Текст книги "Повелитель Вселенной"
Автор книги: Памела Сарджент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 51 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Оэлун сказала: «Кто вместе с нами пойдет в бой? Только собственные тени. Чем погонять наших лошадей? Только их собственными хвостами».
10
Есугэй и Мунлик спешились у двух костров в западном конце куреня; несколько мужчин встали поприветствовать их. Оэлун гадала, какие же новости привез ее супруг от хана кэрэитов.
В долине Онона местами еще лежал снег, а уже пробивались зеленые ростки травы. Старики утверждали, что в далекие времена травы были гуще, а зимы короче. Есугэю и его людям приходилось перекочевывать чаще.
Кольца юрт и повозок находились к западу от реки. Есугэй обрел много сторонников и здесь, и в других куренях И все же у него были неудачи в последнее время – Некун-тайджи проиграл сражение, соплеменники пали от руки татар.
Оэлун обогнула повозки и вошла в свою юрту. Ее младший сын Тэмугэ играл в бабки на покрытом войлоком полу. Ее дочь Тэмулун плакала в люльке, которую качала Биликту.
Старая Хокахчин выполняла большую работу, чем Биликту. Оэлун нахмурилась, взглянув на девушку.
– Принеси мне дочь, – сказала Оэлун. Биликту взяла люльку, к которой была привязана Тэмулун. – Потом обработай ту шкуру, которую ты не дочистила. Тэмугэ, выйди-ка. Скажешь мне, когда увидишь, что отец возвращается.
Мальчик взял свою кость и выбежал из юрты. Кормя дочь, Оэлун улыбалась. Есугэй наградил ее пятеркой детишек. Он не забывал и Сочигиль, но после рождения второго сына Бэлгутэя у другой жены не было больше детей.
Биликту вымачивала шкуру в соленом молоке, когда Тэмугэ вбежал в юрту.
– Мама! Тэмуджин дерется с Бектером!
Оэлун положила люльку и поспешила из юрты.
Двое мальчишек катались по грязи неподалеку от повозок Сочигиль. Бектер ухватился за одну из темно-рыжих косичек Тэмуджина и дергал, а тот царапал ему лицо.
– Прекратите! – закричала Оэлун. Она подбежала к ним, схватила сына за воротник и поставила на ноги. Бектер встал сам.
– Тэмуджин первый начал драться.
Зеленовато-желтые глаза Тэмуджина сузились.
– Врет он. – Он шагнул к зайцу, лежавшему у ног Бектера. – Это я застрелил зайца, а не ты. Он мой.
Оэлун обернулась к сыну Сочигиль.
– Это правда? – спросила она.
Черные глаза Бектера дерзко смотрели на Оэлун.
– Я первый увидел его, – сказал Тэмуджин уже помягче, – и я застрелил его.
– Погоди. – Бектер пригрозил кулаком. – Пожалеешь. Я натравлю на тебя собак.
Тэмуджин побледнел, он ненавидел собак. Бектер осклабился. Тэмуджин хотел дать ему по зубам, но Оэлун перехватила руку.
– Хватит! – сказала она. – Бектер, иди к матери в юрту и обдери этого зайца – я потом решу, что делать с ним. Еще раз подеретесь, и я скажу отцу.
Мальчишки замерли. В последнее время Есугэй драл их за драки. Тэмуджин три ночи после этого не мог спать на спине. Бектер угрюмо взглянул на Оэлун, потом взял зайца и ушел в юрту матери.
Ей придется снова поговорить с Сочигиль. Та обожала Бектера и часто умоляла Есугэя не наказывать его, а сама распустила его до невозможности. Потом и Бэлгутэй, который в отсутствие брата вел себя прилично, поддался его влиянию.
Тэмуджин поднял голову. На солнце его темные волосы были скорее медными, чем черными. Есугэй говорил Оэлун, что такие волосы были у деда.
– Отец идет, – пробормотал Тэмуджин.
Оэлун обернулась. Есугэй с Мунликом шли к ее юрте, а следом – ее сыновья Хасар и Хачун, неся отцовское седло. Тэмуджин побежал к ним. Есугэй обнял его.
Оэлун подождала, пока ее муж не повесил плеть рядом с дверным проемом, а потом подошла.
– Я скучала по тебе, – сказала она.
Он улыбнулся, но глаза оставались серьезными.
– Поговорим, когда я поем.
