сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 45 страниц)
Глаза Сильвио налились слезами, но Жеан отчётливо видел, что слёзы эти не выражали скорби, только злобу. Это было крайне непривычное зрелище. Приходской священник никогда не отличался сдержанностью и даже во время проповедей беспрестанно жестикулировал, нередко повышая голос, однако Жеану ни разу не приходилось видеть его в ярости. Какой-то особенной, праведной, несравнимой с мирскою и не имеющей отношения ко греху, чувствовал послушник.
— Я догадывался. Как не догадаться? Сарацины. Да. Сарацины. О сарацинском нашествии говорят не только по всей Сицилии, но и, склонен полагать, по всему Западу, — деловито произнёс стоящий в первых рядах мужчина преклонных лет, что, по-видимому, являлся ветераном рыцарского общества. Он носил кольчугу, бордовый плащ, и большой прямоугольный щит с резным изображением дуба был закреплён на его спине кожаными ремнями. — Это, безусловно, чудовищно, и мириться с этим нельзя, иначе положение лишь усугубится. Но будьте покойны, отец, ибо воля Его Святейшества, согласно которой рыцарское сословие должно пресечь натиск сынов Востока, отвоевав Иерусалим и близлежащие территории, дошла до слуха доблестного графа Боэмунда. Вскоре норманнские отряды отправятся в путь наравне с войсками французов и германцев — мы поможем восточным собратьям. Предшествующий военный поход под предводительством Пьера Пустынника потерпел сокрушительное поражение ещё в Анатолии, а потому все мы хорошо осознаём, что грядущий шаг будет поистине роковым, и, дабы овладеть Иерусалимом, нам необходима прежде всего поддержка свыше, а уже после — огонь, меч и длинное воинское шествие.
Жеан ни разу не видел рыцаря среди прихожан и потому предположил, что тот был нездешним. Последующие слова подтвердили это предположение:
— И я также отправляюсь на войну с магометанами! Бедняцкий сброд, проложивший путь на Восток несколько месяцев назад, стал лёгкой жертвой, но сейчас, когда сам Боэмунд берёт в руки меч, еретику не стоит обольщаться!
— Превосходно, — негромко промолвил Сильвио, утерев слёзы. — Французам и германцам необходимо подкрепление. Если все мы сплотимся в единую рать, я охотно стану в её первых рядах! Пускай даже мне, как клирику, не придётся занимать руки оружием.
Прихожане в один голос ахнули, и слёзы ревностного благоговения затмили глаза Жеана. В тот же миг ему нестерпимо захотелось вырваться из ветхих стен храма и в одиночку, под дикий свист ветра в ушах, пуститься в горнило ожесточённого боя. В действительности он ни разу не встречался с магометанами, но был наслышан из историй паломников, искавших приюта в монастыре. Рассказывали они и о самом Иерусалиме. То были рассказы о золотых песках и ласковом воздухе, о молочных реках и высоких, чистых небесах, что даже хмурой осенью не заволакиваются облаками, о хрустальных храмах и лазуритовых дворцах и, конечно, о святых людях и необыкновенных чудесах, творимых ими. Не было ни дня, когда бы Жеану не хотелось собственными глазами увидеть великолепие прославленной столицы и убедиться в том, что захватывающие описания не содержали ни лжи, ни преувеличения, однако он понимал, что скорей небесный свод обрушится на землю, чем его сокровенное желание когда-либо воплотится в жизнь.
Но, кажется, теперь над Иерусалимом сгущалась гнетущая тьма. Дивные картины, с самого детства обогащавшие воображение Жеана, стали неумолимо мрачнеть. Церковь, объятая пламенем, небеса, впервые за многие века помутневшие от дыма, воздух, переполненный смрадом неповинно пролитой христианской крови, — всё это, как вживую, открылось его взору.
«Нет! Нет! Хватит! Хватит!» — взмолился Жеан про себя и лихорадочно затряс головой в надежде остудить пыл своей разгорячённой фантазии и возвратиться в действительность.
— Паломничеству — быть! — торжественно провозгласил пожилой рыцарь, обращаясь ко всем присутствующим в храме. — Помните, что сказал Христос? Что провозгласил преподобный отец на сегодняшней проповеди? «Не мир Я пришёл принести, но меч». И наш долг — воспользоваться этим мечом, в противном случае страшный грех безразличия овладеет нашими душами! Мой век долог, и я отлично помню кровопролитную битву под Мизильмери… и осаду Палермо! О — сколько христианской крови было пролито за правое дело, за милую Сицилию!.. История повторяется! И будет повторяться до тех пор, пока не свершится Второе Пришествие!
