сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 45 страниц)
Знойный суховей, несущий с собой тучи песка и выдернутой с корнями растительности, с самого утра неустанно полосовал лицо Жеана, а в горле у него першило от жажды. Вскоре мучительный путь должен был завершиться как юноши, так и для его боевых сотоварищей, ведь сегодня, в день памяти Криспина и Криспиана, Баграт Камсаракан привёл их к самым границам Святой Земли. От мысли об этом сердце в груди Жеана начинало бешено резвиться, и одуряющие благовония, доносимые ветром из Иерусалима, казалось, туманили ему голову, низвергая в какую-то блаженную полудрёму. Но стоило Жеану позабыть об этом, как аромат елея преображался в удушливый смрад жжёного сорняка, тонкий дух иссопа — в запах конского пота, сладкий столб фимиамного дыма — в тучу пыли. Жеан возвращался в своё обыденное состояние, обременённое исключительно земными заботами.
«Где же найти воду?» — перво-наперво думал он, вспоминая, как много крестоносных душ загубили проклятые горы.
— Антиохия! — торжественно объявил Боэмунд и дал сигнал своим вассалам останавливать коней.
Его призыв эхом облетел многолюдное шествие.
Жеан с восторженным очарованием уставился на виднеющееся вдали песчаные возвышенности. Они были ещё более круты и голы, чем холмы Анатолии, и зубчатой волной по ним простиралась неприступная стена, окольцовывающая вражеский город. Антиохия была настолько громадна и величественна, что не входила в обзор Жеана даже с такого далёкого расстояния. Будучи несравнимо мощнее, чем Никея, она производила поистине неизгладимое впечатление. С того дня, как безжалостное еврейское побоище благополучно завершилось для крестоносцев, они не встретили на своём пути ни единой стойкой крепости, а потому разворачивающееся испытание тревожило юношу не менее, чем роковой подъём.
«Как она торжественно-прекрасна, эта Антиохия! И ведь в недалёком будущем нам придётся разрушить её. Разрушить до самого основания», — с горечью думал Жеан, пока воображение рисовало ему всё более омерзительные картины, от мрачных руин, бывших некогда красочными дворцами, до мраморных фонтанов, бьющих кровью. Он понадеялся, что прибывшие христиане быстро устранят поломки.
Но когда же они начнут штурм?
Войскам Боэмунда и Танкреда удалось преодолеть натиск Кылыча-Арслана, и сегодня Жеану не было известно, вершит ли он своё кровавое возмездие в местах, где ныне пребывают германцы и французы. Но был уверен или, во всяком случае, хотел быть уверен в том, что они выстоят. Их было гораздо больше, чем норманнов. Да и битва при Дорилее заметно подкосила силы никейского султана.
Жеан обвёл глазами ряды своего войска, где по-прежнему отчётливо выделялись закованные в неприкрытые кольчуги фигуры византийцев, возглавляемых верным советником императора Алексиоса, Татикием, и несколько армянских бойцов, сопровождающих киликийского князя Баграта, после чего перевёл взгляд на Рона, ведшего соседний отряд. Он вспомнил, как несколько недель назад вероломный крестоносец попытался убить его, не пожелав, однако, марать кровью собственные руки.
К утру того переломного дня Жеан не обнаружил Фарфура в своём шатре, и теперь ему осталась одно — надеяться, что несчастному удалось прошмыгнуть между рядами дозорных. Однако то, что теперь его кинжал находился в распоряжении Рона, и рыцарь частенько теребил в руках драгоценный трофей на глазах Жеана, в намерении, очевидно, донести до него нечто ужасное, оспаривало эти жалкие надежды. Скорее всего, он прикончил Фарфура либо это сделали дозорные — такого уж великого значения данное не имело. Важно было лишь то, что теперь его плоть, тленную и изуродованную, разъедали черви.
«Наверняка даже не удосужились присыпать тело землёй. Бедный мальчик. Бедный мальчик.
Он не смог убить меня вовсе не из-за физической слабости. Им двигали исключительно моральные соображения… ибо даже очерствевшее и одичавшее сердце ассасина способно прочувствовать милосердие! Он отдал свою жизнь за меня. Чтобы я жил и радовался. И я должен, должен жить и радоваться. Жить и радоваться хотя бы ради него. Довольно бренного, туманного существования! Довольно самобичевания и уныния! Я не монах, не мальчик. Я мужчина. Я воин».
