сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 45 страниц)
— Жеан, — чуть слышно обратился к юноше сопровождавший его Пио. — Время пришло. Помни… Помни всё, чему мы тебя учили. Не устрашись и не дай воли сомнениям, ибо, заклинаю тебя Священным Градом Иерусалимом, теперь это самое губительное для нас. И если… если тебе всё же придётся претерпеть горькую утрату, не печалься об этом. Все мы умрём за правое дело. И победим. Непременно победим, слышишь!
«Но откуда такая уверенность?» — хотел было спросить Жеан, однако, стоило ему взглянуть в глаза Пио, в нежно-голубом блеске которых не читалось ничего, кроме пустого отчаяния, как язык его точно прирос к гортани. С того дня, как Христово воинство высадилось на пустынном побережье, Жеану очень часто приходилось видеть этот взгляд, но только теперь в нём отображалась поистине чудовищная безысходность.
Верил ли Пио собственным словам?
— Пио…
— Довольно слов, парень! — одёрнул его молодой рыцарь. — Приготовься! Сарацины собираются вырваться из крепости. Наша задача — пробиться к стенам для приступа… и убить как можно больше. Никто не ожидал, что так будет, но, похоже, они желают разбить нас прямо под стенами! Взять количеством! Пускай попробуют!
— Нет! — против воли вырвалось у Жеана, и от стыда он закрыл лицо руками. — Я не смогу… Они прикончат меня раньше, а я…
— Рви, метай, громи! И ни на миг не забывай, ради чего ты сражаешься! Сарацины — не люди, они — враги! Дичь! Мишень! — невозмутимо продолжал Пио на скаку. — Остерегайся лучников и пращников!
И, словно в подтверждение его слов, целый град стрел, камней, металлических глыбок пронёсся над головами бойцов. Жеан ахнул и поднял взгляд на стену крепости, где тесным рядом выстроились вражеские фигуры, облачённые в крепкие кольчуги, пышные шаровары и белые, покрытые остроконечными шлемами тюрбаны.
Военачальники не оставили эту атаку без ответа. Ещё более многочисленные полчища из камней, стрел и зажжённых дротиков устремились в сторону крепости, дробя неприятельские тела в палёное месиво и снося, судя по деревянному треску, хлипкие гражданские жилища. Выжившие стрелки мигом попрятались за зубцами. Большая часть сарацин, возглавляемая низкорослым воином, восседающим на статном вороном коне, покинула крепость, вырвавшись из мостовых ворот, укреплённых барбаканом. Христиане принялись рассеиваться по равнине, бесцеремонно топча крестьянские кости.
«Аллах Акбар!», «Deus lo vult!» — выкрикивали наперебой бойцы, в полной готовности схлестнуться в ожесточённой схватке, и рёв труб оглушительно колыхал воздух в преддверие надвигающегося хаоса. Жеан хотел присоединиться к вопящим, но даже сиплый писк стыл у него на устах, колени дрожали, а перед глазами всё плыло и мутилось.
— Ты боишься? — негромко спросил Пио Жеана, тем самым возвратив к нему дар речи.
— Н-немного, — солгал Жеан, не отводя взгляда от сарацинского военачальника и пытаясь отыскать границы пополняющегося вражеского войска. Одежды рядовых бойцов и попоны их коней были тёмных, невзрачных цветов, узкие вымпелы же — напротив, резали глаз своей аляповатостью. Что изображалось на них, Жеан в точности не мог определить: не то письмена, не то просто витиеватые узоры. Многие сарацины, стоящие по флангам, были вооружены тисовыми луками, короткими клинками и не носили громоздкой брони, должно быть, полагаясь не на силу, а на прыть.
— Приготовься. Держи меч крепче. Не бойся. Не отвлекайся…
— В бой, Христовы воины! — тут же скомандовал Готфрид.
— В бой! В бой! — подхватили остальные, и шеренги начали смыкаться. Вихрь стрел устремился ввысь, погребя под собой десятки сарацин и их низкорослых лошадок, после чего бойцы схлестнулись лоб в лоб. Ужасный шум — песнь самой смерти — всколыхнул весеннюю равнину, пыль и стрелы сокрыли от глаз Жеана лазурное, праздно-покойное небо.
Жеан понимал, что теперь его единственная задача — убить как можно больше, и от осознания этой леденящей душу истины ему делалось дурно. Убить как можно больше… убить, дабы лишь получить доступ в иные города. Убить ради убийства. Убить, позабыв священную заповедь, предписанную всечистым Богочеловеком.
Просто убить и просто выстоять.
Неужели такова и есть цена за хрупкий мир? Неужели это предназначение его, Жеана, послушника Аббатства Святого Марчелло?
