Текст книги "Повелитель Вселенной"
Автор книги: Памела Сарджент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 51 страниц)
В западной стороне юрты пожилой человек подвешивал полоску мяса. Он бросился к Есугэю и обнял его.
– Быстро ты управился, – сказал он.
– Это Чарха, – сказал Есугэй Оэлун. – Он со мной еще с самого моего детства.
Пожилой человек осклабился и, уходя, сказал:
– Вам надо побыть одним.
Очаг, кованый железный круг, стоял на шести металлических подпорках в центре юрты; от огня к дыре в крыше тянулась тонкая бледная струйка дыма.
Есугэй хотел обнять Оэлун, но она отстранилась.
– Я видела там двух старух, – торопливо сказала Оэлун, желая, чтобы он переключился на разговор. – Они стояли возле круга, что к западу от твоего.
– Это Орбэй и Сохатай, вдовы Амбахай-хана. – Он усмехнулся. – Орбэй-хатун считает, что во гласе нас должен стать тайчиут, но ее внуки Таргутай и Тодгон предпочли следовать за мной.
Он подошел и грубо ухватил ее за одежду. Она отбросила его руки.
– Ты хочешь, чтобы я подождал? – Он больно стиснул ее руку. – А может быть, ты хочешь представить себе, как это будет? – Есугэй отпустил Оэлун. – Приготовься. Я хочу, чтобы ты была в лучшем виде.
3
Оэлун сидела слева от Есугэя; Некун-тайджи и Даритай – справа. Люди съехались к юрте Есугэя со всех сторон куреня, чтобы посидеть у костра на вольном воздухе и посмотреть на его новую женщину. Они понимали, что весной настоящего пира быть не может, скотина еще не нагуляла жирка, молодняку еще надо подрасти, прежде чем его забьют и запасут мяса впрок. Но у них был творог, немного сушеного мяса, дичь и кувшины с кумысом. Они радовались тому, что было, и благодарили случай за возможность празднично посидеть.
Даритай развлекал собравшихся рассказом о том, как они схватили Оэлун.
– Она так громко плакала, – говорил он, – что от ее крика вода Онона заволновалась. От ее рыданий деревья раскачивались и хлестали ветвями по траве.
Оэлун чувствовала, как ее разглядывают две старые ханши. Женщины, что сидели рядом с ней, были уже пьяные. Жена Некун-тайджи передала бараний рог с кумысом Сочигиль. Некоторые мужчины встали и начали плясать. Глотки надрывались в песне.
Есугэй сунул Оэлун бараний рог.
– Я не хочу пить, – прошептала она.
– Пей, или я вылью кумыс тебе в глотку.
Она взяла рог и выпила, терпкое перебродившее кобылье молоко сняло напряжение, сдавившее горло. Двое мужчин вскочили и стали бороться. Один тайчиут смотрел на нее с вожделением. Скоро совсем стемнеет, ей хотелось спрятаться в темноту.
Есугэй выхватил у нее рог, а потом поднял ее на ноги. Даритай протянул кусок мяса. Есугэй взял пищу с кончика ножа.
– Я закончу пир в своей юрте, – закричал он.
Мужчины захохотали. Стальные пальцы Есугэя обхватили руку Оэлун. Он молчал, пока они не дошли до жилища. Он втянул ее внутрь, потом толкнул к очагу.
– Ты не ела, – сказал он.
– Не хотелось.
– Ешь, пока дают.
Она сидела у огня. Он тоже присел поодаль. Вынув нож из-за пояса, он отрезал кусок мяса, наколол на кончик ножа и подал. Она взяла. Он глотнул кумыса из кувшина и вытер усы.
– Мне бы надо было убить того мэркита, – сказал Есугэй, – но мне не хотелось загонять своего коня.
– Убив моего мужа, ты бы не очень подогрел мои чувства к тебе.
– Будь он мертв, дело решилось бы само собой.
– Ты побоялся, что не справишься с ним один, – сказала она, – и поехал за братьями.
– Если что-нибудь делать, то наверняка.
Выбритая макушка его головы блестела при свете огня. Есугэй, сузив глаза, наблюдал за Оэлун. Она сняла свой головной убор и положила рядом.
– Я ненавижу тебя, – тихо сказала она.
