Текст книги "Имперский повар. Трилогия (СИ)"
Автор книги: Сергей Карелин
Соавторы: Вадим Фарг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 46 страниц)
Сознание шеф-повара Арсения, прожжённого циника и московского сноба, тут же включило режим оценщика. Беспристрастно, как на фермерском рынке при выборе тушки кролика, оно отметило: длинные, идеально ровные ноги, тонкая талия, упругие ягодицы, изящная линия плеч. Фигурка – просто конфетка. Но тело двадцатидвухлетнего Игоря Белославова, слава всем богам, отреагировало на это великолепие лишь лёгким ступором и абсолютно братским недоумением. Словно я увидел, как моя домашняя кошка вдруг начала цитировать Шекспира. Удивительно, странно, но никаких посторонних мыслей.
– Ты чего застыл, как памятник самому себе? – спросила Настя, прервав упражнения. Она заметила мой ошарашенный взгляд, и лёгкий румянец тронул её щёки.
– Ратуша! Земитский! Срочно! – выпалил я первое, что пришло в голову, отчаянно стараясь смотреть ей в глаза, а не ниже. Пулей пронёсся мимо неё в ванную, чувствуя себя последним идиотом.
Пять минут. У меня было пять минут, чтобы из заспанного, помятого и хромающего существа превратиться в перспективного молодого человека. Ледяная вода брызнула в лицо, смывая остатки сна. Зубная щётка заметалась во рту с яростью обезумевшего дворника. Волосы, торчащие во все стороны, я кое-как пригладил мокрыми пальцами. Выскочив из ванной, я на ходу начал втискиваться в единственную приличную рубашку, которую Настя, моя спасительница, вчера отгладила.
– Удачи тебе! – крикнула она мне вслед, и в её голосе слышалась искренняя гордость.
Я вылетел на улицу, как пробка из бутылки шампанского, застёгивая пуговицы на бегу. Ближайший автобус, дребезжащий и пыхтящий, как умирающий дракон, уже был набит под завязку. Утренний час пик в Зареченске – это стихийное бедствие под названием «бабушки едут на рынок».
Куда, ну куда им всем надо в семь утра⁈ Распродажа вязаных носков? Вселенский съезд по обсуждению новых сериалов? – мысленно вопил я, будучи бесцеремонно втиснутым между двумя корпулентными дамами. Их огромные клетчатые сумки-баулы тыкались в меня со всех сторон. Аромат в салоне стоял такой, что им можно было бы отпугивать вампиров – смесь пота, валокордина и чего-то более жуткого. И я даже думать не хотел, чего именно.
Кое-как, работая локтями, как заправский ледокол, и бормоча извинения на каждом шагу, я пробился к выходу и буквально вывалился на своей остановке. Я чувствовал себя так, будто меня долго жевал, а потом выплюнул гигантский салат. Впереди, возвышалось здание городской ратуши. Я судорожно поправил воротник рубашки, который успел помяться, сделал глубокий вдох, наполняя лёгкие утренним воздухом вместо автобусного смрада, и почти бегом устремился к главному входу. Времени не было. Совсем.
* * *
Я влетел в приёмную главы Совета, растрёпанный и запыхавшийся. Строгая секретарша в очках на цепочке одарила меня взглядом, каким обычно смотрят на тараканов. Она уже открыла рот, чтобы отчитать меня за нарушение всех мыслимых правил этикета, но тут дверь кабинета распахнулась.
– А, вот и ты, Игорь. Проходи, – на пороге стоял Григорий Земитский. Спокойный, серьёзный, но с добродушной улыбкой. Ничего общего с измождённым трудоголиком, которого описывала Наталья. – Вера Андреевна тебя так нахваливала. Говорит, у тебя настоящий талант.
Меня провели в просторный кабинет и усадили в мягкое кожаное кресло. Земитский сел напротив, по-деловому подался вперёд. Такой тёплый приём, лишённый чиновничьей спеси, обнадёживал. Я почувствовал себя не просителем, а ценным специалистом.
– Что ж, Игорь, рассказывай, что ты удумал, – по-дружески улыбнулся глава Совета. – Решил накормить наш городок? Устроить гуляния?
– Помимо раздачи еды, – начал я, обретая уверенность, – нужно вовлечь людей. Сделать их участниками праздника.
