Текст книги "Повелитель Вселенной"

Автор книги: Памела Сарджент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 51 страниц)

Бортэ лежала в постели и не могла уснуть. После рассказов и песен все улеглись спать, а о помолвке больше не было и речи.

Укрывшись одеялом, она вглядывалась во тьму. Гости спали, вытянувшись на подушках возле очага. Кто-то крался к выходу. Подождав, когда отец выйдет, она встала и обулась.

Когда она вышла, псы глухо заворчали. Отец стоял спиной к ней и мочился. Она подождала, когда он натянет штаны, и поспешила к нему.

– Папа, – прошептала она. Дай кивнул. – Папа, глаза сокола в моем сне – это глаза Тэмуджина. Это значит, что он приехал сюда за мной… я уверена в этом.

– Быстро же ты все решила.

– Что верно, то верно.

– Сделаем все, что сможем, дочка. Багатур предложит за тебя много добра, но мы не будем показывать ему, что мы жаждем отдать тебя. Подождем.

13

Бортэ проснулась раньше других. Она поправила одежду, в которой спала, обулась и, крадучись, пошла к очагу взбодрить огонь. Она убеждала себя, что отец договорится, он должен договориться. Но, возможно, багатур ищет для сына лучшей жены; он может поискать где-нибудь еще, а не просить руки дочери вождя маленького племени.

Она услышала громкий зевок. Тэмуджин сел и взглянул на нее. Улыбка ее была натянутой.

– Доброе утро, Бортэ, – тихо сказал он.

– Доброе утро, Тэмуджин.

Есугэй проснулся и, медленно встав на ноги, поежился. Пробормотав приветствие, он вместе с сыном вышел.

Пока семья не проснулась, Бортэ трудилась у очага. Заглянув в котел, Шотан нахмурилась. Дай с Анчаром вышли отправлять естественные надобности.

Когда мужчины и мальчики вернулись, мясо уже варилось. Может быть, Есугэй уже поговорил с ее отцом. Бортэ пытливо посмотрела на лицо Дая, но глаза у того были как щелочки, а морщины вокруг рта обозначились резче – так он обычно выглядел после хорошей попойки. Он сел, ничего не сказав, и Есугэй, по-видимому, тоже не был расположен к разговору.

Бортэ заставила себя похлебать бульону. Тэмуджин с Анчаром шептались, но она не могла расслышать, о чем они говорят. Она вдруг разозлилась на отца за то, что он рассказал Есугэю сон, и на Шотан за то, что вчера вечером она говорила о дочери так, будто та – лошадь, которую надо продать.

– Ты хорошо меня принял, Дай Сэчен, – сказал наконец Есугэй. Лицо его посвежело после того, как он вместе с похлебкой пропустил чашу кумыса.

– Но ты заслуживаешь хорошего угощенья, – ответил Дай. Он тоже немного подобрался. – Мои братья хотели бы поговорить с тобой, а твои кони пусть попасутся с нашими.

– Мы слишком долго не были в родном курене – сначала поехали к моим кэрэитским союзникам, потом сюда, – пробормотал Есугэй.

Бортэ смотрела на Тэмуджина из-под длинных ресниц. Он перехватил ее взгляд и посмотрел на Есугэя.

– Два-три дня дела не решат, – сказал мальчик.

– Решат, если нам еще надо заехать к олхонутам.

Тэмуджин сощурил глаза и сжал губы. Сердце Бортэ трепетало.

– Я могу уехать, – продолжал Есугэй, – и вернуться в другое время, но что толку? Может, хватит нам кружить по этому краю. – Он приподнялся с подушки. – У тебя дочь, у меня сын. Она красивая девочка, как я погляжу, и глаза ее горят, как у моего сына. Я присмотрелся к ней и знаю, что она будет хорошей женой Тэмуджину, и ему она вроде бы понравилась. Брат Дай, ты согласен, чтобы они поженились?

