сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц)
— Ну? И что же дальше? — с неподдельным интересом спросил молодой крестоносец, и рука его бессознательно метнулась к рукояти меча, который он всегда носил с собой на случай внезапного вражеского вторжения.
— А дальше я отрежу тебе твой длинный язык, монашек! — дерзко заявил Рон. Всё его окружение, явно пребывающее в нетрезвом состоянии, залилось грубым раскатистым смехом.
Злоба закипела в груди Жеана, и от нарастающего ужаса по хребту его пробежали острые иголочки. В том, что Рон говорил серьёзно и ему грозила смертельная опасность, не было никакого сомнения; следующее покушение — лишь вопрос времени. Менее всего Жеану хотелось пасть от руки собственного боевого товарища, так и не повидав ни настоящей битвы, ни вольной воли, ни золотых песков Иерусалима.
«А ведь поначалу я всерьёз верил, что буду жить со всеми крестоносцами в мире и согласии, сплочённый Единой Целью… Каким наивным глупцом я был! Попрекают меня за неблагородное происхождение!.. Точно я виноват, что крестьянский сын и бывший послушник! У меня меньше привилегий, но разве это делает меня дурным в их глазах?» — с горечью подумал Жеан.
— Жеан… не надо, — опасливо шепнула Кьяра, и в глубине души он согласился с ней, однако начало склоке было уже положено. Рон сверлил Жеана немигающим взглядом в надежде, что тот оставит его наедине с приближёнными, и в полной готовности выхватить меч из ножен и изрубить ненавистного монашка прямо к обеденному столу.
— Что вы собираетесь делать в Константинополе? — набравшись смелости, продолжил допытываться он.
— Хочешь драки — так и скажи, а не растекайся мыслью по древу! — рыкнул Эмихо, проследовав мимо Жеана и присоединившись к группе. — Помнится, сегодня я уже предлагал тебе поединок. Так может, успел передумать, а расстрига?
Рон подлил вина ему в бокал, Эмихо отхлебнул и вытер рот рукавом, удовлетворённо крякнув.
— Я никогда не являлся монахом, мои связи с…
— Прикажешь именовать тебя рыцарем? — ухмыльнулся Эмихо, перебив его. — Только вот незадача: нельзя стать рыцарем, не побыв оруженосцем! Равно, впрочем, как и нельзя являться полноправным монахом, водя преступную дружбу с развратной подстилкой, чьё имя я, увы, избегаю произносить в обществе друзей своего благородного сеньора! Ах, напрасно я тебя перебил. С кем, говоришь, у тебя связи? С подстилкой или монахами?
На этих словах Эмихо прыснул со смеху. Другие крестоносцы — все, кроме невозмутимого Рона, — захохотали в унисон.
— Нельзя стать рыцарем, громя и опустошая мирные христианские города! Разоряя церкви! Обижая чужих женщин!.. — запричитал Жеан, но, едва взглянул на Рона, чей рот щерился в раздражённом оскале, а ноздри нервно вздымались, умолк.
— Ну всё, договорился! — яростно пропыхтел Эмихо и хотел вырваться из шатра. Рон остановил его, по-щегольски стянув белую, вышитую жемчугом перчатку и возложив на плечо свою холёную руку:
— Спокойно, брат. Это брошенное дитя само не ведает, что творит.
Подавив приступ бешенства, Жеан развернулся и пошёл прочь.
«Необходимо оповестить Его Сиятельство», — решил юноша.
Боэмунд и Танкред обязаны предотвратить свару, какой бы по своему размаху она ни была! Ведь если весть о разгроме ещё одного христианского поселения дойдёт до слуха правителя Византии, он направит на крестоносцев уже свои войска. Они потеряют слишком много и, подобно злополучным предшественникам, возглавляемым Пьером Пустынником, не достигнут Святой Земли. Впрочем, что-то подсказывало Жеану: даже в противном случае Константинополь не возрадуется прибытию ватаги неопрятных и необузданных иноверцев.
***
Студёный осенний ливень бурно хлестал по крышам домов, дворцов и храмов, слагающих Константинополь, а небо было серо и тоскливо, однако это нисколько не умаляло пленительного великолепия прославленной столицы — напротив, красоты её выступали ещё более картинно. Ранее Жеан не мог даже предположить, что этот город настолько громадный. Возможно, самый громадный из всех городов на Земле. Христовы воины продвигались по необозримым улицам Константинополя, густо запруженным людьми, настолько долго, что в конце концов юноша потерял счёт времени.