– Хорошая мысль, – кивнул Григорий. – Что предлагаешь?
– Для детей – небольшой мастер-класс. Выдадим им фартучки, колпаки, по куску песочного теста. Пусть лепят что хотят. А потом испечём всё это прямо на площади. Родители будут в восторге. Для взрослых можно устроить конкурс поедания пирогов.
– Дельно, – одобрил Земитский. – А с основным меню что?
– Я предлагаю сделать большой казан плова. Это сытно, ароматно и относительно недорого в производстве. Для детей – тыквенные оладьи с мёдом. И от себя хочу добавить тыквенные чизкейки, это будет моя фишка.
– Звучит отлично. Значит, так, – Григорий перешёл к делу. – С тебя – детальные списки всего необходимого: продукты, инвентарь, всё до мелочей. Управа и Попечительский совет берут все расходы на себя. Сцену, музыку, артистов – всё обеспечим. И людей в помощь тебе на кухню найдём, наймем волонтёров.
– И я бы хотел, чтобы Степан Ташенко был одним из компаньонов этого мероприятия. У него отличные продукты.
– Знаю, знаю, – кивнул Земитский. – Вера рассказала, что вы с семьёй Степана тесно сотрудничаете, – Хорошо, я позвоню ему лично и мы с ним договоримся. По этому поводу не переживай.
– Есть ещё один момент, – я замялся. – Безопасность. На празднике будет много людей… и могут возникнуть, скажем так, провокации.
Григорий понимающе кивнул. Его взгляд стал жёстче.
– Я знаю про Алиева и его шайку. Не беспокойся. Я лично переговорю с сержантом полиции. Плюс, попрошу Степана собрать народную дружину для охраны порядка. Позвоню ему сегодня же.
Он решительно поднялся, давая понять, что разговор окончен.
– На первое время тебе понадобятся деньги.
С этими словами он лёгким взмахом руки указал на стол. Ручка сама собой поднялась в воздух, подлетела к чековой книжке, чиркнула размашистую подпись и плавно опустилась на место. Я замер, впервые видя такую магию воочию.
– Простейшее бытовое чародейство, – хитро улыбнулся Григорий, протягивая мне чек на вполне приличную сумму. – Для закупок первой необходимости. Остальную сумму получишь, когда скажешь что и сколько надо. Ну и да, конечно же, вы с сестрой тоже не останетесь обделёнными. Я прекрасно понимаю, что никто за бесплатно не работает. А если праздник удастся на славу, то я добавлю премию лично от себя. Уверен, мы сработаемся.
Мы крепко пожали друг другу руки. Сделка была заключена.
Выходя из ратуши на залитую солнцем площадь, я чувствовал не эйфорию, а тяжёлую, пьянящую ответственность. Ещё вчера я был мелким лавочником, а сегодня стал ключевым игроком в большой городской игре. И ставки в ней только что взлетели до небес. Это пугало и манило одновременно. Отступать было поздно, да и, чёрт возьми, совсем не хотелось.
Глава 22
Я вернулся в «Очаг Белославовых» и тут же принялся за дело. Необходимо было составить сметы и технологические карты, чтобы всё точно рассчитать и предоставить Совету. Для себя я и без того знал, что и как готовить, но… меня попросил сам барон, готовый щедро заплатить в случае успха, так что стоило хорошенько постараться.
Однако мои злоключения не могли вот так просто остановиться только из-за того что я был слишком занят. О нет, они следовали за мной по пятам. И вот, примерно в полдень, когда «Очаг» трещал по швам от довольных посетителей, а в зале стоял счастливый гул сытых людей, грянул гром.
За столиком у окна восседал Семён Пузанков, как сказала мне сестрица. Мелкая сошка из земельного комитета, но с амбициями размером с его необъятный живот. Он с таким упоением поглощал жаркое, что казалось, будто это его последний завтрак в жизни. Чавканье разносилось по залу, заглушая даже звон посуды. И вдруг, не донеся до рта очередной кусок мяса, он замер.
Вилка звякнула о тарелку. Его лицо, до этого пышущее здоровьем и довольством, начало наливаться неприятной синевой. Он вцепился в живот, глаза комично закатились, и, издав звук, похожий на лопнувшую грелку, он с грохотом повалился на пол. Его тело, падая, зацепило скатерть, и остатки роскошного обеда полетели на пол.