– Очень жаль. – Есугэй вытер руки подолом рубахи. – Он сделал глупость, дав мне увидеть тебя да еще не заставив тебя одеться. Он недостоин тебя. – Есугэй помолчал. – Я видел, как ты отдала ему свою сорочку перед тем, как он ускакал.
Она вздохнула.
– Отдала ему на память. Он не хотел покидать меня, но ты бы убил его, если бы он остался. Я сказала ему, что надо ехать, что…
Голос ее пресекся.
– И теперь он может утирать слезы твоей сорочкой, – насмешливо вымолвил Есугэй. – А может быть, ты дала свою сорочку, чтобы утешить его. Наверно, ты хотела завлечь меня, когда я ехал мимо, показала мне все, что я получу.
– Нет, – сказала она.
– Уж не собираешься ли ты опять плакать по нему? Не делай вид, что ты огорчена.
Он вскочил и потянул ее к себе. Оэлун старалась высвободить руки. Он толкал ее к постели, расстегивая пояс.
– Раздевайся.
– Раздень меня сам, если сможешь.
– Сейчас я тебя так ударю, что ты у меня вылетишь из штанов.
Она почувствовала, что так и будет. Сняла сапога и брюки.
– Халат тоже.
Рука ее метнулась к его лицу. Он отбил руку и сшиб Оэлун на постель. У нее закружилась голова. Он лег на нее, схватил за руки и прижал к постели.
– Лежи тихо, – пробормотал он.
Она пыталась ударить его ногой, но он стиснул обе ее кисти одной рукой и старался разжать ноги другой. Его колено упиралось в ее левое бедро, а пальцы были во влагалище. Запястья саднило, но ласкавшая ее рука была до удивления нежна.
Он вошел в нее. Оэлун закрыла глаза, зубы ее были стиснуты, тело оцепенело. Скоро все кончится. Она вспомнила, как это было с Чиледу, как быстро он кончал.
Есугэй подталкивал ее правую ногу вверх, пока она не уперлась коленом в собственную грудь. Теперь он двигался медленно. Она извивалась под ним, думая, как же долго это будет продолжаться, с отвращением прислушиваясь к тому, как он своим голым животом хлопает по ее телу.
Потом он зачастил, застонал и упал на Оэлун. Халат его распахнулся, грубая шерсть рубашки царапала кожу шеи. Он вышел из нее, сел на кровати и натянул штаны.
– Тебе понравилось, – сказал он, когда она тоже села.
– Ты мне противен. Чиледу доставлял мне больше удовольствия, чем ты.
– Не думаю. – Он пошел к очагу, его странные зеленовато-желтые глаза блестели при свете огня. – Единственная польза от него – ты сравниваешь нас и хочешь меня.
Он завязал пояс, сунул за него нож и вышел из юрты.
Оэлун услышала поющие голоса; кое-кто продолжал отмечать событие. Лицо Оэлун пылало от злости. Она представила себе, как он там справляет малую нужду и, смеясь, обсуждает с друзьями свою новую женщину. Ей показалось, что его племя поет о ней насмешливые песни. Она укрылась и зарыдала.
Она наконец заснула, но он, вернувшись, разбудил ее и взял снова, потом уснул глубоким спокойным сном человека, довольного своими дневными делами.
Оэлун ворочалась рядом, прислушиваясь к ровному дыханию. Есугэй лежал на животе; задравшаяся рубашка обнажила его кривые мускулистые ноги; от него пахло потом, кожей и кумысом. Она подумывала, а не взять ли его нож и не воткнуть ли ему в спину.
Наконец она встала и, крадучись, вышла из юрты. Быстро зашагав прочь, она наткнулась на кусты. В стане царила тишина, ночное небо было чистым. Оэлун посмотрела вверх, отмечая положение звезд. Через эти отверстия Тэнгри выпускает дым своего очага Утро приближалось.
Ей придется теперь жить с ним. Придется быть хорошей женой и помогать ему, потому что это единственный путь защитить себя и детей, которые будут от него.
Она вернулась в юрту. Есугэй шевельнулся, когда она вошла. Потом он сел на постели и уставился на Оэлун. Она подошла и села тоже, но как можно дальше от него.
– Ты моя жена, Оэлун-уджин. – Теперь он обратился к ней почтительно, но рот застыл в полуулыбке, словно такое обращение изумило его самого. – Ты видела, что у меня есть, но я собираюсь добыть еще больше. – Он покачал головой. – У тебя будет своя доля моего скота и третья часть от того, что я добуду в любом набеге, когда у тебя родятся дети. Все, что ты принесла с собой, – твое, и можешь распоряжаться этим по своему разумению. Ты будешь управлять нашей собственностью и распоряжаться, как хочешь, когда я буду отсутствовать.