Но длительная дорога ничуть не утомила его. С трепетным очарованием он созерцал всякую достопримечательность, встречавшуюся крестоносцам на пути, то и дело перекидываясь парой слов с Кьярой и Яном, чья лошадь степенно шествовала вровень с его. Константинополь почти ничем не отличался от Фессалоник: те же исполинские зубчатые башни, огромные храмы и райские сады, те же шумные рынки с выставленными на продажу дорогими тканями, оружием и украшениями, то же разношёрстное население со множеством наёмников в иноземных одеждах. Однако в Константинополе всё это, казалось, приобрело куда больший размах.
Особенно впечатлил Жеана Собор Святой Софии из жёлтого кирпича, утопающий в зарослях сирени и вечнозелёной омелы. С его величественностью и красотой вряд ли могли соперничать даже самые пышные церкви италийских земель, вроде Латеранской Базилики. Множество высоких башен, пристроек, невиданных размеров купол, отливающий серебром, — до сего времени молодому крестоносцу не приходилось видеть настолько огромного храма, и, как только Жеан узрел эту весьма оправданную гордость Константинополя, сердце его на мгновение замерло, охваченное безумным восторгом. Он бы с удовольствием вошёл и внутрь, не будь католиком.
«Наверное, — предполагал Жеан, — потолки там расписаны множеством узорчатых фресок, стены и алтарь сделаны из чистого золота, а колонны — из яхонта и слоновой кости. Как православные только не слепнут от этой роскоши?»
Должно быть, православные не слепли не только от вида своих храмов, но и от безграничной любви к басилевсу. Что ни улица, то мраморная статуя какого-нибудь древнего правителя.
— Ты помнишь, что сегодня Его Сиятельство вознамерился пообщаться с местным правителем? — неожиданно спросила Кьяра Жеана.
— Как не помнить! — поразился Жеан, все мысли которого сводились к единственному — грядущей встрече двух величеств.
— Молитесь о том, чтоб эти двое не перегрызли друг другу глотки во время переговоров! — усмехнулся Ян и злобно оскалился. — Иначе все наши планы пойдут прахом! Отшвырнут нас греческие лисы обратно в Сицилию, да и дело с концом. И никаких тебе больше приключений…
«И тогда сарацины продолжат буйствовать на христианских землях!» — добавил про себя Жеан и содрогнулся, представив, как кровавый океан затопляет земли древнего города, смывая всё на своём пути, — даже Собор Святой Софии превращается в безжизненные руины и уходит на беспроглядное дно.
— Лисы — это Рон. Видел его эмблему? Прелесть, что за подбор! — злобно усмехнулась Кьяра. — Золотая лиса — стало быть, лиса жадная до золота! Эмануэль говорил, будто это связано с его прозвищем — Голдфокс. Его род очень древний и зародился в неком Уэссексе, во дни некого Семицарствия. Чудом выжил, когда нормандские завоеватели атаковали Англию!
— А ты ласка! Правда, где род наш зародился — одному Богу известно.
— Когда-нибудь непременно обзаведусь гербом с изображением ласки.
— А не жирно ли тебе будет, простолюдинка? До сих пор предаёшься бредовым мечтаньям о равенстве? Да и не в том дело… Главное сейчас — на византийцев не нарваться!
— Византия не сумеет одолеть Кылыча-Арслана без нашего вмешательства, — заметила Кьяра.
— Поди и скажи им это! — паясничая, развёл руками Ян. — После того, как шайка Рона разнесла Фессалоники, византийцы не видят в нас ничего, кроме угрозы! А уж правитель здешний… чего от него не стоит ждать — так это блага! Небось похуже германских варваров будет, с которыми мы скоро встретимся! Говорят, их военачальника от медведя не отличить, так и ревел бы в своей берлоге!.. Что касается местного, то от одного его вида голова кругом пойдёт! Все греки — павлины, а он самый главный, самый аляповатый павлин. И где, кстати, его лачуга? Я жутко выдохся… и Жилду загнал! Хочу пить и жрать — больше ничего!
— Остынь, юнец. Или хотя бы говори потише, если жизнь тебе дорога, — деловито промолвил Эмануэль Беневентский из соседнего отряда. — Видишь тот холм? Именно туда мы держим путь.
