сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц)
— Маттео был очень странным. Если братья-бенедиктинцы, Пио, Эмануэль и прочие не раз говорили мне, что нападки на мирное население сурово караются высшими силами, то он придерживался совершенно иных взглядов. Маттео прямо, не стыдясь, заявил, что движим единственно жаждой очищения. Не освобождения, но очищения! Видела бы ты его взгляд тогда! Если бы он успел выучиться боевому искусству, стал бы самым грозным воином среди крестоносцев. Не пощадил бы не то что мужчину — даже ребёнка, не то что живого — даже неживого! Но разве в очищении заключается наша миссия? Разве пятая заповедь исключается, когда убийца убивает для себя, из личных помыслов, предаваясь гневу? Нет, решительно никогда!
— Если Маттео действительно так сказал, он ничем не отличается от безжалостного сарацинского варвара. В тихом омуте черти водятся. — Кьяра поёжилась. — Возможно, этой смертью Господь предостерёг нас от больших потерь. Я помолюсь о его мятежной душе.
— И я бы непременно очутился там, не подоспей вовремя отряд. Ассасины… Видела бы ты, как они проворны и насколько точно до безупречности всякое их движение! А боевое искусство? Ассасин не наносит более одного удара, ибо в этом попросту отсутствует нужда! Когда они атаковали нас, мне показалось, будто это сами сыны Дьявола вырвались из преисподней!
— Ты ранен?
— Ассасин не наносит более одного удара, — упрямо повторил Жеан. — Будь я ранен, это была бы моя последняя кровь.
— Как думаешь, нам ещё предстоит с ними встретиться?
— Если верить словам Эмануэля, подданные Старца Горы хозяйничают по всему Востоку. Они неуловимы! Христиане и мусульмане ненавидят их в равной мере, ненавидят и боятся… Уверен, эта стычка была далеко не последней. Где и когда ассасины застигнут нас — неизвестно, но совершенно очевидно одно: не стоит отходить слишком далеко от лагеря.
Жеан смолк на некоторое время, но, увидев заинтересованность в глазах Кьяры и совершенно не желая, чтобы та уходила, добавил:
— А ведь это бросает тень и на наше будущее…
— Что? — не поняла воительница.
— Вражда. Извечная вражда между суннитами и шиитами. Ты считаешь, что мы лучше, что сумеем сохранить хрупкий мир с местными христианами в продолжение всего пути через Византию? Большинство наших настроено не слишком-то дружелюбно! Хотим мы того или нет, однажды нам придётся скрестить мечи, и уж тогда потери будут действительно ужасны.
— Но зачем?..
— Мы считаем их богоотступниками, отрёкшимися от наследника апостола Пьера, равно как и они не признают наших воззрений, — болезненно поморщившись, сказал Жеан. — Разве не ясно, что именно это порождает раздоры между людьми? Сегодня мы братья по вере, а завтра скалим друг на друга зубы в пекле кровавого побоища. Нет, я никоим образом не разделяю традиций византийцев и не выгораживаю их, напротив, считаю, что ересь должна быть искоренена, но когда весь христианский мир корчится под гнётом рабов Аллаха, не стоит рисковать. Если представляется возможность искоренить лишь одно из двух зол, следует выбрать большее.
— Ты думаешь, большинство крестоносцев считает иначе и сподвигнет византийцев на столкновение?
— Либо это сделают они сами, — избегая прямого ответа на её вопрос, протянул молодой крестоносец.
— Ты скоро собираешься спать? — внезапно осведомилась Кьяра.
— Ох, не знаю. Ни есть, ни спать не хочу. И в покойные ночи меня тревожили кошмары, а уж что толковать о сегодняшней? Впрочем, ужаснее того кошмара, что я пережил нынче вечером наяву, мне ничего не привидится во сне. — Слеза скатилась по щеке Жеана, и он резко отвернулся от Кьяры.
«Опять!»
— Зря, очень зря, Жеан, — покачала головой Кьяра. — Право, не дело это. Немедленно отправляйся в постель, а перед этим пожуй чего-нибудь, не то завтра и полпути в седле не продержишься!
— А ты?
— А что я? Я как раз собиралась.
— Дева воли, — шутливо поддакнул Жеан, вставая в полный рост на скале и готовясь к спуску. Ему было не до смеха, но он изо всех сил старался не показывать своей слабости.
— Не смей глумиться, аспид! — грозно напустилась Кьяра. — Ах, дождусь ли я, когда хоть кто-нибудь начнёт воспринимать меня всерьёз?! Спокойной ночи, Жеан.
— И тебе также, дева воли.