Чиледу выражался более красиво, но смысл был тот же.
– Значит, теперь у тебя есть вторая жена, – с горечью сказала Оэлун.
Есугэй дернул себя за ус.
– Родишь сына, будешь моей первой женой.
– У Сочигиль-уджин может быть свое мнение, – возразила Оэлун. – Она уже родила тебе сына.
– Она возражать не будет. Твои сыновья будут первыми, а ее – вторыми. – Он положил руку себе на колено. – Я ее знаю… Я ее желал, но я вижу, что она из себя представляет. – Лицо его приняло торжественное выражение. – Мне надо управлять людьми, Оэлун, и у меня есть соперники среди тайчиутов, которые порой оспаривают мою власть. Если я вознесусь на Небо до того, как мои сыновья станут мужчинами, моя главная Жена должна держать все роды вместе, пока мой сын не сможет занять мое место. Сочигиль это не под силу.
Оэлун припомнила робкую улыбку женщины и то, как спокойно она восприняла появление новой подруга мужа.
– О, кое в чем она меня устраивает, – продолжал Есугэй, – но с тех пор, как она стала моей, у нее одна песня: «Есугэй, как ты думаешь? Хозяин, как мне быть? Муж, не знаю, что сказать тебе – решай сам». Мужчине нужны хорошие советы жены.
– Мужчины всегда так говорят, – откликнулась она, – а потом делают по-своему.
Он криво усмехнулся.
– Ты мне будешь говорить все, что думаешь. Говори мне даже, как ты ненавидишь меня, но только не при людях.
– Быстро же ты доверился женщине, которую едва знаешь.
– Мне надо разбираться в таких вещах, знать точно, кто мне может сейчас помочь. Если ты не будешь давать мне хороших советов, то пожалеешь – я не стану терпеть на своей шее двух слабовольных женщин.
Оэлун молчала.
– Но я не думаю, что ты слаба, – продолжал он. – Это по воле Неба я обрел тебя… Я понял это, как только увидел тебя. – Он посмотрел на дымовое отверстие; снаружи еще было темно. – У нас есть время…
И он снова повалил ее на постель.
4
Оэлун встала рано. К тому времени, когда проснулся Есугэй, в котле, висевшем на треножнике над очагом, варилось мясо и был приготовлен кумыс. Муж наблюдал за ней с постели, которую она некогда делила с Чиледу, в юрте, которую она собиралась установить в стане мэркитов.
Есугэй громко зевнул, вскочил и натянул штаны, прежде чем она подала еду. Он взял кувшин, стряхнул несколько капель кумыса на пол, чтобы задобрить духов, и стал пить.
– Вчера я говорил с Сочигиль, – сказал он. – Она знает, что ты будешь моей главной женой, когда родишь сына.
– Мог бы и подождать говорить с ней об этом. – (Наверное, поэтому Сочигиль избегает ее.) – Может, я уже беременна. – Он сощурил глаза. – Ты всегда будешь думать, а твой ли это, если я рожу через девять месяцев.
– Чиледу еще не вошел в мужскую силу, чтобы заставить тебя понести так скоро. – Есугэй осклабился. – Если у меня будут сомнения, ты можешь и не стать первой женой.
Она подняла голову. Ее онгон, резное изображение овечьего вымени, висело над постелью рядом с его онгоном. Ей помогали собирать юрту несколько женщин. Вместе они укрепили деревянные жерди и решетчатые стены, перед тем как привязать к ним войлок. Она подарила женщинам мягкие шерстяные платки, предназначавшиеся семье Чиледу.
Кроме братьев, у Есугэя некому было больше приветить Оэлун. Три года тому назад, когда Есугэю было шестнадцать, его отец Бартан умер, пораженный злым духом, который отнял у него дар речи и способность двигаться. Мать Есугэя последовала за ним два года спустя.
Есугэй теперь – глава рода Кият. Некун-тайджи старше, но его мать была второй женой; он уступил Есугэю, когда другого старшего брата убили во время набега. Даритаю-отчигину, как младшему брату, полагалось оставаться хранителем очага.
