасный миг сиятельные сообщают, что мы победили! Враги с позором отступают, а нам всем светло и радостно! Ведь битва, Жеан, — это так красиво! А когда ещё и победа… У-ух! Благость да сладость!
— Мы отправляемся туда не грабить, не услаждаться погромами и кровопролитиями! — сурово сказал Жеан. — Ты забыл, что сказал Боэмунд? Наше обязательство заключается в том, чтобы вести войну во имя мира! А впрочем, стоит ли ожидать от тебя, невежественного виллана, чего-то большего, нежели жажда наживы да искание приключений на свою беду?
— Если бы только от меня… Да тут небось каждый второй суму набить горазд, и Боэмунд в том числе! Разговор-то говорить всякий может, а вот как на деле — то уже несколько иная вещь. А ты, ей-Богу, как моя сестра! Она также всё про долг да про войну за мир. И втемяшилось же в башку девчонке! Только ты, монашек, не думай, что тут все добренькие. Бывает, скотина какая заповедь Божию на словах блюдёт, а сама себе злодействует потихоньку. Впрочем, цель-то у нас одна, только мотивы разные, а потому никак оно и не помешает… этому… тому, чтоб Святым Городом-то овладеть.
«Я отправляюсь туда, дабы сражаться за Христа, что бы кто ни утверждал, какие корыстные цели бы ни преследовал!» — напомнил себе Жеан, и совершенно нежданно страшное озлобление захлестнуло его. Никогда ранее он и помыслить не мог, будто некто относится ко Всевышнему столь непочтительно, что готов бесстыдно покрывать Его именем собственные дурные деяния, и вдобавок в голове Жеана это попросту не укладывалось.
Пользоваться Богом! Не довольствоваться, но пользоваться Его безграничным милосердием! Как можно? Физически. Наконец — морально! Разве Господь не должен предостерегать от гиблого греха лицемерия?
И тут же в голове Жеана всплывали проникновенные слова Пио: «Свобода, данная человеку, — безгранична». Ему сделалось горько и противно.
— Что ты понимаешь? Ты воспитан огородом…
— А вот понимаю! Согласись, монашек, легко сотворить какую-нибудь пакость, а после сказать, что этого хотел Бог? — И не дожидаясь ответа, Ян продолжил: — Легко! Легко и выгодно, потому что все разом поверят! Сарацины, конечно, те ещё ублюдки. Земли у нас отнимают и говорят, мол, «во имя Господне». Нарочно. Чтоб им тоже верили. С меня-то нечего взять. Я из простых, сам понимаешь. Даже читать не умею толком, а то бы Евангелие прочёл — сразу бы озарение пришло. А вот богатенькие да знатные… чего от них не стоит ждать — так это чистоты помыслов! Если я просто гадкий мальчишка, то они — опасные соперники.
— Какие ещё соперники?
— Дуралей! Неужели ты и впрямь думаешь, что они примут тебя таким… чудаковатым да ревностным до вопросов чести?
— А твоя сестра? — поспешил переменить тему Жеан. — Она умеет читать?
— Куда уж ей, девчонке да виллану? Хотя выражается точь-в-точь как ты, обученный! Изящно-изящно. Вот уж и не знаю, откуда у неё этакое умение… но порой до такой лютой спеси доходит, что хочется невзначай вдарить в челюсть, чтоб язык онемел! Башковитая да языковитая жена — горе всякой семье. Стало быть, ты так и не понял, что я тебе насчёт соперников сказал, остолоп в рясе?
— А почему… почему у вас такие странные имена?
— То есть?
— Ну, ты Ян, а она Кьяра. Кьяра будто бы итальянка, а ты?..
— А-ах, это… Только ты никому не говори. — Ян суетливо огляделся по сторонам и перешёл на шёпот. — У нас мать полячкой была, а отец итальянцем. Когда родился я, он позволил матери, горячо любившей свою родную сторонку, наречь меня. Крайне опрометчивый поступок!
— А почему не говорить?
