Текст книги "Повелитель Вселенной"
Автор книги: Памела Сарджент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 51 страниц)
В течение той зимы монголы дважды атаковали столицу. В первый раз они пробились в часть города, но были вытеснены защитниками, поджегшими дома. Когда противник предпринял вторую попытку штурма столицы, ее отразили солдаты четырех фортов. И все же эти успехи принесли слабое утешение императору Цзуну. Большая часть войск противника двинулась на юг. Те, что уцелели и принесли вести в столицу, рассказывали о разграбленной долине у Желтой реки и о городах, ожидавших нападения с севера, но захваченных врасплох монголами, хлынувшими с юга.
Теперь двор ожидал длительной осады. На императорских пирах подавали меньше блюд, Шикуо реже принимала ванны, потому что рабыни приносили меньше горячей воды. К весне двор узнал о потерях императора: быстро продвигающийся противник захватил большую часть равнины на юге. И все же монголы, казалось, медлили с решающей битвой. Когда монгольский посол въехал в столицу с предложением мира, император Цзун отклонил его. К всеобщему удивлению, посол вернулся и предложил мир еще раз.
Среди скученных обитателей форта новости распространялись быстро, и Шикуо знала о переговорах почти столько же, сколько она знала бы, если бы присутствовала на них. Монгольский король прислал тангута А-ла-шена, свободно говорившего на северном ханьском языке, в качестве своего главного представителя. Его речь, лишенная витиеватости, была вполне уместна.
– Все ваши провинции к северу от Желтой реки принадлежат мне, – сказал тангут, – а у вас осталась одна столица. Это случилось с вами по воле Божьей, но Небо может отвернуться от меня, если я буду продолжать нажимать на вас. Я хочу отступить, но мои генералы решили воевать. Что вы дадите мне, чтобы я умиротворил их?
Этот вопрос, в котором было скрытое признание того, что противник не готов к длительной осаде, расколол советников императора. Часть во главе с Каоши настаивала на том, чтобы отклонить требование. Но Вань-янь Фусин, командующий войсками столицы, возглавил партию, настаивающую на мире. У гарнизона столицы семьи жили в прилежащих районах. Если он проиграет битву, город будет оставлен, если выиграет, солдаты захотят вернуться домой, оставив столицу беззащитной.
Это все и решило – не сила или слабость противника, а преданность собственных войск. Вникая во все эти тонкости, Шикуо не сомневалась в решении императора.
Цзун постарается умиротворить монголов, чтобы выиграть время для укрепления своей обороны. Она не удивилась, когда узнала, что Фусин отправился вместе с А-ла-шеном в монгольский лагерь для обсуждения условий договора.
К концу весны Фусин и тангут вернулись в столицу. Будет заключен мир, требования противника будут удовлетворены.
Она рисовала в своей комнате, когда к двери подошел какой-то младший чиновник. Когда Ма-тан впустила чиновника и его двух помощников, рабыни опустились на колени вокруг Шикуо. Чиновник поклонился должное число раз и пробормотал приветствие в соответствии с церемониалом. Она ждала, предчувствуя то, что он скажет ей, и все же отказываясь поверить в это.
– Наш монгольский брат, – говорил чиновник, – сказал, что он примет в дар золото и шелк. Мы дадим ему десять тысяч лянов золота и десять тысяч штук лучшего шелка. Он сказал, что хочет лошадей, и ему дадут три тысячи наших лучших коней. Он сказал, что хочет пятьсот ловких мальчиков и пятьсот красивых девушек, чтобы они служили его народу, и они будут подарены ему. Он сказал, что дочь императора, отданная ему в жены, смирит его гнев. Честь пала на вас, ваше императорское высочество – Сын Неба указал, что из принцесс вы больше всех подходите для того, чтобы стать женой монгольского короля.
Ее рабыни замерли. Шикуо сообразила, что Цзун сделал самый удобный выбор. Монгол не узнает, что среди дочерей императоров она занимает далеко не главное место, а со своим здоровьем она, по слухам, долго не проживет. Ловко же император нашел ей применение – решил обидеть врага под видом исполнения его требования.
