Текст книги "Столкновение миров"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Питер Страуб
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 48 страниц)

Глава 15
Песни Снежка

1

Джек резко обернулся к чернокожему, его сердце бешено заколотилось в груди.

Спиди?

Чернокожий наклонился, нащупал кружку, поднял ее и встряхнул. На дне зазвенело несколько монет.

Это действительно Спиди. Там, за черными очками, это действительно Спиди.

Джек был уверен в этом. Но через секунду он был точно так же уверен, что это не Спиди. У Спиди не было таких широких плеч; плечи Спиди были меньше, а грудь впалая. «Джон Харт с Миссисипи, а не Рей Чарльз».

Но наверняка это можно будет сказать, только если он снимет очки.

Он открыл рот, чтобы произнести имя Спиди вслух, но внезапно старик начал играть. Его кривые пальцы, темные, как лесной орех, отшлифованный, но не отполированный, быстро бегали по грифу и перебирали струны. Он играл хорошо, выводя мелодию. И через секунду Джек узнал ее. Это была одна из самых старых записей отца, из альбома, который назывался «Джон Харт с Миссисипи». И хотя слепой не пел, Джек знал слова:

 
О, милые друзья, разве это не тяжело?
Видеть, как старина Луис лежит в могиле
И ангелочки уносят душу его…
 

Из главного выхода центра показались белокурый футболист и три его принцессы. В руках у каждой был конус мороженого. Мистер Америка держал в каждой руке по хот-догу. Они подошли к Джеку, чье внимание полностью было приковано к старику чернокожему, и который даже не заметил их. Он был поглощен мыслью, что это Спиди, и Спиди может читать его мысли. А почему же еще этот человек начал играть композицию Джона Харта с Миссисипи, как только Джек подумал, что Спиди похож на этого человека? И почему именно ту песню, в которой упомянут его дорожный псевдоним?

Белокурый здоровяк переложил оба хот-дога в левую руку и хлопнул Джека по спине правой настолько сильно, что зубы Джека щелкнули по языку, как медвежий капкан. Боль была неожиданной и резкой.

– Мне не нравится твой запах, ссыкун, – сказал он. Принцессы захихикали и сморщили носики.

Джек от удара потерял равновесие и сбил ногой жестянку с мелочью. Монеты брызнули в стороны и раскатились. Мягкая мелодия оборвалась на звенящей ноте.

Мистер Америка и три маленькие принцессы уже уходили. Джек взглянул на них и почувствовал уже знакомое чувство бессильной ненависти. Это было чувство, что ты слишком юн и зависишь от чьей-то воли: то ли психа вроде Осмонда, то ли лишенного юмора лютеранина, вроде Элберта Паламаунтайна, с его идеями о прекрасном рабочем дне, состоящем в двенадцатичасовом шлепаньи по грязному полю под непрерывным холодным октябрьским дождем и сидении в обед в грузовичке, закусывая сэндвичем с луком.

Джеку не хотелось «ответить» им, хотя у него было странное чувство, что если он захочет, то сможет, что в нем заключена какая-то сила, вроде электрического заряда. Иногда ему казалось, что и другие люди тоже знают об этом. Это читалось на их лицах, когда они смотрели на него. Он не хотел отвечать им, просто хотел остаться один. Он…

Слепой гитарист шарил вокруг себя, собирая рассыпанные деньги. Его руки шарили по тротуару. Он нашел монетку, опять поставил кружку и бросил монетку в нее. Дзинь!

Джек услышал далекий голос одной из удаляющихся принцесс:

– Как ему разрешают там находиться? Он такой вульгарный!

И еще более далекий голос:

– Да, в самом деле!

Джек опустился на колени и начал помогать, подбирая монетки и бросая их в кружку. Возле старика он почувствовал странный сладковатый запах, похожий на запах кукурузы. Празднично одетые покупатели универмага обходили их.

– Спасиба, спасиба, – монотонно повторял слепой, и Джек ощущал запах его дыхания, – спасиба, благодарит, Бог благодарит вас, спасиба.

Это был Спиди.

Это был не Спиди.

Наконец, Джек заставил себя заговорить. Его заставило воспоминание о том, как мало осталось волшебного сока. Не больше двух глотков. Он не знал, сможет ли после того, что произошло в Анголе, заставить себя опять отправиться на Территории, но все еще не отказался от мысли спасти жизнь матери, а это означало, что ему придется это сделать.