– Дни стали слишком длинные, – сказал муж Оэлун. – Мне хочется поскорей в постель с тобой. Тебе будет хорошо, я знаю.
– Ты себе льстишь. – Она ткнула пальцем себе в промежность. – Я могу и без тебя получить больше удовольствия.
Лицо его потемнело; его мрачность восхитила ее. Она ждала, во что выльется его гнев, когда из-за дверной занавески донесся голос Даритая.
– Входи, – крикнул Есугэй.
Вошел Даритай в сопровождении Таргутая Курултуха.
– Приветствую тебя, брат. – Даритай пялился на Оэлун. – Таргутай говорит, что устал от пастушьей работы – целыми днями глотает пыль. Мы могли бы поохотиться.
– Ты будешь пасти, – откликнулся Есугэй.
Мальчишеское лицо Таргутая застыло в недовольной гримасе. Тайчиут оставался с Есугэем, потому что многие его соплеменники были согласны признать старшинство рода Кият; муж говорил об этом Оэлун. Но Таргутай втайне сам мечтал стать вождем. По мнению Оэлун, честолюбие разжигала его бабушка Орбэй.
Есугэй встал. Оэлун подала ему бурдючок с кумысом – он не вернется до ужина.
Когда все трое вышли из юрты, Оэлун привела в порядок войлочное одеяло и овчины на постели. Корзинка У входа была почти пуста; Оэлун надо было собрать сухих коровьих лепешек, чтобы топить очаг. Она взяла корзину и вышла.
Воздух был уже горячий и сухой; даже в такую рань она могла найти навоз, достаточно подсохший, чтобы горел. На востоке горизонт был красный, небо светлело. Она повернула на запад. Темная холмистая земля простиралась за деревьями, окаймлявшими реку.
Коко Мункэ Тэнгри был повсюду. Не существовало места, где бы человек мог спрятаться от Вечного Голубого Неба. Тэнгри палил Свой народ жаром солнца, насылал на него бури, сек ветрами и морозил зимней стужей. Тэнгри раскалял его в жаре и погружал в холод, закалял его, как это делают кузнецы с мечами, которые куют из руды, собранной в горных разломах.
Скотина шла на пастбище неподалеку от стана. Ноги животных скрывались в тучах пыли; туловища их, казалось, плывут над прахом. Конные мужчины гнали табун на равнину, а женщины и девушки с помощью собак пасли овец. Все заглушало мычанье и топот копыт.
Оэлун искала сухие лепешки. Сочигиль с ребенком, привязанным к спине, тоже собирала кизяки. Темноглазая женщина было пошла к Оэлун, но вдруг резко повернула обратно.
– Здравствуй, Оэлун-уджин, – сказал чей-то голос.
Из-за повозки вышла Орбэй-хатун.
Оэлун поклонилась.
– Приветствую вас, высокородная.
– Скоро будет гроза, – сказала Орбэй. – У меня кости ноют. – Черные глаза ханши превратились совсем в щелочки. – Ты не посетила моей юрты, юная уджин.
– Я совсем недавно здесь, – оправдывалась Оэлун.
– Ты придешь ко мне завтра, когда мы соберемся почтить духов, – приказала ханша. – Новая жена багатура должна быть с нами. Сочигаль-уджин тоже приглашается, конечно.
– Сочту за честь, – сказала Оэлун. Она поклонилась, пробормотала слова прощания и поспешила к своей юрте.
Предсказание старой вдовствующей ханши сбывалось – на севере небо потемнело.
На двух шестах возле жилища Оэлун сушились длинные полосы мяса – позапрошлой ночью сдохла старая корова. Оэлун сняла мясо, внесла его в юрту, опустила полог, закрывавший вход, и привязала его.
Она терпеть не могла грозы. Однажды в отцовском стане молния ударила в юрту. Все удивлялись, чем умудрились люди, жившие в юрте, вызвать гнев Неба. Их заставили очиститься, пройдя между двумя кострами под пение шаманов, а потом им еще целый год запрещалось входить в пределы куреня.
Гром прогремел в то самое время, когда Оэлун совала небольшую коровью лепешку под котелок, висевший над очагом. Она потянула за веревку, чтобы закрыть дымоход, потом бросилась на землю и укуталась в войлок.
Она слышала, как кричат дети и женщины, разбегающиеся по жилищам. Мужчины на равнине обычно ложатся на землю, укутываясь во что попало, и молятся, чтобы молния не ударила поблизости.
