сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)
«Монахиня войны! Ведь я поклялся… защищать её честь и сам, сам посягнул на неё! Посягнул чувством, мыслью!» Но прежде чем он постыдился, его охватил порыв умилённой гордости за Кьяру — гордости, граничащей с восхищением. Жеан осознал, что преклоняется перед её таинственной неприступностью и неземной непорочностью, но в то же время его удручало чувство злой зависти.
Однако это не являлось основной неприятностью. Важно было то, что Жеан пребывал в мучительном смятении, разрываясь между двумя крайностями, одну из которых поистине ненавидел и всячески подавлял на протяжении стольких лет, проведённых в монастыре, и единственное стало очевидно: он действительно любил Кьяру. Любил гораздо сильнее, глубже, фанатичнее, нежели Франческо и покойного Пио. Крепчающее духовное чувство, болезненное сердечное обожание породили чувство плотское. Увы, теперь, как ни старался, Жеан не мог убедить себя в обратном.
Юноша презирал себя. Презирал за всё. За бессилие перед лицом скотского мужского естества, за то, что больше не мог лгать себе. За всё, что происходило в его жизни.
«Спать… скорее спать… забыться», — лихорадочно приговаривал про себя Жеан, устраивая в шатре ложе. Молодой крестоносец надеялся, что к вечеру, когда он снова станет бодрствовать, всё сгладится. Но это были слепые, пустые, бесплодные надежды, служащие лишь для мнимого успокоения.
Жеан знал это, был уверен в этом, как в своей порочности, только не хотел принимать.
Комментарий к 4 часть "Анатолия", глава XVII "Позор. Зов плоти"
Кьяре уже шестнадцать лет.
Это я так, для мамкиных Тесаков.
========== 4 часть "Анатолия", глава XVIII "Травля. Покушение" ==========
«Это дело рук наших братьев!»
Эти озлобленные слова гулким эхом пронеслись в ушах Жеана, когда он пробудился и поднялся с постели, сладко потянувшись.
— Ты выглядишь подавленным, — зевнул Ян, ставший его постоянным соседом по шатру. — Неужто Кьяра обидела?
— Нет, — буркнул Жеан, мысленно признавая частичную правоту Яна. — Помнишь Маттео?
— Не-а, — пожал плечами тот. — Хотя… вроде какой-то обрезанный жидовский выкрест! — И нервно хихикнул.
— Не говори слова «жид» в моём присутствии! Никогда! Я сыт по горло!
— А в чём, собственно, вопрос?
Но Жеан лишь безвольно махнул рукой, решив, что легкомысленному мальчишке не понять его переживаний.
«Стоит проведать Кьяру?» — мелькнуло в голове Жеана, но он тут же отбросил эту мысль. Вряд ли воительница проявит благосклонность к его резким выражениям любви, да и сам он не желал искушаться, понимая, однако, что обратной дороги больше нет.
«Хищник, сколько ни корми его травой, учуяв кровь, всё равно бросится на мясо», — с тоской подумал Жеан.
Всё вчерашнее время, что Жеан провёл в постели, будучи в сознании, он испытывал неопределённые чувства: это было какое-то гнетущее ощущение отрешённости, непринятия, безысходного одиночества… и боли. Боли, леденящей душу, но не пробивающей слёз, отчего Жеану становилось ещё более горько, холодно и бесконечно страшно. Страшно от осознания того, что ожидает впереди и что отныне на свете нет ни единой души, на какую можно было бы рассчитывать. Юноше казалось, будто бурный морской поток уносит его во мрак своих смертоносных объятий, и тот из последних сил пытается сопротивляться, сердцем осознавая, что бушующая стихия и воля всемогущего рока сильнее его… и всех прочих, кроме одной-единственной, которой достаточно было протянуть руку, чтобы вызволить из когтей верной погибели.
Но не суждено было.
Мысли о Кьяре навели его на воспоминание о произошедшем вчера. Почти обнажённое женское тело, мягкая пульсирующая плоть, возбуждающее тепло, источаемое ею, — всё это в мельчайших подробностях всплыло в его памяти, заставив кожу покрыться мурашками.
«Нет!» — Жеан взглянул на руку с таким отвращением, будто там были не мурашки, а египетские язвы, и принялся одеваться, торопливо лепеча «Отче Наш».
— И не введи нас во искушение…
«Быть может, потолковать с Луизой насчёт Эмихо? — осенило Жеана в этот момент. — Я должен объясниться и заявить о своём раскаянии».
В продолжение всего дня Луиза держала безнадежный караул над телом убитого мужа, лежащего на окраине лагеря в окружении прочих жертв еврейского побоища, отдавших жизни за совершенно никчёмную, бесчестную долю. Вот и сейчас Жеан предположил, что она бодрствует там, и поплёлся через лагерь. К счастью, свежие раны были несерьёзны и почти не доставляли неудобства.