Что бы ни представлял собой Талисман, ему, возможно, придется перелететь в другой мир, чтобы добыть его.

– Спиди?

– Вознаградит, спасиба, Бог вознаградит, я слышал, одна покатилась вот туда!

– Спиди? Это Джек!

– Я не знаю, кто такой Спиди, малыш.

Его руки начали шарить по асфальту в том направлении, которое он только что указал. Одна рука нащупала монету, и он бросил ее в кружку. Другая коснулась туфли шикарно одетой молодой женщины, проходящей мимо. Ее хорошенькое личико исказила гримаса испуганного отвращения, и она отдернула ногу.

Джек поднял последнюю монету. Это был серебряный доллар – большая старая монета со Статуей Свободы.

На его глазах выступили слезы. Они стекали по грязному лицу, и он вытер их дрожащей рукой. Джек плакал по Тильке, Уайльду, Хагену, Дейви, Хейделю. По своей матери. По Лауре Де Лиуззиан. По сыну возницы, который лежит мертвый на дороге, с вывернутыми карманами. Но больше всего была жалость к себе. Дорога измотала его. Возможно, когда едешь по этой дороге на своем кадиллаке, это дорога Мечты, но когда едешь автостопом, поднимая большой палец и готовя Версию, которая уже выдохлась, когда ты зависишь от каждого, это – дорога испытаний. Джек чувствовал, что очень устал… но нечего было плакать. Если он будет плакать, то рак убьет его мать, а Дядя Морган получит его.

– Я не думаю, что смогу это сделать, Спиди, – всхлипнул он. – Я боюсь, что не смогу.

Теперь слепой вместо того, чтобы собирать монеты, коснулся Джека. Его мягкие, чуткие пальцы нашли его руку и сжали ее. Джек почувствовал твердые мозоли на кончиках пальцев. Он подтянул Джека к себе. В носу у Джека смешался запах пота, тепла и старого виски.

Джек прижался лицом к груди Спиди.

– Хей, малыш. Я не знаю, кто есть Спиди, но ты, кажется, очень много от него хочешь. Ты…

– Я скучаю по маме, Спиди, – всхлипывал Джек. – И Слоут охотится за мной. Это он был в телефоне наверху. Он. Но это не самое страшное. Самое страшное было в Анголе… Рейнберд Тауэр… землетрясение… пять человек… Это я, я сделал это, Спиди, я убил этих людей, когда перелетел в этот мир, я убил их так же, как мой отец и Морган Слоут убили тогда Джерри Бледсо!

Теперь он высказал все. Джек носил в душе камень вины, который давил на него, буря слез смыла этот камень, и он почувствовал облегчение вместо страха. Это было высказано. Он признался. Он был убийцей.

– Хоо-ии! – воскликнул чернокожий. Его восклицание звучало облегченно. Он взял Джека за плечо и встряхнул его.

– Ты несешь тяжелый ноша, малыш. Это точно. Попробуй положить часть на землю.

– Я убил их, – прошептал Джек. – Тильке, Уайльд, Хаген, Дейви…

– Да, если бы твой друг Спиди была здесь, – сказал чернокожий, – кто бы он ни был, и где бы он ни был в этом старом широком мире, он бы сказал тебе, что ты хочешь нести весь мир на плечах, сынок. Ты не можешь сделать это. Никто не может. Попытайся унести весь мир на плечах, да, он сначала сломает твоя душа.

– Я убил…

– Ты приложил дуло к его голове и выстрелил, да?

– Нет… землетрясение… я перелетел…

– Не знаю ничего такого, – ответил чернокожий. Джек отпрянул от него и удивленно уставился в его лицо, но старик повернулся в сторону стоянки. Если он действительно слеп, значит, он узнал чуть более глухой и мощный звук двигателя полицейской машины, потому что смотрел прямо на нее.

– Все, что я понял, это то, что ты понимаешь слово «убить» немного шире. Если сейчас какой-то человек упадет рядом с сердечный приступ, ты решишь, что убил его. «О, смотри, я убил этого парня, потому, что сидел, ой, ой-ой, ох-ох, вот так!»

Пока он ойкал и охал, его пальцы перескакивали с аккорда на аккорд. Он рассмеялся, довольный собой.

– Спиди…

– Тут нет Спиди, – повторил чернокожий, показал желтые зубы в кривой усмешке. – Бывает, что некоторые люди винят себя за те вещи, которые сделали другие. Может, ты сделал это, малыш, а, может, тебя надули.