На мгновение в зале повисла такая тишина, что было слышно, как на кухне шипит масло на сковородке. Все взгляды были прикованы к распластанному на полу телу чиновника. А потом тишину пронзил визг, достойный оперной дивы.
Из самого тёмного угла, как чёрт из табакерки, выскочил какой-то неприятный тип. Я его где-то видел, кажется, он постоянно ошивался в компании Кабана у местной пивной.
– Отрава! – завопил он, тыча в меня дрожащим пальцем. – Он его отравил! Убийца! Как и его папаша! Яблочко от яблони!
Последние слова показались мне смешными.
Что, опять?
Но по Насте они ударили ощутимо. Я обернулся и увидел её лицо – белое, как свежепросеянная мука. Поднос с чашками выскользнул из её ослабевших пальцев и с оглушительным звоном разлетелся на мелкие осколки. В её глазах застыл не просто страх, а тот самый первобытный ужас, который я уже видел. Это было эхо прошлого, страшный призрак, который снова пришёл в наш дом.
Посетители, как стайка напуганных воробьёв, шарахнулись от своих столиков. Женщины ахали, мужчины хмуро переглядывались, бросая на меня подозрительные взгляды. Мой «Очаг» за какие-то секунды превратился в место преступления, а я из шеф-повара – в главного подозреваемого.
Я сделал шаг к Пузанкову. Мой мозг, привыкший к экстренным ситуациям на кухне, заработал с холодной точностью: «Симптомы? Аллергическая реакция? Закупорка? Сердце?». Но было уже поздно что-либо анализировать.
Не прошло и пары минут, что было подозрительно быстро, как в дверях нарисовались двое полицейских. Лица у них были такие суровые, будто они всю жизнь питались лимонами.
– Нам поступил сигнал об отравлении, – громко, чтобы слышали все, объявил один из них, оглядывая меня с ног до головы. – Пройдёмте, гражданин Белославов.
Вот об этом я и говорил, господин сержант. Среди ваших парней есть те, кто давно прода свою шкуру Алиеву и его дружкам.
Но паника – это для дилетантов. В моей прошлой жизни, когда на кухне ресторана с тремя звёздами Мишлен одновременно горел соус, ломался холодильник и матерился су-шеф, паника означала профессиональную смерть. Поэтому сейчас, глядя на этот дешёвый спектакль, я почувствовал не страх, а холодную, звенящую ярость.
– Стоять! – мой голос прозвучал так резко и властно, что полицейские, уже собиравшихся поднять обмякшее тело Пузанкова, замерли на месте. – Не трогать его! Я требую немедленного осмотра!
Я опустился на одно колено рядом с «пострадавшим», игнорируя грязный пол и лужу из соуса. Приятель Кабана и копы смотрели на меня с откровенной насмешкой. Мол, давай, поварёнок, поиграй в лекаря, всё равно тебе конец.
Я аккуратно приподнял тяжёлое веко чиновника. Зрачок был расширен, но реагировал на свет, хоть и вяло. Затем я наклонился ниже, почти касаясь его небритой щеки, и сделал глубокий вдох. В нос ударил резкий, сивушный запах дешёвого пойла, смешанный с чем-то приторно-медицинским, похожим на аптечную настойку. И я заметил главное – кончики пальцев Пузанкова мелко-мелко дрожали. Не как при судорогах, а как при сильном нервном напряжении или… похмелье.
Я медленно поднялся, отряхивая колени.
– Это не пищевое отравление, – громко и отчётливо, чтобы слышал каждый в зале, заявил я.
– Ого, ты у нас теперь и лекарем заделался, поварёнок? – расхохотался дружок Кабана. – Может, ещё и порчу снимешь?
– Мне не нужно быть лекарем, чтобы отличить настоящее отравление от тяжёлого похмелья, смешанного с «Паралепсом», – спокойно, почти лениво парировал я.
Ну не просто же так я усиленно изучал по здешнему интернету ассортимент местных аптек в которых пытался найти нужные мне специи.
При этих словах в зале повисла тишина. Даже хохот провокатора застрял у него в глотке.
– Дешёвая магическая микстура, которую пьют все симулянты в городе, чтобы получить больничный, – продолжал я, глядя прямо в глаза полицейским. – Вызывает жар, озноб, расширение зрачков и лёгкий тремор. У него все симптомы налицо. Спросите любого фармацевта, он вам подтвердит. А теперь, – в моём голосе зазвенел металл, – я бы на вашем месте проверил господина Пузанкова на предмет алкогольного опьянения в рабочее время.