Одобрительный гул прокатился по рядам прихожан.
— А теперь ступайте с Богом, — заключил Сильвио, когда возгласы стихли.
Жеан поплёлся к выходу вслед за Франческо. В полном молчании монахи стали продвигаться в сторону аббатства, траурно чернея рясами в тусклом свете луны. Поднялся ветер, всколыхнув пышные кроны лип.
— Ты в порядке? — взволнованно спросил Франческо у юноши, пока тот угрюмо провожал из виду суетные толпы мирского населения в пёстрых платьях. — Ты молчишь…
Жеан дрогнул. Кажется, приор уловил его беспокойство.
— Да, всё превосходно, — поспешил отмахнуться он.
— Должно быть, ты задумался над тем, что сказал Сильвио? — Не дожидаясь ответа, Франческо продолжил: — Все мы равны в глазах всесильного Творца. Мужчина ты или женщина, старик или юноша, принц или нищий, — не имеет ни малейшего значения, важно только то, что ты — воин Христа. Однако лишь отменный глупец станет воспринимать слова Спасителя так буквально: в священных текстах великое множество подобных иносказаний. Пост и молитва, а отнюдь не пекло ожесточённого побоища, — вот первозданный удел настоящего Христова воина. И даже Эмануэль, являющийся бывалым мастером своего дела, не отрицает этого.
— Эмануэль?
— Тот сеньор, — пояснил Франческо. — Когда я только-только стал монахом, он был известен как один из самых сильных и доблестных рыцарей во всей округе. Увы, годы не щадят никого. Сейчас его возраст, если мне не изменяет память, перевалил за шестой десяток. Эмануэль по-прежнему не желает оставлять своего дела, однако с каждой стычкой в его могучем теле остаётся всё меньше жизненных сил. Бедняга тает на глазах. Я уверен, это его последний поход. Ты ведь не хочешь очутиться на его месте?
— То е-есть…
Но Франческо снова не позволил ему договорить:
— Я прекрасно понимаю твой юношеский пыл. Понимаю, почему ты не явился на молитву сегодня, почему кинулся в драку с голодным бедняком, почему так проникся словами Сильвио. Но и ты пойми, что это блажь, безрассудство. Всевышний приготовил тебе место в окружении улежных монастырских стен, а не в гуще изуверской сечи. Сердце греховно и подвластно губительным страстям, а потому тебе следует прислушаться ко гласу разума — недаром им так славен человек.
— Спасибо, что напомнили мне о моих прегрешениях! — огрызнулся Жеан, глубоко оскорблённый поспешным заявлением Франческо. — Боже мой!..
— Не упоминай имя Господа всуе, — прервал его Франческо.
— О… простите. Но я и не говорил, что куда-то собираюсь.
— Послушай, юноша, буйный, своевольный юноша, — произнёс приор уже более мягко, стараясь не задеть его за живое. — Я говорю так потому, что хочу предостеречь тебя. Вдруг у тебя возникнет желание последовать за армией графа Боэмунда, подобно легкомысленному крестьянскому мальчишке, каким ты уже давно не являешься. Ты молод, горяч и вполне можешь прельститься бреднями о вольной воле, подвиге, незабываемых приключениях… Я и сам в твоём возрасте грезил этим. Пока судьба не привела меня в монастырские стены, и я не осознал, что за их пределами моё существование было бы тлетворно и пагубно. Та жизнь не столь сладка, как это может показаться на словах. Сама смерть шествует рука об руку с той жизнью. Поистине смерть за веру на войне во имя мира — благое дело, но не для тебя, Жеан. Ты — монах и, несомненно, должен нести мир — но лишь путём мира. Ты — воин Христа, но воин мира. Понимаешь? Твоя миссия куда благороднее, и кроме того…
— Почему? — вырвалось у Жеана.
— Не рыцари, не графы, не короли, но мы, священники, поддерживаем целостность этого мира. Подумай сам: может ли сотня рыцарей быть столь же близко к Богу, сколь близок один монах?
— Наверное, нет. Но почём вам знать, что я должен быть настолько близок к Богу? Откуда вам известно, что именно в этом заключается моя миссия?
— Пускай теперь я и не вижу многого, что расположено вблизи меня, зато вижу дальше. Однажды ты всё поймёшь. Поймёшь и попомнишь мои слова… Одно дело — благой замысел, другое — люди, видевшие тяжкий грех и потому сами ставшие его заложниками… Жеан? Куда ты смотришь? Ты слушаешь?
— Да-да!