Соль-мажор.

– А, может быть, ты просто немного свихнулся.

До-мажор, с небольшим флежолетом в середине, что заставило Джека невольно улыбнуться.

Опять соль-мажор, и слепой отложил гитару. (В это время двое полицейских спорили, кому из них тащить в машину старого Снежка, если он не захочет идти сам).

– Может, дууум, а, может, глуууум, может, так, а может, эдак… – Он опять засмеялся, как будто страхи Джека были самой смешной вещью на свете.

– Но я не знаю, что случится, если я…

– Никто не знает, что случится, если он сделает что-то, не так ли? – перебил его чернокожий, который мог быть, а мог и не быть Спиди Паркером. – Нет. Не знает. Если ты подумаешь про это, то останешься весь день в доме, боясь выйти! Я не знаю твоих проблем, мальчик. Я их не знаю. Может, ты сумасшедший, говоришь о землетрясениях и всем прочем. Но ты помог мне собрать монеты и ни одной не стащил. Я считал каждую «дзинь-дзинь», так что точно знаю. Я дам тебе совет. Некоторые вещи ты изменить не можешь. Иногда люди умирают, если кто-то делает что-то… но если человек не делает что-то, то умирает много больше людей. Ты понимаешь, сынок?

Темные очки наклонились к нему.

Джек почувствовал облегчение. Да, все правильно. Слепой говорил о трудном выборе. Он считал, что была разница между трудным выбором и преступным поведением. А может быть, тут не было преступления.

Преступником мог быть тот, кто пять минут тому советовал ему нести домой свою задницу.

– Возможно даже, – заметил слепой, беря траурный до-минор, – что все решается Богом, как это говорила мне моя мамочка, и как, наверное, говорила тебе твоя, если она добрая христианка. Бывает же, что мы думаем, что делаем одно, а вместо этого делаем другое. Великая книга говорит, что все, даже то, что кажется злом, служит Богу. Как ты думаешь, малыш?

– Я не знаю, – честно признался Джек. Все смешалось в его голове. Как только он закрывал глаза, то видел телефон, выламывающийся из стены и висящий на проводах, как марионетка на ниточках.

– О, я чувствую, что ты немного выпил.

– Что? – удивленно переспросил Джек. Затем подумал: «Я решил, что Спиди похож на Джона Харта с Миссисипи, и этот парень начал играть блюз Джона Харта… и теперь он говорит о волшебном соке. Он осторожен, но, клянусь, он говорит именно об этом – так и должно быть!»

– Ты телепат, – тихо сказал Джек. – Ведь так? Ты научился этому в Территориях?

– Ничего не знаю про телепат, – ответил слепой, – но свет погас для меня сорок два года назад, и за сорок два года мой нюх и слух обострился, взяв на себя часть работы. Я чувствую, что от тебя пахнет дешевым вином, сынок. Запах от всего тебя. Как будто ты мыл в нем голову!

Джек ощутил странное чувство вины, которое всегда возникало, если его подозревали в дурных поступках, а он был невиновен. Или почти не виновен. Он не касался бутылочки с тех пор, как перелетел в свой мир. Простое прикосновение к ней заставляло его вздрогнуть: ощущение было таким же, какое мог бы чувствовать европейский крестьянин четырнадцатого века, касаясь щепки от Истинного Креста или Кости Святого. Конечно, это была магия. Сильная магия. И она могла убивать людей.

– Я не пил, честное слово, – наконец смог произнести он. – То, с чем я отправился в путь, почти кончилось. Он… Я… о, он мне почти не нравился!

Его желудок начал нервно сжиматься, одна мысль о соке вызывала у него тошноту.

– Но мне нужно еще немного. Просто на всякий случай.

– Еще немного? Мальчику твоего возраста? – Слепой рассмеялся и предостерегающе пригрозил пальцем. – Нет. Тебе это не нужно. Мальчикам не нужен этот яд, чтобы путешествовать.

– Но…

– Слушай. Я спою тебе песню, которая взбодрит тебя. Она подойдет тебе.

Он запел, и голос его вообще не был похож на тот голос, которым он говорил. Глубокий, сильный, волнующий, без негритянского акцента. Джек подумал, что это тренированный, окультуренный голос оперного певца, который забавляется популярными песенками. Головы людей, гуляющих по тротуару, обернулись в их сторону.

