сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 45 страниц)
Не дожидаясь одобрения Кьяры, Жеан схватил сарацина за шиворот и попытался приподнять над землёй. Та помогла. Вместе они взвалили его на спину лошади, и Жеан во весь опор погнал её в сторону временного укрытия в виде отвоёванной крестоносцами небольшой башенки. Оставив раненого там, под покровительством лекарей и нескольких бойцов, он возвратился на поле брани, где его тут же нагнала Кьяра и обеспокоенно спросила:
— Всё хорошо? Ты не ранен?
— Превосходно, — пытаясь не кривить губ от неутихающей боли, выдавил Жеан. — Но вот Рон…
— Ах, Рон! — Глаза Кьяры метнули ослепительные искры. — Я собственными глазами видела, как он поверг Фируза наземь…
— Он погиб?! — ахнул Жеан, не веря своим ушам.
— Да дослушай же! Я не знаю, но похоже на то. Пока его бойцы прорывались сквозь бесчисленные сарацинские полчища, он бросился ему наперерез и погнал в тёмный закоулок, будучи безучастным к сарацинам как к врагам, но используя их в качестве живого щита и прикрытия. А остальные… они перебили армян, находившихся рядом. Я не знаю… всё произошло так быстро… Но одно известно точно: это не являлось недоразумением, они продумали всё заранее!
— Но зачем?!
— Я не знаю. Теперь я уже ничего не знаю. Ясно единственное: мы обязаны обличить Рона в глазах военачальников — пусть без толку, зато ради успокоения совести!
— Предоставь это мне. Теперь мы квиты. А теперь в бой. Пора в бой, Кьяра!
В тот момент Жеану не хотелось расставаться с Кьярой, и, как только та скрылась из виду, на душе сделалось необыкновенно тоскливо. Мысли Жеана путались, с каждым шагом звуки битвы становились всё громче и раскатистей, однако не это в наибольшей мере беспокоило его.
«Фируз мёртв!»
Но чего хотел добиться Рон? И возможен ли теперь триумф долгожданной победы?
Что будет с Кьярой?
Но мысль о том, какая участь грозит юной воительнице, улетучилась, когда два сарацина на мышастых вороных конях, вырвавшиеся из дубовых ворот «рубашки», одновременно застали Жеана врасплох. С силой парировав удар первого соперника, он резко развернулся. Меч его натолкнулся на саблю второго, после чего произошло нечто, что повергло Жеана в головокружительное потрясение. Солнечный луч, необычайно яркий и ослепительный, опалил глаза, заставив на долю секунды помутиться зрачки, но, как только взгляд Жеана прояснился, вся жизнь пронеслась перед его взором.
Стрела!
Казалось, время застыло. То краткое мгновение, за которое смертоносная сталь успела рассечь воздух и приблизиться, почудилось Жеану нескончаемой вечностью, и оттого его захлестнула горькая досада. Этой вечности хватило бы для того, чтобы увернуться, избавив себя от верной, неминуемой погибели, однако он не мог даже пошевелиться: мышцы его точно оледенели, и каждая жилка тела обратилась в мельчайшую каменную глыбу. Единственное, на что у него хватило мужества, — крепко зажмурить глаза, приготовившись к худшему. Пронзительный свист стрелы больно впился в уши Жеана. Он услышал, как идеально отточенный наконечник раздирает его плоть, превращая незащищённое лицо в кровавое месиво.
Но боли не было. Лишь тишина, зловещая гробовая тишина, пронизала пропитанный тревогой и гнетущим ужасом воздух.
«Я уже мёртв?»
Жеан приоткрыл глаз, ожидая, что сейчас перед ним распахнутся золотые врата Рая, но этого не произошло — полуразрушенная улица, как ни в чём не бывало, простиралась перед блуждающим взором.
Но прежде чем Жеан успел осознать произошедшее, новый сокрушительный удар обрушился на него сверху, едва не разрубив шлем, а затем и голову, на две равные части. Однако, поймав взглядом белый металлический отблеск, он мгновенно опомнился и оттеснил саблю от себя. Ошеломлённый сарацин покачнулся в седле и, хотя не упал, этого было достаточно, чтобы всадить меч в уязвлённый бок. Протяжный вопль вырвался из груди сарацина. Он пал с коня, безвольно распластавшись на камнях подле боевого товарища, чья грудь была пронзена стрелой. Той самой злосчастной стрелой, что едва не сослала Жеана к праотцам.
«Спасибо», — беззвучно промолвили губы Жеана. Обратив взор на вершины виднеющихся вдали башен, откуда прилетела стрела, он помчался к ним. Все сарацинские вымпелы были сорваны. Крест сменил змеевидные узоры.
