сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)
«Священный Град! Иерусалим!»
Жеану сделалось дурно. О чём снова грезит его несчастный рассудок?! Неужели Жеан не просто утратил рвение, но лишился чувства долга, и освобождение Священного Града стало не более чем сухим, безосновательным правилом? Юноша ощущал себя лицемером, подобным негодяю-Рону. Подобным тем, кто загубили паломничество злодеяниями. Никогда ещё оно не казалось ему таким бессмысленным, таким условным, исполненным ханжества и жеманства, никогда не было столь противно, что замирало сердце, скованное грызущим ужасом…
— Преклоните колена, о благочестивые дети Божьи, дабы всемогущий Отец ваш Небесный был милостив! Возможно… возможно, о мне нечего таить от вас, удалые Христовы воины, это последний раз, когда вы возносите к Нему мольбу! — Боэмунд старался говорить спокойно и ровно, и у него прекрасно получалось, однако предательски дрожащий в руках княжеский посох в виде длинного золотого креста и громадные синие глаза, в холодном блеске которых не читалось ничего, кроме мучительной безысходности, выдавали весь ужас, что приходилось испытывать тарентскому графу. Неустрашимому тарентскому графу.
Боэмунд плавно опустился на колени, а после и крестоносцы, один за другим, последовали его примеру. Какая-то часть из них, напротив, повскакивала с мест и рванулась к священникам епархии Доменико, толпящимся неподалёку, в намерении исповедоваться.
«И я бы исповедовался, — подумал Жеан. — Если бы был уверен, что…»
Дума не завершилась, однако подсознательно он, увы, понял, что едва не породил его пылающий мозг.
Если бы был уверен, что Ему не всё равно…
Жеан стал на колени, запрокинул голову к небу, затянутому лиловыми осенними облаками, и взмолился, глотая слёзы:
— Пожалуйста, услышь. Дай мне услышать…
***
«Священный град! Иерусалим!»
Эти заветные слова оглушительным набатом прогремели в ушах Жеана, когда тяжёлые дубовые двери с треском распахнулись перед крестоносцами, в продолжение стольких изнурительных недель прозябающих в заточении. Солнце сверкнуло в глаза Жеану. Исполинские силуэты гор расползлись по ослепительной сини чёрными призраками. Горькая свежесть болезненно опалила лёгкие.
Это было дыхание воли. Воли, что несла собою неминуемую смерть.
Неминуемую смерть!
Неужели это так, и с минуты на минуту всё Христово воинство безвременно поляжет в единую братскую могилу? Всё Христово воинство, многочисленнее и несокрушимее которого, как казалось Жеану в недалёком прошлом, может быть лишь рать небесная! Неужели всё, без преувеличения всё, от взятия Никеи до ошеломительного триумфа в неприступных стенах Антиохии, оказалось тщетно? Тщетно и тленно, точно кости погибших, до сих пор бесцеремонно разбросанные по полю брани и гнусно попираемые вражеской ногой. Но ради чего? Ради чего они погибли? Ради чего подвергаются смертельной опасности по какому-то нелепому капризу судьбы выжившие крестоносцы?
Быть может, Господь никогда не желал этой войны?! И все победы, достигнутые крестоносцами, в действительности не что иное, как происки Лукавого, а Христово воинство — лишь послушная игрушка в дьявольских руках?! Именно поэтому его, как и пророчил Ян, в конечном итоге поработил грех и порок! Преступное нападение на мирное еврейское поселение в Анатолии — его также не должно было произойти!
«Нет, — произнёс загадочный голос из глубины души Жеана. — Дьявол покровительствует не крестоносцам. Он искушает лишь тебя! Это вызов! Последний, судьбоносный вызов! Либо ты с честью и достоинством противостоишь его зловредным козням, либо погибнешь! Иного не дано!»
«Почему я должен верить в это?» — спросил себя Жеан. Ответом ему послужило замогильное безмолвие, наведшее на иную — самую страшную — мысль: вдруг Дьявол и впрямь не причём, но всему виной — безликая случайность?
«Я хочу знать!» — едва не завопил Жеан в исступлении. Он устал надеяться и верить! Пурпурная высь словно смеялась над ним!
«Знать! Знать! Знать!»
Юноша потянулся за щитом, в который раз заострив внимание на кресте, переливающемся в оленьих рогах серебряным светом, и девизу, гласящему краткое и единственное: «Смерти нет».
Смерти нет!
Глупый кусок дерева! Даже он, даже его покойный обладатель глумились над крестоносцами!..