– Значит, я куропатка, – сказала она, – отданная на растерзание тигру.
– Император предоставил вам три дня для подготовки. Вам, конечно, дадут все, что нужно, чтобы утешить вас. Сын Неба сам выберет для вас подарки.
Шикуо взглянула на свой рисунок – несколько мазков, и он будет закончен. Император Цзун сидит в саду и наблюдает, как императорские гвардейцы упражняются в стрельбе из лука. Один опустил лук, будто только что выстрелил. Стрела воткнулась в землю, не долетев до цели, другие стрелы валяются поблизости. Кисть забегала по бумаге. Чиновник стоял молча, а она ждала, когда высохнет тушь. Она не предложила ему сесть, не велела рабыням принести чай.
Наконец она подняла голову.
– Я должна покориться, – сказала она. – Как бы я ни оплакивала свою ссылку, я польщена, что Сын Неба считает меня достойной занять место рядом с его братом монархом. Если Средняя столица будет спасена, я буду хранить память о ней в своем сердце и радоваться, что любимый город остался цел. Если он падет, то я не буду свидетельницей его конца.
Чиновник побледнел.
– Мы заключим мир.
– Будем надеяться на его продолжительность. – Она свернула свиток, встала и вручила его чиновнику. – Это последняя картинка, которую я нарисовала на своей родной земле. Пожалуйста, передайте ее императору, чтобы он помнил меня.
Чиновник откланялся и вышел, пробормотав несколько фраз. Шикуо опустилась на пол. Ма-тан обнимала ее, пока она плакала на плече молодой женщины.
– Ваше высочество, – сказал чей-то голос.
Шикуо оглянулась, боясь, что ее застанут врасплох.
– Почтенная, вас ждут.
Шикуо встала. Цзун, сказали ей, остался недоволен ее последним рисунком, ругался и наступил на него ногой. Она достигла цели, он ее запомнит. Ма-тан взяла ее за руку и вывела из комнаты.
97
На широкой дороге, которая вела прочь от Чжунду, Шикуо смотрела только вперед. Она не оглядывалась на далекий город, где солдаты стояли у бойниц на зубчатых стенах и наблюдали, как уходит обоз с шелком и золотом, лошади с тысячью мальчиков и девочек, которые будут служить монголам в обмен на мир.
Экипаж привез ее и рабынь к воротам, где солдаты командующего Фусина подвели к ним лошадей. Командующему с частью его войск велено было сопровождать кортеж до перевала Чуянь к северо-западу от столицы. Конные монгольские воины выстроились по обе стороны дороги, их копья с крючками были направлены вверх. Еще один отряд варваров ехал впереди процессии.
Все они были плотными, крепкими людьми, наподобие тех, что встретились с солдатами Фусина у городских ворот. На загорелых обветренных лицах – щелочки глаз. От зловония, чувствовавшегося даже на расстоянии, ей едва не стало дурно. На многих под блестящими черными панцирями были яркие цветные шелковые халаты. На головах некоторых – металлические шлемы цзиньских солдат с защитными пластинками по бокам, свисающими до самого подбородка, другие – в широкополых шляпах. Их головы так низко сидели на широких плечах, что казалось, у них нет шей.
Она думала, что встретит стаю зверюг. Однако люди по обеим сторонам дороги сидели в своих седлах горделиво, а те, что были впереди, ехали стройными рядами.
Вдали среди бурых полей петляла река. В ее берега уткнулись черные лодки. Табуны паслись на стерне сжатого проса. Небольшой курган отмечал перекресток главной дороги с проселочной, и когда она подъехала ближе, то увидела, что курган сложен из человеческих голов.
Шикуо увидела еще много таких холмиков в тот день. Деревеньки и отдельные жилища лежали в развалинах, а вокруг были кибитки, шатры, попадались и осадные башни. Меж шатров шли пленные, сгибаясь под тяжестью тяжелых мешков. Другие, сбитые кучно, с надетыми ярмами, тащили арбы. Возле многих полуразрушенных домов стояли тутовые деревья с ободранными ветвями, листьями которых некогда кормили шелковичных червей. Куда бы она ни взглянула, всюду была разруха – холмы свежевспаханной земли, видимо, высились над братскими могилами, и лошади паслись всюду на истоптанных полях среди сровненных с землей поселков.