Мунлик задержался возле юрты после того, как Есугэй с мальчиками вошли.
– Весна, – сказал он, – всегда просветляет твое лицо, уджин.
Он все еще напоминал того мальчика, который выискивал любой предлог, чтобы побыть рядом с ней.
– Я бы пригласила тебя войти, – сказала она, – но твоя жена, должно быть, с нетерпением ждет тебя.
Он помрачнел, поклонился, пробормотал слова прощания и ушел.
Она вошла в юрту. Есугэй сидел перед постелью, сыновья – вокруг него. Биликту выложила творог на деревянную тарелку. Девушка поднесла кувшин кумыса Есугэю, потом попятилась, села возле очага и стала переплетать одну из своих длинных черных кос. «Прихорашивается», – подумала Оэлун, усаживаясь слева от мужа. Намерение Биликту было очевидным. Есугэй ел молча, вытирая рот рукавом. Потом отставил деревянное блюдо.
– Курень у хана Тогорила побольше нашего, – сказал он наконец, – и его люди благоденствуют. Его священники сказали, что молятся за нас.
Оэлун пожала плечами. Хан Тогорил и многие из его кэрэитов поклонялись христианскому богу, но хан также пользовался советами шаманов. Небо можно называть разными именами.
– А хан был рад видеть тебя? – спросил Тэмуджин.
– Конечно. Мы вместе ездили на соколиную охоту, и он угостил меня в своей орде. Многие собрались в кольце больших шатров приветствовать меня.
– Значит, этой осенью он пойдет в поход с тобой, – сказал Тэмуджин.
– Посмотрим, – проговорил Есугэй. – Я сказал ему, что мой юный сын уже исполнен воинского духа.
Взгляд у него был угрюмый. Оэлун знала, что Есугэю не удалось вытянуть из хана ни одного обещания.
– Тэмугэ уже хорошо сидит на коне, – вставила она быстро свое слово. – Хачун лучше управляется с копьем. – Ее пятилетний сын просиял, услышав похвалу. – Чарха говорит, что Тэмуджин и Хасар стали лучшими лучниками среди мальчиков.
– Я стреляю хорошо, – сказал Тэмуджин, – но Хасар лучше, хотя ему лишь семь.
Оэлун подумала, что Тэмуджин верен себе – ее старший сын тотчас воздает должное другим.
Глаза Есугэя сузились.
– А как ты ладишь с Бектером? – Тэмуджин отвел взгляд. – Не забывай о нашей прародительнице Алан Гоа и ее сыновьях. Стрелы, связанные крепко вместе, нельзя…
– Он всегда лезет в драку! – взорвался Тэмуджин. – Он крадет и врет, он всегда…
– Хватит! – Есугэй поднял руку. – Как же ты собираешься стать вождем, если не умеешь ладить с собственным братом?
Тэмуджин посмотрел ему в глаза.
– Ты, бывало, дрался с дядей Даритаем, когда он был в нашем курене. Ты послал его…
Есугэй залепил ему пощечину. Щека Тэмуджина побагровела, глаза были полны слез.
– Даритай-отчигин – наследник отцовского хозяйства, – сказал Есугэй. – Хорошо, что он разбил свой стан рядом с пастбищами нашего отца. Он со своими людьми сражается на моей стороне, когда мне надо, и в этом все дело. Тебе надо научиться ладить с Бектером.
Оэлун потупилась. Тэмуджину не следовало упоминать имя Даритая. Поскольку отчигин был вождем в собственном курене, он неохотно подчинялся брату – пучок собственных стрел у Есугэя был связан неплотно.
– Мне надо поговорить с твоим отцом наедине, – проговорила Оэлун. – Тэмуджин, вы с Хасаром можете покатать Тэмугэ на лошади, но пусть один из вас непременно сидит с ним в седле. Хокахчин, в очаг надо подбросить аргала. Биликту. – Девушка подняла голову. – Собери топлива вместе с Хокахчин.
Мальчики встали и вслед за Тэмуджином вышли из юрты. Биликту тоже встала, искоса мазнула Есугэя взглядом длинных черных глаз и медленно пошла к дверному отверстию.
– Девочка подрастает, – сказал Есугэй, когда она ушла.
– Скоро ей будет пятнадцать.
– Когда-нибудь я возьму еще одну жену, и Биликту…
– Из нее выйдет плохая жена, – сказала Оэлун. Биликту была ленивой и всегда напоминала другим, что она дочь нойона, и только смерть отца во время набега, когда схватили и ее, превратила ее в здешнюю рабыню.