Кьяра надменно фыркнула и проследовала к краю скалы. Лунный луч озарил её изящный силуэт: воительница была без кольчуги, но в одних лишь светло-голубых шоссах и длинной белой рубахе — должно быть, свежевыстиранной. Её волосы, обыкновенно подобранные под бармицу или платок, были распущенны, плавно развеваясь на горячем ветру. Вся она производила впечатление сказочной феи. Жеан понял, что отсутствие боевого облачения ей идёт, подчёркивая фигуру, придавая будто бы воздушности и вместе с тем естественности.
Так и удосужившись ничего ответить, Кьяра стала осторожно спускаться. Жеан последовал за ней.
Общение с Кьярой действительно помогло ему взыграть духом. Было в её непокорном нраве нечто по-особому притягательное и забавное, порой заставляющее Жеана не столько возмущаться, сколько питать некое умиление. В действительности это была на редкость чистая душа и просветлённый ум: многочисленные капризы Кьяры совершенно не несли в себе ничего злого и желчного.
«Она не пустышка, — подумал Жеан, провожая её из виду. — И я точно знаю, что всегда смогу на неё положиться».
Юноша больше не испытывал глупой ревности.
***
Пряные ароматы луговых трав, кустарников и цветов длинным шлейфом развеивались по округе, дурманя Жеана. Неспешно продвигаясь по утопающему в белёсых клубах тумана полю, юноша не размышлял ни о чём и не спрашивал у высших сил, каким образом и зачем он очутился в этом зачарованном месте, но жаждал единственного — остаться здесь подольше, ибо момент единения с природой, как ничто иное, мог утихомирить его беспокойное существо. Повсюду колыхался терновник, серебрилась полынь, зеленели кусты тиса, усыпанные мелкими красными ягодками, и маки… очень много маков, били сквозь дымку в глаза Жеана алыми искрами. Жеан чувствовал, точно не идёт, но плывёт, не слыша шелеста травы и не приминая ни единой былинки. Ветра не было — природа словно замерла в ожидании чего-то прекрасного… или ужасного?
Вдалеке, на пологом холмике, поросшем разлапистыми ореховыми древами, показались чьи-то незамысловатые четвероногие силуэты. Жеан зашагал скорее, желая рассмотреть неведомых существ, прежде чем те скроются в туманной гуще.
Несколько минут спустя Жеан понял, что эти существа — овцы, чей кучерявый шерстяной покров почти сливался с густым туманом. Их также сопровождал человек, облачённый в серые лохмотья, неопределённого возраста, с выпученными пустыми бельмами вместо глаз.
— Эй! — окликнул его Жеан.
Тот не шелохнулся.
— Господин! — снова позвал молодой крестоносец.
Но загадочный человек либо не слышал, либо не обращал внимания на его зов.
Внезапно до ушей Жеана донеслось угрожающее рычание, и лишь по прошествии нескольких секунд, когда белоснежные шкуры овец начали покрываться густыми багряными потёками, он уловил его источник. Юношу моментально бросило в дрожь, однако вместе с тем он не мог проронить ни звука. Крупные ошмётки плоти с намертво приросшими к ним клочьями кучерявой шерсти, один за другим, сползали с тел несчастных животных, сплошь заливая кровью зелёный холм, пастырь же их, ввиду слепоты и, по-видимому, глухоты, даже не подозревал о присутствии чего-то неестественного.
Липкая кровавая жижа тонкими струями стекала к ногам Жеана по покатому склону холма. Мерзостный смрад мертвечины нещадно бил в ноздри, и с каждым мгновением фигуры овец, от которых с минуты на минуту должны были остаться одни голые кости, начинали приобретать всё больше волчьих черт.
— НЕТ! — истошно заорал Жеан, когда отара из десятка серых хищников низвергла наземь своего бывшего пастыря, и новый кровавый поток, густой и обильный, обрушился на него с вершины холма.
Вскоре крови стало настолько много, что он и не заметил, как начал утопать в ней, захлёбываясь, задыхаясь и терпя то и дело мучительные приступы тошноты. Голубовато-лиловое небо окрасилось в серый, ветви ореховых деревьев устремились к Жеану, подобно огромным когтистым лапам. Воющим эхом устремилось ввысь мутящие разум слова:
— Et facti sumus ut immundus omnes nos, et quasi pannus menstruatæ universæ justitiæ nostræ… — Остальные потонули в бурлении и хрусте.
— Как тяжко дышать!.. — прохрипел Жеан из последних сил, когда рудная река окончательно приняла его в свои тёмные объятия.
Всё стихло.
«Жеан! Жеан!» — спустя какое-то время, раздался над его ухом гулкий голос со стороны.