 
– «Когда красный, красный Робин
идет к Бобину гулять,
то никто не плачет больше…
Когда он распевает свои старые…
милые ПЕСНИ…»
 

Джек был ошеломлен тем, что он уже слышал это, или что-то очень похожее. И когда слепой старик улыбнулся своей кривой желтозубой улыбкой, Джек понял, откуда исходит его чувство. Он понял, что вызывало все эти любопытные взгляды и почему люди поворачивались, будто увидев единорога, гарцующего на стоянке. Из-за красоты, чистоты голоса. Он был так же чист, как воздух, в котором можно услышать запах редиски, выкопанной в полумиле. Это была старая песня Тин Пен Элли… но голос был с Территорий.

 
– «Вставай… вставай, засоня… выходи…
вылазь из кровати… Живи, люби, смейся и…»
 

Неожиданно гитара и голос смолкли. Джек, который полностью сосредоточился на лице слепого гитариста (подсознательно пытаясь сквозь эти черные очки увидеть глаза Спиди Паркера), огляделся и увидел двух копов, стоящих возле музыканта.

– Ты знаешь, я ничего не вижу, – сказал слепой, – но кажется, я слышу запах чего-то синего.

– Черт подери, Снежок, ты же знаешь, что тебе запрещено появляться перед универмагом, – заорал один из полицейских.

– Что сказал Судья Галлас, когда тебя арестовали в последний раз? Даунтаун, между Центральной и Мурал Стрит. И нигде больше. Черт, я знаю…

Его напарник положил ему руку на плечо и кивнул в сторону Джека.

– Иди скажи своей маме, чтобы она не волновалась за тебя, малыш, – сказал первый полицейский.

Джек пошел прочь. Он не мог остаться. Даже если бы он мог что-нибудь сделать, то не мог остаться. Ему повезло, что внимание копов отвлек человек, которого они назвали Снежок. Они даже не взглянули на него внимательнее. В противном случае, Джек в этом не сомневался, ему пришлось бы отвечать на их вопросы. Даже несмотря на новую обувь, он все равно выглядел помятым и неухоженным. Копы недолго бы возились с «ребенком на дороге». А именно им был Джек.

Он представил себе, как его сажают в камеру Занезвилла, а полицейские – здоровенные парни в голубом, которые ежедневно слушают Пола Харвея и поддерживают президента Рейгана, пытаются выяснить, чей он сын.

Нет, он не хотел, чтобы полиция Занезвилла удостаивала его более чем одним взглядом.

Позади него взревел мотор.

Джек поддернул рюкзак за плечами и глянул на новые кроссовки, как будто они очень интересовали его. Уголком глаза он заметил медленно катящийся полицейский автомобиль.

Слепой музыкант сидел на заднем сидении, рядом стояла его гитара.

Когда крейсер завернул в боковую улочку, слепой внезапно повернул голову и взглянул сквозь заднее стекло прямо на Джека…

…и хотя Джек не мог видеть сквозь грязные черные стекла очков, он прекрасно знал, что Лестер Спиди Паркер подмигнул ему.

2

Джек попытался скорее добраться до трассы. Он остановился, глядя на указатель, который казался теперь единственной реальной вещью в мире,

(мираж?)

где все остальное было безумным серым водоворотом. И вновь почувствовал, как черная депрессия наваливается на него, просачивается, пытаясь разрушить, та ностальгия, которую он испытывал раньше, была только частью этой депрессии, но это новое чувство делало его прежнюю ностальгию чем-то детским и несерьезным. Он чувствовал себя полностью заброшенным, без единой прочной вещи, за которую можно было бы ухватиться.

Стоя у знака и наблюдая за машинами, которые движутся по трассе, Джек понял, что готов покончить с собой. Раньше его удерживала мысль, что вскоре он повидает Ричарда Слоута (и, хотя он не верил сам себе, когда считал, что они пойдут дальше вместе, эта мысль мелькала в его мозгу. В конце концов, ведь не в первый раз Сойер и Слоут совершают вместе странные путешествия, не так ли?). Но ему приходилось работать на ферме Паламаунтайна, а затем произошла встреча в Баки, и теперь даже это казалось ему фальшивым, как искусственная позолота.

«Иди домой, Джеки, ты устал, – шептал голос. – Если ты пойдешь дальше, ты попадешь в беду… и в следующий раз это будет пятьдесят человек. Или пятьсот».

Шоссе 1–70. Запад.

