сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 45 страниц)
Жеан проследовал в середину лагеря, где стояло несколько шатров, любезно предоставленных Сильвио и прочим духовным лицам Доменико. Шатры духовенства возвышались между роскошными рыцарскими жилищами, расположенными к центру, и скоплениями бедняков, в большинстве спавшими на окраине под открытым небом.
— Что тебе, мой мальчик? — с отцовской снисходительностью спросил Жеана Сильвио, как только тот заглянул в шатёр и, не дожидаясь ответа, заявил: — Входи.
— Не примите меня за сумасшедшего, но сегодня ночью мне пришлось видеть не то сон, не то самое что ни на есть видение. Я сам толком не понял, — начал Жеан, усаживаясь на выдровую подстилку напротив приходского священника. — Посреди ночи меня разбудил чей-то настойчивый шёпот… и, стоило мне слегка приоткрыть глаза, как я увидел Маттео…
— Маттео?! — ахнул Сильвио, и его кроткие глаза сверкнули такой жуткой болью, что сердце Жеана сжалось от горечи. — Тот самый, что погиб в схватке с ассасинами?
— Да-да! Так вот. Он позвал меня за собой, и мы взошли на холм, откуда открылся вид на Никею. Но самой Никеи не было. Был лишь крохотный храм… кажется, синагога, с шестиконечной звездой на куполе. И всё вокруг было охвачено степным огнём!
Жеан смолк, возрождая в памяти заключительные слова Маттео.
— И всё? — недоверчиво сощурился Сильвио.
— Нет-нет. После Маттео сказал, сказал с явным озлоблением: «Это дело рук наших братьев!», и меня потянуло в сон, но Кьяра, которую в ту ночь мучила бессонница, разбудила меня. Едва я продрал глаза, всё исчезло: и Маттео, и пожар, и невесть откуда взявшаяся синагога посреди пустынного поля. Но я по-прежнему остался стоять на холме. Так выходит это был не сон, отец? — И не дожидаясь ответа, Жеан добавил: — А ещё… ещё на Маттео был чёрно-белый халат, что точно прилип к его телу. Он протянул ко мне руки, и те обратились в щупальца. Я увидел голову епископа в ужасном сочленении…
— Пылающая синагога? Маттео? Чтоб ты знал, Жеан, покойный юноша всю сознательную жизнь ненавидел евреев, всячески чураясь своего происхождения. А потому сомневаюсь, что его возмутила бы утрата евреями очередного молитвенного дома, куда вероятней, напротив… Что касается чёрно-белого халата, наверняка это был талес — скотское, унизительное одеяние, давившее его всю жизнь. Голова же принадлежала святому Дионюсиосу — покровителю Маттео. Не придавай этому особого значения, Жеан. Последняя битва у стен Никеи была действительно ужасна. Не одному тебе снится подобный вздор. Столько христианской крови было незаслуженно пролито! Но теперь души павших блаженствуют на небесах, и душа Маттео — также.
— Вы хорошо знали Маттео? — желая переменить тему, поинтересовался Жеан. — Что это значит — «давившее всю жизнь»? — Он понял, что его предположение, касающееся кары, было недалеко от истины.
— Да, сын мой. Я сам крестил Маттео в христианскую веру, когда тот заявил о желании разорвать узы с иудейством, в строгих традициях которого его воспитывали всю жизнь… покуда ему не сравнялось восемнадцать лет. Он жаждал познать Христа. И он познал Его. Но стал изгоем как среди евреев, так и среди христиан, что относились к нему с недоверием и пренебрежением, опасаясь, что святая вода не смыла с его души еврейскую грязь. Его семью грабили, притесняли, избегали! И оттого Маттео проникся ещё большей ненавистью к своему прошлому… к своему роду… к еврейскому племени… к Талмуду… да даже к самой символике шестиконечной звезды! Он снял талес, ушёл из иудаизма, но иудаизм не ушёл из него… Всякое напоминание о происхождении юноши отдавалось болезненной злобой в его сердце, и однажды он… — Голос Сильвио сорвался. — Даже поклялся отомстить евреям. Но не суждено было. Воистину, он умер добрым христианином, умер смертью, достойной великомученика. И до чего досадно слышать имя Маттео в презрительном тоне из уст Рона, Эмихо и прочих надменных чистоплюев, в то время как несчастный вот уж более полугода покоится в льняном гробу.