Завыванье ветра и шум дождя, барабанившего по юрте, бросали Оэлун в дрожь. Грозы всегда были напоминанием, что Тэнгри нельзя умилостивить, что у него можно лишь просить прощения или благодарить, если Божий гнев миновал. «Этуген», – шептала Оэлун, молясь, чтобы Земля защитила ее, но даже саму Землю сек ветер.
Гроза прошла так же быстро, как и началась. Оэлун лежала под войлоком, пока не утих ветер, а потом встала и открыла дымоход.
Ее колчан и саадак с луком висели к востоку от входа. У нее был лук, который может натянуть мальчик. Он не из тех, тяжелых, на изготовление которых мужчины тратят годы, но ее брат говорил ей, что она стреляет почти так же хорошо, как он. Ей хотелось пойти к реке поохотиться на птиц, как бывало в детстве.
Оэлун вздохнула – теперь у нее много обязанностей. Сочигиль, наверно, сейчас в своей юрте. Оэлун заглянула в котелок – коровье молоко скоро закипит. Пришло время поговорить с другой женой Есугэя с глазу на глаз.
– Добро пожаловать.
Сочигиль, державшая на руках ребенка, сделала шаг назад. Младенец был привязан к люльке – доске с закругленной нижней стороной.
Оэлун вошла в юрту и села у очага, спиной к входу. Сочигиль запахнула халат, положила сына на пол, завязала пояс и села.
Оэлун протянула звериную шкурку, что принесла с собой.
– Это для твоего сына Бектера.
Сочигиль погладила мех.
– Надо и мне подарить тебе что-нибудь. У меня есть ожерелье с янтарным камнем. Тебе пойдет – камень почти цвета твоих глаз.
– Сейчас не надо, – сказала Оэлун.
– Ладно, позже.
Молодая женщина налила кумысу в рог, стряхнула несколько капель в сторону изображения домашних духов, что висели у нее над постелью, а потом подала Оэлун. Та выпила.
– Я хотела поговорить с тобой, – продолжала Сочигиль, – да Орбэй-хатун перехватила тебя. Я боюсь ее.
– А я нет, – сказала Оэлун.
Черноглазая женщина сделала жест, отгоняющий беду.
– Говорят, она ведьма.
Оэлун пожала плечами.
– Некоторые старики в нашем стане делали вид, что знают больше, чем на самом деле, чтобы заставить нас работать поусердней и продлить им жизнь. Хатун хочет, чтобы мы пришли к ней завтра, когда знатные женщины соберутся в ее шатре.
Сочигиль поежилась.
– Тогда надо идти.
Она покачивала колыбель, склонившись к сыну.
– Есугэй сказал мне, – тщательно выбирая слова, произнесла Оэлун, – что хочет сделать меня первой женой, когда я рожу сына. Я его не просила об этом. Я бы рада была сохранить твое положение. Я удивлена, почему он сделал такое предложение сразу после того, как мы встретились.
– Он все решает быстро, – пробормотала Сочигиль. – Он не выжидает, а действует.
– Это я поняла.
– Тут есть и моя вина, – сказала Сочигиль. – Почему-то я не понравилась ему. А я старалась быть хорошей женой. Я всегда делала то, что он хотел.
– Ему больше бы понравилось, если бы ты прекословила, – заметила Оэлун. – Есугэй возбуждается сильней, если жена сопротивляется, он становится более пылким, если приходится брать ее силой.
– Теперь у него больше людей, – продолжала Сочигиль, – чем тогда, когда мы поженились, прошлым летом, и он собирается привлечь к себе еще больше сторонников. Лучше быть его второй женой, чем первой кого-нибудь другого.
Оэлун изучала хорошенькое лицо Сочигиль.
– Ему повезло, что жена так заботится о нем.
– Я никогда не давала ему повода сомневаться во мне, – сказала со вздохом Сочигиль. – Мне кажется, что когда Бектер родился, он стал любить меня больше.
– Я всегда буду уважать и почитать тебя, Сочигиль-уджин, – сказала Оэлун. Слабость другой жены облегчит ей жизнь.
5
В котле на очаге Орбэй сварили ягненка. Женщины заканчивали работу над фигурками домашних духов, набивая войлочные чехольчики сеном и зашивая их. Эти куклы они вешали в юртах, чтобы защищать жилище, держать зло за порогом. У огня пела шаманка, две женщины выкладывали кусочки жертвенного ягненка на деревянные тарелки.