Шоссе 1–70. Восток.

Внезапно он запустил руку в карман и вынул монету. Ту монету, которая была в этом мире серебряным долларом. Что бы там ни было, он решит это сейчас, раз и навсегда. Он слишком устал, чтобы делать выбор самому. Его спина все еще болела в том месте, куда ударил его Мистер Америка. Выпадет орел, он повернет на восток и пойдет домой. Выпадет решка, и он… и тогда он больше не будет оглядываться.

Джек выпрямился и подбросил монету в холодное октябрьское небо. Она взлетела, переворачиваясь и поблескивая на солнце. Джек поднял голову, наблюдая за ней.

* * *

Семейство, которое проезжало мимо, имело достаточно времени, чтобы удивленно разглядеть его. Лысеющий мужчина, ведущий машину, который время от времени просыпался среди ночи, воображая, что сейчас почувствует стреляющую боль в груди и левой руке, вдруг ощутил, как в его голове пронеслась абсурдная серия мыслей. Приключения. Опасность. Благородные начинания. Кошмарные сны и слава. Он тряхнул головой, чтобы отогнать мысли, и поглядел на мальчика в зеркало заднего вида. Тот как раз наклонился, чтобы рассмотреть что-то на дороге. «Черт, – подумал мужчина, – выбрось все это из головы, Ларри, это звучит как дешевая детская приключенческая книжка».

Ларри опять нажал на газ и повел машину со скоростью семьдесят миль в час, быстро забыв о мальчике в грязных джинсах, стоящем на дороге. Если он будет дома к трем, то успеет еще посмотреть бой в среднем весе по телевизору.

* * *

Монета упала. Джек наклонился над ней. Это было решка… но это не все.

Женщина на монете не была Статуей Свободы. Это было Лаура Де Лиуззиан, Королева Территорий. Но Боже, как она отличалась от бледного, неподвижного, спящего лица, которое он видел в течение секунды в павильоне, в окружении встревоженных сиделок в белых развевающихся одеяниях! Это лицо было живым и одухотворенным, умным и прекрасным. Это была не классическая красота; линия рта была для этого недостаточно четкой, скулы делали профиль немного мягковатым. Ее красота обладала силой и величием.

И как она похожа на его мать!

Слезы застилали глаза Джека, и он вытер их, не давая упасть на землю. Он уже достаточно плакал сегодня. Его жребий выпал, и не о чем было плакать.

Когда он снова открыл глаза, Лаура Де Луиззиан исчезла; на монете опять была Статуя Свободы.

Он получил ответ.

Джек нагнулся, поднял из пыли монету, положил ее в карман и двинулся по шоссе 1–70 на запад.

3

Прошел день; белые облака над дорогой, воздух, пахнущий холодным дождем. Граница между Огайо и Индианой была уже недалеко.

За деревьями, возле стоянки у Льюисбурга на 1–70.

Джек прятался за деревьями, ожидая, пока большой лысый мужчина с громким голосом, который назвал себя Эмори В. Лайт, не заберется в машину и уедет. Он подхватил Джека около одиннадцати к северу от Дейтона, и Джек почти сразу же почувствовал неприятное чувство внизу живота. Он уже встречался раньше с Эмори В. Лайтом. В Вермонте Лайт назвался Томом Фергюссоном, и говорил, что он хозяин обувного магазина; в Пенсильвании он был Бобом Даррентом (почти как того парня, что поет «Сплаш-Сплаш, ха-ха-ха»), и его профессия – Суперинтендант Высшей Школы. В этот раз он назвался Президентом Первого Коммерческого Банка «Парадиз Фалз», в городе Парадиз Фалз, Огайо. Фергюссон был тонким и темноволосым, Деррент толстым и розовым, как новорожденный, а Эмори В. Лайт был большим и похожим на филина, с глазами, похожими на крутые яйца за стеклами без дужек.

Но все эти отличия, как обнаружил Джек, были поверхностными. Все они слушали Версию с одним и тем же интересом. Все они спрашивали, есть ли у него подружка дома. Раньше или позже он обнаруживал руку (огромную потную руку) на своем бедре, и когда поворачивался к Фергюссону, Дарренту, Лайту, то видел выражение полубезумной надежды в их глазах (смешанное с полубезумной виной), и пот выступал на верхней губе (в случае с Даррентом пот проступил сквозь черные усы, как будто маленькие белые глазки, выгладывающие из-под черных бровей).