Глаза Сильвио заволокло слезами, и расчувствовавшийся Жеан ощутил, как к горлу подступают рыдания. Наскоро обняв приходского священника, юноша рванулся к выходу в смутной надежде, что тот не увидел его слабости. Ужас, навеянный кошмаром, сняло как рукой, и привычная лёгкая печаль легла на сердце мрачной пеленой.
«Всего-навсего обыкновенный дурной сон. Ведь это так мне присуще!»
Самое время приступить к боевым упражнениям.
========== 4 часть "Анатолия", глава X "Кылыч-Арслан. Расплата" ==========
Неестественно прохладный для южных пределов ветерок нежно ласкал кожу на лице Жеана, развевая его волосы, порядочно отросшие за год пребывания в походе. Небо хмурилось, наполняя воздух приятной свежестью. Безмятежная тишина, нарушаемая лишь скрипом повозок да умиротворёнными разговорами крестоносцев, царила кругом, что оставляло в сердце Жеана какой-то необъяснимый беспокойный осадок.
«Что-то будет», — то и дело мысленно тревожился он, но гнетущее чувство отпускало Жеана, едва ему стоило вспомнить, что девятнадцатого июня 1097 года Никея пала под натиском крестоносцев и византийцев.
Кылыч-Арслан не успел. Не успел милостью Божьей. Жеан был уверен, что ромеи сумеют противостоять ему в случае, если султан попытается возвратить утраченную крепость. Во время штурма западная стена и башня Гонат едва не обрушились, однако теперь стояли крепче прежнего, да и прочие поломки были быстро устранены. Жеан тихо ликовал, даже опасная, неровная дорога не стесняла и не пугала его, хоть он и надеялся втайне, что не вся Анатолия такая — страшно изрытая каменистыми холмами.
— Как это прекрасно! — захлёбываясь от восторга, восклицала Кьяра. — Кругом тишь да гладь… и никаких сарацин! Поверить не могу! После стольких усилий… Никея наша!
— Не наша, а того заносчивого православного красавчика… как бишь его? Алексиос Комнин, кажется, — язвительно напомнил Ян. — Не больно-то хотелось, право дело. Ведь свой кусок я уже урвал! Алексиос… Ну и имя! Это как по-нашему-то будет, а?
— Ах, ты ничего не понимаешь, норманн с не менее странным именем! — вспылила воительница. — Ведь это вовсе не главное! Сарацины изгнаны! Вот то, ради чего мы в течение стольких недель проливали кровь, вражескую и нашу собственную! Мы голодали, мы изнемогали от жажды и усталости, мы…
— Пощади, пощади Христа ради, рыжая бестия! Не то брошусь вон туда! — Ян указал в заросший тёрном проём между скалами.
Жеан усмехнулся в усы, искренне радуясь непринуждённой болтовне брата и сестры. Идеалы и воззрения Яна и Кьяры были совершенно противоположны, и ответ на вопрос: «Как эти двое до сих пор могут мирно уживаться?» по-прежнему оставался недостижимым. Однако вместе с тем они поистине стоили друг друга — восторженные, пылкие, непреклонные. Возможно, родственность душ, чуждая убеждений, и спасала их от раздоров.
— Негусто, — раздражённо проворчал Ян, как только тучи излились редкими прозрачными каплями.
— А чего ты ожидал? — изумлённо воскликнула Кьяра и, поёжившись, хихикнула: — Вселенского потопа? Ты смотри, шествие замедляется! Сейчас мы сможем вволю отдохнуть!
И действительно, Боэмунд, безостановочно выкрикивая «Дорилей! Дорилей!» — так назывался заброшенный византийский лагерь, останавливал отряды. Всё новые и новые норманны, спускаясь со скал в сравнительно ровную низменность, соскакивали с коней и начинали снимать поклажу. Едва жеребец Жеана прошёл несколько шагов, он потянул за поводья. Несмотря на малый рост, конь был великолепный: тонко чувствовал все движения хозяина, мог выдержать любой груз и отменно маневрировал. Жеан прозвал его незамысловато — Ивес.
— Эй, монашек! Ты не против, если я к тебе в шатёр подлягу? — бросил через толпу Ян.
— А ты как думаешь, беспризорник? — вопросом на вопрос ответил раззадоренный Жеан, а сам невольно вспомнил Пио, и сердце его сжалось от тоски.