Щеки Бортэ вспыхнули, сердце забилось сильней. Тэмуджин наблюдал за отцом широко раскрытыми глазами, замерев.

Дай погладил тощую бороденку.

– Я могу подождать еще, – сказал он, – но никто не подумает ничего плохого, если я соглашусь сразу. Не судьба девушке стариться в отцовской юрте, особенно если она так красива, как моя дочь. Я с радостью отдаю свою дочь твоему сыну.

Бортэ с трудом проглотила набежавшую слюну. Сердце ее билось так громко, что она была уверена – другие слышат это биение.

– Но они еще дети, – продолжал Дай. – Брат Есугэй, ты не оставишь своего сына у нас? Бортэ с Тэмуджином познакомятся поближе, прежде чем поженятся, а у моего сына появится хороший товарищ, который ему будет как брат.

Есугэй взглянул на Тэмуджина.

– Я хотел просить тебя об этом сам, поскольку я и раньше подумывал оставить сына у суженой и ее семьи. Как бы я ни скучал по нему, я дождусь дня, когда они с твоей дочерью поженятся.

– Я рад, что ты высватал Бортэ, отец, – сказал Тэмуджин. – Если бы ты этого не сделал, я бы посватался сам.

Есугэй засмеялся.

– Я знаю. – Он похлопал Дая по плечу. – Я хочу предупредить тебя об одном – попридержи собак, пока Тэмуджин у тебя. Мой сын ничего не боится, кроме собак.

Тэмуджин покраснел. Бортэ не поверила, что он может бояться чего-либо. Анчар захихикал:

– Боится собак?

– Ты сам испугаешься, если тебя покусают, – поспешила ответить Бортэ. – Не беспокойся, Тэмуджин. Я покажу тебе, как заставить их бояться тебя.

Он задрал подбородок.

– Я не дам им запугать меня.

– Шотан, прикажи зарезать овцу сегодня, – сказал Дай, – и мы устроим в стане пир по случаю помолвки.

Бортэ затрепетала, когда отец сунул ее руку в теплую руку мальчика.

14

На севере возвышалась гора Чэгчэр, восточный склон которой темнел по мере того, как солнце склонялось к западу. Под горой расположились кольцом двадцать юрт, светлые дымки уходили над ними в небо.

Есугэй перешел на рысь, его заводная лошадь тоже постепенно сбавила ход. Народ собрался у ямы, где жарилось мясо. На многих были яркие красные шелковые халаты, какие он уже видел в татарских куренях.

Он мог продолжить путь, но татары заметили бы, что он не остановился, и вряд ли кто-нибудь из них узнал бы его. Эти татары и подумать не могли, что Есугэй Храбрец остановится здесь и будет претендовать на гостеприимство, которое оказывают любому путнику. Он может отдохнуть немного перед тем, как продолжит свой путь через желтые степи к собственным пастбищам.

На заводную лошадь была наброшена шкура, которую подарил ему Дай на прощанье. Остальных своих лошадей Есугэй подарил хонхиратскому вождю в знак уважения. Он был доволен, как прошла помолвка, и калым его устроил. Он подумал, что Оэлун в девочках была похожа на Бортэ. Желательно, чтобы жена была красива, но он также приметил в хрупкой девичьей фигурке силу, здоровье, о чем говорил персиковый румянец на золотистой коже ее скуластого лица, живость и ум в больших миндалевидных карих глазах и мозоли на ее руках, привычных к любой работе. Он прочел то, что было на сердце у Тэмуджина в ту минуту, когда сын впервые увидел девочку, и сон Дай Сэчена был предзнаменованием, которым не стоило пренебрегать.

Он остался доволен, хотя и будет скучать по Тэмуджину. Он любил сына за храбрость и сообразительность, даже его упрямство и чрезмерная гордость ему нравились. Тэмуджину было шесть лет, когда он застрелил первого зверя. Есугэй припоминал, с какой буйной радостью он тогда мазал правую руку сына жиром и кровью сваленной антилопы бейза. Пройдет несколько лет до свадьбы сына, но Тэмуджин не будет жить с хонхиратами все время. Есугэй вернется за мальчиком следующей весной. Тэмуджин сможет еще раз погостить у Дая перед свадьбой.