И Жеан, оторвав взор от неба, поспешил смешаться с монашеской толпой. Ему было вполне понятно беспокойство Франческо. Он был мудр и ещё более неравнодушен. Видимо недостойные рассуждения приора сродни: «Ты ведь не хочешь очутиться на его месте?» являлись одним из множества иносказаний и значили, что нетренированный Жеан будет для армии лишь обузой. Если не можешь поверить в высшее предначертание, попробуй осмыслить по-светски.
«И всё же… быть может, я задумался вовсе не об этом, а скажем, о сегодняшнем ужине?»
В глубине души Жеан осознавал, что это не так, и проницательный Франческо, как всегда, прав.
========== 1 часть "Сан-Джермано", глава III "Кошмарные грёзы" ==========
Порыв знойного ветра опалил лицо Жеана, заставив его пробудиться. Зловещий багряный небосвод, усыпанный мерцающими звёздами, нависал над ним, а в зарослях колючих трав неистово завывал, страша и будоража, неугомонный вихрь. Пятнистый полумесяц, огромный и неестественно скошенный, был единственным источником света, однако его вполне хватало, чтобы озарить необъятные просторы пустыни. Всё вокруг утопало в красном песке и каменистых россыпях. Гигантские валуны перламутрово переливались правильными, словно кем-то отесанными гранями. Несмотря на то что на землю сошла глубокая ночь, воздух был накалён, точно в июльский полдень, и настолько сух, что больно было вздохнуть.
Но не успел Жеан что-либо предположить или по меньшей мере изумиться, как звонкий клёкот сотряс округу. Ветер затих. Плевелы вытянулись, точно в почтительном приветствии неведомого гостя. Громадная крылатая фигура стремглав обрушилась на Жеана сбоку, оглушительно трепеща крыльями, и весь мир во мгновение ока сделался каким-то тёмным и тесным. Не столько испуг, сколько неслыханная ярость охватила его. Он лихорадочно извивался и барахтался под весом невидимого соперника в тщетной попытке поймать ртом остатки воздуха, отчётливо осознавая, что это лишь усугубит положение и истощит его последние силы. Однако поделать ничего не мог. Чувство самосохранения главенствовало в нём, напрочь глуша зов разума и провожая, как бы то ни было противоречиво, прямиком в чертоги верной погибели.
«Проклятье!»
Острая боль пронзила грудь Жеана. Он хотел крикнуть, но гортань будто сжалась до толщины нити, не имея мочи произвести даже сиплого писка.
Тем временем загадочная тьма рассеялась. Жеан, невзирая на резкую, пульсирующую боль, смог вздохнуть полной грудью и встретиться лицом к лицу со своим соперником — несоизмеримых размеров пустынным орлом, чьи когти, подобно восьми стальным кинжалам, до мяса исполосовали грудь — по крайней мере, так показалось юноше. Кровь проступила сквозь грубое одеяние Жеана, образовав две скрещённые алые полосы. Вне себя от боли и нарастающего негодования, Жеан ухватился за когтистые лапы орла, что нависал над ним, изготовившись к новой атаке, но тот резко встряхнулся и швырнул его оземь.
«Конец!» — молнией мелькнуло в голове Жеана.
Однако он был всё ещё жив, только шальной порыв песчаного вихря вскружил ему голову и ослепил на краткое мгновение.
Но как только взгляд Жеана прояснился, он с изумлением понял, что его неказистая роба покрылась ослепительной белизной. Кровавые потёки, образующие крестообразную фигуру, не исчезли, но, напротив, ещё отчётливее выявились на чистейшей ткани. Всё это, в сочетании, отныне придавало ему настроение какой-то одухотворённой торжественности. Сердце Жеана подскочило к самому горлу, и не то ликующее безумство, не то смертельный ужас овладел его существом. Небо словно ожило, звёзды обратились в пламенные кометы, закружились перед взором бешеным круговоротом. Затем Жеан ослабел. На него нашла сонливость. Сияние робы, затмившее лунное, будто высосало силы из рослого тела. В этот миг пронзительный орлиный клич повторился, и чёрный силуэт низвергся сверху, с намерением нанести сокрушительный удар в макушку. Странное дело! Послушник принял его как должное, подавшись вперёд для принятия…
И, кажется, орёл атаковал, после чего Жеан… пробудился, шипя от острой боли, что мистическим образом перебралась на руку.
Холодный полумрак кельи, колеблемый лишь тусклым лунным светом, окутывал его. Жеан сел и трижды произнёс про себя «Господи, помилуй», пытаясь собраться с мыслями. Всё произошедшее было лишь дурной грёзой. Дурной и чрезвычайно странной на фоне прочих кошмаров, частенько сопровождающих Жеана по ночам. Странной своею яркостью и обилием образов — таких ясных, таких узнаваемых.