— Что ты там пискнул?! А ну, поди сюда! — И Ян, выхватив из ножен меч, принялся лихорадочно скакать вокруг Жеана, с мнимым намерением нанести удар. — Да чтоб ты знал, у меня дома хранится кедровый сундук с драгоценностями, оставленный в качестве наследства родителями! Да ещё огромадная конюшня с чистокровными арабскими лошадьми… и целый притон наложниц с аппетитными телесами! О, да такие женщины даже Боэмунду в самых сладких снах не снились! А уж сколько я видел его с женщинами наяву, не припомню, чтобы это было что-то достойное! Сюзерен, а спит с чучелами!
— Так-то оно так, только был бы у тебя ещё этот самый дом! — увернувшись от очередного хаотичного выпада, крикнул Жеан. — Ведь ты сам его разорил, помнишь? А у Боэмунда, верно, каждый день бываешь!
В игривую перепалку вмешался Эмануэль:
— Спокойнее, нерадивые ученики, не то и впрямь пораните друг друга, а нам, как никогда, необходимы ваши силы. До Иерусалима далёко, успеете обзавестись достаточным числом шрамов.
— Уф… — выдохнул Ян, приостановившись. — Ты (даже к почётному ветерану рыцарского общества он не считал нужным обращаться на «вы») прав, седоусый вояка, ещё так обезобразится, что братья-бенедиктинцы вовсе не узнают!
— Я не собираюсь возвращаться в монастырь, — сухо напомнил Жеан. Поспешное заявление необузданного парнишки вновь задело его.
— Ах да! Совсем забыл! Ты ведь с Кьярой вознамерился сойтись!
В тускло-серых глазах Эмануэля промелькнуло нечто, похожее на изумление. Сгорая от стыда, Жеан не нашёл выхода лучше, чем промолчать, слепо понадеявшись, что сказанное Яном в скором времени выветрится из его забывчивой головы и он не придаст этому особого значения. Юноша совершенно не представлял себя влюблённым!
— Пошли, Ян, — буркнул он. — Расставим шатёр.
Но не успел Жеан подойти к навьюченной вещами и провизией лошади, как отчаянные вопли ужаса в один голос всколыхнули воцарившуюся тишину. Громадная серая туча, что едва не сливалась с облаками и палевым песком, с ошеломляющей скоростью плыла по холмам по направлению к крестоносному лагерю. Жеан оцепенел. Молодой крестоносец хотел закричать, но грудь его исторгла лишь сиплый писк, когда он понял, что эта туча состоит не из невесомого пара, а из коней и людей, облачённых в сияющие кольчуги. Дорилей, от которого остались лишь скошенные колонны да плиты из песчаника, вскоре совсем скрылся из глаз, заметённый песком.
«Эмихо! Быстро сюда!» — звонкий возглас со стороны возвратил Жеана в сознание. Неподалёку от него стоял Рон, окружённый десятком своих соратников.
— Скачем! Скачем за подкреплением! Готфрид… Роберт… Раймунд… Они нужны нам! — Голос военачальника предательски дрожал, и Жеан, осознавший безнадёжность положения, мысленно осудил его намерения.
«Трус! Рон должен руководить отрядом, а не бежать от доброй схватки. Привести помощь могут и другие! Мы нуждаемся в его силах!»
Однако раздумывать времени не было, куда значительнее Жеана беспокоил вопрос: «Откуда взялись эти бойцы, каково их число и что теперь будет с норманнами, отдалившимися от большинства крестоносцев?» Дьявольский хор облетел поляну, и Жеана моментально бросило в дрожь. Крестоносцы наперебой вопили от страха, тогда же как новоявленные враги выкрикивали какие-то неизвестные турецкие слова, служащие для поднятия боевого духа.
Сарацины! Одни лишь сарацины! Целые полчища сарацин! Целое море сарацин, что вот-вот поглотит в своей буйствующей пучине всех добрых христиан… всех до единого!
— Кылыч-Арслан… Он явился отомстить… Он всё-таки успел, — бормотал себе под нос Эмануэль, вынимая из ножен меч и боязливо пятясь назад.
Кылыч-Арслан?!
— Я буду сражаться… Я должен сражаться.
— Эмануэль, нет! — взмолился Жеан, не отрывая взгляда от военачальников, что тщетно пытались навести порядок внутри отрядов и понять, какую тактику намеревается использовать противник. — Вы уже так стары!
— Выходит, теперь я не вправе хорошенько разогнать кровь по жилам? Их слишком много. Их слишком много, Жеан.
— Рон побежал за помощью!
Эмануэль не ответил, сбросил плащ и, резво вскочив на коня, бросился в гущу столпотворения.