К вечеру они приехали в самый большой лагерь, какой она когда-либо видела. Шикуо и ее рабынь отделили от процессии и повели в большой шатер. У входа ждала женщина с нежным румянцем и хрупкой фигуркой китаянки. Она низко поклонилась приближающейся Шикуо.
– Добро пожаловать, ваше высочество, – сказала женщина по-китайски. – Великий хан монголов прислал меня сюда служить вам. Меня зовут Лин. – Она подозвала мальчиков, которые подошли к повозкам и взяли пожитки Шикуо. – Наверно, вы захотите отдохнуть с дороги.
Женщина повела Шикуо и ее рабынь в шатер. Пожилая женщина возилась у огня, горевшего в большой круглой металлической чаше. Пол был покрыт коврами и бамбуковыми циновками. В глубине шатра находилась резная кровать с горой подушек. У стен шатра стояли два больших сундука, а возле них на коленях – три женщины.
Шикуо, болезненно перенесшая верховую езду, присела на краешек кровати, а двое мальчиков внесли один из ее сундуков. Молодая женщина не садилась. Она была явно китаянкой, но ее вьющиеся черные волосы были покрыты платком, талия затянута кушаком, а из-под отороченного золотой парчой синего халата выглядывали монгольские штаны, заправленные в сапоги.
– Пожалуйста, садись, – сказала Шикуо. Женщина поклонилась и села на подушку. – Я думала, что меня представят его величеству по прибытии.
– Великий хан и император монголов очень хочет встретиться с вами, но такая встреча должна быть подготовлена. Вы, конечно, не думаете, что великий хан стащит вас с лошади и затащит в свой шатер.
Шикуо покраснела, именно этого она и ожидала.
– Генерал, который приехал вместе с вами, – продолжала женщина, – поедет вместе с ханскими послами в его орду. После того, как он представится и попросит хана принять императорские дары, великий хан изволит всемилостивейше принять их, если пожелает.
Руки Шикуо задрожали.
– В этом есть сомнения?
– Не бойтесь, ваше высочество. Когда его люди скажут ему, что его ждет красивая дама, он с еще большим нетерпеньем возжаждет ваших объятий.
Шикуо вздрогнула.
– Когда хан примет дары, – добавила Лин, – его брат Шиги Хутух, один из самых важных его министров, присмотрит, чтобы они были розданы самым заслуженным людям после того, как хан получит свою долю. Потом ваше замужество будет отпраздновано пиром.
– Давно ли ты живешь среди его людей? – спросила Шикуо.
– Около двух лет.
– Мне жаль тебя.
– Не стоит жалеть, ваше высочество. Мои родители продали меня ребенком в бордель. Когда город пал, мне повезло, так как я оказалась среди женщин, предназначавшихся самому хану. Если уж быть наложницей какого-нибудь человека, то пусть он будет властелином, и он оставил меня у себя, даже когда ему надоели многие другие. Я была среди тех, кого он взял с собой, вернувшись на родину, и когда он снова выступил в поход, меня взяли вместе с теми, кому было велено находиться при армии. Я довольна, что он до сих пор считает меня приятной, хотя я не родила ему сына. Я могла бы оказаться среди рабов, которых убили еще до его возвращения домой.
Шикуо прикрыла рукой рот.
– Он порабощает их только для того, чтобы убивать?
– Он оставляет тех, которые нужны: ремесленников, сильных людей, женщин, приятных ему и его людям. Остальным не пережить перехода через пустыню. Я не владею никаким ремеслом, за исключением искусства угождать в постели, где монгол не так искусен, как в бою, но в борделе я встречала купцов, говорящих на разных языках, и быстро освоила их. Я научилась говорить по-монгольски, и хан счел, что, как служанка, я буду полезна.
– И теперь ты будешь моей переводчицей?