Есугэй пригладил усы.
– А я почти уверен, что ты ревнуешь меня к девушке. Не стоит. Ты все еще почти такая же, какой я тебя увидел в первый раз.
Но это была неправда: многочисленные роды оставили свой след, талия пополнела, груди и живот погрузнели. Она закутывала лицо во время сильных ветров и смазывала кожу салом, но даже пальцами можно было нащупать морщинки у глаз. Ей было уже двадцать пять, молодость прошла.
– Нужно побольше добычи, – продолжал Есугэй, – чтобы содержать еще одну жену, но разжиться в ближайшее время вряд ли удастся.
Оэлун вздохнула.
– Тогорил не хочет идти в поход с тобой.
– О, он счастлив был увидеть меня. Он желает мне добра.
– Он – твой анда. Если бы он поддержал тебя сейчас…
– Тогорил поддерживает меня, – сказал Есугэй, – но он не хочет идти в поход со мной… пока. Он выжидает, чтобы посмотреть, кто становится сильнее – мои сторонники или мои враги.
– Он не был бы ханом, если бы поступал иначе. Он все еще заигрывает с мэркитами, прося их о помощи, и не получает ее, пока его дядя правит кэрэитами.
– Все верно, Оэлун, но не в этом дело. Он также не был бы ханом, если бы не прикончил старших братьев. Тогорил не из тех людей, которому родственные узы мешают добиваться своего. – Есугэй взял ковш и попил. – Осенью нам может повезти, если добыча будет хороша. Курултай, возможно, провозгласит меня ханом. Вот тогда Тогорил поддержит меня.
Но никакой курултай не соберется до тех пор, пока тайчиуты блюдут собственные интересы. Они согласны подчиняться Есугэю как военачальнику или во время охоты, но они ни за что не сделают его ханом – пока Тогорил кормит его лишь заверениями в дружбе, или пока живы старые тайчиутские ханши.
– Ладно, – сказала Оэлун, положив руку на колено. – Я хотела с тобой вот еще о чем поговорить. Мне пришло в голову, а не подыскать ли нам жену для Тэмуджина?
– Ему только девять.
– Этого достаточно для помолвки. У него будет время узнать девочку и послужить ее семье до свадьбы, как это было с моим отцом до того, как он женился на моей матери. Для Тэмуджина было бы лучше обзавестись женой мирно, а не наживать врагов, умыкая ее.
– Некоторые женщины стоят такого риска. – Он тронул Оэлун рукой. – И где же мы будем искать суженую для Тэмуджина?
– В моем племени олхонутов, наверное, или в хонхиратских родах. Ты мог бы заключить союз с одним из их вождей, поскольку земли их примыкают к татарским.
– Воины они не лучшие, но женщины у них красивые, – сказал он, похлопав жену рукой. – Я подумаю об этом.
Оэлун встала.
– Сочигиль будет рада увидеть тебя, и товарищи твои захотят услышать, как ты съездил к хану кэрэитов. Скажи им, что он доверяет своему анде предводительствовать ими. Пусть они думают, что хан не заключит тесного союза с другим вождем.
Есугэй спал в ее постели. Оэлун не жаждала его объятий, хотя он отсутствовал почти целый месяц. Он взял ее так, как утолял голод или жажду – быстро, и отвернулся тотчас после того, как удовлетворился. Его страсть разгоралась ненадолго – так вспыхивают угольки в костре перед тем, как погаснуть, а она утратила свойство кремня – высекать новые искры. Даже пламя его ненависти к врагам разгоралось все реже; она чувствовала, что он устал от сражений.
При этой мысли ее охватил страх. Мужчины должны сражаться, пока все враги не сдадутся или не погибнут. Ненависть была огнем, в котором закалялись их мечи. Если огонь разгорится слишком сильно, металл размягчится. При слабом огне оружие не получит должной закалки. Люди заботятся о своей ненависти, как об огне в очаге. Ненависть поддерживает их жизнь. Может быть, у Есугэя нет больше должной ненависти.
Оэлун выскользнула из постели и стала на колени перед люлькой Тэмулун. Она отвязала ребенка и дала ей грудь. Сыновья ее спали на постелях из подушек в западном углу юрты. Видимо, Тэмулун будет ее последним ребенком. Теперь ее ждут другие радости – женить сыновей, нянчить внуков. И все же она печалилась, как это бывало, когда холодные ветры предупреждали о наступлении осени.