— Оставьте! Дайте мне умереть спокойно!
«Да открой же глаза!»
Жеан последовал совету голоса и, с трудом продрав глаза, завидел пред собой трёх молодых мужчин, в одном из которых узнал Пио.
— Ты кричал во сне, — заявил он.
— Да?.. — смущённо потупился Жеан, всё ещё не в силах вздохнуть с облегчением. — Просто… очередной кошмар. Пойду, наверно… подышу свежим воздухом.
И с этими словами он молча поднялся с постели и направился к выходу из шатра. Товарищи проводили его встревоженными взглядами.
Раздирающий ужас охватывал Жеана. Поджилки его тряслись, а в ушах до сих пор звучали лишь замогильный волчий вой, треск дьявольских ветвей да плеск звереющих кровавых волн. В большинстве случаев все скверные сновидения выветривались из памяти юноши, стоило ему только распахнуть глаза и возвратиться в тленную действительность, это же упорно продолжало душить его своими картинами, звуками и запахами. «Сон про орла оказался вещим. А что же этот?» — задался новым риторическим вопросом Жеан. Сильнейшая судорога свела похолодевшее тело.
========== 3 часть "Византия", глава IV "Фессалоники" ==========
Жеан сидел на окраине лагеря и с жадностью уничтожал ломоть хлеба, размоченный мускатным вином. Настроение его было приподнято, ведь сегодняшней ночью ему в кои-то веки удалось как следует выспаться. С тех пор, как бренное тело Маттео залегло в сухие византийские почвы, минуло около двух недель, и за это время Жеану привиделось немало кошмаров, однако все они по обыкновению не задержались в памяти. Едва-едва он сумел отойти от ужаса, что довелось пережить ему в день гибели еврейского выкреста во сне и наяву.
— Привет, — поздоровался Ян, присаживаясь рядом с Жеаном. — Поделишься?
— Пожалуйста, возьми, — покладисто промолвил молодой крестоносец и протянул незваному гостю кусок козлятины.
— Я не просто так пришёл… чтоб пожрать.
«Ну разумеется!» — насмешливо подметил про себя Жеан, но вслух говорить ничего не стал.
— Я вот о чём с тобой поговорить хочу… — Ян снова умолк.
— Не тяни же.
— Как тебе моя сестра?
— То есть?
— Ну, нравится она тебе? — уточнил Ян.
— Нет, — буркнул Жеан. Последнее время подобные вопросы зачастили, что начинало его тяготить.
— То есть совсем-совсем? Я имею в виду, не как крестоносец, а как женщина… Ну?
— Нет же! — с едва сдерживаемым раздражением отчеканил Жеан. — Почему тебя это так волнует? Спрашиваешь раз пятый — не меньше! Хочешь пойти по стопам Рона и Эмихо, что распускают о ней грязные слухи?
— Ни-ни. Я пока ещё в здравом уме. Понимаешь… всё дело в воспитании. После того, как мы потеряли родителей — а это случилось, когда мы были совсем детьми, она стала про-осто невыносимая. Сам с этой бестией не справляюсь, вот и подумал… Ну да и ты не совладаешь, с твоей-то волей. Подляжешь под неё, и всё тут… понимай, право, как хочешь! А ей сильная рука нужна. И эта сильная рука была, пока от оспы не издохла. Не издохла бы — Кьяры бы здесь не было, а кувыркалась бы она с ним на брачном одре… да к домашнему хозяйству приучалась, увы и ах… — Ян развёл руками.
— Ничего ей не нужно! Раз её суженый скончался прежде, чем они с Кьярой обвенчались, такова воля Божья.
— То есть ты поощряешь всё, что она делает? Все эти выпады, фырканья, дерзости… Ну-ну. Тут, монашек, дело даже не в воспитании, а в этом… как бишь его? Самосохранении! Вот! Она думает, будто с ней все будут церемониться, как с какой-нибудь благородной леди. Мол, «мы все равны, стало быть, я могу творить, что заблагорассудится». Нет, нет, нет и ещё раз нет! Никогда женщине не быть равной мужчине и никогда крестьянке не быть равной королеве! Но Кьяра продолжает упрямо верить в эту несусветную чушь! И будет верить, покуда её к кому-нибудь в шатёр не кинут и не оприходуют, как последнюю потаскуху! Я этому, конечно, препятствую, а вдруг меня рядом не окажется? Вдруг кто-нибудь лишится жены или наложницы?
