сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 45 страниц)
— Я грешен, юноша… Грешен, никчёмен, порочен… Но разве Христос не милостив? Разве не Он завещал нам, праведным детям Его, строго блюсти данные Им заповеди? А ведь ты так верно служишь Ему…
— После всего, что ты сделал?! Я…
— Грешен… никчёмен… порочен… — продолжал Рон сквозь слёзы. — Я недостоин умереть столь славной смертью! Недостоин умереть как мужчина, недостоин умереть в честном бою, у Господних стен! Подобные мне должны дохнуть как собаки!
Тут сердце в груди Жеана ёкнуло, точно какая-то глубочайшая тайна мироздания открылась его глазам.
«Ты ведь так верно служишь Ему…»
— Я… готов поклясться небом, землёй! Священным Городом! Головой! Наконец, Всевышним — чем хочешь! Готов осенить себя крестным знамением, вверяя свою жизнь Ему в руки. Отныне и навечно — я принадлежу Христову воинству! Даже в том случае, если ты убьёшь меня, юноша. Ну давай же! Верши своё правосудие! — проговорил Рон и зажмурил глаза.
— Рон… Я всегда стремился служить Ему…
Как заговорённый, Жеан убрал меч от шеи Рона. Предатель, лихорадочно лепеча благодарственные речи, поднялся, но в следующий миг жгучая вспышка боли пронзила глаза Жеана. Последним, что он увидел, была туча красного песка, а после он свалился на землю… или же его толкнули. Жеан не смог понять наверняка, хотя успел перепугаться, словно возвратившись в кошмарное сновидение.
Но вдруг прямо над ушами раздался пронзительный скрежет стали и чей-то душераздирающий вопль, перекрывший его. Зрение начало возвращаться к Жеану. Он смутно увидел изящную фигуру крестоносца, которую узнал не сразу.
— Дурачьё! — знакомый голос заставил Жеана опомниться.
Он поднялся, помотал головой, стряхивая с век песок, и завидел Кьяру, а у ног её — окровавленное тело, казавшееся белее белой бездны и краснее красной пустыни.
— Право, ты действительно сумасшедший! — вскричала Кьяра. — Кому ты доверился?! Тебе ли не знать его лукавой сущности?! Он присягнул на верность Альтаиру, сарацинам, а следовательно, и мёртвому Богу Аллаху!
Жеан не ответил и приблизился к неподвижному телу. Громадная кровоточащая рана зияла на груди Рона, обнажая сломанные ключицы, глаза из серых обратились в белые, хотя в их безжизненном блеске по-прежнему можно было хорошо увидеть подлую натуру злосчастного изменника.
— Не бойся. Он уже не нападёт, — холодно отчеканила Кьяра. — Добрая кара — пасть от рук крестьянской девчонки, перед которой он так кичился!
Жеан хотел поблагодарить её, но та уже унеслась прочь.
Увы, скорбеть о бесславной участи Рона времени не оставалось, необходимо было продвигаться дальше — в самую горячку битвы, к подножию заветных стен.
========== 6 часть "Иерусалим", глава IV "Если не я, то кто же?" ==========
Сбежав с южного холма, войска Раймунда Тулузского, точно гигантским мечом, прорезали магометанские ряды, когда Жеан низверг наземь крепкого сарацина, сходу преградившего путь. Что-то провозгласив на арабском, Альтаир, сопровождаемый многочисленным отрядом своих соратников, бросился Раймунду наперерез. Ошеломлённый граф, что так же, как и он, в своё время ослеп на один глаз, пришпорил коня. Шеренга натолкнулась на шеренгу. Жеан обеспокоился за Раймунда. Французский граф был стар и, хотя пребывал в хорошей форме, видел не только лишь одним глазом, но и попросту худо. Его бирюзовая туника была сплошь забрызгана кровью, а кольчуга в некоторых местах порвана.
За час битвы крестоносцы успели выкосить добрую половину сарацин, однако те продолжали бороться, не позволяя Христову воинству подступить к стенам и рассредотачивая ряды. Жеан ни на секунду не забывал, что Иерусалим — земля чудес, а пути Господни — неисповедимы, и потому не осмеливался ничего предвещать. Однако одно было известно точно: потери ожидались огромные, и до тех пор, пока жив чудовищный магометанский правитель, нечего было и мечтать о скором завершении кровопролитного побоища в чистом поле. А впереди ещё — Священный Град…
«Быть может, настал мой час? — влетела в голову Жеана безумная идея, когда очередной сарацин, сражённый в спину, пал к ногам Рассвета. — Ведь недаром тот сон пригрезился именно мне! Но только ли мне?»