Оэлун будет счастлива от этой новости. Поднялось настроение; устройство судьбы сына пробудило прежние чувства к ней. Она бы удивилась, если бы знала, как он скучает по ней в эту минуту. Самым приятным ощущением в его жизни было спать с ней, чувствовать тепло и упругость ее плоти. Позже это ощущение притупилось, и с ней, он был уверен, произошло то же самое. Он пообещал себе, что по возвращении будет ласков с ней, чтобы вновь пробудить ее тело, давшее ему так много радости, и разделить с ней удовольствие. Новый набег вскоре оторвет его от Оэлун.

Он взгрустнул – предвкушение хорошей драки больше не возбуждало его. Ему даже хотелось бы, чтобы сражения ушли в прошлое, хотелось стариться под боком у Оэлун.

Он поджал губы – было стыдно за то, что он позволил себе такие мысли. Дай Мудрец и хонхиратские предводители могут покупать себе мир, расплачиваясь дочерьми, но Есугэй и его сыновья принуждены добиваться своего другими путями.

Он уже приблизился к татарскому стану. Собаки, привязанные возле юрт, лаяли. До него донесся запах жареного барашка. Татары, собравшиеся вокруг ямы, глазели на него с любопытством, но настороженно, как обычно встречают незнакомого странника.

В конце концов он сделает лишь короткую передышку. Есугэй остановил коня.

– Вы не воюете? – спросил он.

– Не воюем, – ответил татарин. – А ты?

– Я тоже. Попить захотелось в пути.

Есугэй соскочил с коня и протянул вперед руки, показывая, что пришел с миром, и лишь потом повел коней к кострам.

15

– Отец вернулся! – крикнул Хасар.

Оэлун посмотрела на Хасара с упреком.

– А что ж ты без него?..

Хасар вздохнул.

– Он болен. Меня послали табунщики. Сейчас его привезет Добон.

Оэлун встала.

– Биликту! – Девушка выглянула из юрты. – Возьми кувшины и убери это.

Оэлун показала на творог, который разложила сушить на камнях.

Биликту взглянула на мальчиков, собравшихся у повозки.

– Уджин, что…

– Делай, что я тебе сказала.

Оэлун торопливо пошла за сыном к выходу из куреня. С востока приближались два всадника. Есугэй бессильно склонился вперед, голова его касалась шеи лошади. Добон сидел позади него и вел в поводу еще одного коня.

Оэлун обняла за плечи Хасара.

– Приведи Бугу, – сказала она.

Мальчик побежал. К границе куреня потянулся народ. Оэлун убеждала себя, что не надо бояться. Есугэй сильный, Бугу изгонит злого духа из него.

Двое мужчин бросились к Есугэю и помогли ему сойти с лошади. Лицо его осунулось, он держался за живот.

Люди, стоявшие рядом с Оэлун, отступили, пропуская своего предводителя к ее юрте.

– Что случилось с моим мужем? – спросила Оэлун.

Мужчины, сопровождавшие Есугэя, молча прошли меж двух костров, пылавших возле юрты.

– Отравили, – пробормотал Есугэй.

Оэлун вздрогнула, сделала жест, отгоняющий беду, и вошла за мужчинами в юрту.

Есугэя отнесли в глубь жилища, положили на постель и разули. Добон подошел к Оэлун и сказал:

– Есугэй говорил о яде, когда мы ехали сюда. Вот и все, что я знаю.

Мужчины, принесшие Есугэя, встали.

– Спасибо, – сказала Оэлун. – Хасар побежал за шаманом. Теперь я сама займусь мужем.

Трое мужчин тотчас покинули юрту. «Они думают, что он умирает», – пришло в голову Оэлун. Никто по доброй воле не останется рядом с умирающим. Она склонилась над Есугэем и набросила на него одеяло, сшитое из овечьих шкур. Он застонал.