— Луиза!
«Что, белая валькирия, плохо кончил твой муженёк? Так быть может, я смогу лучше?» — вместо ответа заслышал он знакомое язвительное воркование из глубины леска, где был разбит лагерь.
Жеан принялся неторопливо углубляться в чащу, озираясь по сторонам, и вскоре его тревожные предположения оправдались. Он увидел Рона, вплотную прижавшего к толстому стволу сикомора молодую женщину — в ней юноша узнал Луизу.
— Быть может, я смогу удовлетворить твои насущные потребности? Я значительно изощрённее и опытнее… а твои жалкие попытки высвободиться только пуще раззадорят мой пыл!
— Рон, я не хо…
Рон заткнул рот Луизы пламенным поцелуем, стягивая траурный апостольник с её головы.
— Рон! — окликнул его Жеан, и мужчина отстранился.
Разорванное по швам платье спало с верхней части тела Луизы, обнажив груди, и лицо её побагровело от смущения.
— Что ты здесь позабыл, монашек? — срывающимся от напряжения голосом, промолвил Рон и насмешливо добавил: — Польстился на запретный плод? Не переживай. По прошествии нескольких мгновений сладостного блаженства ты сможешь воспользоваться ею, если, конечно, за десяток лет, проведённых в монастыре, не умудрился пристраститься к мальчикам. Хм… тот малыш-ассасинчик и вправду весьма славный! Кажется, я понял, зачем ты приволок его в лагерь и зачем держишь у себя в шатре.
— Вот ещё! — отрезал Жеан. — Немедленно отпусти её! Неужто тебе было мало несчастных евреек? Этой Рахель, которую ты вчера бесстыдно затащил в шатёр и чью семью наверняка поголовно вырезал?!
В ответ Рон лишь невозмутимо усмехнулся и одёрнул руки сопротивляющейся Луизы, чтобы Жеан мог увидеть её роскошное сокровище. Юноша опустил взор.
— Ещё не устал корчить из себя земное воплощение Бенедикта Нурсийского, а монашек? Вот скажи на милость, разве это не прекрасно?
— Оставь её… ты, животное! — завопил Жеан и выхватил меч.
Надо сказать, он по-прежнему не был свят, и, вопреки правым словам, колкий трепет взволновал его девственное, но познавшее порок тело. Однако разум не помутился. Ни при каких обстоятельствах Рон не должен был прикасаться к Луизе, которая принадлежала лишь Эмихо, своему единственному и законному супругу, пускай тот больше и не подавал признаков жизни.
— Дай мне немного времени, и я непременно сражусь с тобой. Я слишком перевозбуждён… боюсь зашибить тебя насмерть вместо того, чтобы направить свою прыть куда следует!
И с этими словами Рон приложился губами к оголённой шее Луизы, постепенно добираясь до наиболее желанного и сопровождая свои действия прерывистыми жаркими вздохами. Женщина скривилась от омерзения, оставив попытки вырваться. Несмотря на то что Рон был красив и умел, ей было противно такое нахальство в отношении себя. Так или иначе, он принуждал её изменить мужу, союз с которым скрепляла брачная клятва.
— Прочь, жадная лиса! — завопил Жеан и взмахнул мечом над самой макушкой Рона.
Тот развернулся и принял боевую стойку. Луиза бросилась к границе лагеря, шурша жухлой травой и безуспешно пытаясь прикрыть срамные места остатками платья — чёрного, шнурованного и обтягивающего её упругий стан.
Жеан замер, пристально вглядываясь в надменное лицо Рона.
— Что же ты не нападаешь?! — рявкнул он. — Видно, твоя жажда братской крови ещё не удовлетворена! Так исправь это… если сможешь, монашек!
— С меня довольно. Эта поляна не ристалище, чтобы пачкать её кровью, — заявил Жеан и вложил меч в ножны. — Даже кровью таких негодяев, как ты, Рон. Эти люди… мирные иудеи… ты знал, ты прекрасно знал, что Баграт надумал воспользоваться нашим невежеством, нашим незнанием здешних мест. Да. Ты знал. Такие дела никогда не обходят тебя стороной. И даже теперь знаешь больше, чем считаешь нужным разгласить!
— Ханжеские нотации во спасение — единственное, на что ты способен! Защищайся! — Рон взмахнул мечом, едва не попав по шее Жеана. Тот безотчётно присел.
Грозно оскалившись, белокурый рыцарь атаковал второй раз, как вдруг зычный оклик со стороны заставил его обернуться. Тяжко дыша и прихрамывая, на поляну проковылял седоусый Эмануэль.