Фергюссон спросил, не хочет ли он заработать десять долларов.

Даррент поднял цену до двадцати.

Лайт громким голосом, который охватывал, не дрожа, несколько регистров, поинтересовался: не нужно ли ему пятьдесят долларов, так как у него всегда есть полсотни в заднем кармане, и он с удовольствием даст их Мистеру Луису Фаррену… Но тут есть одно местечко возле Рендольфа и свободная комната.

Джек не делал никаких корреляций между постоянно возрастающей ценой от Лайтов в их вариациях, и изменениями, которые происходили с ними в путешествии. Он по природе своей не был склонен к самокопаниям.

Довольно быстро он научился способу поведения с подобными Эмори В. Лайтами. Его первый опыт общения с Лайтом, когда тот назвался Томом Фергюссоном, научил его, как вести себя с ними. Когда Фергюссон положил руку на бедро Джека, тот ответил автоматически, в Калифорнии гомики были главной частью сценария:

– Нет, сэр, спасибо. Я не из этих.

Он, естественно, видел это раньше в кино, но был еще клерк из магазина для мужчин в Северном Голливуде, который как-то предложил ему трахнуться в кабинке. (Когда Джек отказался, тот заявил: «Ладно, тогда примерь голубой блейзер».)

Хорошенькие двенадцатилетние мальчики в Лос-Анджелесе быстро обучались этому, как и хорошенькие девушки, которые делали это, чтобы не испортить себе настроение на целый день. Те пассы, которые дал ему Фергюссон, не были сложной проблемой. Они просто отклонялись.

По крайней мере, так было в Калифорнии. Восточные гомики, особенно здесь, по-другому реагировали на отказ.

Фергюссон неожиданно нажал на тормоз, оставив след от резины в сорок ярдов на дороге за своим понтиаком и подняв в воздух облако пыли.

– Ты кого назвал этим? – закричал он. – Ты кого называешь педиком? Я не педик! Бог мой! Подбрасываешь чертова ребенка на машине, а он называет тебя чертовым педиком!

Джек глядел на него, пораженный. Не готовый к резкой остановке, он сильно ударился головой о приборную доску. Фергюссон, который всего секунду назад глядел на него тающими карими глазами, теперь, казалось, готов был убить его.

– Убирайся! – орал Фергюссон. – Это ты педик, а не я! Ты педераст! Убирайся, маленький педерастик! Убирайся! У меня есть жена! У меня есть дети! Да у меня незаконных детей полно по всей Новой Англии! Я не гомосек! Это ты гомик, а не я! УБИРАЙСЯ ИЗ МОЕЙ МАШИНЫ!

Напуганный сильнее, чем в момент встречи с Осмондом, Джек именно это и сделал. Фергюссон толкал его, продолжая кричать. Джек сел на каменный бордюр и начал хихикать. Хихиканье перешло в смех, и он решил, что он выработал ПОЛИТИКУ, которая позволила ему выбраться из этого положения.

– Любая серьезная проблема требует ПОЛИТИКИ, – как-то сказал ему отец. Морган с этим согласился, но Джек решил, что это не причина отказываться.

Его ПОЛИТИКА хорошо сработала с Бобом Даррентом, и он не имел оснований думать, что она не сработает с Эмори Лайтом… но сейчас ему было холодно и из носу текло. Он ждал, когда Лайт залезет в машину и уедет. Стоя среди деревьев, Джек видел, как он ходит взад-вперед, засунув руки в карманы, и его большая лысая голова тускло блестела под белесым небом. Проехала большая машина, наполнив воздух клубами дизельного дыма. Деревья были чахлыми, как и повсюду вокруг стоянок. Пустые кульки, скомканные коробки «Биг Мака», мятые банки из-под «Пепси» и «Будвейзера». Разбитая бутылка. Пара продранных нейлоновых колготок. Резиновая шина. И множество граффити, преимущественно предназначенных для Эмори В. Лайтов, многие даже в стихах.

«Я скучаю по Территориям», – думал Джек, и его не удивило это открытие. Он стоял между двумя уборными, возле шоссе 1–70 где-то на западе Огайо, дрожа от холода в грубом свитере, который он купил в какой-то лавке за полтора доллара.

ПОЛИТИКА Джека была очень проста: не надо спорить с человеком, у которого большие руки и громкий голос.