Налетевший сарацин, вооружённый кривой саблей и круглым щитом, вывел Жеана из задумчивого оцепенения. Жеан отстранился, крепко стукнув сарацина по голове, едва тот замахнулся своим оружием. Череп треснул, поток кровавой жижи, перемешанной с мозговой массой, растёкся по обезображенному лицу несчастного, прежде чем он обессиленно грянулся оземь. Судорожно сглотнув и едва веря глазам, Жеан осмотрелся вокруг в попытке отыскать взглядом кого-нибудь из близких друзей. Вот в центре скопления людей, щитов и коней молодцевато размахивает мечом маленькая Кьяра, с жаром добивает недруга, носясь на своих двоих, бесстрашный Ян: ни ей, ни ему, стремящимся завоевать расположение собратьев, боевой порядок был невдомёк. Они бросались в пасть смерти, подражая тяжеловооружённым рыцарям. Подражая Рону, ожесточённо пролагавшему дорогу из трупов в самую гущу сражения и выкрикивавшему «Wlite and Wuldor!» Не менее доблестно сражались византийцы, чьи фигуры, ввиду панцирей, не покрытых нарамниками, и щитов, украшенных хризмой, отчётливо выделялись на фоне прочих.
Ворохи стрел и камней неустанно месили воздух, а потому, даже не сражаясь, Жеан находился в опасности. В любое мгновение остриё вражьего оружия могло задеть как его, так и лошадь. Небо переливалось адскими красками, а пламенеющие дротики, казалось, затмевали солнце своим смертоносным сиянием. Необъезженная Лилия беспокойно вертелась. Молодой крестоносец, дрожа всем телом и неустанно озираясь по сторонам, пытался удержать её за поводья. А сарацины прорывались всё глубже и глубже, потроша несчастное войско…
Внезапно чьё-то громадное тело натолкнулось на растерянного Жеана. Ослепительный луч солнца, отразившись от носовой пластины, сверкнул в глаза юноши, и в следующее мгновение он чуть не очутился на земле, завидев перед собой сарацинского всадника.
Сарацин взмахнул саблей. Жеан отстранился и вскрикнул от боли — в последний момент сабля прошлась по плечу, однако жажда жизни, подпитанная первой кровью, лишь воодушевила его. Довольно неуклюжего топтания! Что бы ни случилось, он должен разделить с собратьями грядущую победу!
Меч и сабля скрестились с пронзительным скрежетом, высекая слепящие искры. Время будто остановилось. Противники сверлили друг друга взглядами, не чувствуя беспокойства лошадей и боясь даже моргнуть.
Жеан быстро осознал, что подобного рода поединок на изнеможение не обернётся для него благом. Сарацин был гораздо сильнее и выносливее Жеана, а фанатичное неистовство, чёткой печатью отображённое в его взоре, свидетельствовало о природе этого человека. Ни тени страха, только полубезумный гнев и неудержимая жажда кафирской крови, что любой ценою будет удовлетворена.
«Если раслаблюсь, он прикончит меня на месте. Но рука… она онемела от усталости… держать меч всё тяжелее. Если не суждено, то быть может?..»
Но когда Жеан уже собирался уступить противнику и покориться судьбе, новая мысль молнией прорезала его сознание:
«Священный Град! Иерусалим!»
Неотвратимый долг перед Творцом! Сдаться, добровольно обречь себя на верную погибель, когда на его плечи возложена самая почётная миссия — Божья миссия… Предать Господа?! Никогда!
Эта мысль придала Жеану сил, и от воодушевления сердце его подскочило к самому горлу. Он насилу оттянул Лилию. Ошеломлённый сарацин смачно выругался на своём языке и ринулся к нему, упёршись голенями в конские бока. Целая вереница скоростных, беспорядочных атак обрушилась на Жеана. Варварская сабля, подобно бичу, неуловимо рассекала воздух, норовя задеть плоть юноши, что не предпринимал ни одной попытки парировать удары, лишь торопливо уворачивался и пристально следил за чёткими движениями сарацина.
«Пора!»
Как только враг снова взмахнул саблей, открыв живот, Жеан произвёл молниеносный выпад. На долю секунды в широко распахнутых глазах сарацина промелькнуло изумление, а после зрачки его расширились от боли. Сабля, так и не достигнув груди Жеана, упала, а вслед за ней рухнул и сарацин, окропив кровью золотой песок. Конь бросился наутёк.
Жеан оцепенел, вновь осознав, что сделал.
«Уродливое зрелище. Только что я прикончил чьего-то боевого товарища, чьего-то любимого сына, любящего мужа…»
Но эта мысль оборвалась спасительным возгласом:
«Жеан? Ты ранен?»