Тем временем беспощадное пламя битвы стремительно разгоралось. Сарацины почуяли угрозу уже тогда, когда к их лагерю, испуская стрелы, устремился авангард. Кербога спохватился почти мгновенно, за доли секунды уняв волнения в своих рядах и приготовив их к отпору. Было отчётливо заметно, что осада изрядно потрепала вражеское воинство, в том числе самого атабека, которого Жеан помнил упитанным, опрятным, здоровым и который теперь мало чем отличался от своих подчинённых. Бордовый халат, расписанный золотыми кометами, и посеребрённая кольчуга хлипко болтались на жилистом теле. У многих сарацин, как и у крестоносцев, не осталось коней. Передвигались они либо на более мелких животных — ослах и мулах, либо вовсе на собственных двоих.
Хотя в числе последних Жеан, к превеликой радости, не оказался, это мало утешало его и, если и давало сомнительные преимущества перед лицом отдельных соперников, не могло повлиять на безотрадное положение крестоносцев.
— Братья… — непривычно глухо, но внятно промолвил Боэмунд, и тут же голос его сорвался на громоподобный рёв: — DEUS LO VULT!
— В БОЙ! — подхватил Танкред, чьи войска выстроились неподалёку. Крестоносцы, не дожидаясь призывного гула труб, лавиной ринулись вперёд.
Зазвенел металл, но совершенно не было слышно глухого стука дубинок. Битва за Антиохию и последующая осада почти полностью выкосили нетренированное бедняцкое скопище.
За прошедшее время Жеан отвык от постоянных тренировок. После смерти Яна они с Кьярой стали проводить куда больше времени наедине, однако вовсе не с целью потратить его на пустое размахивание мечами. Это отнимало слишком много сил, особенно в пору голодания.
И теперь Жеану действительно пришлось пожалеть об этом. Держа наготове меч и щит, что казались вдвое тяжелее, чем обычно, он чувствовал, насколько сильно трясутся его руки.
«Что, если я не успею нанести даже одного удара? Я выроню меч… выроню… и конец! Господи, если ты слышишь меня, останови это! Во что бы то ни стало останови это! Мои руки… они совершенно не слушаются».
Но в конце концов Жеан не заметил, как нанёс первый за столько недель удар. Меч сам собою, точно повинуясь мистическому призыву, пронёсся через шею подоспевшего врага, со смачным чваканьем отделив голову от тела: она не была защищена бармицей. Так знакомое Жеану ревностное ощущение закипело в крови. Дрожащие кисти рук по-прежнему не поддавались, но вскоре он благополучно свыкся с этим. К каждому удару его подталкивало неведомое ранее шестое чувство, порождаемое неиссякаемой жаждой жизни. Порабощённый упадком духа, он устрашался смерти ещё пуще.
«Хотя бы ради Кьяры! Если нельзя ради веры!» — лихорадочно вертелось в голове Жеана, пока он яростно отражал атаки на редкость юркого вражеского бойца, чья манера боя, со всеми её изощрёнными бросками и изворотами, заметно напоминала ассасинскую. Но даже самый опытный ассасин не смог бы длительное время противостоять конному бойцу. Следующий удар, пронёсшийся через голову врага, лишил его шлема и чувств, последующий же — жизни. Резко стряхнув с лезвия меча капли крови и желтоватые ошмётки мозговой массы, Жеан дёрнул коня за поводья, и тот во весь опор помчался в сердце побоища.
«Священный Град! Иерусалим!»
Жеан огляделся вокруг. Вражеское войско было разрознено крестоносцами на несколько небольших кучек. Военачальники, в том числе сам Кербога, тщетно пытались сплотить ряды воедино, однако крестоносцы, ко всеобщей неожиданности, продолжали прочно удерживать позиции, несмотря на то что голодное заточение отняло у них почти все жизненные силы и многим не удалось даже вдоволь насытиться перед началом битвы. Жеан заметил интересную особенность: большинство бойцов Кербоги было вооружено луками и почти непригодно для рукопашной схватки. Лёгкие доспехи не защищали поджарых тел. Сталкиваясь с дюжими франками, сарацины изворачивались и трусливо пятились. Далеко не всякая стрела задевала крестоносную плоть, отягощённую прочным доспехом.
«Христиан слишком мало! Они всё равно нас перебьют!»
Уже были раненые. Целители сновали по полю брани, оттаскивая их на безопасное расстояние.
Вот Луиза, вооружённая перевязками и парой фляжек с водой, промчалась мимо Жеана к крестоносцу, чьё окровавленное тело безвольно простёрлось по колеблющейся земле, то и дело вздрагивая в болевых припадках.