— Ты что?! Да эти поляки… вообще что-то несуразное, чужеродное… я даже не знаю, где они обитают — эти поляки, вдруг у сарацин под боком, ведя с ними тесную дружбу! Моя мать умерла вскоре после моего рождения — так ничего и не узнал про поляков. Пусть я буду норманн! Чистокровный норманн, летящий по скалам фиордов да орошающий их вражьей кровью! Могучий и рыжий! Знаешь… наш род — удивительное смешение всех кровей, какие только есть — норманнской в том числе!
— А Кьяра и впрямь умеет сражаться?
— Я с детства помню её тягу к улице и мальчишеским развлечениям. После смерти родителей, когда мы остались одни, нам пришлось быстро приспособиться к самостоятельной жизни. Мародёров хватает… Вот я и начал худо-бедно учить Кьяру боевому искусству, чтобы могла без меня справиться в случае чего, — увы, рыцарем не рождён, поэтому худо-бедно. Знаешь, в чём её козырь? Как и любая женщина, она обделена силой, однако шустрая и быстро соображает. Год назад Кьяра хотела отправиться за Пьером… как бишь его? Пустынник, кажется. Удалось отговорить, ибо нутром чувствовал: добром не кончится. Шутка ли — ни кольчуг, ни оружия, ни навыков? Насилу средства собрали, дело осталось за последним. Теперь девку Эмануэль Беневентский тренировать взялся. Знаешь его? — Не дожидаясь ответа, Ян продолжил: — Очень сомневаюсь, впрочем, что только тренировать. От этого развратного вдовца чего угодно можно ожидать, не говоря уж о том, что старость напрочь лишила его ума! Жаль, Кьяра ему не ровня, славная бы вышла пара! — Ян нервно хихикнул. — Если хочешь, и тебя станет… тренировать, разумеется, а ты о чём подумал? Драться не может, совсем одряхлел, а вот с неопытными заниматься, с монашками, вроде тебя, — охотно: видно, молодая кровь играет. Знаешь, дурень, Кьяра тебя ещё не так удивит. Только ты не думай, что она у меня совсем неисправимая. Если её прельстить хорошенько, мигом станет как шёлковая. Я девичьи тонкости отлично знаю, ведь эти бесовские существа только кажутся загадочными и непознаваемыми, а на самом деле… если хорошенько приглядеться… самые обыкновенные неразумные твари, отличающиеся друг от друга лишь мерой распущенности! Только ты Кьяру не ругай — не поможет. Её надо по-хитрому брать, за мягкие места. Тогда, глядишь, сама под тебя подляжет!
— Угу, — протянул Жеан, не выказывая заинтересованности в заключительных словах Яна и решительно дивясь его многословности. — Ну-с, я, наверное, спать пойду. Завтра нас ожидает тяжёлый день. Спокойной ночи, Ян.
— Так что, ты так и не понял…
— Спокойной ночи, Ян, — упрямо повторил Жеан.
— И тебе также, монашек.
Жеан нехотя поднялся с земли и устремился глубже в лагерь, где медленно, но верно стихала всевозможная суета и его собратья укладывались на покой.
Остановившись у высокого, пошитого из зелёного камлота шатра с геометрической вязью, Жеан принялся торопливо освобождать себя от рыцарского облачения. «Кошмар! — негодовал про себя он, стягивая тугой верёвочный пояс — ещё одно свидетельство монашеского прошлого. — До чего она мне опостылела, эта кольчуга! Все члены отнялись… И как рыцари годами носят броню втрое тяжелей моей?»
— Помочь? — раздался из-за спины Жеана знакомый насмешливый голосок. Обернувшись, он завидел Кьяру в бледно-серой тунике и обтягивающих льняных штанах, придающих её своеобразной внешности неслыханную нелепость.
— Пожалуй, — смущённо улыбнулся Жеан и пригнулся. Пыхтя от натуги, Кьяра стянула с него злосчастную кольчугу.