В толпе посетителей прошёл удивлённый шёпот. Моя уверенность была настолько абсолютной, что версия с отравлением начала трещать по швам, как гнилая ткань. Люди переглядывались, и в их глазах вместо подозрения читался уже живой интерес к разоблачению.
– Да что вы его слушаете⁈ – взвизгнул приятель Кабана, понимая, что план летит ко всем чертям. – Он вас заговаривает!
Но было поздно. Один из полицейских, тот, что постарше, нахмурился, подошёл к Пузанкову и тоже принюхался. Его лицо скривилось в брезгливой гримасе.
– И правда, перегаром несёт за версту, – пробурчал он и посмотрел на своего напарника. – Надо тащить его в участок. Пусть там проспится, а потом будем разбираться.
Спектакль был окончен. Занавес. Аплодисментов не последовало, но я чувствовал, что только что выиграл важнейший раунд.
* * *
Поставить диагноз – это, конечно, хорошо, особенно когда делаешь это с видом гения от медицины. Но одних слов, даже таких веских, как мои, было мало. Нужны были факты, улики. Имя. Мне нужно было знать, кто дирижирует этим балаганом, чтобы вырвать дирижёрскую палочку из его наглых рук и засунуть её… ну, скажем, туда, где ей самое место.
Пока Настя и подоспевшие полицейские суетились вокруг «отравленного» Пузанкова, который, кстати, уже начал подозрительно правдоподобно охать и постанывать, я тихонько выскользнул на задний двор. Моя цель была ясна. Главный крикун, тот самый, что первым завопил про отраву, уже успел раствориться в толпе. Но я заметил его подельника – мелкую сошку по кличке Тощий, который как раз пытался, пригибаясь, удрать в спасительную темень переулка.
Парень был довольно шустрым, но это тело, в котором я застрял, оказалось на удивление проворным. Пара длинных, кошачьих прыжков – и вот я уже дышу ему в затылок. Хватка за воротник ветхой куртки, и вот он уже болтается в моей руке, как пойманный за шкирку щенок. Без лишних церемоний я затащил его за гору вонючих мусорных баков, от которых несло чем-то неописуемо мерзким.
Резкий толчок – и Тощий знакомится спиной с холодной кирпичной стеной. Судя по тихому хрусту, знакомство вышло довольно болезненным.
– Поговорим по душам, – мой голос прозвучал тихо, но в узком пространстве между баками и стеной он показался ему, наверное, громче набата.
– Ты охренел, Белославов⁈ – огрызнулся тот, когда увидел, кто его прижал. – Да мои пацаны…
– Нет у тебя никого, придурок, – спокойно парировал я. – Думаешь, я не знаю, кто из вас шестёрка Кабана? Вы слишком часто маячите у меня перед глазами, уже всех запомнил.
– Да пошёл ты, гнида! Я тебе…
Разговаривать с такими – только время терять. Они понимают лишь язык, который обращается напрямую к инстинктам. Моя нога совершила короткое и точное движение, врезавшись ему под колено. Раздался неприятный влажный звук, и Тощий взвыл, начиная сползать по стенке. Я не дал ему упасть, подхватив второй рукой и с хирургической точностью ткнув костяшками пальцев в солнечное сплетение. Бедолага захрипел, жадно глотая воздух, который предательски застрял где-то в горле. Лицо его приобрело очаровательный оттенок перезрелого авокадо.
– А теперь отвечай, утырок, – произнёс я ледяным шёпотом, заглядывая в его полные ужаса глаза. – Кто. Заказал. Музыку?
– А-а-алиев! – высипел он, наконец. – Это всё Алиев! Он Кабану заплатил, а Кабан уже заставил Пузанкова… тот ему должен кучу бабок… в карты проиграл… Сказали, просто шум поднять, попугать…
Кто бы сомневался…
– Благодарю за откровенность, – я разжал пальцы, и обмякшее тело мешком свалилось на грязный асфальт. – Можешь идти. И передай своему боссу, Кабану, что я вношу его в своё стоп-меню. Он – следующее блюдо. И подавать его я буду холодным.