Жеан обратил взор на невысокий холм. Длинная белокаменная стена, сливаясь с обителью Его Высочества и множеством укреплений, окольцовывала дворец. Солнечный луч, выступивший из-за туч, позволил Жеану узреть его во всей красе. Колонны блистали узорчатыми медными капителями. Арки — серебряной клеткой. Резные балкончики были изготовлены из чёрного дерева, а куполообразные крыши со шпилями в форме орлов мерцали изумрудом. У створчатых, с уложенными золотым бисером хризмами дверей высились огромные статуи ангелов, пугающие скорее не размером, но живой, изумительной изящностью. Их хламиды струились, словно пошитые из настоящего шёлка… Не менее изящна была и мозаика, переливающаяся над стеклянными окнами. Она изображала библейские сцены, лики святых, а также светские узоры: розы, голубей, охотничьих леопардов. Обширный сад, окружавший дворец, утопал в зарослях винограда, лайма, причудливого оранжевого яблока — они ещё не сбросили листву, более того, продолжали плодоносить, наполняя мокрый воздух ароматами забродивших фруктов. «Воистину впечатляет даже на таком расстоянии!» — мелькнуло в голове юноши. До этой минуты ему было трудно представить нечто более громадное, чем владения Боэмунда. И даже теперь это пребывало где-то за гранями воображения — точно диковинная грёза… Как, впрочем, и всё, что он видел, от золотых слонов, красующихся над главными воротами до только что исчезнувшим за спиной памятником Константиносу Великому.
Жеан дрогнул. Не хватало только, чтобы ещё одно кровавое знамение поколебало его краткий ночной покой…
— Ты в порядке? — озабоченно покосился на Жеана Эмануэль.
— Волнуюсь, — выдохнул он.
— Тебе не придётся общаться с Его Высочеством, отрок. Эта миссия возляжет на плечи исключительно Боэмунду и его приближённым. Остальные на время переговоров рассеются по близлежащим селениям и будут ожидать приказа о выступлении в поход.
Жеан подавил тяжёлый вздох и, как только Эмануэль растворился в мешанине из бело-красных туник, чуть слышно спросил у Кьяры:
— Скажи мне, это точно не сон?
— Ох и чудной ты! — живо выпалила она, оставив в глубине души Жеана тревожный осадок.
Однако он понимал, что отныне не время понапрасну печалиться. Ведь впереди Христово воинство ожидало нечто поистине чудовищное и разрушительное. Три месяца, проведённые Жеаном в походе, явились лишь преддверием к настоящему аду на земле: кто знает? Быть может, это будет действительно ад, с алыми песками, пламенеющим от зноя небом, кровавыми реками и множеством кошмарных существ, кишащих меж камнями и не нуждающихся ни в пище, ни в воде?.. Крестоносцы уже почти стояли на пороге магометанского мира, где в грядущем ничто и никто, за исключением Божьего Промысла, не будет сопутствовать им, а потому никогда ещё византийские земли не казались вчерашнему послушнику столь гостеприимными и дружественными.
Кто они — сарацины, спрашивал себя Жеан в этот момент? Уж не бесы ли, как предполагали, вопреки словам знатных ветеранов о том, что сарацины — лишь одичалый, извращённый ересью народ, многие дремучие умы? О сущности магометан спорили длительно и основательно, но все сходились в единственном: их учение — образчик греха и порока. Они являлись кровожадными фанатиками, не верили в Божью любовь, не признавали святых, допускали убийства невинных и сношения с несметным числом женщин. Жеан верил в это, осознавая, однако: некоторые его собратья походили на сарацин и даже превосходили их в злодействе, ибо ни один несознательный проступок в соответствии с ложной заповедью не мог затмить умышленного лицемерия.
Комментарий к 3 часть "Византия", глава VI "Тернии. Константинополь"
Вот-с в принципе и новая главка, написанная уже после перезалива.
(Не нашла я информации про купола Собора Святой Софии в то время. Если сделала ошибку в описании -- публичная бета и отзывы к вашим услугам. Но не будьте голословны, прикрепите какой-нибудь пруф).
========== 4 часть "Анатолия", глава I "Готфрид Бульонский. Предчувствие" ==========
На побережье Анатолии было ещё суше, чем в Византии, и Жеан подумал, что в летний день оно действительно напоминает адский чертог. Уродливые песчаные холмы высились над проливом Босфор. Они были совершенно лишены деревьев, только поредевшие заросли кустарника и травы: можжевельника, олеандра, колючих вьюнов — волновались под мерным дыханием тёплого ветра. Меж серых валунов шныряли змеи и жирные разноцветные ящерицы. Казалось, им было всё равно, наступил июль или середина октября. Единственным свидетельством человеческого бытия были останки греческой крепости, зловеще брезжущие в свете луны неразрушенными мраморными колоннами, да пришлое германское войско — будущие союзники норманнов.