«Луизе… спасение… спасибо», — эти едва различимые слова, неустанно звуча в голове Жеана, резали его без ножа. В них было столько заботливой ласки, столько безграничной благодарности, что порой ему не верилось, будто они прозвучали из уст беспощадного шиитского душегуба, презиравшего всех неверных… Он передал их Луизе, и та не смогла сдержать слёз. За время нахождения Фарфура в её шатре, они успели крепко сблизиться. Возможно, именно поэтому Фарфур добровольно отдался в руки Рону: заручившись дружбой или, быть может, чем-то большим с женой гяура, он посчитал себя недостойным жизни — великого дара свыше.
«Что же. Надеюсь, Фарфур успел принести чистосердечное покаяние, и душа его упокоилась в райских угодьях. Видит Бог — он свершил поистине великое дело, в то время как я, убив собственного боевого товарища…» — мысль Жеана оборвалась, стоило ему вспомнить, с какой лютой ненавистью смотрел на него Рон последнее время. Многие крестоносцы, в том числе сподвижники последнего, думать забыли об этом вопиющем происшествии — их жизнь была перенасыщена другими заботами.
Но только не сам Рон.
Эмихо был самым преданным слугой белокурого рыцаря, хотя на протяжении всей жизни искренне верил, что является другом, несмотря на оммаж. Он довольствовался самым малым, способен был польститься всяко, что было вещественно, и зачастую, в силу невиданной алчности и одновременно неприхотливости, был готов доедать за Роном объедки и сдувать пылинки с его ложа, в надежде, что заполучит ничтожное, но такое желанное вознаграждение. Однако это не мешало Эмихо полагать, будто между ним и Роном царит святое дружеское равноправие. Рон, чистоплотный, отличавшийся гибким умом и знавший четыре языка, и бесхитростный, невежественный грязнуля-Эмихо, отлично дополняли друг друга.
Было бы куда легче, думал Жеан, если бы белокурый рыцарь рухнул с уступа, и тут же ужасался собственным мыслям.
Каким бы ни был Рон, он остаётся христианином!
— Чудесно! — шумно выдохнула Кьяра, остановив Жилду неподалёку от Жеана, но даже мельком не взглянув на него. — Ах, Ян, ты хоть осознаёшь, что отсюда рукой подать до Священного Града?!
«Мне бы твой пыл!» — с какой-то печальной нежностью подумал Жеан.
— Уф… Чем ближе Земля Обетованная, тем жарче, — невозмутимо выдохнул Ян. — Ни лесов, ни рек, а к Иерусалиму небось и колючек не останется. Как и добрых коней! Одни горбатые плюющиеся страшилища!
— Как ты можешь говорить о каких-то колючках, когда Священный Город так близко?!
— Не думаю, моя рыжая козочка! Если вспомнить, сколько времени у нас ушло на то, чтоб проделать кро-о-охотный лаз в стенах Никеи, да на то, чтоб дождаться подкрепления, да на то, чтоб ров засыпать, нам ещё далёко до Иерусалима-то шагать! Раз двадцать умереть успеем!
После кровавого кошмара при Дорилее Ян ощутимо присмирел, заметил Жеан.
Кьяра не ответила и сошла с Жилды. Почти тотчас же её нагнал Рожер со словами:
— Пообедаем вместе? — И отряхнул посеревший от пыли подол нарамника.
— У тебя есть, чем поживиться? — сощурилась Кьяра.
— Да. Сеньор одолжил мне лук, и я подстрелил цаплю. — Рожер гордо вытянулся, но худее оттого не стал.
— И меня возьмите! — не дожидаясь одобрения Кьяры, выкрикнул Ян и смачно облизнулся. — У меня со вчерашнего вечера во рту маковой росинки не было! А если ещё и винишком мясцо запить… м-м-м… Но винишка нет! Зато есть вода! Давайте я вам воду, а вы мне окорок цапли?
Неприятное чувство не то голода, не то отвращения к Рожеру свело нутро Жеана. Кьяра по-прежнему сторонилась двадцатилетнего оруженосца, но теперь его постигла та же участь. Никогда ранее он и помыслить не мог, что чувство любви, являющееся единением чувства духовного и чувства плотского, может доставлять такие неописуемые муки, духовные и телесные и что когда-нибудь постигнет именно его.
«А ведь я всё равно остался членом монашеской общины. Не думаю, что брат Франческо одобрил бы такой союз.
Кьяра… Во имя Пречистой Девы! Кьяра! Что сподвигло меня в тот момент кинуться тебе в объятия и тем самым выдать себя с головой… выдать тебе и самому себе?! И я до сих пор, до сих пор прокручиваю в голове то, что случилось тогда! Распутный извращенец! Нечистый скот, поправший святыню!»