Но как ни старались, крестоносцы были бессильны против бесчисленной магометанской орды. По прошествии нескольких минут новоприбывшие, под улюлюканье и звучный клич «Аллах Акбар», заключили их в кольцо — настолько прочное, что, казалось, не прошмыгнёт даже мышь. Копья, сабли и знамёна взвились в воздух разноцветным частоколом. Залаяли собаки. Затравленно заклокотали соколы.
— Бежим отсюда! Мы пропали! — истошно завизжал Ян, хватая Жеана за руку. Впервые за время похода он был готов признать неминуемое поражение, что особенно опечалило последнего.
Но, вопреки страху перед неизбежным, он упорно стоял на месте, пристально вглядываясь в лицо красивого мужчины, чья фигура, благодаря камчатому синему халату, позолоченной кольчуге и шлему с плюмажем, отчётливо выделялась на однообразном фоне из блёклых одежд рядовых бойцов. Его конь был покрыт пурпурной попоной, усыпанной серебряными звёздочками.
«Кылыч-Арслан!»
Взор султана был совершенно холоден. Он не выражал ни напряжения, ни отвращения к врагу, ни радости безоговорочной победы… Но внезапно, на мгновение, его тонкие уста подёрнула лёгкая усмешка, после чего Кылыч-Арслан заговорил:
— Вы примете Аллаха или погибните. — Он знал французский и изъяснялся почти без акцента. — Мы сравняем с землёй вас всех, завладеем вашими женщинами и богатствами, или вы признаете своё никчёмное положение. Слышите, назареяне? — Кылыч-Арслан повысил голос. — Это говорю вам я, Меч Господень!
Гром воинствующих возгласов послужил ему ответом.
По вялому мановению руки Кылыча-Арслана град устремился в центр крестоносного столпотворения. Даже на позорное бегство теперь не оставалось ни малейшего шанса. Если крестоносцам удастся вырваться, они не смогут умчаться — слишком круты и рыхлы скалистые холмы. Несчастные посворачивают себе шеи, размозжат головы или же в конце концов будут настигнуты и вырезаны пронырливыми турками! Кылыч-Арслан знал это. За хладнокровным выражением султана не скрывалось ничего, кроме неподкупной ярости, что подтверждали зверские вопли бойцов, раздающиеся отовсюду. Они жаждали отомстить. Отомстить за гнусное унижение. Но отомстить вовсе не унижением — отомстить кровью.
И роковой час расплаты наконец пробил.
========== 4 часть "Анатолия", глава XI "Ужас при Дорилее. Злополучная стрела" ==========
— Скорее, Рожер! Хватай мой щит! — скомандовал Эмануэль.
Оруженосец поспешно исполнил его приказ, а пожилой рыцарь, схватив за поводья брыкающегося сивого жеребца, устремился на окраину лагеря. Жеан пригнулся и бросился к убитому бойцу, лежащему неподалёку, с намерением вооружиться щитом.
«Главное — выстоять и дождаться подкрепления! — думал Жеан, отражая всё новые и новые вражеские атаки. — Мы сможем… наверное, сможем».
Но в следующую минуту он сам оспаривал эту мысль: «Войска германцев и французов слишком отдалились от нас. Они не успеют! Да и почём знать, быть может, Рон и его побратимы помчались вовсе не за подкреплением? Быть может, они ускакали в ближайшее поселение, чтобы переждать грядущие тяготы битвы? Но нет… разве они не могут присягнуть на верность врагу? Они одержимы манией богатства, не страшатся порою преступить Господню заповедь во благо собственной выгоды… но, безусловно, преданны Христову воинству!»
Или же?..
Нельзя сказать, что самому Жеану в тот момент не хотелось вырваться из сарацинского окружения и стремглав пуститься в бегство… подальше от этих варварских мест, под девственное небо… с наслаждением вдыхая его пьянящую свежесть, рухнуть на мягкий травяной ковёр и уснуть беспробудным сном до самого рассвета под умиротворяющее стрекотание цикад. Однако что-то продолжало упорно удерживать его на месте, и Жеан не мог понять, было это чувство долга или же страх дикой, мучительной смерти.
Вдруг три крестоносца выбежали из столпотворения и рванулись к границам осаждённого лагеря, в попытке спастись, но тут же рухнули на землю, залив пески вязким багряным месивом из крови и выпущенных потрохов.
«Они никого не выпускают! Либо мы погибнем, либо сдадимся. Третьего не дано! Кони, и те разбежались!»