– Отравили, – прошептал он. – После того, как я оставил Тэмуджина…

Она едва не забыла о старшем сыне.

– Где ты его оставил? И как тебя отравили?

– Он в стане у хонхиратов на реке Урчэн. Я просватал ему дочь их вождя. – Он застонал, когда она подсунула ему под голову подушку. – На обратном пути я остановился в татарском курене. Я поел и попил у них. Я не думал, что они узнают меня, но кто-то, наверно…

«Разве ты забыл, – подумала она, – скольких татар лишил жизни?» Она взяла себя в руки. Он остановился там только потому, что существуют законы гостеприимства, с одиноким странником редко поступают так коварно. Татары, видимо, думали, что Есугэй умрет еще в пути, и никто не узнает об их злодействе.

Вошли Сочигиль и Биликту.

– Что случилось? – спросила вторая жена. – Биликту говорит, что наш муж…

– Злой дух будет изгнан, – уверенно сказала Оэлун. – Сочигиль, присмотри за моими сыновьями. Биликту, отнеси мою дочку к Хокахчин. Я останусь с мужем.

Биликту поставила горшок с творогом и подняла люльку с Тэмулун.

– Нельзя, – сказала девушка.

– Уходите!

Обе вышли. Оэлун коснулась лба Есугэя, он горел. Она не хотела, чтобы дети были рядом, пока злой дух владеет их отцом, или даже находились в юрте, где он может умереть.

Вошел Хасар вместе с шаманом. Оэлун посмотрела на них.

– Хасар, ты будешь жить пока вместе с братьями в юрте Сочигиль-экэ. Иди, а Бугу займется твоим отцом.

– Мама… а с ним все будет хорошо?

– Мы должны посмотреть, что для него могут сделать добрые духи.

Сын побрел к выходу. Когда он ушел, шаман склонился над постелью.

– Давно ли ты болеешь? – спросил Бугу.

– Я почувствовал боль здесь через два дня после того, как покинул татарский стан. – Есугэй показал на живот. – На третий день я уже понял, что меня отравили. Это татары сделали. Я остановился передохнуть у них, и они дали мне поесть и попить. Кто-то, натурно, и всыпал яду.

Шаман посмотрел глаза и задрал рубашку, чтобы пощупать живот. Есугэй застонал. Бугу продолжал ощупывать тело больного, пока не добрался до области желудка. Снова раздался стон.

– Что ты можешь сделать? – спросила Оэлун.

Бугу встал и отошел от постели.

– Если бы я был с багатуром, когда он почувствовал боль впервые, – прошептал он, – я бы дал ему лекарства, чтобы прочистить желудок. Его спасла бы рвота, если это был яд.

– Что это значит? Мой муж сказал…

– Что его отравили. У татар есть причина ненавидеть его, и я знаю медленно действующие яды, которые привели бы его в такое состояние. Но я не думаю, что твой муж был отравлен. Я видел людей в таком состоянии, и яд был ни при чем – даже если их тут же рвало и боли прекращались, как это было бы в случае отравления. Им становилось хуже, и с правой стороны прощупывалась опухоль. У багатура я ее нащупываю.

– И что же можно сделать? – спросила тихо Оэлун.

– Ничего, уджин, только молиться, чтобы злой дух покинул его. В противном случае боль усилится, и его внутренности станут гнить. – Бугу развел руками. – Я был свидетелем, как такие злые духи вселялись в сильных и молодых. Порой нет никаких причин для этого, но Есугэй останавливался в татарском стане, и, наверно, один из его врагов оказался достаточно могущественным, чтобы проклясть его таким вот образом. Какая бы ни была причина – яд или проклятье, – мы знаем, что его враг принес ему страдание.