— Начинаю понимать, почему рыцари заводят себе столько слуг, — сказала она и пошла прочь. Жеан окликнул её:
— О… стой! Ты… ты уверена, что это хорошая идея — отправиться на ночь в толпу неотёсанных крестьян? Думаю, они ещё не до конца поняли, что значит быть крестоносцем. Может, лучше к рыцарям?..
— На что ты намекаешь? — осеклась Кьяра. — Да и что может в конце концов случиться? Ведь Ян у меня под боком!
В ответ Жеан лишь устало вздохнул, провожая взглядом силуэт Кьяры, растворяющийся в голубоватой полутьме. Как она мала и хрупка! Кьяра была выше Пио и упиралась Жеану в нос, однако молодой рыцарь имел крепкое сложение, а потому в его боевые способности, в отличие от её, охотно верилось.
Нет, это точно ни к чему доброму не приведёт.
И тут же Жеан осознал, что, увлёкшийся беседой с Яном, потерял из виду Пио. Обстановка лагеря была для него тёмным лесом. «Придётся, верно, спать под открытым небом, — подумал он. — А впрочем…»
Насилу избавившись от кольчуги и набитой пухом туники, Жеан вошёл в шатёр и вздохнул полной грудью. Приятная свежесть наполнила его лёгкие, а ослабшее и запотевшее тело лизнула бодрящая прохлада: к ней одной сводились мысли Жеана на протяжении дня. Юноша хотел поприветствовать местных постояльцев, но его перебили:
— Мат, снова мат, Маттео. Сколько раз говорить? Шахматы — игра высшего общества, а не развязной еврейской шайки, единственное умственное умение которой — пересчёт шекелей да чтение стихов из Торы. Это заложено в тебе с рождения: твоё сословие, твоя мера ума, твоё племя, наконец, твой несчастливый рок — этого нельзя изменить, даже если очень захочется. — Красивый крестоносец, сидящий посреди скромного ложа, приготовленного на ночь, усмехнулся и сгрёб с шахматной доски красные фигуры.
— Не говори так со мной, благородный сеньор. Прошу тебя. Я не еврей. Давай сыграем ещё.
— Поздно, — сказал крестоносец и, развернувшись, пренебрежительно сощурил свои и без того узкие глаза, тускло поблёскивающие в полумраке помещения. — Жеан?
«Рон! Да, это и впрямь Рон Голдфокс! — уловив знакомое в сухощавой фигуре и странном акценте крестоносца, понял юноша и перевёл взгляд на щит с изображением лисицы и загадочной надписью «Wlite and Wuldor»*, стоящий в углу шатра, — такое же изображение, только без девиза, украшало нарамник Рона, пока тот был в Таренте. — Какая удача! Ведь мы почти знакомы. А то, кажется, Маттео?»
Жеан присмотрелся к молодому человеку, расположившемуся напротив Рона. Он восседал на внушительном сундуке, расписанном замысловатым круговым орнаментом. Маттео был худ, но, в отличие от последнего, менее миловиден и высок. Густые смоляные кудри ниспадали на плечи, нос был на редкость длинным, крючковатым и особенно ярко выделялся на его тощем смуглом лице, а глаза сверкали лукавыми чёрными огоньками. Сундук принадлежал Рону, решил Жеан, глядя насколько бедно одеяние Маттео. Оно состояло из жёлтой сорочки и голубых штанов, сплошь заплатанных и отдающих цветом лишь при внимательном рассмотрении. Рон носил зелёную тунику с искусно вышитой золотыми нитями фигуркой лисы, а его меховой плащ, ослепительно-белый нарамник и кольчуга с длинными рукавами были аккуратно развешаны в углу, так и маня взглянуть. Кожаные башмаки блестели у входа стальными шпорами.
— Милости просим, добрый католик, — дружески подмигнул Маттео, обладатель на редкость причудливого акцента и какой-то необычайной картавости, что невозможно было повторить даже урождённому французу.
Жеан осторожно приземлился на постель — копну соломы, покрытую плотным станфортом.
— Есть хочешь? — Маттео достал из сумы шмат вяленого мяса с хлебными корками, фляжку и деревянный бокал. — Я готов делиться последним с братьями по вере, ведь для меня нет никого дороже вас… Свинина и вино. Не откажешься?