«Слава Богу!»
— Рон Голдфокс! Убери меч! — потребовал пожилой рыцарь и, переведя взгляд на Жеана, строго спросил: — Что происходит?
— Он… Луиза… он хотел надругаться над нею! — заикаясь, пропыхтел Жеан.
— Это всё? — Не дожидаясь ответа, Эмануэль снова обратился к Рону: — Рон! Уходи! Я желаю потолковать с этим отроком с глазу на глаз.
— Кажется, ты перепутал меня со своим внуком, норманн. «Рон» и «Рожер» начинаются на одну букву, однако это не обязывает меня повиноваться капризам сумасшедшего лежебоки… Надеюсь, твой мутный ум ещё способен отличить безземельного голодранца от влиятельного военачальника?
— Я уже давно не состою в твоём отряде, — холодно отчеканил Эмануэль. — Не обольщайся. Если будет необходимо, без зазренья обрушу на тебя ярость Гильома Завоевателя. Но мы ведь не хотим этого, правда? Мы помним, чем это кончилось? Примерно тем же, чем и твои гадкие выходки в Лондоне, благодаря которым ты здесь, среди ненавистных итало-норманнов.
— Как остроумно!
Рон беспокойно затоптался на месте. Упоминание покорённой норманнами Англии, как и побег из Лондона, всегда задевало его за живое. Почему Рон был вынужден покинуть родную землю, никто не знал. Кто-то поговаривал, будто он опустошал земли норманнских властителей, кто-то — будто посягнул на честь жены короля Руфуса. Одни утверждали, что белокурый рыцарь был приговорён к изгнанию, другие — к казни, которой, благодаря лисьей изворотливости, благополучно избежал, бросившись прочь из Англии и, возможно, пообещав искупить вину участием в пилигримстве на Святую Землю.
Чтобы не развивать этой неудобной темы, Рон добавил:
— Впрочем, моя сахарная леди упорхнула, подобно небесной горлице, а потому и моё пребывание здесь имеет смысла ровно столько, сколько меч в твоих задубелых руках! Пойду отыщу какую-нибудь уличную еврейскую подстилку. Рад бы тебе прихватить, да ты — сродни ромейскому примикерию. Поди к Татикию, он расскажет, каково это!
— Жеан, — сурово покосился на молодого крестоносца Эмануэль, когда тощая фигура Рона исчезла в гуще кипарисов.
— А? — робко отозвался Жеан, и сердце в его груди ёкнуло.
— Ты убил Эмихо. Правда ли это?
Жеан вздрогнул и замялся, хотя иных слов и не ожидал.
— Я задал вопрос.
— Да, — виновато потупившись, выдохнул Жеан. — Я раскаиваюсь. Но у этого поступка были причины. Он поднял меч на Кьяру, и я решил, что она погибла… меня ослепила жажда мщения. Как и всех лицемерных фанатиков, участвовавших в этом неравном побоище, которое не подарило нам ничего, за исключением дурной славы. Мы — христиане! Мы должны разжигать вражду лишь при самой острой необходимости. А они… женщины, дети, старики, простые мирные горожане — словом, основная составляющая этого города, не представляли и поныне не представляют никакой угрозы для христианского мира. А месть… — Губы Жеана подёрнула кривая, презрительная усмешка. — Много ли Спаситель говорил о мести?
— Толково сказано, сын мой, — ничуть не смягчённый трогательными речами Жеана, произнёс Эмануэль. — Но это вовсе не избавляет тебя от виновности. Ты не должен был убивать брата по вере ни при каких обстоятельствах!
— Вы тоже много кого не должны были убивать! — огрызнулся Жеан и, чувствуя, как в глазах начинает скапливаться влага, пошёл прочь.
— Стой! Я должен поупражняться с тобой! Ты до сих пор держишь щит неуверенно — однажды это может сослужить тебе скверную службу!
«Упражнения! Щит! Драки! Неужели у него больше ничего нет на уме? Как он… не понимает?»
Жеан не обернулся, не откликнулся на зов Эмануэля, а только ускорил шаг. Добравшись до опустевшего шатра, юноша растянулся на разворошённом соломенном ложе и беззвучно заплакал. Аббат Леон, брат Франческо, Пио — все они, как живые, вырисовались перед его затуманенными глазами, казалось, взывая наперебой друг другу: «Да благословит Господь», «Блаженны плачущие, ибо они утешатся», и сквозь этот говор Жеан ощущал греховный жар, подобный тому, что пробудило в нём соприкосновение с девичьей плотью…
«Грех за грехом! Порок за пороком!» — Одни эти слова вызывали у Жеана полубезумное омерзение.
