сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)
— Я в твоей власти, нахал. Что угодно, только осторожно, — пробурчала Кьяра, неторопливо стягивая с него пропитанную потом нательную рубашку и легко прикасаясь к наиболее чувствительным участкам тела. — Даже если тот страшный сарацин увидит нас, и происходящее побудит в нём жажду, не нам отвечать за его грехи.
Жеан не ответил. Губы его нежно заскользили по огрубевшей шее Кьяры, в безумном сладострастии он ласкал её тонкую талию, проникая руками под рубашку и постепенно добираясь до наиболее желанного — маленьких грудей, заманчиво трепещущих под тонким слоем ткани.
А раскаты грома тем временем отдалялись.
========== 6 часть "Иерусалим", глава III "Путь к стенам. Альтаир. Бесславная участь" ==========
К наступлению полудня солнце снова переполнило влажный воздух мерзкой, душащей сухостью. Длинное крестоносное шествие, превозмогая усталость и жажду, упорно следовало по направлению к иерусалимским стенам, навьюченное многочисленными осадными машинами, что были построены во время перехода через Южную Сирию после взятия Арки. Планировалось начать штурм завтра поутру. Военачальник туркополов, смуглый высокий муж в позолоченном панцире и кольчужных штанах, отлично знал эти места. Он вёл норманнов и германцев на запад, где простиралась открытая равнина и возвышалась прославленная башня Давида. Французские бойцы, возглавляемые Раймундом Тулузским, двинулись на юг.
Жеану, числящемуся в отряде Танкреда, едва верилось во всё происходящее. Подумать только! Уже со дня на день Высокая Цель, Цель, к которой он стремился всю жизнь, долгое время этого даже не сознавая, будет достигнута! И вновь, с облегчённой совестью, уверенностью в том, что впредь Священный Град станет чествовать свою бессмертную славу в мире и покое, он возвратится домой. Возвратится как мирянин. Как воин. Как мужчина. Чтобы наконец в полной мере насладиться тихой супружеской жизнью вместе с Кьярой. Внезапно Жеану сделалось невыносимо совестно за пережитые сомнения, унизившие и опорочившие небесное воинство, что с самого начала, несмотря на многочисленные преграды, тернии, утраты, покровительствовало воинству земному… и всегда знало, как будет лучше. Ни одна жизнь в ходе кровавого паломничества не была загублена напрасно — все они принесены в жертву Цели и Долгу. Подсознательно Жеан всегда понимал это, однако несовершенное, порабощённое буквальными смыслами сознание до конца противилось Божественному призыву.
«Как здесь красиво!» — думал Жеан, и уныние оставляло его. Дорога была неровной. Крестоносцы двигались медленно, преодолевая холм за холмом, что позволяло юноше вволю налюбоваться местной природой. В свете лучистого солнца пески отливали золотом, камни — перламутром, слепя глаза и не идя ни в какое сравнение с серыми почвами Антиохии. Там и сям произрастали растения, словно сошедшие со страниц Писания: шелестел тростник, устремлялись в небо, растворяясь кронами в рябом мареве, пальмы и акации, трепетал тонкими побегами райский кустарник мирт. В ветвях кустарников и древ воркотали свои елейные песни голубки и ласточки. То и дело попадались кристально-чистые прудики — с отражениями, точно в зеркале, и водой сладкой, словно вино… А быть может, Жеана попросту нескончаемо мучила жажда. Быть может, земля в Иерусалиме была сродни антиохийской, а серебряные камни являлись неказистыми валунами, подобно миллионам миллионов по всему белому свету?
Для кого-то — не для Жеана, исполненного торжества. Он надеялся, он жаждал, чтобы дивные картины, описываемые пилигримами, оказались правдой, — и он поверил.
Холм.
Опять холм. Снова зелёный оазис.
И вот — заветные стены перед ним. Страшною ценою — они перед ним! Шепчущий ветер, овевая потное лицо, сладит чутьё ароматами ладана и мирры.
Но что скрывается за каменными пределами? Быть может, безжизненная красная пустошь, увиденная Жеаном во сне этой роковой ночью, или же что-то иное — невыразимо ужасающее? Как белая пропасть, изрыгающая кровавые молнии…
— Мы прибыли, — торжественно объявил Боэмунд. Призыв его, передаваемый по очереди военачальниками, быстро разлетелся по норманнским и германским рядам.
Жеан вдохнул с облегчением и спустился с Рассвета, преклоняя колена в сердечной молитве.
«Господи, прости за всё, что было Тебе неугодно».