Но когда она склонилась над раненым, матёрый сарацин, вырвавшись из визжащей гущи вымпелов и круглых щитов, атаковал целительницу и, одним сокрушительным ударом низвергнув наземь, поволок в сторону близстоящего шатра. Всё произошло настолько быстро, что Жеан едва опомнился.
Луиза отчаянно упиралась, но враг, казавшийся вдвое крупнее неё, очевидно, даже не замечал этого. Душа Жеана ушла в пятки. Не помня себя от негодования, он рванул коня вслед за сарацином, подсознательно осознавая, в какой единственной корыстной цели этот гнусный мерзавец желает использовать несчастную женщину.
— Стой где стоишь!
Сарацин резко развернулся и хотел ответить на вызов, как вдруг один из его боевых товарищей преградил Жеану путь. С пронзительным лязгом сабля столкнулась с мечом Жеана, высекая раскалённые искры.
«Проклятье!» — Заострённая грань сабли промелькнула в опасной близости от глотки Рассвета. Тот с оглушительным ржанием поднялся на дыбы в попытке спастись от смертельного удара. Жеан кубарем покатился из седла. Его боковое зрение уловило ужасающее… За прошедшие два года он повидал множество без преувеличения омерзительных вещей: вспоротые до хрящей глотки, вывернутые позвоночники и выпущенные внутренности. Однако даже это, объединённое вместе, не шло ни в какое сравнение с тем, что предстало перед взором Жеана теперь.
Полностью обнажённая, Луиза отчаянно извивалась в нерушимых объятиях сарацина, пока тот, грубо прикасаясь к её нежным телесам, удовлетворял свои низменные потребности. Толчки становились всё резче и смелее. Целительница начала надсадно, прерывисто кричать.
— Уйди с дороги, паршивый ублюдок! — вскочив с земли, взревел Жеан и сходу бросился вперёд мимо врага. Тот лежал на спине, прикрывшись щитом от лошадиных копыт.
— Встань! — с сильным акцентом воскликнул матёрый сарацин, не отрываясь от своего занятия. — Ещё шаг — и смерть! Стой, и я отпущу её.
— Беги, Жеан! Он отпустит меня! — всхлипывая, простонала Луиза, однако отчаянная мольба в её голосе только пуще разъярила Жеана.
— Мерзавец! Грязная скотина! Я… я сейчас сотворю с тобой то же самое!.. Я… DEUS LO VULT!
Казалось, в тот момент тучи, сгустившиеся над равниной, разверзлись, и чудовищное буйство стихии подтолкнуло Жеана вперёд, прямиком к врагу, от которого будто разило нечистотами. Однако в следующую секунду странный туман, беспросветной пеленой заволокший глаза, стал багрян. Зрение возвратилось. Сладковатый смрад свежей крови обдал Жеану ноздри.
Луиза в неловкой позе распласталась по земле, из горла её бурливо хлестала рдяная жижа, пока сарацин невозмутимо затягивал пояс, удерживая в зубах небольшой, блестящий от крови кинжал.
========== 5 часть "Антиохия", глава XXIV "Отмщение. Скорый исход" ==========
Жеан резко замер перед врагом, не в силах отвести взгляда от обезображенного раной тела Луизы, что всё ещё терзалось в страшных судорогах. Сомнений не оставалось: жизненные силы целительницы были на исходе.
— Я не велел тебе нападать, — холодно произнёс сарацин, вызывающе стирая подолом платья кровь с лезвия кинжала. — Я предупредил, но ты ослушался, неразумный гяур.
После этих слов сердце в груди Жеана ёкнуло: он осознал, что негодяй прав. Если бы в самый роковой момент Жеан сохранил самообладание, взяв верх над своей губительной горячностью, Луиза сейчас была бы жива! Жгучее пламя ненависти вспыхнуло в его груди. Не было очевидно, испытывал он ненависть к самому себе или же к врагу, но было, бесспорно, ясно: ничего, кроме ненависти, более не осталось. Когда в бою погибал воин, Жеан всегда знал: честь останется при нём посмертно, и тихо оплакивал усопшего, однако гибель Луизы была поистине унизительна и недостойна даже животного, не то что добропорядочной христианской женщины! Он должен воздать ей за утраченную честь!
— Защищайся, выродок! — Обнажив меч, Жеан атаковал сарацина.