***
Эта ночь была особенно беспокойна для Жеана. Ему грезилось нечто неясное, нечто туманное и тревожное, нечто, находящееся за гранью человеческого понимания и заставляющее леденеть до самых костей. Студёный вихрь родной, но такой далёкой Скандинавии, казалось, кружил ему голову. Издали слышался ревущий плеск моря, и чёрные волны, пенясь, вздымались над серебрящейся равниной — серебрящейся самой по себе, ибо ни единой звезды не сияло на небе. Да и было ли небо? Было ли море, изрезанное острыми скалами? Или волны восходили прямо из почвы? Мутные извилистые тени мелькали перед глазами Жеана, скребясь по камням, ломая айсберги, исчезая в клубах голубого тумана… или же это был снег, а быть может, какая-то другая причуда природы — Жеан не мог определить наверняка.
Внезапно что-то, словно петля, сдавило ему глотку, и жгучая вспышка болезненного холода пронзила тело. Смутные образы начали выветриваться из воображения Жеана, сливаясь воедино, и вскоре живая человеческая фигура, облачённая в чёрные мешковатые одеяния, предстала перед его взором.
Ещё не осознавая происходящего, Жеан резко отстранился, ощутив холодные покалывания в пределах оголённой шеи. Грань кинжала зловеще сверкнула в кромешной тьме.
Кинжал! Ассасинский кинжал!
— Фарфур… ты… — Жеан был потрясён настолько, что едва мог говорить.
Ещё миг, один лишний миг, и он не проснулся бы никогда!
Судорожные всхлипывания прорвали гробовую тишину шатра, собратья Жеана беспокойно заворочались в своих ложах.
— Тише! — шикнул на Фарфура Жеан и, встав с постели, дрожащими руками пропихнул к выходу.
Тот не сопротивлялся.
— Ты хотел убить меня! — воскликнул Жеан, когда они отошли на безопасное расстояние от спящих крестоносцев. — Этим кинжалом… Перерезать мне глотку, пока я спал!
Фарфур не понимал Жеана, но слова его заставили ассасина расплакаться навзрыд. Он тяжко рухнул ему на грудь. Жеан был ошеломлён и ничуть не менее растроган, но вместе с тем его душу, едва не покинувшую тело, чернило безудержное негодование.
— Хотел убить меня! А ведь когда-то я…
— Рон! — захлёбываясь слезами, выпалил Фарфур чуть внятно.
— Рон?! Так выходит, он велел…
Ассасин одобрительно закивал головой.
— Тише. Успокойся. Убери кинжал. Убери. Всё будет хорошо.
«Нет!» — подумал Жеан, едва не застонав от горького отчаяния.
— Вон! — вскричал Фарфур и попытался высвободиться из объятий Жеана, но тот лишь крепче прижал его к себе. — Ж-Жеан…
— Что?
— Луизе… спасение… спасибо. И вон! Вон!
— Я передам Луизе твою признательность. Но бежать сейчас — самоубийство, — покачал головой Жеан. — Стража — она не пропустит тебя. Они заколют тебя на месте! В шатёр! За мной! — Выпустив ассасина, он поманил его рукой. — Завтра я помогу тебе бежать. Под шумок мы выберемся из лагеря, и ты наконец будешь свободен.
«Он будет свободен. А что же я?
Боже. Боже правый. Молю Тебя, пускай всё это мне только снится! Рон не может вот так поступить!» — бурей кружились в голове Жеана гнетущие мысли.
«Нет… Я по-прежнему лгу себе. Если однажды сумел я, почему бы не суметь ему? Я… чудовище. Да-да! Воистину так! И расплата уже близка… Я чувствую, как пасть геенны огненной поглощает меня с головой, беззащитного, ничтожного перед лицом неминуемой погибели. Этот мрак… этот странный, ледяной мрак… почему он так всепоглощающ? Сначала Эмихо, потом Кьяра, затем Рон с его покушением! Ни единого просвета! Ни единого проблеска!..
И почему, почему именно я?»
Комментарий к 4 часть "Анатолия", глава XVIII "Травля. Покушение"
Чересчур много пошлости на такую главу. Прошу меня простить.
Следующая будет куда более целомудренна)
========== 5 часть "Антиохия", глава I "Неприступная крепость" ==========
Бескрайние гористые пределы всё глубже принимали крестоносцев в свои жестокие объятия. Подъём становился тяжелее, селений меньше, дорога, усыпанная сланцем, — круче и опаснее. Христиане и их лошади оступались на скользких, узких возвышенностях и падали, разбиваясь о гранитные валуны, так что за войсками по пятам следовали падальщики: стервятники, крысы, тощие полосатые волки. Во многочисленных пещерах и гротах ютились шайки грабителей и фанатиков. Жаждая наживы и правосудия, они терпеливо ожидали отставших и заблудившихся.