Крепкая мужская фигура вырисовалась на однообразном фоне из грязно-белых туник, украшенных яркими крестами. Мужчина не был столь высок и неотразимо прекрасен, как Боэмунд, однако его богатырское сложение, определённо, не могло оставить равнодушным ни врага, ни друга, ни женщину. Лёгкая жёлтая туника окаймляла закованное в кольчугу тело, позади волочился синий плащ, отделанный по краю бобровым мехом. Лобастая голова крестоносца была защищена золотым шлемом, а глаза пылали неукротимым янтарным огнём.
«Готфрид! Кто как, а я бы не решился с ним драться! — подумал Жеан и тут же вспомнил, какую цель он, наравне с прочими крестоносцами, здесь преследует. — Правильно ли я поступил, не продолжив путь с войсками Боэмунда?»
Месяц назад христианское воинство, объединённое под предводительством двух знатных сеньоров, распалось. Танкред, питавший особую неприязнь к Алексиосу (так, по словам Эмануэля, звали византийского императора на ромейский манер), отказался принять его присягу и, собрав добровольцев, покинул Константинополь: делить с византийцами отвоёванные территории не входило в его намерения. Этот поступок помог Жеану усвоить ещё один горький урок: Танкреду, равно, как и Боэмунду, отнюдь не были чужды корысть и расчётливость. Его Сиятельство, если верить слухам, всколыхнувшим крестоносное общество после переговоров, едва не кинулся лобызать ноги Алексиосу по восточному обыкновению, когда тот отдал приказ озолотить Боэмунда за помощь в борьбе с магометанами, и разом позабыл, как пятнадцать лет назад разорил Авлон и взял в осаду Диррахий, как беспощадно истреблял греков при Арте.
В сущности, Жеану было всё равно, с кем продолжать дальнейшее странствие, ибо цель для всех стала едина. Однако Готфрид, приведший свои бесчисленные отряды из далёких германских пределов, внушал ему куда большее доверие, нежели Алексиос и его хитрые, своенравные последователи. Ян, Кьяра, Рожер и, что решительно удручало, Рон придерживались того же мнения. «Берегитесь германцев, — предостерегал он Отряд Золотой Лисы. — Эти изуверы — вчерашние язычники. Они непроходимо тупы, совершенно бесхитростны, незнакомы с понятиями чести и достоинства, однако поставили на колени могущественную Римскую державу. Ведите себя пристойно. Иначе изорвут в клочья — не погнушаются. Но всяко лучше греческого сброда, вы не находите?»
И бойцы Рона поддерживали его слова утвердительными выкриками.
— Моё почтение, братья-христиане, — учтиво пробасил Готфрид на ломаном французском, стягивая рукавицу и пожимая руку Танкреду. — Откуда вы?
— Меня зовут Танкред Де Готвиль, — кратко кивнул граф. — Мы здесь с теми же намерениями, что и вы, однако мои войска слишком малочисленны, чтобы совладать с неприятелем. Предлагаю объединиться!
По рядам солдат Готфрида прокатился оживлённый гвалт. Не обращая внимания на эти волнения, германский герцог торжественно изрёк:
— Это кровавое паломничество — не что иное, как паломничество примирения! Сам Всевышний обязывает нас сплотиться воедино, позабыв былые раздоры во имя исполнения данной Им миссии, — Он обвёл рукой новоприбывших. — Добро пожаловать в наши ряды, братья-христиане!
Многоголосное «Deus lo vult» прорезало вечерний полумрак. Новый союз был заключён.
«А ведь отсюда рукой подать до Никеи», — напомнил себе Жеан, помогая Пио расставлять шатёр на ночлег, и от внезапного волнительного порыва у него перехватило дыхание.
— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Пио. — Ты весь побледнел. Переутомился? Быть может, тебе стоит прилечь?
— Я напуган, — чистосердечно признался Жеан. — Мы на землях врага, да и в целом это побережье какое-то… жуткое!
— Я рад, — чуть слышно промолвил Пио, обращая взор на облако, неторопливо плывущее по сумрачному небу и постепенно заслоняющее скошенный, громадный серп убывающего месяца.
— Чего?! — осёкся Жеан.