Битва здесь ещё бушевала, хотя размах её заметно поуменьшился. Христовы воины всё глубже вторгались в пределы города, сметая на своём пути всё живое и неживое, последние армянские бойцы жали врагов к главным воротам, в воздухе свистели одинокие стрелы, а земля была усеяна искромсанными и окровавленными телами людей и лошадей, грудами мечей, копий и булав, по которым конь Жеана передвигался с особой неохотой. В ноздри юноше бил всепроникающий смрад трупного разложения, ведь помимо свежих здесь было множество застарелых трупов, которые не успевали хоронить, и с каждым преодолённым футом количество их увеличивалось, наравне с численностью сражавшихся.
Когда Жеану наконец удалось достичь сердца битвы, несметный сарацинский полк прорезал шумное крестоносное скопление.
Сам Яги-Сиян стоял в его главе.
========== 5 часть "Антиохия", глава XIV "Посланец Зимы. Праведное торжество. Обличение" ==========
Восемь крестоносцев, среди которых были и Рон, и Эдмунд, кружили вокруг Яги-Сияна и валяли по базальтовым плитам, волоча то за белые, украшенные спиральчатым орнаментом полы халата, то за седые волосы, не покрытые ни бармицей, ни даже чалмой. Поначалу Яги-Сиян сопротивлялся, однако, осознав бессилье перед лицом гурьбы разъярённых христиан, начал молить о пощаде. Те лишь перекрикивали его. Даже самый богатый выкуп не мог задобрить их, переживших столько ужасных испытаний.
— Это тебе за гибель моих вассалов! — завопил Эдмунд и полоснул султана по плечу, толкая к ногам Рона. Белокурый рыцарь отпихнул саблю, отнятую у Яги-Сияна, чтобы тот не успел ей воспользоваться, после чего подхватил:
— Собаке — собачья смерть!
Яги-Сиян попытался приподняться хотя бы на колени, но, получив сильный удар щитом в челюсть, опрокинулся назад и захрипел. Густая кашица из слюны, крови и раздробленных зубов поползла по щекам и бороде.
Жеан наблюдал за этим, стоя, точно вкопанный, у подножия донжона. Ратоборство продолжалось, но за прошедшее время главный сарацинский отряд значительно ослаб, и Яги-Сиян предпринял попытку бегства — эта гнусная затея непременно осуществилась, если бы не прихвостни Рона, застигшие султана между башнями.
— Как предложите его наказать, друзья? — со свирепым задором спросил Рон и наступил Яги-Сияну на горло в готовности проломить шею.
Некогда могучий властитель и полководец, держащий в страхе весь христианский Восток и привнёсший столько мучений в жизнь как крестоносцев, так и собственных подданных, захныкал, словно ребёнок. Слёзы затмили испуганные глаза и скатились по морщинистым щекам, перемешавшись с кровью.
— А ну молчать! — прикрикнул Рон и налёг на ногу — хриплый стон вылетел из окровавленной груди Яги-Сияна. Жеан точно очнулся ото сна.
— Всё! — крикнул он, кидаясь в толпу. — Довольно! Ему хватит!
Но никто не слушал и не слышал его.
— Переломать конечности и подвесить его на стену крепости — пусть все видят, что бывает с теми, кто бросает вызов крестоносцам! Но сначала вырвать яйца и запихнуть ему в глотку! — прорычал Эдмунд.
— Эдмунд, нет! Не нужно! Сарацины и так проигрывают! — Жеан бросился к своему военачальнику, хватая за руку, но тот оттолкнул его — не то нарочно, не то безотчётно.
— Есть ли прок с ещё одного трупа на стене? — усмехнулся Рон. — Через пару дней он всё равно станет неузнаваем. Будь проклято азиатское солнце! А вот за голову этого мужеложца Его Сиятельство посулит нам внушительную сумму!
Жеан вскрикнул не то от возмущения, не то от изумления, когда Рон и Эдмунд, ободряемые весёлыми криками товарищей, снова подняли Яги-Сияна с земли, и, едва тот попытался вырваться, вдарили в прямоугольную стену донжона. Яги-Сиян ахнул и ничком упал на землю. Красновато-жёлтый мозг растёкся по каменной кладке.
— Славный удар, — сказал Эдмунд. В голосе его не слышалось ни волнения, ни злорадства — одно святое равнодушие.
Рон склонился над мёртвым телом и принялся резать коротким мечом шею Яги-Сияна в районе кадыка. В лице белокурого рыцаря сквозило мрачное удовлетворение, перемешанное с нескрываемым омерзением, — даже в рукавицах он не любил пачкать своих холёных рук. Лишь одно — возможность приумножить богатства и прославиться — могло отважить его на такой поступок.