Тот издал какой-то неприятный дребезжащий звук, отдалённо напоминающий смех, и оттеснил удар, с силой налегши на саблю. Надо сказать, внушительное сложение сарацина не являлось мнимым средством для устрашения врага — физическая сила его была соразмерна величине мускулов.
«Я заметно слабее! В состязании на силу явно останусь в проигрыше! Нужно действовать иначе!»
Жеан стремглав метнулся в сторону. Изумлённый сарацин слегка подался вперёд, и сабля со свистом пронеслась над головой Жеана, смахнув шлем, после чего последовал второй удар. Юноша вскрикнул от тупой боли. Сабля, хоть и не порвала кольчуги, ушибла бок, когда Жеан всадил остриё меча в уязвлённое брюхо врага. Но едва поверженный начал судорожно корчиться в агонии, выплёскивая наружу неиссякаемые потоки крови, боль будто испарилась. Сердце Жеана бешено заколотилось, кровь вскипела в жилах. Его обуяло безумное сладострастное торжество.
Он всё-таки отомстил!
— Отведай разящего металла! — захлёбываясь от гнева, прорычал Жеан и, вытащив меч из рассечённого живота сарацина, швырнул его наземь.
Ещё около минуты Жеан безотрывно наблюдал, как могучее вражеское тело бьётся в предсмертных конвульсиях, сдавленно хрипя, после чего, вложив меч в ножны, чинно опустился на колени перед обескровленным телом Луизы. Она лежала на спине, распластавшись. Глаза были широко распахнуты, однако в потускневшем блеске уже не наблюдалось задорных искорок, какие частенько сопровождали её при жизни. Горючие рыдания сжали горло Жеана, но он по-прежнему не чувствовал ни жалости, ни грусти, лишь досада, злая, желчная, стегала его изнутри.
«Боже всесильный! Обеспечь этому мерзавцу самую суровую кару! Он не заслуживает иного…» — истошно вопило сердце Жеана, однако разумом он понимал, что его отчаянная мольба неугодна Богу, и в один момент даже опешил.
Нет! Не ему судить человека, душу и плоть которого поработили грех и порок! Благочестив ли тот христианин, что желает живой, пускай даже заблудшей душе столь безжалостной участи? Более того, к чему корить другого, если ты повинен сам? Прежде всего повинен сам!
«Сам! Сам! Сам!»
Внезапно бурлящее внутри Жеана негодование, точно по мановению Божьей руки, сменилось страхом. Что, если суровая кара, которую он только что пожелал врагу, настигнет его самого?!
«Но мог ли я иначе?»
Внутренний голос Жеана по-прежнему молчал, предоставляя ему возможность самому поразмыслить над совершённым и сказанным. Подавив тяжёлый вздох и смахнув с ресницы скупую слезу безысходности, Жеан поднялся с земли и бережно накрыл тело Луизы одеждами — чёрными, словно заранее подготовленными к её похоронам, после чего снова направился в бой. Рассвет, обученный и повидавший на своём веку сотни схваток, послушно ожидал. Из его льняной попоны торчала стрела. Жеан бережно похлопал коня по окостеневшей шее, выдернул стрелу, с облегчением убедившись, что плоти она не задела, и устроился в седле. Но не успел опомниться, как двое сарацин атаковали его с противоположных сторон. Жеан погнал Рассвета вперёд, те устремились за ним, безжалостно пришпоривая коней и противно повизгивая в унисон со свистом стрел.
«Довольно трусить! — мысленно осадил себя Жеан. — Стой и сражайся, никчёмный монашек!»
Он резко остановился и развернулся, выставив вперёд меч, на смертоносное остриё которого, не успев окститься, напоролся один из врагов. Живот его с треском надорвался, сарацин свалился с коня. Тот бросился наутёк, и второй сарацин произвёл стремительный выпад, едва не задев клинком отбитый бок юноши, но тот успел увернуться, оттеснив щитом последующий удар. Боец, скверно выругавшись на арабском, атаковал снова, метя в грудь Жеану, однако на сей раз он не успел пресечь лезвие, потому что удара не последовало. Конь замер. В воспалённом взгляде сарацина промелькнуло изумление, которое затем сменила боль. Самая настоящая боль, подобная той, что несколько минут назад отражалась в остекленевших глазах смертельно раненной Луизы. А после он покачнулся и бессильно повалился наземь. Тонкое древко торчало из крепкой спины. Сарацина задело стрелой. Жеан помотал головой в попытке прийти в себя. Всё — фигуры друзей и врагов, небеса, колеблемые стрелами, непроходимые рощи копий — плыло и мутилось в его глазах.