Но как только шеренги начали рассредотачиваться, обустраивая лагерь на холме неподалёку от Иерусалима, протяжный рёв труб прорвал раскалённый воздух, больно ударив по ушам Жеана. Он быстро понял, что звук доносится со стороны города, и по телу его пробежала мелкая, колкая дрожь.
Неужели готовятся к атаке?
— Что?! — ахнул Танкред, стоящий подле Жеана и, точно прочитав его мысли, изумлённо добавил: — Кажется, они хотят напасть! Быть посему! Я буду говорить с их султаном. Возможно, завидев наше воинство в полном составе, он охладит свою безрассудную горячность! Готфрид скоро должен подойти. — Голос молодого военачальника перерос в крик: — Братья! Бросайте осадные машины! Следуйте за мной! Прежним строем! Вероятно, придётся обороняться! Как только прорвёмся, незамедлительно приступим к штурму!
Никогда ещё Жеан не видел, чтобы враг наступал так скоро. Во мгновение ока равнину перед возвышенностью, где частично толпилось христианское воинство, заполонило пёстрое сарацинское море, и с каждой секундой оно неумолимо полнело, в то время как крестоносные военачальники только-только навели порядок в своих рядах. Но вот, спустя несколько минут, шествие вновь тронулось. Не было необходимости пересчитывать вражеских бойцов по головам, чтобы понять, что сарацинская армия значительно превышала по численности крестоносную. Они текли, подобно волнам безбрежного океана, в готовности потопить в своей кипящей пучине всякого, кто окажется на пути. Но вдруг — всё остановилось. Жеан увидел, кто стоял во главе магометанской орды, вопящей и распевающей воющие псалмы.
Жеан оцепенел. Тёмный саван смежил глаза, и он едва не рухнул, когда Кьяра легонько пихнула его в бок.
— Что такое?
— Это он, — дрожащим голосом пролепетал Жеан, судорожно сглотнув.
— Кто?
Жеан не ответил. Он знал, что не мог ошибиться. Чудовищный образ Альтаира настолько прочно впечатался в память, что юноша успел не раз пожалеть, что не прообнимался с Кьярой до самого утра.
Тёмная фигура сарацина, неторопливо шествующая вперёд, к Танкреду, на мускулистом вороном коне, была просто громадной как на фоне его собственных воинов, так и крестоносцев. Рост его явно превышал шесть футов. Лицо, смуглое и частично сокрытое шёлковой вуалью, вскоре оказалось к Жеану настолько близко, что он смог тщательно разглядеть его, стоя в конце с левого края недлинного отряда Танкреда. Оно было обезображено приступом злобы, только глаз, правый глаз, пылал безумным ликующим восторгом. А левый… О — Жеан не хотел смотреть туда! Даже при свете солнечного дня Альтаир был мрачен: чёрный халат, чёрные шаровары, кольчуга, отливающая свинцом, выбившаяся из-под шлема прядь покрывшихся старческой сединой волос, густые брови, срастающиеся на переносице, и взгляд… В этом взгляде не проглядывалось и тени алчности или честолюбия — это был взгляд человека нерушимой Идеи, который не боялся ни убить, ни умереть за свои извращённые представления о мироздании.
Альтаир! Венец правосудия! Страстный ревнитель веры!
Так вот он каков — прославленный правитель Иерусалима! Чернокрылый орёл! Не воскресший Христос, но Навуходоносор, сердце битв, сын червонной зари!..
Жеан не мог именовать его иначе как правителем, ибо, если верить восточным союзникам, Альтаир являлся султаном лишь на словах. Его путь к власти был тёмен, душегубен и скован позорным клеймом беззакония.
— Моё почтение, Ваша Светлость, — начал Танкред, когда шум улёгся. В голосе его отчётливо слышалось волнение.
Быть может, Альтаир проник и в его сон?!
«Нет! Не смей показывать, что ты боишься! Он чувствует всё… всё», — мысленно взмолился Жеан, осознавая, что на месте Танкреда вовсе не сумел бы ничего сказать.
— Вы понимаете по-французски?
В искажённом бешенством лице Альтаира проскользнуло что-то неуловимое. Не успел Жеан опомниться, как ослепительный луч солнца опалил ему глаза. Сверкающая грань сабли промелькнула у шеи Танкреда, и в следующий миг голова его, с хлещущей из разреза кровью и звоном кольчужных колец отделилась от тела. Безжизненные останки молодого военачальника сползли вниз, гулко грянувшись оземь. С гибкостью кошки Альтаир свесился с коня и, подняв отсечённую голову над толпой, громко провозгласил:
— Перед неверным я не держу слов! — Слова его призрачным эхом отразились в ушах Жеана, который едва мог держать Рассвета за поводья, не говоря уж о том, чтобы сражаться.