Кожа и мясо сочно хлюпали. Кровь пузырилась, заливала руки Рона, заставляя его милое лицо кривиться в гадких гримасах. Позвонки трескались под рубящими ударами меча. Жеан стоял похолодевший, чувствуя прилив противоречивых чувств. Яги-Сиян, несомненно, заслужил гибель, и Жеан впервые поймал себя на мысли, как ненавидит его. Обагрённый снег, злой ветер, срывающий скальп, жуткий, прожигающий до костей холод, грязь, голод, груды трупов, опустошённость, боль, слёзы и вновь опустошённость — такая, что порой не понимаешь, жив ты или мёртв, — всё это являла собой война на истощение, всё это являл собой Яги-Сиян — посланец долгой и безжалостной Зимы. Вместе с ним уходила Зима. Уходили все невзгоды, мутя чудовищные картины минувшего. И это, как бы ни хотел Жеан убедить себя в обратном, вселяло злорадное торжество. Быть может, он напрасно бросился на защиту Яги-Сияна? Быть может, именно такая смерть угодна высшим силам? Однако христианская добродетель, заложенная в Жеане с младенчества и до сих пор не сгубленная войной, неустанно твердила ему изнутри:
«Не позволяй слепой ненависти затмить твой рассудок! Взгляни на Рона, взгляни на его людей и спроси себя: может ли добро твориться во имя зла и твориться таким образом?»
— Эдмунд! Ты великолепно проявил себя. Можешь взять свою долю. Вон его сабля. Взгляни на рукоять — она, должно быть, рубиновая. Если продашь такое оружие, станешь процветать до конца дней, если же решишь сражаться, оно будет светиться в темноте и ослеплять врагов за милю! — сострил Рон, не отрываясь от своего занятия, и добавил с ленцой: — Всё равно мой сундук уже ломится от трофеев.
— О-о-о, Боже! Чистый дамасский булат! — захлёбываясь от восторга, завизжал Эдмунд.
— Знаете… было бы впору перебить его потомство, чтобы навсегда избавиться от этой чумы, — сказал Рон, пренебрежительно глядя на Эдмунда, что бросился на щедрый подарок точно голодный пёс на кость.
— А женщин?
— Среди них наверняка найдутся лакомые плоды. Думаю, Эдмунд…
«А нам? А нам что?» — послышалось из уст шестерых крестоносцев. Рон сорвал с шеи Яги-Сияна окровавленное ожерелье из изумрудного бисера и швырнул в толпу. Оно разлетелось на множество бусинок, крестоносцы с оживлённым гомоном принялись собирать их, расталкивая друг друга.
В этот момент неясное смятение Жеана уступило место прямо противоположному чувству — сильное и необычайно мерзкое чувство защипало у него в горле. Торжества больше не было. Осознание мотивов крестоносцев, что были движимы вовсе не желанием восстановить справедливость, но единственно жаждой крови и обогащения, вызвало у Жеана тоскливую злобу и пересилило ненависть к Яги-Сияну. «Разве это честный бой? Разве такое убиение достойно христианского воина? Они набросились на него, словно волки, — на него одного! Они изгалялись над ним, как не изгалялись римские варвары!» — думал Жеан, и тут же его сердце воспламенялось радостью: он победил искушение.
Негодяй Рон! Сколько ещё злодейств он совершит?
***
Лошадь Жеана, едва переставляя ноги, шествовала по узкой улочке, устланной разбитыми телами мёртвых и умирающих. Отдалённые отзвуки битвы почти стихли в сгущающихся сумерках — объединённая армия крестоносцев и взбунтовавшихся армян неумолимо брала верх над основной сарацинской армией. Всё новые и новые участки города, всё новые и новые улицы, парки, башни переходили под их владычество. Гражданские лачужки нещадно разорялись, хотя в основном измученные крестоносцы охотились за пищей, а не скудными деньгами. Мужчины вламывались в мечети, окропляли кровью молельные коврики, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков, и хватали столько добра, сколько могли унести: били витражные окна, оборачивали сундуки, отсекали от стен лепные украшения. Однако Жеан не ощущал страстного, возвышенного торжества, какое изначально ожидал ощутить в случае достижения победы. Даже бесчинства собратьев не возмущали его. Им овладело необъяснимое вялое бесстрастие. Сидя на лошади, он чувствовал, будто не она несёт Жеана, но умиротворённые волны безбрежного океана увлекают его куда-то в далёкие, неизведанные дали.
«Победа? Поражение?
Ну так и что же?..» — такие мысли кишели в голове молодого крестоносца.