А быть может, это всего-навсего естественное юношеское увлечение, мимолётный чувственный порыв — о них ему не раз рассказывал Франческо? Да разве велика разница, если она презирает Жеана?! Как бы он к ней ни относился! Скверная плоть, думал Жеан, — неотъемлемая часть его: презирая плоть, а это вполне оправданно и правильно, Кьяра презирала всё, что с ним связано.
— Эй, монашек! — окликнул Жеана Ян. — Ты там окаменел? Человеческим языком тебе говорят, нашлось, что пожрать!
— Это было сказано не мне, — буркнул Жеан.
— Вот бесноватый! А кому же? Опять со своей девицей в облаках витаешь, должно быть!
Стоящая рядом Кьяра изумлённо покосилась на брата, а после неторопливо перевела взор, преисполненный сдержанного негодования, на Жеана.
— Я сыт, — готовый провалиться сквозь землю, выдавил тот и поспешил смешаться с толпой.
========== 5 часть "Антиохия", глава II "Война на истощение. Удар" ==========
Боэмунд, Готфрид, Раймунд и прочие влиятельные военачальники вели свои войска по направлению к вражеской крепости Антиохия, и с каждой минутой Жеан всё более убеждался, насколько она колоссальна. Что ни возвышенность, что ни ущелье, то массивная многофутовая башня со множеством бойниц и дверей. У подножия же на многие мили тянулась широкая река Оронт, не позволяющая крестоносцам подступить к стенам в любом месте и служащая вместо рва.
Впервые шествие было по-настоящему громадно. Здесь присутствовали как соотечественники Жеана — норманны и итальянцы, так и германцы, и французы, возглавляемые Раймундом, старым, потерявшим глаз в бою с испанским мавром, но по-прежнему не утратившим силы и здоровья тулузским графом. Он был высок и жилист, носил бирюзовый плащ из нарядного пэль, а длинное лицо, украшенное аккуратной бородкой, выражало угрюмую сосредоточенность. Число византийцев заметно увеличилось. Даже непреклонный Танкред признал бессилие перед лицом неприятельского натиска без верного покровительства Алексиоса. Все были здесь, все братья-христиане, сплочённые единой Целью — крепостью Антиохией, что лишь немногим отделяла их от оплота всего сущего — Священного Града Иерусалима. И даже мотивы новоприбывших, казалось, претерпели единенье… Но Жеан не был так прост и по-прежнему прекрасно осознавал, что это — лишь видимость, лишь туманящая разум иллюзия. Никто — ни Рон, ни Баграт, ни даже Боэмунд — никто даже не помышлял о том, чтобы отринуть свои низменные, корыстные устремления. Обманывать себя было бы глупо, поэтому юноша предпочитал не думать, оставаясь верным идеалам.
— Что, парнишка, самое время присягнуть на верность сарацинскому эмиру? — насмешливый возглас Рона заставил Жеана вздрогнуть от неожиданности. Видимо, не думать не удастся! — Чего же ты ждёшь теперь?
— Что тебе нужно? — так и впился в него взглядом Жеан.
— Куда уместнее было бы спросить: «Что не нужно нам?», ты не находишь? Христово воинство не обязано содержать прожорливую обузу, готовую в любой момент бросить его на произвол судьбы и дезертировать к иудеям, предварительно втоптав в грязь знамя Священного Креста. Нам нужны добрые христианские бойцы, а не жидовские раввины и сарацинские муллы!
— Не слишком подходящее время для драки, Рон, — заметил Жеан, чувствуя, как в горле начинает клокотать негодование.
— Разве я наталкивал тебя на поединок? — невозмутимо поправил Рон плащевую пряжку. — Я всего-навсего проявил капельку снисхождения, напомнив нашему дражайшему блюстителю кодекса рыцарской чести, в какой синагоге находится его пристанище.
— Сначала расправился с Фарфуром, а после…
— Ах, прости. Кажется, я сказал «синагога»? Право, в действительности я имел в виду «гнездо орла». Ты ведь прекрасно понял… толковый, смышлёный мальчик. Смышлёный, однако же неотёсанный.
— Рон! — окликнул мужчину Эмануэль, по случайности очутившийся рядом, прежде чем Жеан успел раскрыть рот.
Рон, надменно вскинув голову, прошествовал мимо юноши.