Тощий, неверяще глядя на меня, подскочил и, хромая на одну ногу, прижимая руку к животу и издавая странные хрипящие звуки, скрылся за соседним домом.
Я остался один среди ароматов гниющего мусора. Что ж, теперь у меня на руках было хоть кое-что.
* * *
Идти в полицию с туманными показаниями какого-то Тощего было верхом глупости. Это как пытаться потушить пожар, закидывая его стопками отчётов. Сразу представил эту картину: неповоротливая машина бюрократии со скрипом заведётся, начнёт пожирать бумагу, увязнет в допросах, очных ставках и бесконечных «приходите завтра».
Процесс долгий, муторный и, что самое обидное, почти наверняка бесполезный. Алиев за это время сто раз успел бы всё замять, сунуть кому надо на лапу пару хрустящих купюр и выставить меня последним лжецом и клеветником. Нет уж, увольте. Мне требовалось решение изящное и быстрое. Желательно, с элементами публичной порки для наглядности. Поэтому, недолго думая, я направился прямиком к дому Пузанковых.
Дверь мне открыла женщина, как я надеялся, жена толстяка. Широченная в кости, на голову выше своего благоверного, с такими ручищами, что, казалось, она могла ими не только подковы гнуть, но и чугунные сковородки в бараний рог сворачивать. Она смерила меня тяжёлым взглядом, в котором гостеприимства было меньше, чем сока в пересушенном лимоне.
– Чего тебе, повар? – её голос был низким и густым, как смола, и, казалось, вибрировал где-то в районе фундамента дома.
Видимо, моя репутация бежит впереди паровоза, раз она меня узнала. Хотя… я ведь вёл трансляцию с инспектором. Так чего удивляться, что меня знают?
– Доброго дня, я бы хотел поговорить с супругой господина Пузанкова.
– Я это, – сухо произнесла женщина. – Для тебя, Матрёна Игоревна. Так чего хотел?
– Игорь, но вы и так знаете, Матрёна Игнатьевна. Приятно с вами познакомиться, – спокойно ответил я, глядя ей прямо в глаза без тени страха. – Поговорить хотел. О чести вашей семьи и о глупости вашего мужа.
Она нахмурилась, её брови сошлись на переносице, образуя грозную складку. Но, к моему удивлению, она молча отступила в сторону, пропуская меня в дом. Я вошёл в скромно обставленную, но до скрипа чистую комнату и, не теряя времени на пустые любезности, выложил всё как на духу. Рассказал про карточный долг её муженька бандиту по кличке Кабан. Про гнусный приказ Алиева устроить провокацию в моём заведении. Про дешёвый спектакль с «Паралепсом». И, конечно, про перепуганного до икоты Тощего, который сдал всю эту гнилую схему за пару несильных, но очень убедительных тычков под рёбра.
– Ваш муж не просто позорит вашу фамилию, участвуя в этом балагане, – закончил я свой короткий, но ёмкий монолог, внимательно наблюдая, как меняется её лицо. – Он делает из вас, уважаемая Матрёна Игнатьевна, посмешище для всего города. Завтра же все бабки на рынке будут шептаться, что муж ваш – безвольная тряпка и марионетка в руках проходимцев.
Лицо Матрёны из грозно-недоверчивого медленно налилось багровым цветом. Она ничего не сказала. Ни единого слова. Просто молча развернулась на каблуках, отчего половицы жалобно скрипнули, и промаршировала на кухню. Через секунду она вернулась. В руках она держала скалку. Нет, это была не просто скалка. Это был Скалка-Прародитель, Скалка-Царь, вырезанный, казалось, из цельного ствола векового дуба. Орудие, которым можно было не только раскатывать тесто для пирогов, но и, вероятно, отбиваться от вражеской пехоты в чистом поле.
– Спасибо за информацию, Белославов, – прорычала она, угрожающе взвешивая дубовый аргумент в руке. – Я сама проведу с Семёном воспитательную беседу. Очень подробную. С наглядными примерами и практическими занятиями.