Жеан ощупал место, куда вторглись орлиные когти, желая убедиться, что рана испарилась вслед за смутным кошмаром, и перевёл взгляд на перевязанное запястье. Оно не кровоточило, да и боль будто притихла по прошествии нескольких секунд.
«А боль-то была… как настоящая. И всё было как настоящее». — Жеан выглянул в окно. Сад был объят кромешным мраком — лишь ветвистые силуэты яблонь и кустарников винограда зловеще колыхались в буйстве ветра.
«Должно быть, скоро полунощница», — подумал Жеан и решил, что не стоит не показывать беспокойства. Утром он непременно потолкует с братом Франческо.
Жеан прилёг обратно на постель и закрыл глаза.
«Как кроток и покоен мир, окружающий меня. А Восток? Волен ли христианин там хотя бы сомкнуть глаза без мысли о нависшей над ним смертельной опасности?
Что? Святые угодники! Да при чём же тут Восток? Какая чушь… Ах! Какой бред… Спать. Довольно. Спать».
Но стоило Жеану отбросить эту навязчивую мысль, как стены кельи почудились ему томительной клеткой. Гнетущий, удушливый мрак сгустился вокруг, болезненно сжав грудь и сперев дыхание. Вновь и вновь он явственно видел перед собой громадные чёрные крылья и восемь кинжалов… сверкающих кинжалов, мерно и неторопливо внедряющихся в его животрепещущую плоть и раздирающих до самого корня, до самого основания, сковывая болезненным холодом, выворачивая наизнанку, кроша в мельчайшие кусочки.
С каждой утраченной кровинкой — всё меньше шансов на выживание… всё меньше воздуха… всё меньше сил… всё ближе смертоносная пасть геенны огненной.
Бежать! Скорее бежать! Спасаться!
Жеан не заметил, как очутился на паперти, где ветер, непривычно холодный ветер, нахлынул на него бешеным шквалом. Как зачарованный, юноша метнулся к ограде монастыря и устремил взор в высь, утопающую в ночной мгле и устланную переливающимся молочно-желтоватым светом звёздным покрывалом. Пленённый небесным великолепием, Жеан ещё около полуминуты пристально всматривался туда, лепеча под нос «Радуйся, Мария», до тех пор, пока одна из звёзд, самая крупная и яркая, не начала приобретать рубиново-алый оттенок. Он с силой тряхнул головой в надежде избавиться от неприятного для глаз видения и снова взглянул на небо. Теперь уже не одна звезда, но вся его поверхность сделалась багряна, подобно озеру, залитому кровью.
Кровь! Неповинно пролитая христианская кровь!
Весь иссиня-чёрный купол неба утонул в её пузырящейся пучине!
Оглушительно громыхнул гром, густой рдяный поток обрушился на Жеана сверху. Это был дождь. Мерзкий горячий дождь из кровавых сгустков, переполнивших воздух едким смрадом, который до этого момента неподготовленному послушнику приходилось ощущать только во время забоя скота, отчего сильнее было его отвращение. Приступ тошноты сдавил пересохшее горло. Отплёвываясь и кашляя, Жеан рухнул в лиловый кустарник витекса. Всё было тихо, лишь дождевые капли глухо барабанили по увлажнённой тверди. Прозрачные дождевые капли холодной воды.
«Ох…»
Жеан приподнялся и застонал от боли в левой руке, которой проехался по земле. Закатанный рукав подрясника обнажил перевязку, что моментально разорвалась и измазалась кровью. Пальцы Жеана дрожали так, что он не смог даже перекреститься. Ветер подул снова. Кустарник резко зашелестел под его порывом.
— Ах! Оставьте!
Не помня себя от ужаса, Жеан выскочил из кустарника и рванулся в сторону умывальни, расположенной в тени яблонь, где принялся смачивать рану. Колени тряслись. Он рычал от боли, стараясь не прислушиваться к вою ветра и шорохам растительности.
«Довольно», — решил Жеан и убрал руку от струи воды.
Сквозь мрачную залу, расписанную выцветшими фресками с библейскими сценами, пропахшую ладаном и факельным пеплом, он посеменил в сторону своей кельи. Башмаки Жеана мелкой дробью стучали по базальтовым плитам, порождая эхо, и в один момент ему показалось, будто эхо это — не что иное, как топот чужих ног.
— Оставь меня, — процедил Жеан и резко развернулся. — Кто бы ты ни был!