Он развернулся к Кьяре. Та была бледна, как облако, только тонкие, рассечённые рубцом губы едва слышно лепетали:
— Снёс голову… одним ударом… Разрубил бармицу… начисто!
Затем воцарилось затишье, но Жеан разом опомнился, когда оно было прервано неистовым кличем «Аллах Акбар!», прозвучавшим из уст Альтаира. Этот клич был встречен громом одобрительных возгласов его подданных. Небо прорезал фонтан стрел, целый лес копий, щитов, расписных вымпелов надвинулся на крестоносцев. Меч натолкнулся на меч, щит на щит, тишины, святой тишины, словно навеянной Господом, как ни бывало. Вот-вот сияющие пески окрасятся оловиром, вот-вот воздух всколыхнёт кровавый смрад и подымется буря, затмив лазурный небосвод, — всё ради того, чтобы пески вновь воссияли, воздух стал дурманно-свежим, а небосвод — безучастно чистым. Но на сей раз — во единении с оплотом Сидящего!
Набрав полную грудь пыльного воздуха и три раза прошептав Божье имя, Жеан хотел всё обдумать, как вдруг щуплый сарацин с длинным копьём протиснулся сквозь ряды и едва не прикончил Кьяру, когда юноша сразил его, пролетев мимо.
— Deus lo vult!
Шеренга за шеренгой, сарацины двигались в сосредоточение крестоносного войска. Стрелы туркополов и немногочисленных франкских лучников разили их, но бойцов было слишком много.
«Заветные стены… они так близки! Всего несколько сотен шагов отделяет меня от них — ни многим ни малым сути всего земного существования!» — горячо выстукивало сердце Жеана, пока тот, до боли стиснув зубы, оборонялся от двух разъярённых сарацин, нападавших с противоположных сторон. Благодаря урокам Эмануэля, Жеан научился ловко управляться со щитом, удерживаемым в левой руке. Сарацины размахивали саблями. Юноша тянул Рассвета назад, обороняясь щитом и периодически пытаясь пробить вражескую защиту. Внезапно конь поднялся на дыбы — сабля чуть не задела горла. Совершенно непроизвольно, в тщетной попытке не упасть, Жеан ухватился за подол халата сарацина, кружащего обок, и утянул тем самым вниз. Но прикончить не успел: немолодой, великолепно обученный Рассвет с силой обрушил копыта на поверженного. Тот хрустнул и обмяк. В последний момент живому сарацину удалось располосовать Жеану плечо, и, хотя, благодаря кольчуге, рана была поверхностна, доставляла немалую боль. Сарацин занёс саблю, но атаковать не успел — сокрушительный удар мечом промеж ног, нанесённый Жеаном куда быстрее, лишил его равновесия. С диким визгом он рухнул наземь. Юноша, не мешкая, вонзил меч ему в грудь. Харкнув кровью и даже не дёрнувшись, сарацин погиб моментально.
Вздохнув с облегчением, Жеан поднял щит и огляделся вокруг. Ратоборство неутомимо кипело. Казалось, на поле боя не осталось ни малейшего просвета. Особенно отчётливо выделялась зловещая фигура Альтаира: солнечные лучи отражались от его серебряной, начисто отполированной кольчуги. Чудовищный правитель был выше прочих во всех отношениях. За одну секунду он был способен загубить далеко не одну христианскую жизнь, несчастные крестоносцы ложились под ноги целыми группами по двое, а то и трое человек, и усталость, казалось, была неведома Альтаиру. Он не прятался за спинами соратников, как Яги-Сиян, но напротив — рвался вперёд, умерщвляя всё, что движется. Лошадь. Рыцаря. Пехотинца. И подсекая головы, точно жнец колосья. Сколько бы ни прошло времени, оставался в превосходной форме, более того, с каждой жертвой свирепел лишь пуще. Хаос кровавой бойни, царящий вокруг, доставлял ему не просто удовлетворение, но наслаждение!
Неужели он и в самом деле искренне верит, что поступает право, повинуясь воле Господа?!
Князь Тьмы! Мародёр! Труположец!
Но внезапно взор Жеана уловил то, что повергло его в ещё большее потрясение. Бок о бок с Альтаиром странный сарацин — с бледной, точно у призрака, кожей, бился с прорвавшимся пехотинцем.
«Этого не может быть!»
Позабыв страх, Жеан подтолкнул Рассвета вперёд, насколько это было возможно, и, завидев бойца вблизи, обомлел. Знакомая тощая фигура, знакомое длинное лицо, надменный озлобленный оскал… и франкский меч вместо сабли.