От одной мысли о том, чтобы сразиться с Альтаиром один на один, Жеану делалось дурно. Даже когда Альтаир удалялся из круга внимания и Жеан был занят своими соперниками, образ одержимого фанатика продолжал рисоваться в его воображении. Он точно вживую видел, как обезглавленные христианские бойцы простирались у его ног ровными рядами, чувствовал, какими мыслями полнится разум безжалостного душегуба. Он думал о том, нет, знал — не будь Альтаир уверен в победе, он бы не стал вести своих бойцов лоб в лоб — что в скором времени ворвётся в лагерь и перебьёт всех женщин, оставшихся там, мечтал о том, как будет чествовать победу над изуродованными останками кафиров и радовался тому, какое великое дело во имя Всевышнего вершит.
Во имя Всевышнего!
В другое время Жеан бы посмеялся, услышав подобное, однако теперь веселье было последним делом.
Иерусалим ждал! Иерусалим взывал! Иерусалим устал терпеть!..
«Если не я, то кто же?»
Невозможное свершилось в дьявольских антиохийских горах, так почему не свершится теперь, на Христовой земле? Но что-то удерживало Жеана. Он осознавал: если невозможное невозможно, у него не будет ни малейшего шанса на спасение. Он не сможет бежать, как у подножия Антиохии, и уж тем более не стоит надеяться на помощь собратьев! Альтаир расправится с ним быстрее, чем даже Кьяра поспеет на подмогу! Ненавистная мысль о маловерии едва не посетила разум Жеана, но, к счастью, была прервана совершенно земною:
«Кьяра… этого только не хватало! Что, если она проникнется моей вопиющей глупостью и помчится следом, на верную погибель? Ей не было видения, а значит, совершенно очевидно, что эта работа не для неё! Пускай ловка, пускай проницательна — Альтаир кончит бедняжку на месте!»
Вдруг третья — абсолютно нежданная, неуместная дума — прошибла Жеана тревожно-благоговейным ознобом: а что, если бы в тот хмурый августовский денёк 1096 года Пио не посетил Аббатства Святого Марчелло? Очутился бы в Иерусалиме Жеан? Или в конце концов стал монахом? Испытывал бы он тоску по чарующему дыханию воли или неведомое снедающее чувство испарилось так же внезапно, как привидевшийся в ту ночь вещий кошмар? Познал бы он когда-нибудь чувство любви?
Могла ли быть у него иная жизнь? И была бы она столь же праведна в глазах Господа?
Благоговение сменилось страстным, восторженным рвением, и на мгновение Жеану почудилось, будто он снова очутился в душных стенах монашеской кельи, будто снова выслушивает вдохновенные речи Пио, чувствуя, как замирает в груди невинное юношеское сердце. Будто всё стало для него как в первый раз. Нарамники и халаты обратились в чёрные рясы, песчаные дюны — в гряды и клумбы, золотая стена — в неказистую бурую кладку, а исполинские башни стали приземисты, устремившись в низкое небо красными крестами. Всё сделалось таким родным, таким до щемления сладким на это краткое мгновение!..
Быть может, всё это время он жил не ради распахнутых Яффских ворот, но ради того, чтобы распахнуть их? Суть его жизни началась с мистического образа чернокрылого орла, им же и завершится…
«Суть жизни! Не жизнь! — твёрдо сказал себе Жеан. — Но что после? Всё едино! Или я снова желаю смутиться сомнением? Вот оно — моё последнее сомнение, идёт по головам и ревёт «Аллах Акбар»! Беги и сражайся, Тома Неверующий! Могучие орлиные крылья — единственное, что отделяет твоих собратьев от того, за что ранее и ныне они слагают свои мятежные головы! Ради всего, что свято… беги и сражайся! Господь восславит тебя… только беги и сражайся! Кьяра будет гордиться… сражайся ради неё! И да пребудет вовеки с тобою Царствие Божие!»
— Deus lo vult!
И ветер неистово засвистел в ушах Жеана.
— Deus lo vult!
Сердце подскочило к самому подбородку.
— Deus lo vult!
И вот — сам Князь Тьмы возвышается перед ним, невозмутимо стряхивая с сабли капли христианской крови.
Лишь мгновение Альтаир и Жеан смотрели друг на друга, оценивая соотношение сил, однако юноше казалось, будто миновала целая вечность. Во мраке взора правителя промелькнуло изумление. Этого было достаточно, чтобы понять: он тоже видел сон. Высокий и статный, но куда менее внушительного сложения сарацин бросился Жеану наперерез, однако Альтаир остановил его, назвав по имени:
— Халид! — После чего рванулся вперёд, оставив несметную армию.