Тонкий тихий голос шамана раздражал Оэлун. Бугу был всего лишь еще одним стервятником, подкрадывавшимся к больному человеку и высматривавшим, какой лакомый кусочек он бы мог отхватить для себя. Смысл его слов был ясен. Если сторонники Есугэя поверят, что его отравили, то желание отомстить татарам сплотит их. Но если он страдает из-за злого духа, некоторые могут увидеть в этом потерю небесного благоволения. Люди понимают, когда речь идет об отравлении или проклятье, но как действуют злые духи, уразуметь труднее. Ее собственное положение ухудшилось бы, если бы люди засомневались, что болезнь Есугэя – дело рук татар.

– Спасибо, – пробормотала она. – Тебя вознаградят… то есть в том случае, если будешь помалкивать.

– Я призову всех шаманов, уджин, но ты должна быть готова к худшему. Ты должна удалить его из юрты прежде…

– Оставь меня одну.

Шаман ушел. Оэлун беспомощно устремила взгляд на постель, где лежал ее супруг. Наконец она подошла ко входу и выглянула наружу, зная уже, что увидит.

Кто-то (наверно, Бугу) воткнул копье в землю тут же, за порогом. На древке висел кусок черного войлока. Теперь всякому было понятно, что этого жилища надо избегать, поскольку в нем находится умирающий человек. Оэлун склонила голову и прикрыла дверь пологом.

Оэлун сидела рядом с Есугэем. Несмотря на копье, в юрту приходили многие мужчины посмотреть на своего больного предводителя, но теперь они остались одни. Бугу с двумя другими шаманами приходили в своих деревянных волчьих масках, трясли мешками с костями, били в бубны и монотонно гнусили. Она выходила на это время из юрты, но все ж молилась, чтобы злой дух покинул ее мужа.

Есугэй стонал все слабее, у него был сильный жар. Он открывал глаза, но, кажется, не видел ее.

– Я сказала тебе когда-то, что никогда не полюблю тебя, – проговорила она. – Я не думала, что мне придется сказать это тебе, Есугэй, но теперь я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты слышал это и чтобы твоя душа осталась со мной.

– Ох!

Она наклонилась к нему, но он больше ничего не сказал. От него пахнуло чем-то сладким и больным, таким не похожим на привычные запахи пота и кожи. Смерть его притаилась поблизости, и если Оэлун будет с ним, когда он умрет, ей придется жить за пределами стана, пока не пройдут три полнолуния.

Какая-то тень прокралась в юрту и поползла к очагу.

– Тебе нельзя находиться здесь, – сказала Оэлун, когда свет упал на смуглое морщинистое лицо Хокахчин.

– То же мне говорили шаманы, – ответила старая служанка, но я могу понадобиться тебе. Биликту присматривает за ребенком. Если твой муж пойдет на поправку, за ним надо будет ухаживать. – Хокахчин жестом отогнала беду. – А если нет, то тебе запретят жить в стане и за тобой тоже надо будет присмотреть. Я попробую разделить с тобой это проклятье.

– Ты сделала больше, чем могла, старуха, – запротестовала Оэлун.

– Ты была добра ко мне, уджин. Я могла состариться в татарском курене, где бы меня ругала моя бывшая хозяйка и порол бывший хозяин. Я буду ухаживать за багатуром.

Оэлун спала рядом с постелью, положив голову на подушку. Она проснулась от криков, заглушивших ровное бормотание шаманов. Скоро наступит рассвет. Ее звал знакомый голос, и чья-то рука уже поднимала полог. Она села и надела головной убор.

Вошел Мунлик. Оэлун сказала:

– Ты не должен здесь оставаться.

– Я всегда служил багатуру. Я не могу бросить его теперь. – Мунлик подошел к постели. – Есугэй, я здесь, чтобы помочь тебе, если смогу.

Молодой человек переводил взгляд с Хокахчин на Оэлун. Черные глаза его были полны слез.

– Кто там? – спросил слабым голосом Есугэй.

– Мунлик, – ответила Оэлун.