Оэлун прижала дочь покрепче. Ее любовь и ненависть связаны с детьми – любовь к тем, кого она произвела на свет, ненависть ко всем, кто угрожал им. Она не позволит, чтобы эта любовь и эта ненависть горели слабо, пока у нее есть жизнь.
11
Бортэ стояла одна в широкой степи под беззвездным черным небом. Призрачное крылатое существо, освещенное ярким огнем, которое оно несло, летело прямо на нее. Она закрыла лицо руками и смотрела сквозь пальцы на белого сокола. В левой лапе он держал огненный шар, а правой сжимал большую белую жемчужину.
Бортэ протянула к нему руки, больше ничего не боясь. Она восторженно смотрела на неистовый свет и тусклое сияние, которые птица несла в своих когтях. Сокол покружил над Бортэ и выпустил ношу. Бортэ подхватила сияющие предметы, а белая птица села ей на запястье.
– Я принесла тебе солнце и луну, – сказала птица.
Бортэ взглянула ей в глаза и увидела, что они испещрены зеленым и золотым. Шары вдруг вспыхнули ослепительно ярко.
Бортэ вскрикнула и проснулась. Душа ее вернулась к ней. Остался только свет очага и тень ее матери, склонившаяся над котелком.
– Что с тобой, Бортэ? – спросила мать.
– Сон видела, – ответила Бортэ и села на постели.
– Сегодня самая подходящая ночь, чтобы видеть сны, – донесся из глубины юрты басовитый голос отца. Он сидел на постели и натягивал сапог. – Одевайся, дитя, и расскажи мне о своем сне.
Бортэ выкарабкалась из постели, натянула сорочку и потянулась за штанами. Ее брат Анчар сидел на постели и зевал.
– Опять сны? – спросил мальчик.
– Этот был самый странный, – сказала Бортэ.
– То же самое ты говорила о последнем сне, когда дикая лошадь подскакала к тебе и позволила сесть верхом.
Бортэ нахмурилась. Анчару было восемь лет, на два года моложе нее, а дразнится ужасно. Она надела халат, который был ей по колено, подошла к отцу и села на войлок у его ног.
– Не дразни сестру, – сказал отец Анчару. – Сны о многом говорят. Духи посылают их, как предупреждения, или показывают нам, что может случиться. А теперь, дочка, расскажи нам свой сон.
– Я стояла одна в поле, – сказала Бортэ, – и увидела свет. Потом ко мне подлетел белый сокол с ярким пламенем в одной лапе и бледным в другой. Он бросил огни мне в руки, сел на мою руку и сказал, что это солнце и луна.
Отец погладил свою тощую седую бороденку.
– Ты уверена в этом?
Бортэ кивнула.
– И я видела глаза птицы, когда она говорила, – они были и карие, и зеленые, и золотые. Потом огни вспыхнули, и я проснулась. – Бортэ покачала головой. – Что бы это значило, папа?
– Точно не знаю, но это какое-то важное предзнаменование, потому что я видел похожий сон.
– Неужели, Дай? – сказала склонившаяся над очагом мать Бортэ. – Так не бывает, чтобы в семье двое видели одинаковый сон. Сколько раз я рассказывала тебе свои сны, а ты их видел уже позже меня?
– Но чтобы той же ночью? – сказал Дай, покачав головой. – И сон был самый необычный. Я и прежде видел во сне солнце и луну, но они оставались в небе.
– Так ты тоже видел сокола? – спросила Бортэ. – Держал ты солнце и луну в руках?
– Я припоминаю белую птицу, – сказал отец. – Может, это был сокол. Мне принесли что-то. Птица, наверно, принесла. Я думаю, ты видела это предзнаменование яснее меня, – сказал Дай, вытянув ноги.
Потом он обратился к жене:
– Шотан, где мой завтрак?
Круглолицая женщина взяла в руки чашку.
– Порой я удивляюсь, почему люди называют тебя Дай Мудрец. Тебе бы больше подошло имя Дай Похититель чужих снов. Это уже не в первый раз ты слышишь чей-нибудь сон и убеждаешь себя, что видел его тоже.