– Хан желает, чтобы я научила вас его языку.
Во время путешествия она слышала, как монголы говорят на своем противном языке, исполненном незнакомых звуков и, казалось, таком же грубом, как и сами монголы.
– Я говорю по-чжурженьски и по-китайски, – сказала Шикуо. – Наверно, мне нетрудно будет научиться и третьему языку.
– Я сделаю все, чтобы научить вас. – Рабыни открыли сундук и достали свитки. Лин заинтересовалась. – Вы привезли с собой картинки, хозяйка?
– Я привезла бумагу и шелк для рисунков.
– Не знала я, что принцесс учат этому.
– Не всех, – пояснила Шикуо, – но в детстве я проявила кое-какие способности, и мой отец император был так добр, что велел учить меня.
– Рисунки жены могут понравиться хану.
– Не могу себе представить, чтобы он мог заинтересоваться подобными вещами.
– Ваше высочество, умоляю вас не делать о нем поспешных суждений.
Шикуо внимательно посмотрела на молодую женщину. Лин можно было назвать служанкой Шикуо, но в то же время она служила хану и могла либо облегчить жизнь новой жене хозяина, либо усложнить ее.
– Будь моей наставницей, Лин, – сказала она наконец. – У меня нет никакого желания вызвать неудовольствие человека, за которого я собираюсь замуж.
– Мне бы очень не хотелось, чтобы это случилось. Ваше высочество, я могу говорить откровенно? Это может показаться вам любопытным.
Шикуо кивнула.
– Когда монголы взяли меня в плен, – продолжила Лин, – мне они показались лишь животными в звериных шкурах, способными только убивать, грабить и разрушать. Наверно, они и были такими когда-то, но властитель, называющий себя Чингисханом, делает из них нечто большее. Я прислуживала хану, в нем уживаются две личности. Одна – отточенная, как его меч, стальной, острый, готовый разить. Другая – ищущая и желающая облагодетельствовать мир. В слабом человеке две такие личности могли бы противостоять друг другу, а в нем они питают одна другую. Меч расчищает ему путь, другая сторона его натуры стремится к познанию нового.
– Удивляюсь, как ты можешь находить что-то хорошее в народе, который принес тебе такие страдания.
– Какие страдания, ваше высочество? – спросила Лин. – Когда-то я мечтала лишь о том, чтобы какой-нибудь купец купил меня и сделал своей наложницей. А я стала женщиной императора и служанкой дочери императора.
– Не подскажешь ли ты мне, как вести себя с моим будущим мужем?
– Вы не первая принцесса, выданная за хана. Принцесса Чаха, дочь короля Си Ся, была предложена ему в жены, когда сдались тангуты. Я видела ее в орде хана. Мне говорили, что когда-то она была красавицей, а я увидела лишь остролицую женщину с мертвыми вытаращенными глазами. – Она помолчала. – Говорят, когда ее высочество Чаху впервые взяли в шатер к хану, она лишь рыдала, скучая по своему дворцу в Чжунсине. Когда бы хан ни приходил к ней, она встречала его со слезами на глазах. Она проливала слезы и через несколько месяцев.
Шикуо сказала:
– Хан, видимо, был очень недоволен ею.
– Напротив, ваше высочество. Он был ею очень доволен. Говорят, он часто приходил к ней в шатер, и со временем она прекратила плакать. Теперь нет больше слез, но нет и смеха, нет удовлетворения, нет покоя. Ей оказывают почести, положенные жене, родившей хану сына, но она живет в его лагере, как бесплотный призрак. Так вот всегда поступают монголы, ваше высочество, – берут то, что можно использовать, и уничтожают то, что им не годится. Чаха удовлетворила лишь одну из сторон природы хана.
Шикуо смирила свою гордыню.
– Значит, плакать мне не следует.
Лин грациозно встала.
– Вам, наверно, хочется пить, ваше высочество. Я приготовлю чай.
Монгольский хан послал за Шикуо через два дня после ее приезда. Лин сказала ей, что после похода хан торопится пуститься в путь на родину.