«Рон!»
Жеан судорожно поморгал, из последних сил надеясь, что перед ним не Рон. Мало ли на свете похожих людей? Мало ли бледнолицых турок, лишившихся оружия?
«Нет! Умру — не позабуду саксонской лисицы!»
— Рон Голдфокс! — завопил Жеан, дивясь тому, что дар речи сохранился при нём.
В этот момент мужчина как раз расправился со своей жертвой и, резко развернувшись, во весь опор ринулся к нему.
— Кого я вижу! — язвительно провизжал он. Все сомнения Жеана сошли на нет.
«Быть может, он пришёл помочь нам?» — промелькнула в голове юноши безумная, но на мгновение обнадёжившая его мысль.
— Но ты сбежал! — крикнул Жеан. К счастью, шум битвы не заглушил его слов. — Что-то произошло! Какая-то ошибка! Недоразумение! Рон… неужели ты… Где твоя лиса? Ты воюешь под каллиграфической шахадой!
— Я поступил так, как посчитал нужным! — дерзко заявил бывший рыцарь. — И думаю, ты явился сюда не для того, чтобы читать проповеди, сопливый святоша! Хоть перед смертью поступи как подобает мужчине, а не монахине! Нападай! Посмотрим, чему тебя научил твой дряхлый наставник!
Жеан был потрясён настолько, что едва мог пошевелиться. Не ощущая даже гнева, лишь странное смятение, он, не отрываясь, смотрел на Рона и не верил своим ушам. Мотивы белокурого мерзавца были очевидны: отныне он сражался на стороне врага, но как он очутился в Иерусалиме, если держал путь домой, доброволен или вынужден был его выбор — оставалось только гадать.
Однако времени на размышления у Жеана и не было. Дёрнув коня за поводья и выставив вперёд меч, Рон помчался прямо на него. В последний момент Жеан тоже расчехлил оружие и, очевидно, недооценив скорость и силу удара, предатель, сражённый в бок, с надрывным воплем соскользнул на землю. Жёлтый клетчатый халат порвался. Щит, украшенный алым полумесяцем, отлетел в сторону. Всё произошло настолько быстро, что Жеан не сразу смог осознать случившееся, но, когда, тяжко дыша, соперник попытался приподняться, понял, что нужно действовать незамедлительно. Жеан спрыгнул с коня, метнулся к Рону и, присев, приставил остриё меча к его горлу.
— Бросай оружие!
Рон поспешно исполнил приказ Жеана. Молодой крестоносец невольно взглянул ему в глаза.
Что-то невнятное, смущённое читалось в их сдержанном свете… и никакого гнева или ненависти, если говорить совсем откровенно. А после глаза Рона вовсе переполнились слезами. Солёная влага бороздила щёки, бармицу мужчины, пропитывая песок. Во взгляде его больше не сквозило недоумения — только искреннее раскаяние.
Быть может, это всё-таки ошибка?
Что-то, похожее на жалость, закралось в душу Жеану. Возможно, ему показалось, но то, что отныне в нём не осталось никакой злобы, было очевидно.
— Не убивай меня! — взмолился Рон — голос его сам на себя не походил.
— Что?
— Я объяснюсь!
Жеан недоумённо отстранился, бывший рыцарь продолжил:
— Я сбежал из Антиохии. Я грешен, юноша.
— Ты покинул нас и бросил на произвол судьбы весь армянский народ! Примкнул к сарацинам! Твой дьявол… то, с чем ты пришёл бороться, в конце концов стало твоей сущностью! Это не просто грех, более того… — начал Жеан, чувствуя, как в горле начинает першить от негодования.
— Выслушай! Мы… я и мои люди… покинули Антиохию, после чего многочисленный вражеский отряд, как оказалось позднее, прямиком из Иерусалима, настиг нас, когда мы двигались по направлению к западу… они убили всех! Всех! Даже твоего Эдмунда! Что мне оставалось делать, кроме как добровольно сдаться им в плен?
— Что?! Ты ещё смеешь спрашивать, веельзевул?! — Самообладание окончательно покинуло Жеана. — Погибнуть! Погибнуть, как подобает мужчине, как подобает доброму христианину! Даже если бы после Альтаир надругался над твоим изуродованным трупом, ты бы всё равно остался праведником в Божьих глазах! Ты… ты хуже Альтаира! Тот, в отличие от тебя, не ведает, что творит, ты же прекрасно осознавал, что поступаешь гнусно и низко! Тем не менее не отступился! Трус! — Жеан хмыкнул. — Не твои ли речи о лже-христианах звучали так громко в ночь побега?!