Джек облегченно вздохнул. Теперь можно было идти дальше. Эмори В. Лайт забрался в свой автомобиль, завел его, сдал назад, чуть не врезавшись в пикап, притормозивший в дюйме от него (водитель яростно засигналил, а пассажир покрутил пальцем у виска) и, наконец, уехал.

Теперь нужно выйти на трассу, поднять большой палец… и, если повезет, поймать попутку, пока не пошел дождь.

Джек опять оглянулся кругом. Тоскливо, неуютно. Эти слова сами собой приходили в его голову при одном взгляде на стоянку. Джеку это место показалось наполненным смертью: не просто стоянка или дорога между штатами, но вся эта местность, по которой он шел. Джек подумал, что иногда он даже видит эту неопределенную тень темно-серого цвета, как выхлоп автомобиля.

Новое чувство ностальгии вернулось. Он хотел попасть в Территории и увидеть темно-синее небо, небольшую кривизну горизонта…

Но тогда случится то же, что произошло с Джерри Бледсо.

Я ничего не знаю об этом… Все, что я знаю, это что ты слишком широко толкуешь слово «убийство»…

Бредя по стоянке (теперь ему уже действительно хотелось в туалет), Джек трижды чихнул. Он глотнул и почувствовал боль в горле. «Заболеваю, понятно. И сильно. Даже в Индиане, пятьдесят градусов, дождь, нет машины, и я…»

Мысли оборвались начисто. Он глянул на стоянку, широко раскрыв рот. На одну секунду он подумал, что сейчас намочит штаны: все тело ниже груди, казалось, сжалось в один комок.

На одном из двадцати или около того парковочных мест, покрытый поверх своей изначальной ярко-зеленой краски слоем пыли, стоял БМВ Дяди Моргана. Никакого шанса на ошибку. И никаких шансов вообще. Калифорнийский номер, «MLS», Морган Лютер Слоут. Видимо, он ехал быстро и долго.

«Но если он улетел в Нью-Хэмпшир, откуда здесь его машина? – прозвучало в мозгу Джека. – Это совпадение, Джек, просто…»

Затем он увидел мужчину, который стоял спиной к нему у телефона, и понял, что это не совпадение. Мужчина был одет в плащ военного образца, подбитый мехом, который бы больше соответствовал не пятидесяти градусам, а пяти ниже нуля. Хотя он видел мужчину со спины, ошибиться было невозможно. Все те же широкие плечи и та же плотная фигура.

Мужчина начал поворачиваться, держа трубку между ухом и плечом.

Джек отпрянул за кирпичную стенку мужского туалета.

Он увидел меня?

«Нет, – ответил он сам себе. – Нет, я не думаю, но…»

Но Капитан Фаррен говорил, что Морган, тот, другой Морган, учует его, как кот чувствует запах мыши, так он сказал. Из своего укрытия в том опасном лесу Джек видел, как бледное лицо в окне экипажа изменилось.

Этот Морган тоже учует его. Если у него будет время.

Шаги за углом. Приближаются.

С застывшим и перекошенным от ужаса лицом Джек сдернул рюкзак и уронил его, зная, что уже слишком поздно. Что сейчас Морган появится из-за угла и схватит его за горло, улыбаясь: «Ха, Джеки! Алле-оп! Игра закончилась, не правда ли, маленький засранец?»

Высокий мужчина в пиджаке вышел из-за угла, бросил на Джека безразличный взгляд и прошел к фонтанчику с питьевой водой.

Возвращается. Он возвращается. Он не чувствовал себя виноватым, по крайней мере, в этот момент. Просто чувство загнанности и ужас сменились чувством облегчения и удовлетворения. Джек раскрыл рюкзак. Там была бутылочка Спиди, меньше дюйма пурпурной жидкости

(Мальчикам не нужен этот яд, чтобы путешествовать, но мне он нужен, Спиди, нужен!)

плескалось на самом дне. Неважно. Он возвращается. Его сердце замерло при этой мысли. Он возвращается, да, это так.

Опять приближаются шаги. На этот раз это Дядя Морган, без сомнений. Эти его тяжелые, немного шаркающие шаги. Дядя Морган что-то учуял, но когда он завернет за угол, не найдет ничего, кроме пустых кульков и помятых банок из-под пива.

Джек перевел дыхание, вдохнув смесь запахов дизельного масла, выхлопов и осеннего воздуха. Поднес бутылочку к губам. Сделал один из оставшихся двух глотков. И даже с закрытыми глазами он почувствовал…