Рабыни обтерли ее теплыми влажными тряпками, одели в шелковые шаровары и красный халат, отделанный золотой парчой, и воткнули гребень в виде бабочки, усыпанный драгоценными камнями, в густые волосы. Вместе с сопровождающими ее Лин и Ма-тан Шикуо вывели наружу, где ждали солдаты с лошадьми. Там же стоял командующий Фусин со своими офицерами, и на всех были доспехи. Монгольский отряд возглавлял тангут А-ла-шен.
Шикуо с двумя женщинами ехала по краю лагеря, строй цзиньских солдат двигался слева, а монгольских – справа от нее. Возле шатров пленные варили пищу в котлах, разгружали арбы, чинили упряжь и собирали аргал. Она не могла различить, кто был богатым торговцем, кто – крестьянином, кто – помещиком: все теперь стали рабами.
Лин, говоря о хане, тонко намекнула, что цзиньцы сами навлекли на себя бедствие. Си Ся покорилось монголам так же, как и онгуты. «Золотой» император Цзинь мог бы признать монгольского хана своим братом. Но цзиньцы поддержали часть онгутов, которые свергли своего вождя за три года до этого. Собственная дочь хана Алаха, жена старшего сына онгутского князя, потеряла мужа и была принуждена бежать в монгольский лагерь с оставшимися в живых членами правящей онгутской семьи. И все было напрасно. Онгуты вернулись на сторону монголов в течение года, предпочтя онгутских сторонников хана командующему, которого поставили над ними цзиньцы.
Хан мудро поступил, поддержав и мятеж киданьцев. Сам Ляо Вэн перешел на сторону монголов, и Чингисхан направил Шиги Хутуха и Анчара-нойона своими послами принимать присягу у киданьцев. Киданьцы никогда бы не взбунтовались, если бы чжурчженьские поселенцы не посягали на их земли, примыкающие к Хинганскому хребту. Никто не ожидал, что хан воспользуется создавшимся положением. Лин нарисовала портрет разумного человека, которого вовлекли в войну, портрет, сильно отличавшийся от того, что Шикуо представляла себе при дворе.
Ханский шатер находился на северном конце лагеря, но на лугу перед ним воздвигли павильон. Пространство между ним и лагерем заполнили монголы, передвигавшиеся неуклюжей раскачивающейся походкой на своих кривых ногах. У павильона стояли ряды монголов, положивших руки на рукояти мечей.
Под навесом Шикуо едва различала хана. Его лицо скрывала тень, на голове была украшенная драгоценностями шапка. Он вырядился в короткую шелковую тунику и расшитый халат и сидел в кресле на возвышении. Она ожидала этого – варвар в награбленных одеяниях.
Она спешилась. Фусин и А-ла-шен повели ее вперед. Под навесом были разостланы ковры. Справа от хана за низкими столиками сидели на подушках мужчины, слева сидело несколько китаянок.
Когда они вошли под навес, Фусин произнес речь. А-ла-шен быстро переводил ее на язык хана. Лин рассказывала ей, что будет дальше. Будут речи, и хан поздравит невесту с прибытием, за чем последует благословение монгольских шаманов, жертвоприношение и пир, который, видимо, будет продолжаться весь день.
Шикуо стала на колени и прижалась лбом к ковру, а потом подняла голову. Теперь она видела хана более отчетливо. Он был такой же плотный, как и прочие, за ушами у него топорщились кольца толстых кос. Его длинные усы и темная борода имели красноватый оттенок. Он склонился к человеку, сидевшему рядом, а потом посмотрел на нее.
Она не ожидала увидеть такие глаза. Складки у него были такие же, как у его и ее народов, но глаза светлые, скорее зеленые или желтые, чем карие. Глаза демона, подумала она, глаза, от которых ничего не скроешь, ужасные глаза, которые могут привидеться лишь в дурном сне.
– Хан приветствует свою невесту, – сказал А-ла-шен на китайском языке, – чья красота сияет, словно лунный свет.
Лин сказала ей правду. Чем бы ни оправдывал этот человек свои дела, его глаза выдавали то, что он есть на самом деле – оружие, нацеленное на мир. Только покорность могла отвести это оружие.