— Не откажусь, только вина совсем капельку, — кивнул Жеан, познав чувство голода, ранее заглушавшееся ощущением смертельной усталости, и с жадностью принялся за трапезу, предварительно разложив припасы на табурете, что служил заменой столу. Рон усмехнулся, глядя, как несмело Жеан отхлёбывает из бокала.
— Вино не освящено, — промурлыкал он. Маттео фыркнул, не то презрительно, не то смеясь, и Жеан окончательно растерялся. К счастью, почти тотчас же смуглый крестоносец отвернулся, обращаясь к Рону:
— Ты прав, Рон. Нам пора спать. Давайте преклоним колена в молитве на сон грядущий, чтобы никакая скверна не сломила наш праведный дух! — И, встав на колени в углу, горячо взмолился.
Жеан, как ни старался, не мог сосредоточиться на молитве. Из головы его всё не выходили слова Яна. Возможно, недальновидный воришка действительно был прав, и отнюдь не все явившиеся сюда имеют исключительно благородные намерения. От мысли об этом Жеан невольно содрогался от нарастающей злобы. Божественный промысл и порочная жажда наживы… Разве это сопоставимо?!
И снова, снова пророческие слова о свободе!
Так и не сказав заветное «аминь», молодой крестоносец перевёл взгляд на Рона, чьи губы ещё шептали молитву. Этот человек — настоящий рыцарь, решил Жеан. Он не может быть лжив. Если среди крестоносцев и был нечестивец, то непременно в меньшинстве — как Жюда среди двенадцати апостолов. В сердце Жеана затеплилось истомное облегчение. Он обязан доказать Яну, что воинствующие паломники — не что иное, как воинство Христово, и приобщить его к священной миссии во имя Долга, во имя Всевышнего! Совершенно безразлично, что тот знать не знает высокой цели. Он обязан познать её! Отныне они равны, как и мотивы крестоносцев должны претерпеть единенье. Во имя Того, Кто сподвиг их на этот шаг.
«Боже правый! Если среди нас есть злодеи, раскрой мне глаза, чтобы я мог увидеть их! Если не покарать, то хотя бы увидеть. Что может быть страшней неведения?!»
— Аминь.
Комментарий к 2 часть "Через Сицилию", глава I "Крестоносцы"
*"Красота и возвышенность" по-староанглийски. :)
========== 2 часть "Через Сицилию", глава II "Кьяра. Тренировки" ==========
Жеан пробудился с первыми лучами солнца, когда добрая половина войска ещё безмятежно спала, и лишь некоторые одинокие мужские фигуры, чьи обладатели страдали бессонницей, блёклыми тенями слонялись по лагерю, да несколько полусонных стражников, что вынуждены были бодрствовать в продолжение всей ночи, возвышалось неподалёку от тесного скопления шатров и кольев для лошадей.
Бросив угрюмый взгляд на рыцарское облачение, небрежно раскиданное в углу помещения, Жеан поднялся с ложа и тихо прокрался к выходу, стараясь не потревожить почивающих собратьев. Юноша заметил, что многие сеньоры привели с собой не только коней, но и собак, и охотничьих птиц. Рыжеватый чеглок Рона мирно спал на остроконечной вершине шатра.
Резкие ароматы хвои, прелых листьев и мокрой пыли, тянущиеся из глуби леса, дурманили и ласкали обоняние. Жеан покинул пределы лагеря с намерением немного развеяться. «Братья наверняка уже просыпаются… Думает ли Франческо обо мне?» Но тут же эта мысль, так и не окончившись, прерывалась вопросом:
«Священный Град… Как далеко отсюда он находится?»
В шести-восьми месяцах пути на лошадях, ничуть не меньше.
Пройдя несколько шагов, Жеан завидел под сосной маленькую фигурку крестоносца, с жаром размахивающего мечом, в которой узнал Кьяру в воинском одеянии, с покрытыми платком волосами, и невольно возрадовался.
— Кьяра! — окликнул девушку Жеан.