— Кьяра! — вне себя от радостного изумления, вскричал он и едва сдержался, чтобы не кинуться ей в объятия.
— Ты ранен? — равнодушно повторила вопрос воительница.
— Несущественно, — пробормотал Жеан и хотел сказать что-то ещё, но Кьяра уже умчалась прочь.
Сарацины прошибали первую кавалерийскую волну. Теперь уже не одинокие смельчаки, но целые отряды летели на Жеана, взвивая пески. Завидев, что близстоящие крестоносцы бросаются в сосредоточение кровавой жатвы, он погнал Лилию вслед, мысленно приговаривая:
«Священный Град! Иерусалим!» — это помогало ему превозмочь страх и преисполниться рвения.
Повсюду здесь простирались груды изрубленных трупов людей и коней, нередко с отсечёнными головами и выпущенными внутренностями, а резкий смрад пота и крови дурманил Жеана и вызывал удушливые приступы тошноты. Лязг отточенной стали, треск бедняцких дубинок резали слух. Душераздирающие крики и стоны раненых и умирающих были поистине невыносимы, и Жеан невольно представлял себя на их месте, размахивая мечом и разя то и дело подоспевающих врагов. Нарамник его был сплошь залит кровью, а глубокая рана на плече по-прежнему пылала болезненным жаром, однако, ослеплённый яростью, он всё пробивался и пробивался вперёд, отчётливо осознавая, что всякое сомнение в триумфе победы и самом замысле священной войны будет стоить жизни. Все сторонние мысли улетучились. Он начинал ощущать себя неотъемлемой частью хаоса, царящего вокруг.
«Священный Град! Иерусалим!» — И Жеан зажмуривал глаза, боясь впасть в жалостливое заблуждение.
— Пио! — ахнул он, завидев впереди рыцаря, отражавшего щитом атаки тощего пожилого сарацина, и рванулся в гущу боя.
— Deus lo vult! — вскричал Жеан и нанёс колющий удар, разом распустивший кольчужные кольца.
Враг, не заметивший его приближения, упал с коня и распластался на земле, корчась в предсмертной агонии.
— Молодец, Жеан, — одобрительно пробасил Пио, оглядев Жеана с ног до головы. — Вот, пей. — И с этими словами он бросил ему наполовину опустошённую фляжку с водой. — Тебе понадобятся силы. И кобылку напои.
— Но…
— Давай! Ты едва дышишь.
Утолив жажду, Жеан почувствовал себя будто в новом теле и помчался вслед за Пио прямиком к стенам Никеи, где орудовало смертоносными саблями превосходящее число сарацин, среди которых отчётливо выделялась серебристо-салатовая фигура военачальника.
«Мы должны покончить с ним — тогда сарацины сдадут город!» — мелькнула в голове Жеана наивная, но обнадёживающая мысль.
— Deus lo vult! Аd Dei gloriam! — истошно завопил Пио и бросился в самый центр бойни на подмогу собратьям.
Но не успел Жеан последовать за ним, как матёрый сарацин, в сравнении с которым Пио, один из самых малорослых мужчин среди франков, казался ребёнком, преградил рыцарю путь. Двое схлестнулись в свирепой схватке, но ненадолго. Недюжинная сила противника не оставила Пио ни единого шанса. Крик застыл у Жеана в горле, когда холодное металлическое остриё вонзилось в живот Пио и густая багряная мешанина излилась на конскую спину.
— НЕ-ЕТ! — отчаянно завопил Жеан, когда Пио обессиленно скатился с лошади, выронив меч и щит. Собственный вопль отдался в ушах далёким, звенящим эхом. — Нет… Нет…
Позабыв всё на свете, юноша бросился к раненому и затащил его на Лилию, бросаясь прочь, в сторону баллист, дьявольски чернеющих вдалеке. Какой-то рыцарь заслонил Жеана щитом, что позволило беспрепятственно отступить.
— Пио… — только и смог выдавить из себя молодой крестоносец, бережно уложив его на траву и прильнув к земле, чтобы хотя бы на некоторое время скрыться из круга внимания врага.
Тело Пио металось в болезненных судорогах, страшная рана на животе открывала взору целое скопление его собственных кишок, разодранных по жилкам и обильно кровоточивших. Жеан едва сдержался, чтобы не отвести взгляда от этого жуткого зрелища.
— Пио… ты просто ранен, — со слабой надеждой промолвил Жеан, сердцем, впрочем, уже зная правду.