Расстояние между бойцами с каждой секундой неумолимо уменьшалось, но за эту минуту Жеан успел подумать если не о многих вещах, то о том, как было бы прекрасно, остановись время в последний момент.
«Этого не будет, пока я жив! Я жив, а значит, должен жить!»
Громадная лошадиная туша со всей мощью врезалась в Жеана. Он окончательно очнулся от своего рассеянного бесстрастия, когда Рассвет резко поднялся на дыбы с оглушительным ржанием. Из последних сил удерживаясь в седле и не видя перед собой должного, он взмахнул мечом. Тот упёрся во что-то прочное, но что это было — Жеану не довелось понять прежде, чем упасть на землю. Ловко перевернувшись набок, он вскочил. Теперь врагов разделяли два бездыханных лошадиных тела: должно быть, безотчётный выпад Жеана стал роковым для боевого скакуна Альтаира.
«Превосходно!» — подумал Жеан, но торжество его длилось недолго. Перемахнув через рассечённый труп своего коня, Альтаир кинулся вперёд. Сабля молниеносно прорезала туманящийся воздух. Жеан стремительно увернулся, но лезвие вражеского оружия, подобно змеиному языку, настигало снова и снова. Пространства для прыжков и вывертов не хватало. Необходимо действовать незамедлительно! Не для того Жеан ввязался в этот поединок, чтобы вечно выступать послушной игрушкой в руках обстоятельств — так он всё равно погибнет, разве что от совершенно иных рук. Альтаир произвёл колющий удар, юноша извернулся и заслонился щитом, едва не подставив лицо под наконечник стрелы, прилетевшей с куполообразной башни Давида, и сталь с жутким лязгом натолкнулась на сталь. Соприкосновение было настолько резким, что целый фонтан бордовых искр взметнулся ввысь.
Надрывный вопль вырвался из могучей груди Альтаира. Он отскочил назад.
Неужели Жеану всё-таки удалось ранить его?! Но, задавшись этим вопросом, он похолодел: пёстрые клочья пламени с треском охватывали жухлые верблюжьи колючки и волчцы у ног Альтаира, бок правителя был прожжён до мяса и обильно кровоточил. Палящее солнце и неимоверная сушь сделали своё дело. Всего несколько слабых искр возбудило мгновенное возгорание.
«Огонь! Огонь!» — послышались со всех сторон перепуганные возгласы сражавшихся. Все, как один, бросились врассыпную. Лишь двое, Альтаир и Жеан, остались стоять на воспламенённом бугорке. Острый смрад дыма и горящих трупов бил Жеану в ноздри. Он чувствовал, как воздух накаляется. Ему казалось, будто кольчуга — не что иное, как запертая наглухо, плавящаяся в собственном чаду чугунная печь, он же — обречённый на верное закланье еретик, что уже не ищет спасения от своей неминуемой участи, но ожидает единственного — благодатного избавления.
«Я жив, а значит, должен жить!» — эта мысль, как молния среди ночного неба, сверкнула в голове Жеана, когда Альтаир, ловко проскочив между двумя огненными языками, атаковал снова. Невольно зажмурив глаза, Жеан заслонился щитом, однако это мало помогло ему. Последующий удар сабли был настолько сокрушителен, что сбил с ног. Но, упав на распалённую почву, в самое сосредоточение пламени, молодой крестоносец вскочил быстрее, чем грозный сарацин успел прикончить его. Это не прошло бесследно. В последний момент вражеская сабля полоснула Жеана по боку, и, кажется, Альтаир хотел произвести повторный выпад, когда Жеан метнулся вперёд в колющем ударе. Правитель отстранился. Послышался треск стекла, и какая-то вязкая жёлтая масса излилась на песок, окропив порванную суму на поясе Альтаира. Он отскочил в сторону. Огонь стал распространяться стремительнее, едва уже не задевая за небо, и тогда Жеан понял: в разбитом сосуде содержалось масло.
Боже милостивый! Теперь пламя вовек не потухнет!
Альтаир взвыл от ярости и подался вперёд, когда огонь, точно бич, хлестнул его по лицу со стороны незрячего глаза. Душераздирающий вой перекрыл рёв горящей тверди и звуки битвы, доносящиеся отовсюду. Сдёрнув шёлковую вуаль и втоптав в песок, Альтаир встал, высматривая безопасное место. Жеан, как зачарованный, безотрывно смотрел в его лицо, искажённое мучительным приступом боли и обезображенное страшным ожогом. Опалённые куски кожи алыми сгустками свисали вниз вместе с ошмётками бороды. Обслюнявленные губы щерились в злобном оскале. Грудь судорожно вздымалась и опадала — Альтаиру было тяжко дышать в дыму…
Выходит, он всё-таки из плоти и крови!