– Нет, Шотан, – сказал Дай, крутя кончик своего длинного уса. – Я верю Бортэ, мне такое же привиделось, только не так ясно. Я видел кусочек ее сна. Она объяснила мне то, чего я не досмотрел сам.
Черные глаза Шотан смотрели на него с любовью.
– Тебе бы шаманом быть, Дай.
– Я не имею достаточного призвания для этого, а у нашей дочери душа шаманки.
– Это хорошо, но ей когда-нибудь придется выйти замуж, а некоторые мужчины не любят, когда их жены колдуют или посылают свои души гулять без тела.
– А разве это плохое предзнаменование? – спросила Бортэ.
– Птица была белая, – ответил Дай, – а этот цвет предвещает хорошее.
– Молись, чтобы нам не дали солнце и луну, – сказала Шотан. – Если они будут в курене, то всюду под Небом будет тьма.
Она зачерпнула черпаком похлебку из котла; Бортэ встала и пошла к очагу, чтобы помочь.
12
Овцы блеяли, ягнята льнули к маткам. За куренем отары овец и коз щипали короткую траву в проталинах.
Бортэ отошла от матери и села на пригорке неподалеку от отцовского стада. Обычно она сплетничала с двоюродными сестрами и другими девочками, пася овец, но теперь ей хотелось побыть одной, подумать над тем, что видела во сне.
Юрты хонхиратов, у которых предводительствовал ее отец, стояли к востоку от реки Эрчин. Дай был старшим в малом стане, насчитывавшем не более двухсот человек. Роды хонхиратов воссоединялись осенью, когда кочевали к озеру Буир для большой охоты, прежде чем перейти на зимнее становище.
Как и многие другие хонхиратские воины, Дай давно уже не воевал. Молодым человеком, еще до рождения дочери, он участвовал в набегах, но хонхираты, если им ничего не угрожало, предпочитали избегать кровопролитий. Торговля с купцами, которые иногда посылали караваны через соседние татарские земли, приносила им столько же, сколько они могли добыть в набеге.
Хонхираты имели обычай хвалиться перед каждым гостем красотой своих дочерей. Причины воевать с татарами не было, поскольку мира можно было добиться, выдав юную хонхиратку за татарского вождя, и с мэркитами или монголами воевать не стоило – в юртах у тех жили дочери хонхиратов.
Таким вот образом хонхираты обеспечивали себе относительную безопасность, и это было безусловно мудрее, чем давать клятву верности тому или иному вождю и делать врагов его народа своими собственными.
Отец Бортэ внес свою долю в обеспечение мира для стана. Может быть, поэтому его звали Дай Сэчен – Дай Мудрец. Старшие сестры Бортэ, молодые женщины, которых она едва помнила, были женами нойонов и вождей в далеких куренях. Расплачивались за невест скотом, который увеличивал стадо, предназначавшееся в наследство ее брату Анчару. Первый сын Дая скончался пять лет тому назад, и Анчар скорее всего останется единственным сыном, если только Дай не возьмет второй жены, к чему он, видимо, не был склонен.
Мирная жизнь Бортэ в стане кончится, когда она выйдет замуж. Прошлой зимой она подслушала, как родители шептались о возможных женихах своей младшей дочери. Месячные должны были начаться у нее через три-четыре года, и Дай тотчас устроит благополучную свадьбу.
К югу от стана охотились несколько всадников. На перчатках у них сидели птицы. Один из них пустил ястреба; птица взмыла и парила. Бортэ улыбнулась, испытывая удовольствие от ястребиной силы и красоты. Она вспомнила сокола из сна и представила себе еще раз, как он летит к ней.
– Смотри! – крикнула какая-то девочка. – Чужие.
Бортэ вскочила и схватила деревянную бадью. Овцы забегали вокруг нее; большая часть маток уже была подоена. Теперь их отвязали от длинной веревки и погнали к стану.
Бортэ посмотрела на запад. К стану приближались два всадника, ведя на поводу четырех заводных лошадей. Время от времени приезжали гости – охотники, останавливавшиеся перекусить, купцы с юга Гоби, предлагавшие различные товары в обмен на меха, шкуры и шерсть, молодые люди, приискивавшие невест в дальних куренях, бродячий шаман, рассказывавший сказки или в трансе вызывавший духов. Солнце садилось на западе, маленькие силуэты всадников выделялись на фоне красного светила. Бортэ подумала о ярком шаре, который дал ей сокол.
– Пошли! – крикнула мать.