— От тебя зависит судьба целого отряда, а ведёшь ты себя не лучше несуразного крестьянского мальчишки! Чванство и кривляния… Так-то нынче уважаемые сеньоры оправдывают честь, почётное происхождение да кольчужные штаны?
— Есть возражения? — с вызовом спросил Рон, вплотную приближаясь к Эмануэлю, что был заметно ниже и тотчас боязливо втянул голову в плечи.
— Мы, кажется, идём на Антиохию, — осторожно напомнил пожилой рыцарь, стараясь не показывать своего страха. — Твои бойцы уже построились.
— Пх. Как я мог забыть?
— Не придавай этому особого значения, — сказал Жеану Эмануэль, не отрывая взгляда от Рона, неспешно удаляющегося в толпу. — Рон до сих пор не может смириться со смертью Эмихо… но Господь справедлив, мальчик. Он видит твоё раскаяние, и это, пожалуй, единственное, что действительно важно.
— Угу.
«Как бы мне однажды не очутиться у подножия небесного Престола благодаря Рону и его безграничной милости», — добавил Жеан про себя.
— Не забивай голову, мальчик. Пока мы не знаем, какую тактику намеревается использовать противник, попытается разбить нас на поле брани, или нам удастся вброд подступить к стенам Антиохии… а то и вовсе нас будет ожидать тяжелейшая война на изнеможение. В любом случае нужно быть готовыми ко всему. Нужно просто быть готовыми.
«Господи! Теперь мы более всего нуждаемся в Твоём покровительстве! Не дай нам усомниться и устрашиться перед лицом грядущих испытаний… ибо никогда врата Священного Града не были к нам столь близки!»
***
Кошмарные звуки битвы сотрясали холмы. По прошествии нескольких дней, проведённых крестоносцами под Антиохией, сарацины, вырвавшись через мостовые ворота, бросились лоб в лоб. Местный правитель, невысокий турок в серебристой кольчуге и зелёном платье, чьё имя пока не было известно Жеану, выждал момент, когда Христово воинство, усталое и измученное жаждой, меньше всего ожидало нападения. Нападения рокового и опустошительного. Это в очередной раз доказывало, что колоссальная крепость не являлась видимостью, миражом, служащим для напрасного устрашения врага, её стены сокрывали поистине великую силу — силу, сопоставимую со всепожирающим буйством пламени преисподней. Недосягаемая снаружи и неуязвимая внутри — лишь отменный безумец, каким в крестоносном обществе не было места, стал бы настаивать на обратном.
Внезапное нападение сарацин с полной уверенностью нельзя было даже назвать нападением, скорее, смертоносным сполохом, точно громадной секирой прорезавшим христианские шеренги и сведшим на нет всякую стратегию, всякое устремление. Теперь это была лишь хаотичная, бесцельная борьба за выживание, сопровождающаяся убийством ради убийства.
Жеан мчался вперёд, старательно пробивая отделяющую его от Отряда Бессмертного Лавра вражескую стену. Меч оглушительно лязгал, соприкасаясь с лёгкими сарацинскими доспехами, что позволяли им резво изворачиваться, но делали бессильными перед лицом франкской стали. Звонко хрустели кости. Кровь, горячая, зловонная, изливалась наружу, окатывая лицо Жеана и заставляя его кривиться от омерзения. Язык юноши едва ворочался, но из последних сил, движимый смутным чувством долга, он выкрикивал:
— Deus lo vult! — И пересохшая гортань болезненно сжималась от натуги, разрывая голосовые связки.
Кровь, сарацинская и его собственная, заливала глаза Жеана. Весь мир сделался багряно-чёрным, а потому действовал он почти вслепую, но успешно, хоть и не безвредно.
«Боже мой! — беззвучно лепетали губы Жеана, когда меч его задевал очередную магометанскую фигуру. — Даруй мне стойкости!»
Сабля промелькнула перед глазами Жеана, и он отбил её, встретившись взглядом с соперником, молодым мужчиной с разъярённым загорелым лицом, обезображенным кровоточащими ранами. Несмотря на то что Никея осталась далеко за плечами юноши, это был всё ещё сарацин. Прежний сарацин в ослепительно сияющих доспехах и мешковатых шароварах. Прежний сарацин, чьи глаза полыхали неукротимым пламенем газавата.
Прежний сарацин!
Два соперника неустанно секли друг друга мечами, с потрясающей точностью парируя удар за ударом. Одинаковые кони волновались и брыкались, что изрядно усложняло ход поединка.
— Ах!