– Верный Мунлик, – со вздохом сказал Есугэй. – Подойди поближе. – Мунлик стал на колени перед постелью. – Я умираю, друг.

– Есугэй…

– Послушай, – Есугэй говорил так тихо, что приходилось прислушиваться. – Я оставил Тэмуджина у его суженой, в юрте ее отца. Его зовут Дай Сэчен. Его хонхираты разбили стан к северу от озера Буир реке Урчэн, между сопками Чэгчэр и Чихурху. – Он задыхался. – Мои сыновья должны отомстить за меня. Пусть они никогда не забывают зло, причиненное отцу. Позаботься о моих женах, как о собственных сестрах, и обращайся с моими сыновьями так, будто это твои братья. Это моя последняя воля, друг Мунлик. Отправляйся побыстрей в стан Дая Сэчена и привези сюда Тэмуджина невредимым. Он должен быть готов к тому, чтобы занять здесь свое место.

Мунлик встал.

– Еще солнце не взойдет, как я поеду за ним. – Голос молодого человека дрогнул, по лицу покатились слезы. – Прощай, багатур.

Оэлун проводила Мунлика и у выхода схватила за руку.

– Мы ничего не знаем об этом Дае Сэчене, – сказала она. – Если он узнает, что Тэмуджин остался без отцовской защиты, он может посчитать соглашение не состоявшимся и будет держать моего сына, как раба.

– Понимаю. Я скажу Тэмуджину правду, когда мы уедем оттуда на безопасное расстояние. – Он взял ее руки в свои. – Оэлун…

– Иди. Да хранят тебя духи!

Она вернулась к постели мужа. Хокахчин поправляла на нем одеяло. Есугэй приоткрыл глаза.

– Кто здесь? – прошептал он.

– Оэлун.

– Оставь меня, жена. Это мое последнее повеление тебе – я не хочу, чтобы ты была здесь, когда я отправлюсь на Небо. Займешь мое место и не дашь людям разбрестись. Тебе придется каждый день заботиться об укреплении своего положения, а это будет сделать труднее, если тебя заставят уйти из стана.

Она колебалась.

– Прощай, Оэлун. Я не доживу и до полудня. Теперь уходи отсюда.

Она стала на колени и поцеловала его в лоб последний раз, а потом вместе с Хокахчин вышла из юрты. Сочигиль, Биликту и дети уже сидели за повозками. Оэлун села и начала качать дочь, пока та не перестала плакать.

– Оэлун-экэ… – сказал Бектер.

– Ш-ш-ш.

Оэлун перевела взгляд с него и Бэлгутэя на своих сыновей. Они были так малы, но теперь им предстоит стать мужчинами. Люди стояли у юрт и повозок, наблюдая за семьей издали; шаманы продолжали петь.

Оэлун не двигалась и не говорила, пока солнце не поднялось высоко в небо. Краем глаза она увидела, что шаманы вошли в юрту. Когда они вышли, она поняла, что душа ее мужа отлетела.

Она встала.

– Любовь моего мужа к жизни пришла к концу, – сказала она твердым голосом, сама удивляясь этому. – Его душа улетела к Тэнгри.

Она не должна называть его имя вслух так скоро после смерти, ей не хотелось делать это даже про себя.

Сочигиль вскрикнула и стала рвать на себе одежду.

– Муж мой, почему ты покинул меня так быстро! – выкрикивала черноглазая женщина. – Что с нами будет!

Хокахчин прижала Хачуна к груди; Хасар пытался успокоить Бэлгутэя. Сочигиль царапала себе руки и лицо. Биликту повалилась на землю и вымазала лицо в грязи.

Оэлун молчала. Все ожидали, что она как-то проявит горе. Она сорвала бусы с головного убора, но слезы не навертывались. Какое-то мгновенье ей показалось, что ее муж появится из юрты и высмеет их за то, что они поверили в его смерть, как было с его дядей Хутулой, когда его люди собрались на тризну.

К Оэлун шли шаманы. Она слышала, как гремят кости в их мешках.