Следом за Шотан Бортэ пошла к юрте. К тому времени, когда молоко на очаге закипело, Бортэ была готова лопнуть от нетерпения. Дай приведет незнакомцев в юрту, но ей не терпелось узнать, кто они. Мать вскипятила молоко, а Бортэ ощипала утку и опустила ее в котел, потом она стала беспокойно ходить по юрте, расправляя покрывала на постелях и коврики на полу.
Снаружи залаяли собаки. Вошел Анчар и повесил свой лук и колчан.
– Два гостя, – объявил он. – Какой-то монгол с сыном. Я слышал, как они разговаривали с кем-то, пока Окин ходила за отцом. Это кияты, из племени борджигийнов. Мужчина сказал, что он вождь и внук хана.
– Это хорошо! – На Шотан гости явно произвели впечатление. – У меня осталась вареная ягнятина, я им подам – гостей надо почитать, особенно таких благородных. – Бортэ суетилась, а мать смотрела на нее. – Бортэ, если не можешь помочь, не путайся под ногами.
– Я принесу еще аргала, – сказала Бортэ и, схватив кожаное ведро, выскочила из юрты за сушеным навозом.
Кольцо Дая находилось в северной части стана. Бортэ отошла от юрты и наклонилась за лепешками. Один из ее дядей и двоюродный брат взбивали кумыс. Гости приближались к коновязи.
Между коновязью и юртой стояла повозка с большим деревянным сундуком. Из-за повозки Дай наблюдал за гостями, которые спешивались. Бортэ тихонько пробралась вперед, радуясь, что возле повозки нет овец, и притаилась в ее тени.
Мужчина был высокий и плотный, но шапка закрывала часть лица.
– …значит, вы едете к олхонутам, друг Есугэй, – закончил какую-то фразу Дай.
– Мы едем к вашим братьям, чтобы найти Тэмуджину жену, – сказал незнакомец.
– А он хороший мальчик. У него огонь в глазах и лицо светится.
Бортэ не видела лица мальчика, но по росту ему было лет двенадцать.
– Его мать – моя главная жена, – сказал человек по имени Есугэй, – и она одарила меня еще тремя сыновьями и дочкой.
Бортэ напряженно вслушивалась в слова, которые терялись в многоголосом шуме, доносившемся из ближайшей юрты. Обмен любезностями еще не закончился.
– У меня молодой сын, – сказал Дай. – Дочери выросли и вышли замуж – все, кроме одной.
Бортэ замерла.
– А в вашем стане, кажется, живут неплохо, – раздался мальчишеский голос. – Я редко видел таких хороших лошадей, как у вас.
Голос был высокий, но в нем чувствовалась уверенность, которую Бортэ редко встречала у мальчиков.
– Они вряд ли могут сравниться с вашими лошадьми, – сказал Дай и помолчал. – Друг Есугэй, прошлой ночью я видел сон, и мне было удивительно, что бы он значил. Белый сокол принес солнце и луну в своих когтях, вручил их мне, и они вспыхнули в моих руках. В тот час, когда мне снилось это, ты и твой сын, благородные потомки хана, ехали в мой стан. Сокол – это, видимо, дух, который охраняет вас, я вижу, как свет в его глазах отражается в глазах твоих и твоего сына. – Дай помолчал. – Сыну твоему девять лет и моей дочери почти столько же. – Бортэ теснее прижала к себе ведро. – Наши дочери – это наши щиты, друг Есугэй, их красота защищает нас. Вместо того, чтобы воевать, мы сажаем их в кибитки и отвозим в юрты вождей и нойонов.
– Я знаю об их красоте, Дай Сэчен, – сказал Есугэй. – Мать моего сына из племени олхонутов.
– Расседлывайте коней, – предложил отец Бортэ. – Входите в мою ветхую юрту, отведайте моей бедной пищи и поглядите на мою дочь собственными глазами.
Бортэ тихонько выбралась из-за повозки и побежала в юрту. Остановившись в дверях лишь для того, чтобы укротить взглядом рычащих собак, она вошла.
– Немного же топлива ты нашла, – сказала Шотан.
– Они сейчас придут.
Бортэ сунула ведро матери, вытерла лицо и пригладила густые черные волосы.
– Что ты говоришь, дочка! Иди сюда, садись и веди себя как следует.
Бортэ прошла за матерью в глубину юрты, где села слева от постели, а Анчар устроился справа. Подсунув ногу под себя, она обхватила руками колено и постаралась успокоиться.