Оэлун во все глаза смотрела на ханш. Орбэй сидела рядом с Сохатай. Оэлун заставила себя улыбнуться, когда Сохатай предложила ей мясо.
– Да хранят нас духи, – сказала Орбэй, – и да присмотрят они за новой женой Есугэя-багатура.
Жена Некун-тайджи была здесь вместе с молодой женой Таргутая и несколькими другими женщинами, и все они, как заметила Оэлун, побаивались старых почтенных вдов.
Орбэй посмотрела на Оэлун, черные глаза старухи блестели.
– Брат Есугэя, Принц Очага, рассказывал о том, как тебя украли.
– Даритай-отчигин, видимо, имеет успех со своими рассказами, – откликнулась Оэлун.
– Он очень трогательно рассказывал, как ты рыдала, – сказала Сохатай. – Иногда рассказчик грешит против правды ради красивых слов или ритма фразы. Может быть, ты рыдала и не столь горестно.
Сочигиль вздохнула. В наступившей тишине Оэлун услышала, как тихонько запищал Бектер. Жена Некуна-тайджи вдруг засуетилась возле люльки, к которой был привязан ее сын Хучар.
– Почтенная хатун, – сказала Оэлун. – Я была замужем за моим первым мужем всего несколько дней и очень плакала, потеряв его.
Орбэй наклонилась.
– Но теперь, – сказала она, – ты принадлежишь человеку, который приходится внуком одному хану и племянником другому. Отчигин говорит, что его брат соблазнился тобой у Онона, потому что ты была почти голая. Странно для новобрачной путешествовать голой по чужому краю. Наверно, тебе твой муж уже надоел и ты молила речных духов, чтобы они помогли тебе соблазнить Есугэя.
Оэлун насторожилась.
– Жарко было, – сказала она небрежно. – Мой муж не думал, что встретятся враги. Он ошибся, и я не хочу говорить о том, что прошло. Я не единственная женщина, которой приходится мириться с насильником.
– Ты гордая, – сказала Орбэй.
Может быть, они проверяют ее.
– Служа мужу, – сказала Оэлун, – я служу и вам. Багатур спрашивает моего совета, а я буду советоваться со старшими и более мудрыми. Но мы должны подумать о духах, которых мы сегодня собрались почтить, мудрые госпожи.
Женщины смотрели на нее во все глаза. Орбэй протянула рог с кумысом. Оэлун одержала победу. По крайней мере, пока.
Юрта, в которую Есугэй сначала привел Оэлун, принадлежала его покойной матери. Теперь в ней не хозяйничала ни одна женщина, но он обещал отдать юрту Оэлун, когда она родит сына. А тем временем они с Сочигиль убирались в юрте, потому что их муж часто встречался там с людьми. Там у Есугэя была ставка, словно у настоящего хана.
Оэлун и Сочигиль сидели слева от мужа. Бектер, спеленутый и привязанный к люльке, лежал между ними. Есугэй сидел на подушке перед постелью, а его люди – справа от него. Нескольким мальчуганам разрешили присоединиться к взрослым, потому что Чарха рассказывал легенды.
Он говорил о женщине по имени Алан Гоа, родоначальнице племен борджигийнов. Мужчины, по большей части уже пьяные, не в первый раз терпеливо слушали легенду.
Есугэй внимательно следил за присутствовавшими и вдруг прищурил глаза, бросив взгляд на Даритая, сидевшего рядом с Таргутаем Курултухом. Братья перестали спорить. Мунлик, сын Чархи, не сводил глаз с Оэлун. Она покачала головой. Мальчик обязан был слушать отца – легенды каждый должен был знать на память.
– Прекрасная Алан усадила перед собой своих сыновей, – продолжал Чарха, – и вручила каждому по стреле. Братья взяли стрелы и… – Он замолчал. – Мунлик!
Мальчик вздрогнул и покраснел.
– Ты не слушаешь. А ну посмотрим, что ты запомнил. Каждый из сыновей Алан Гоа держал по стреле. А что случилось потом?
Мунлик покраснел еще больше.
– Каждый легко сломал стрелу.
– А потом?
Мунлик кусал губу.
– Алан Гоа связала пять стрел вместе и дала связку каждому сыну по очереди, но они не могли сломать связку.