Жеан был уверен, что ему хуже, и чувствовал, будто лёгкие его разрываются изнутри. От усталости, боли и голода перед глазами всё шло кувырком, в глотке сохло от жажды и тошноты. Шлем Жеана накалился докрасна. Вскрикнув, Жеан сбросил его — тканевая подкладка под бармицу спасла голову от ожога. Альтаир последовал примеру Жеана.
«И да пребудет с тобою вовеки Царствие Божие!» — звонким эхом звучала в ушах Жеана отчаянная мольба внутреннего голоса, пока безумный танец пламени, стали и крови продолжал своё лихое игрище на поле брани. Жеан уворачивался от ретивых языков. Альтаир же, не щадя плоти, целенаправленно бросался прямиком в полымя, лишь бы только добраться до заветной цели. Боевые сотоварищи пытались помочь ему, однако тот, как в чаду, выкрикивая на родном языке что-то о священной воле Аллаха и Пророка Его, настойчиво прогонял их обратно в бой. Альтаир в прямом смысле вспыхивал. Жеан падал и поднимался, истекая кровью, и оба они захлёбывались в дыму.
Есть ли конец этой адской круговерти? Почему Жеан до сих пор пребывает в сознании, если душа его давно должна была вырваться из тела и воспарить к утопающим в звереющем багрянце небесам? А быть может, это уже не тело, но душа исполняет свой последний долг перед Творцом? А быть может, это уже не земля, но преддверие к долине огня и серы? Альтаир же, куда более походящий на полуразложившегося, восставшего из могилы мертвеца, — уже и не Альтаир, но его верный проводник по направлению туда?
«Если не я, то кто же?»
Даже меч Жеана не выдержал столь рьяного напора. Один из последующих ударов отколол от него добрую половину, и вот, когда Жеан уже хотел сдаться, оглушительный грохот ударил по ушам и всполох света прорезал затемнённое небо, обратив его в белую бездну. Невыразимо ужасающую белую бездну.
«Смерть?
Не верю!»
Огонь вокруг стал стремительно гаснуть, и вскоре Жеан ощутил, как холодная влага начала струиться по его закопчённому лицу. Благодатная холодная влага. Из последних сил он попытался слизать её, чтобы напитать намертво иссушенное горло, но ощутил на языке лишь прогорклый привкус пепла.
«Дышать! Только дышать!» — кружилось в голове Жеана, пока он, жадно хватая ртом остатки воздуха, противостоял мощным атакам со стороны хотя и чрезмерно потрёпанного, по-прежнему недюжинно сильного врага, который без затруднения орудовал и саблей, и щитом. Но вот дымный мрак начал сгущаться. Голова у Жеана пошла кругом, грудь сдавила непосильная, болезненная тяжесть.
«Какое странное чувство…»
— Перед неверным я не держу слов! Неверный мёртв! — это стало последним, что он услышал, ожидая ощутить боль. Однако снова ощутил лишь тяжесть.
Но внезапно, когда Жеан уже не чувствовал ничего, кроме неожиданного холода, мимолётная, но невероятно острая мысль «Если не я, то кто же?» хлынула ему в мозг разрывающей вспышкой боли.
Юноша приподнялся и, кажется, даже сел, видя, как удаляется в ядовитом тумане величественная фигура его извечного врага и как открывается взору каменная кладка Иерусалимской стены.
«Силы есть. Главное — сплотить их!»
Он поднялся и, глухо кашляя, поплёлся за Альтаиром, что уже вложил саблю в ножны и, сомкнув руки на груди, взывал к Аллаху песнью — заунывной, надсадной и отдающейся в ушах дьявольским криком.
«Пора!»
Альтаир заметил Жеана, когда обломок его меча рассёк воздух и со смачным хлюпаньем вонзился в обожжённый бок. Завывание сорвалось на хрип. В последний момент Жеан впервые увидел этот глаз. Человеческий глаз, переполненный совершенно человеческой болью, прежде чем сам снова ощутил боль. Закруглённый край щита с силой внедрился в челюсть, и он почувствовал, как рот его переполняется солёной кровью. Зубы пошатнулись. Жеан выплюнул осколок резца, размазав по губам грязной ладонью кровь.
— О… эта сладкая боль… Как я рад… что сделал это… во имя Аллаха!
Альтаир рухнул на спину.
Воцарилась тишина. Не святая — мёртвая и зловещая.
— А я — во имя Цели! — прохрипел Жеан.