Отец явно верил, что сон ее имеет отношение к гостям. Мужчина хотел устроить помолвку сына, а Дай, должно быть, увидел, что мальчик достойный, но сама Бортэ ничего не знала о нем, кроме того, что он благородных кровей и что ему девять лет.
Залаяли собаки.
– Отзови собак! – крикнул Есугэй.
– Входите, – откликнулся Дай. Как только гости появились в дверном проеме, Бортэ опустила глаза. – Я привел гостей, – продолжал отец. – Этот нойон – Есугэй-багатур, вождь киятов и тайчиугов и предводитель борджигийнов во время охоты и войны, внук хана Хабула и племянник хана Хутулы. Сына его зовут Тэмуджином.
Бортэ боялась взглянуть на гостей.
– Это моя жена Шотан, – продолжал Дай, – это сын Анчар, а там вы видите мою дочь Бортэ.
Она подняла голову. Гость по имени Есугэй посмотрел на нее светлыми глазами и улыбнулся.
– Ты говорил правду, брат Дай. Девочка красивая. У нее огонь в глазах и лицо светится.
– Благородный человек доволен нашей дочерью, – сказал Дай.
Бортэ перевела взгляд на мальчика, который был еще далеко от очага. Он стал рядом с отцом, и свет падал на его лицо.
Бортэ едва не вскрикнула. Она со страхом подумала, что у него соколиные глаза. Они были светлые, как у его отца, зеленовато-золотисто-карие, но взгляд их был более холоден и тверд, чем у Есугэя. Их взгляды встретились, и Бортэ, казалось, почувствовала, как сокол сжимает когтями ее запястье.
Есугэй подарил хозяину шарф, Дай протянул ему ковш с кумысом. Оба вскоре сидели перед постелью Дая, а Тэмуджин с Анчаром показывали друг другу ножи и луки.
Бортэ побрызгала на изображения домашних духов, испрашивая их благословения. Мать предложила гостям вареной баранины, утку с огурцами, сушеного творога и архи, более крепкого кумыса, который Дай обычно приберегал для празднеств и торжественных случаев. Женщины сидели на ковре слева от мужчин, а мальчики справа.
– Твой сын выглядит великолепно, Есугэй-багатур, – сказала Шотан. Гость кивнул. Как большинство мужчин, он не был расположен к разговору, пока не поест. – У меня сын хоть и маленький, но борется хорошо, сладит с любым мальчишкой.
Ей явно хотелось похвастаться детьми.
Дай воткнул нож в кусок мяса и протянул Есугэю.
– Дочь у меня маленькая для своих лет, – продолжала Шотан, – но никогда не болела. Она носится на коне как ветер и совершенно не боится животных.
Бортэ заволновалась. Мать что-то уж расхвасталась. А есть ли уверенность, что багатур захочет женить на ней своего сына? Она украдкой посмотрела на Тэмуджина. Он смотрел на нее поверх деревянного блюда с мясом. Она покраснела и взяла кусок.
Тэмуджин был не похож на тех мальчиков, которых она знала. Приятно было смотреть на его широкий лоб, темные волосы с красноватым оттенком. По хорошо очерченным скулам его широкого лица было видно, что когда-нибудь он будет так же красив, как его отец. Бортэ также приметила, как он ведет себя с Анчаром. Тэмуджин говорил тепло, но как мужчина, разговаривающий с мальчиком, хотя они были почти одного возраста. И еще глаза – настороженные и внимательные, как у кота; светлые глаза – таких она не видела никогда.
Есугэй проглотил последний кусочек утки и рыгнул.
– Эту утку подстрелила Бортэ, – сказала Шотан, – и я рада, что она понравилась вам. Она стреляет из лука очень хорошо и готовит не хуже. У некоторых за красотой скрываются недостатки, редко у кого это лишь одно из многих достоинств.
– Я вижу, какова твоя дочь, уджин, – пригубливая чашу, проговорил Есугэй. – Ты хорошо накормил нас, Дай Сэчен. Ты заслуживаешь прозвища Мудрец, потому что выбрал такую жену.
– Он меня выбрал, – сказала Шотан, – но это я просила отца принять его предложение. Дай три раза сватался, прежде чем отец согласился. Но сама я думала, что такие отсрочки ни к чему.