Я счёл за благо немедленно ретироваться. Думаю, Пузанкову было бы полезнее остаться в участке. Но нет, когда я позвонил сержанту Петрову, тот сказал, что толстяка отпустили. Что ж, это уже не мои проблемы…
Уже вечером по городу со скоростью лесного пожара разнеслась новость. Чиновник Семён Пузанков, чудесным образом исцелившись, лично приковылял в «Очаг». Его лицо было странно опухшим и напоминало перезрелую сливу, а на лбу красовалась внушительная шишка, похожая на неудавшийся кекс. При всех посетителях он публично извинился передо мной. Клялся и божился, что у него случился внезапный «приступ дурноты от непосильного переутомления на государственной службе», а еда в «Очаге» – лучшая во всём уезде, и он всем и каждому её настоятельно рекомендует.
* * *
Кабинет купца Алиева выглядел так, будто в нём сошлись в смертельной схватке два разъярённых медведя. Осколки фарфоровых статуэток хрустели под ногами, бумаги были разбросаны по ковру, словно осенняя листва, а тяжёлый стул валялся на боку, как павший воин.
Но сам хозяин кабинета, виновник всего этого хаоса, не сидел в своём кресле. Там, будто на захваченном вражеском троне, восседала его мать, Фатима.
Её необъятное тело с трудом втискивалось в дорогое кожаное кресло, которое страдальчески поскрипывало при каждом её вздохе. На лице застыла маска ледяного, всепоглощающего презрения. А перед ней, вжав голову в плечи и боясь поднять глаза, стоял Мурат. Не грозный купец, которого боялась половина города, а нашкодивший мальчишка, пойманный с поличным. Рядом с матерью он казался маленьким и жалким.
– Идиот, – голос Фатимы был тихим, почти шёпотом, но от этого шёпота, казалось, по стенам пошли трещины. – Я тебе русским языком говорила? Говорила. Оставь мальчишку в покое. Не трогай его. Но ты же у нас самый умный. Ты решил, что лучше матери знаешь, как дела делать. Ну и чего ты добился, стратег диванный?
Мурат судорожно сглотнул, открыл было рот, чтобы выдавить хоть какое-то жалкое «мама, я…», но Фатима пресекла эту попытку одним коротким, властным взмахом пухлой руки.
– Молчать. Когда я говорю, ты слушаешь и запоминаешь. Ты не просто проиграл. Ты выставил всю нашу семью на посмешище. Думаешь, люди не могут сложить дважды два? Все прекрасно знают, что эта грязная свинья… Кабан, работает на тебя. А его человек опозорился прямо в зале перед людьми! Весь город теперь хихикает за нашими спинами! Над тобой потешаются, Мурат! Над тем, как какой-то сопливый поварёнок из грязной забегаловки раз за разом водит тебя за нос, как бычка на верёвочке.
Она медленно, с видимым усилием, подалась вперёд. Кресло взмолилось о пощаде. Маленькие, глубоко посаженные глазки-буравчики впились в лицо сына.
– С такими, как он, нужно договариваться, а не воевать, болван! Ты что, до сих пор этого не понял? Чем сильнее ты на него давишь, тем ярче он сияет в глазах этих нищебродов. Он для них уже герой, народный мститель! А ты… ты в их глазах превращаешься в посмешище. В злобного, но глупого и слабого клоуна.
Щёки Мурата залил багровый румянец. Кровь стучала в висках, кулаки сжались так, что побелели костяшки. Он ненавидел её. Ненавидел эту унизительную, убийственную правоту в каждом её слове. Ненавидел свою беспомощность перед ней, которая никуда не делась за все эти годы. Но он молчал. Он знал – любое слово, любой звук лишь усугубит его позор.
– Всё, – отрезала Фатима, с натужным кряхтением поднимаясь. Кожаная обивка кресла вздохнула с явным облегчением. – Твои детские игры в войнушку закончились. Я тебе сказала, что сама во всём разберусь. И я разберусь. А ты сиди здесь. В своём разгромленном свинарнике. И не лезь не в своё дело. Ты меня понял?
Она не стала дожидаться ответа. Медленно, как тяжело гружёная баржа, она проплыла мимо него и вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Щёлкнул замок.
Мурат остался один. Один посреди обломков своего кабинета, которые были точным отражением обломков его гордости. Он постоял ещё несколько секунд, глядя в пустоту, а потом с глухим, яростным рёвом схватил со стола тяжёлую бронзовую чернильницу и со всей дури швырнул её в стену. Тёмно-фиолетовые чернила растеклись по светлым обоям уродливой кляксой, похожей на гигантского паука. Но это не принесло облегчения. Только звенящую пустоту и жгучее, бессильное унижение.