— Блаженны плачущие… ибо они утешатся, — едва слышно пролепетал Пио не то в ответ, не то взывая к самому Господу. Мертвенно-жёлтое лицо его исказилось болезненной гримасой. Сильная судорога сотрясла тело, после чего он устало закрыл глаза и замер.
«Что?»
Сердце Жеана ёкнуло, и что-то больно надавило на него изнутри, заставив помутиться зрачки, но муть эта не была предобморочной рябью — это были слёзы, жгучие, тяжёлые слёзы ужаса и досады. В ту роковую минуту Жеан бы отдал всё, чтобы ощутить благодатную печаль, однако это было невозможно. Он чувствовал себя выжженным, и ничего, ничего, кроме мучительной тяжести, в нём больше не осталось. Всё произошло настолько быстро, что юноша едва смог осознать случившееся, не говоря уж о том, чтобы воспрепятствовать. Жеан потерял его, и повинны в этом были вовсе не тёмные силы, не Божественное Провидение, — повинен был он сам. И единственный способ искупления — страдание. Он знал, он верил, что всё справедливо, но принятие этого кошмарного бремени казалось безумием, и постепенно тяжесть перерастала в ярость… Ярость шипела, бурлила у него в груди, слёзы становились всё гуще и горячее, но Жеан не понимал, что побуждало в нём это: гнев на самого себя, ненависть к сарацинам или же горькая обида на весь Божий мир.
«Всё кончено — сверлила мозг Жеана единственная связная мысль, пока его пальцы, покрытые кожаной рукавицей, исступлённо полосовали песок. — Кончено! Боже правый!.. Как Ты мог допустить такое?! Ведь он предчувствовал свою погибель ещё в лагере! Кончено! Натиск крепнет!
Господи! Если Ты милосерден, дай нам увидеть это! Дай нам увидеть это!»
«Дай нам увидеть это!..»
И внезапно мысль его воплотилась в протестующий, надрывный вопль:
— Пио! Это неправда! Немыслимо! Невозможно!
Но ответом Жеану послужило лишь замогильное молчание: отзвуки битвы мгновенно заглохли в ушах, какой-то чёрный, душащий туман пригвоздил его к земле. Тело удалого рыцаря по-прежнему оставалось недвижимо, и, казалось, начинало сквозить холодом. Болезненным и терпким.
Комментарий к 4 часть "Анатолия", глава III "Пекло битвы. Утрата"
Е-е-е, самая няшная глава! :З
Наслаждайтесь, товарищи.
========== 4 часть "Анатолия", глава IV "Поражение. Шанс" ==========
Тяжёлые серые тучи сгустились над равниной, усыпанной застарелыми костями и свежими трупами. Мертвенная тишина, нарушаемая лишь карканьем ворон, клёкотом стервятников, воцарилась в преддверие надвигающейся грозы. Битва была окончена. Отовсюду слышались торжествующие крики сарацин, сдавленные стоны раненых. За враждебными стенами Никеи до сих пор бушевали искристые языки пламени, и густые клубы дыма взвивались в воздух. Но теперь это не имело значения, ведь случилось самое страшное — сыны Востока, бесы-содомиты, одержали победу.
Жеан, едва волоча ноги, плёлся по полю брани и мысленно взывал к небесным силам. Чёрная пустота пожирала его изнутри, слёзы стекали по щекам, смывая грязевые и кровавые пятна, а он, замученный жаждой, слизывал их, не чувствуя солёного привкуса. «Поражение! Поражение! — отчаянно вопило его сознание. — Все надежды рухнули! Кончено… навеки кончено», и вместе с тем случившееся попросту не укладывалось в голове Жеана. Столь чудовищная неудача являлась чем-то невообразимым, чем-то, находящимся за гранью человеческого понимания, противореча его воззрениям и убеждениям… Этого не должно было произойти! Крестоносцы жаждали, крестоносцы стремились к победе и гибли за неё, так неужели смертоубийственный труд должен остаться без вознаграждения? Не должен, нет, не должен, считал Жеан. Это было неправильно, немыслимо, как мёртвый Пио! Как Пио, что вскоре станет подобным крестьянскому оборванцу, от которого остался один лишь раздробленный череп. Подобному отважному монаху, погибшему в объятиях с топором и разломленному напополам. Подобно всем павшим по прошествии нескольких месяцев…
— Пора возвращаться, — тихо сказал Доменико, в продолжение всей битвы держащий позицию в тылу, выведя Жеана из тягостных раздумий. К епископу приблизился Боэмунд в рваной синей тунике.
— Исповедуйте умирающих, — распорядился он. Жеан похолодел: голос его сам на себя не походил, став вдруг каким-то усталым. Усталым от самой жизни — почти старческим.