Она сделала знак дочери. Бортэ взяла блюдо и вышла из юрты бросить кости собакам. Она подумала, что гости уедут завтра. Есугэй с сыном будут здесь ровно столько, сколько времени надо, чтобы поговорить о новостях с ее дядями и другими мужчинами.
Возвратившись, она плеснула на блюдо бульону, слила жидкость в котел и подбросила в очаг навозу. Анчар с Тэмуджином играли антилопьими костями по ту сторону очага. Тэмуджин прицелился бабкой и попал ею в кость Анчара.
– Ты хорошо играешь, – сказал Анчар.
Тэмуджин пожал плечами и взглянул на Бортэ.
– Садись с нами, – сказал он.
Она села. Он улыбнулся ей и прицелился другой бабкой. Ее родители и Есугэй были увлечены разговором за чашами с архи.
– …только что привезли зерно, – говорил Дай, – так что у нас хватало корма для лошадей и скота, который мы угнали. Там была женщина… – Дай вздохнул. – Она была так тонка, что я в поясе мог обхватить ее пальцами. Но она пыталась убежать, и один из наших застрелил ее. – Он вздохнул снова. – Такие дела. Она бы все равно не вынесла перехода через пустыню.
– Я помню один набег осени две назад, – невнятно сказал Есугэй. – Взяли мы татарский курень. Я сижу вечером, ем в шатре их вождя. Ноги мои на его спине, как на подушке, а его дочь солит мне мясо своими слезами…
Бортэ сжала губы. Мужчины могут настолько увлечься приятными воспоминаниями, что забудут о ней.
Тэмуджин наклонился к Бортэ.
– Твой отец рассказал нам о сне, который он видел. Как сокол принес ему солнце и луну.
– У Бортэ был такой же сон, – сказал Анчар. Тэмуджин наморщил лоб. Бортэ услышала щелчок, потом другой – ее брат бросал кости. – Вот, Тэмуджин, я и выиграл.
– Ты хорошо играл, но в следующий раз выиграю я. – Тэмуджин помолчал. – Ты с отцом видишь одни и те же сны?
– Это он мои видит, – сказала она.
– Я тоже видел сон прошлой ночью, – продолжал Тэмуджин. – Я видел его раньше, но теперь было немного по-другому. Я стоял на горе, такой высокой, что был виден весь мир. Раньше, когда мне снилось это, я не мог разглядеть, что внизу, но на этот раз я все увидел.
– А что ты увидел? – спросила Бортэ.
– Я увидел степь, и тысячи юрт, и долины между горами, и так много табунов лошадей, что не мог их сосчитать, и сотни охотников, преследовавших оленей и диких ослов. Были и другие животные, и караван верблюдов, и ястребы с соколами парили надо всем этим.
– А ты видел какие-нибудь деревни? – спросила Бортэ. Тэмуджин покачал головой. – Значит, это не мог быть весь мир.
– Нет, весь, – сказал Тэмуджин, – и мы были единственным народом под Небом. Во сне я снял шапку, повесил пояс на шею и предложил кобыльего молока Коко Мункэ Тэнгри в благодарность за то, что он показал мне.
– Что бы это значило? – спросила Бортэ.
– Может, это значит, что мир будет принадлежать нам. Мой отец говорит, что мы лучшие бойцы в мире, и такими нас сотворил Бог. Почему бы нам не завладеть всем? Почему бы одному хану не править всеми?
Бортэ нахмурилась.
– Всеми?
– В Небе есть одно солнце. Почему бы не быть одному народу на Земле?
Бортэ положила руки на колени.
– Ты говоришь так, будто ты и будешь этим ханом.
– Когда-нибудь я буду вождем, – сказал Тэмуджин. – А может быть, духи предпочтут другого. Если он будет смелым и сильным, я пойду за ним.
– Сомневаюсь, что ты пойдешь за кем-нибудь, Тэмуджин.
Она посмеялась бы, если бы какой-нибудь другой мальчик говорил так, но в тихом голосе Тэмуджина не было и намека на хвастовство.
– Тэмуджин! – позвал Есугэй из глубины юрты. – Покажи, как ты умеешь петь сказание о предках, о рыжеватой оленихе и серебристом волке.
Бортэ встрепенулась. Ее собственное имя означало «серебристая», а глаза Тэмуджина были рыжеватые, золотистые, как шкура праматери оленихи. Наверно, Есугэй хотел снова вернуться к разговору о Бортэ.