Чарха кивнул и потом продолжил:
– Прекрасная Алан сказала первым своим двум сыновьям: «Вы сомневаетесь во мне. Вы говорите, что хотя ваш собственный отец умер, я родила еще трех сыновей, у которых нет ни отца, ни роду, ни племени. Вы шепчетесь, что в моей юрте жил какой-то слуга и что его надо считать отцом ваших братьев. Но я говорю вам, что три ваших брата – сыновья Коко Мункэ Тэнгри, Вечного Голубого Неба. По ночам человек, золотой как солнце, спускался ко мне в юрту через дымовое отверстие по лучу света, он-то и был отцом ваших братьев».
Мальчики серьезно кивали, каждый знал, что во время оно проявления небесного могущества случались гораздо чаще. Прекрасная Алан обещала своим сыновьям, что они станут властелинами, и то, что потомки ее были ханами, доказывало, видимо, правдивость легенды.
Чарха обратился к одному из подростков:
– А что сказала Алан Гоа своим сыновьям потом?
Подросток откашлялся.
– Она сказала: «Все вы появились из моего чрева, и я мать всех вас. Если вы отделитесь друг от друга, каждого легко будет сломать, как отдельную стрелу. Если же вы будете держаться друг друга, как связка стрел, которую вы не могли сломать, то, объединенные общей целью, вы выстоите против любого врага».
Чарха посмотрел на Даритая, а потом на Есугэя. Багатур тоже посмотрел на Чарху и вдруг улыбнулся.
– На одной ноге человек не устоит! – крикнул Даритай и взмахнул рогом.
Оэлун встала, чтобы подлить ему кумыса. Мужчины заговорили о набеге, который собирались совершить позже, в сезон, когда лошади наберут вес и окрепнут. Таргутаев брат, Тодгон Гэртэ, вышел, спотыкаясь, наружу, чтобы облегчиться. Двое мужчин насели на третьего, заставляя его открыть рот, чтобы накачать кумысом. Кто-то запел, другие поддержали его, и о набеге все забыли.
Бектер заплакал, и Сочигиль склонилась над люлькой. Есугэй махнул рукой своим женам:
– Идите отсюда.
Оэлун хотела было воспротивиться, но Сочигиль взяла на руки сына. Оэлун взглянула на Есугэя и увидела, что он сердится.
– Идите, я сказал, – повторил он. – Расходитесь по юртам.
Оэлун помедлила ровно столько, насколько осмелилась проявить характер. Есугэй показал рукой на выход, Оэлун встала и пошла следом за Сочигиль.
Оэлун проснулась. Хриплые голоса мужчин уже не были слышны, а Есугэй так и не пришел к ней в юрту. Возможно, он отправился к Сочигиль. Она подмяла под себя подушку. «Я скажу ему, – подумала она, – что я по-прежнему вспоминаю о Чиледу, когда лежу в его объятьях. Это неправда, но только так можно пронять его. Я скажу ему, что я лишь притворяюсь, что он удовлетворяет меня, а потом он вечно будет сомневаться».
Вдруг она почувствовала, что в промежности мокро. У нее начались месячные. От Чиледу не будет ребенка. У нее не остается ничего от утраченного мужа.
Снаружи кого-то рвало. Она собиралась уже встать и надеть меховую набедренную повязку, как вошел Есугэй и, спотыкаясь, направился к постели.
– Уходи, – сказала она, – а то шаману придется совершить обряд очищения.
Он покачивался.
– Мы с тобой завтра поедем на охоту.
– Я теперь с оружием не управлюсь, – сказала она.
Он плюхнулся на постель и облапил ее.
– Не притрагивайся ко мне. Тебе нельзя спать здесь, ты даже находиться в юрте не имеешь права. Придется тебе пойти к Сочигиль. У меня начались месячные.
Он выпялился на нее, а потом рассмеялся.
– Хорошо, – пробормотал он, вставая.
– Я хотела ребенка от него, – сказала она.
– Я не верю тебе, Оэлун. Теперь ты хочешь занять место первой жены.
– Я никогда не полюблю тебя.
– А мне плевать…
Он повернулся и вышел из ее юрты. С грустью и сожалением она поняла, что не может отчетливо припомнить, какое было лицо у Чиледу. Она помнила лишь всадника вдали и бьющиеся о спину косы.