— Она искренняя… честная. Ею не движут безбожные устремления, а это самое главное! Да, было бы куда лучше, останься Кьяра дома, но это вовсе не означает, что из неё не может выйти доброй воительницы. Если кто-то посмеет обидеть Кьяру, не сомневайся: я смогу заступиться. Пускай даже мне придётся расплатиться дружбой с ней: Кьяра не любит докучливой опеки.
— А вот это уже иной разговор! — оживился Ян. — Любишь, значит, её? Ну и ну! Здесь обвенчаетесь или до Святой Земли дотерпите, чтоб ближе ко Господу быть? А первая брачная ночь когда? Вы осведомите, чтоб я подоспел… и посмотрел. Это ведь так интересно — смотреть и кое-что ещё…
— Сегодня мы достигнем Фессалоник — посмотришь на византийских женщин! Что же касается моих отношений с Кьярой, я люблю её так же, как своего друга Пио — иначе любить неспособен.
— Да ведь врёшь, не краснея! Или… — Ян понизил голос. — Может, и впрямь кастрированный? Мало ли, что за извращения в этих монастырях творят! Ты признайся, я никому не скажу, только посочувствую, да, как говорится, «на всё воля Божья».
— Довольно. Я не считаю необходимым ничего доказывать, — сдержанно процедил Жеан, хотя, признаться, в ту минуту ему хотелось взорваться, подобно пороху. — Я знаю свои чувства, знаю, ради чего я здесь… Вот что, отправляйся лучше собирать пожитки. С минуты на минуту мы возобновим шествие.
— Ты не переживай, я не разнесу. Разнёс бы, да выгоды никакой, — усмехнулся Ян и проследовал вдоль линии шатров.
К удивлению для самого себя, Жеан не воспринял слова Яна близко к сердцу, а по прошествии нескольких минут и вовсе позабыл о них. Будучи самым отъявленным пустозвоном, «четырнадцатилетний осёл», как с упоением именовал себя сам Ян (к слову, не позволяя другим звать себя так же, ибо, вопреки незавидному положению виллана, был довольно своенравным и заносчивым человеком, в чём очень походил на Кьяру), крайне редко радовал Жеана дельными словами. Ян говорил много, скоро и не любил возвышенных тем — куда ближе ему были беседы о пустом желудке, женщинах да личной жизни соседей по шатру, щедро приправленные пошлыми остротами. Едва Жеан касался чего-то более серьёзного, Ян закатывал глаза и продолжал насмешничать с удвоенной сальностью.
«Что ни разговор, то глупость», — мысленно сокрушался бывший послушник.
***
К наступлению полудня Христовы воины достигли Фессалоник, стоящих на высоком холме, и те почти беспрепятственно приняли их в свои обширные пределы. Жеан находился в самой гуще крестоносного шествия, вытягивая шею и привставая на стременах в надежде рассмотреть красоты города — первого по-настоящему большого города, повстречавшегося ему на пути. Перед глазами Жеана мелькали то великолепные замки с ажурными капителями колонн, резными балкончиками и красочными крышами, то блёклые деревянные хижины, что создавало непривычный контраст. В Таренте и прочих западных городах сооружения в основном отличались лишь формами и размерами, будучи одинаково мрачны даже в ясные дни. Церкви в Фессалониках также были совсем другими, нежели в Сицилии. Толстые башни, громадные полукруглые купола всевозможных цветов, решётчатые окна, над которыми красовалась яркая мозаика какой-то особой — чисто греческой — манеры — всё это надолго приковывало взгляд Жеана. Повсюду полыхали сады, поросшие олеандром и рожковым деревом, били фонтаны и сновали люди, облачённые в многослойные одеяния. Особенно аляповаты были шёлковые и парчовые платья господ — приближённых местного правителя, знатных воинов и высокопоставленных священников, но и простые горожане одевались заметно пестрее своих западных собратьев. Последние, облачённые в рыцарские кольчуги и нарамники, то и дело проскальзывали между зданиями, вызывая у Жеана болезненное чувство.
«Что-то там, в Сицилии? В Сан-Джермано. В моём аббатстве», — тревожно думалось ему, и он снова переводил взгляд на византийцев, боясь упасть духом.
«Как они любят орнамент — эти византийцы! Даже у незнатных — и у тех оборки в узорах! — мысленно изумлялся Жеан, чувствуя, как в нос ему начинают бить резкие ароматы корицы и шафрана. — Того и гляди, голова кругом пойдёт от этих кружочков и звёзд!»
Во всём здесь сквозило особенное изящество, какового не было в грубых западных строениях.
Местные жители расступались перед крестоносцами, бросая на них настороженные взоры, что несколько стесняло юношу, уверенного в том, что не сегодня-завтра вооружённое столкновение станет неизбежно.