Смертельная слабость сковывала члены Жеана, веки тяжелели, и рвотогонная пустота до боли сводила его изнутри. Свежие раны пылали огнём, в глазах мутилось от боли. То и дело он хватался за грудь и надрывно кашлял, тщетно пытаясь пропустить через лёгкие побольше сухого горного воздуха, гортань его мучительно раздирало от жажды. О поиске воды не могло идти и речи. «Передохнуть… забыться… хотя бы на крохотное мгновение. Не чувствовать всего этого… не чувствовать этого омерзительного зловония, веющего от земли, не чувствовать этой боли, не слышать скрежета металла… не слышать и не чувствовать ничего. Эта кольчуга… точно наглухо запертая печь… вон её! Кто-нибудь…»
— Жеан, — выдохнула подоспевшая Кьяра, заставив его вздрогнуть от неожиданности и скорчиться от ядовитой боли. — Это… победа.
Жеан оглядел Кьяру с ног до головы. Весь её нарамник был забрызган кровью и грязью, кольчуга в некоторых местах порвана, а лицо, некогда чистое и приятное, сплошь исполосовано свежими царапинами.
— Помоги мне.
Жеан остановил лошадь и, пошатываясь, сошёл вниз, но, когда ощутил под собой твёрдую почву, ноги его подкосились.
— Держись. — Кьяра взяла Жеана под руку и повела в сторону бедняцкого жилища из самана и дерева, опустевшего и окружённого пальмами.
Войдя внутрь, Жеан уселся на пол, прислонившись к стене: не было сил даже на то, чтобы взобраться на грубое подобие кровати, покрытое засаленной орнаментной пеленой. Холодная волна блаженства разошлась по всему телу. Он чувствовал облегчение, такое знакомое упоительное облегчение, напрочь затуманивающее разум после всякого изнурительного сражения. Однако на сей раз это было нечто большее, чем изнурительное сражение. Жеан очутился в самом центре кровавого кошмара, беспрерывно длившегося целые сутки, и, в отличие от прочих повседневных стычек, не давшего ни малейшего послабления за всё время.
— Ты ранен? — обеспокоенно спросила Кьяра и, тяжко дыша, опустилась рядом.
— Как видишь, — пробормотал Жеан.
— Ты больше не будешь сражаться. Город и так наш, а значит, мы имеем право на заслуженный отдых… впервые за столько месяцев. Скажи, что ты рад!
— Я потрясён… я поистине потрясён. — Губы Жеана расплылись в кривой улыбке, хотя сам он, израненный и полусонный, не слишком осознавал, что за чувство испытывает.
Жеан хотел возрадоваться. Возрадоваться хотя бы тому, что не стал одним из многих, чьи земные жизни унесла разразившаяся кровавая баня, что не стала таковой и Кьяра. Или обозлиться. Обозлиться на грабителей, насильников, вновь отличившегося Рона. Но снова ничего — лишь ленивое безразличие. Тёмная завеса заволокла его глаза, веки опустились, но Жеан боялся, что, задремав сейчас, он больше не проснётся никогда, а потому снова попытался заговорить с Кьярой:
— Не тревожься. Всё хорошо.
— А? — не поняла воительница.
— Всё хорошо, говорю… мы выстояли.
Тут Кьяра ахнула, и Жеан мгновенно встрепенулся:
— Рожер!
Упитанная фигура юноши показалась в буковых дверях. Он приблизился.
— Что ты здесь делаешь? Бегом сражаться!
— Мы уже победили, — раздражённо процедил Жеан. — Кто ты такой, чтобы приказывать мне?
— Кажется, пора напомнить о своём происхождении — после стольких лет бытности простачком-оруженосцем! В бой, виллан!
Жеан безвольно закатил глаза. С тех пор, как погиб Эмануэль и Рожер прошёл через торжественную церемонию посвящения в рыцари, он постоянно напоминал ему о своём почётном положении, становясь безобразно похожим на бахвального Рона. Являлось это средством самоутверждения за счёт Жеана или же попыткой возвысить себя в глазах Кьяры — сказать было трудно, но в обоих случаях такое поведение являлось недостойным настоящего рыцаря. И сама Кьяра, казалось, полностью поддерживала Жеана, хотя по-прежнему предпочитала умалчивать об этом.
— Он тяжело ранен, Рожер, — сухо возразила воительница, стаскивая с Жеана кольчугу. — Мы выстоим и без его вмешательства, свежие силы завершат начатое. Раз можешь — будь добр, сражайся, а не трепли языком.
— А что с тобой стало? — с вызовом покосился на неё Рожер и, так и не получив ответа на свой невразумительный вопрос, исчез в голубоватой мгле.
Кьяра склонилась над Жеаном и, стерев кровяное пятно с его щеки, вполголоса произнесла:
— Спи спокойно. Господь на нашей стороне.