На пиру Шикуо сидела рядом с ханом. От стола к столу и между теми, что сидели на земле у навеса, ходили рабыни, разнося блюда и кубки. Монголы не пользовались палочками при еде, предпочитая хватать куски руками, передавать их другим на кончиках ножей. Пищей служили длинные полосы недоваренного мяса, которые окунали в соленую воду или соевый соус, но соя не отбивала запаха навоза, на котором готовилось мясо. Наверно, варвары убили и большинство опытных поваров.
Мужчины вскоре напились и выкрикивали свои гортанные песни, заглушая нежную музыку флейтистов, сидевших рядом с навесом. Во время пляски они вскакивали на столы, крушили ногами белые фарфоровые блюда и кубки. Их пенящийся кислый молочный напиток был так же отвратителен, как и прочая пища, но они жадно пили его и вина, подливаемые им, часто держа по кубку в каждой руке.
Хан щурился, и она понимала, что он знает о ее отвращении. Потом он заговорил, впервые обращаясь прямо к ней. Она склонила голову, когда он закончил, и взглянула на Лин.
– Мой повелитель говорит, – бормотала Лин, – что человек должен наслаждаться едой и питьем, которые ему предлагают. В противном случае он оскорбляет хозяина.
– И он не делает исключения для меня?
Лин покачала головой.
– Великий хан не делает никаких исключений. Он говорит вам, что его люди ведут себя правильно, а вы нет.
Ей придется жить среди этих людей.
– Лин, – медленно проговорила Шикуо, – скажи его величеству, что я изучала манеры при дворе, где император лишь деликатно отведывает роскошные яства и пригубливает вино из своего кубка в то время, как его народ голодает, а его солдаты гибнут от руки монгольских воинов. Это очевидно, что у великого хана манеры лучше, чем у меня.
Хан улыбался, когда Лин переводила, а потом предложил Шикуо кусочек мяса, собственноручно подав его ножом. Она взяла, быстро прожевала его и осушила свой кубок одним глотком.
На закате шумный пир все еще продолжался. Монголы подвели к навесу лошадей. Хан посадил Шикуо на своего белого коня и сам сел позади нее. Мужчины закричали и подняли кубки. Рука, обхватившая ее талию, была тверда, как железо.
Перед отъездом из Чжунду вместе с другими подарками император прислал ей книгу, отпечатанную на бумажных листах, скрепленных вместе толстыми золотыми нитями. Книга, содержавшая несколько гравюр на дереве, была подходящим подарком для невесты, поскольку учила искусству любовных утех. Теперь императорский дар казался ей чем-то вроде мести за ее последний рисунок. Цзун догадывался, каковы монголы, и что их хан вряд ли последует предписаниям книги.
К востоку от шатра хана поставили еще один, большой, с шелковыми занавесями. Часовые, выставленные вокруг шатра, приветствовали хана, спешившегося и снявшего с седла Шикуо, стуча по своим черным панцирям кулаками.
Он повел ее в шатер, Ма-тан и Лин пошли следом. Ее пожитки перенесли уже в шатер, ее рабыни стояли на коленях возле кровати в глубине.
– Я скажу нашему хозяину, – шепнула Лин, – что твои женщины помогут тебе раздеться, а потом удалятся в собственный шатер.
– Собственный шатер? – переспросила Шикуо.
– Маленький, ближайший к этому. Если они понадобятся, рабыня позовет их.
– Но, наверно… – Она была уверена, что женщины останутся при ней. – Не говори хану этого, я боюсь оставаться с ним наедине.
– Ваше высочество, я не собираюсь оставлять вас одну. Хану я могу понадобиться, чтобы переводить вам его слова.
Она не могла представить себе, что бы такое он мог сказать ей. Он наблюдал своими светлыми демоническими очами, как две женщины помогали ему снять халат. Когда хана и ее подвели к постели, он оглядел шатер и задул масляный светильник, стоявший на столе. Лин что-то сказала ему. Он снял шапку прежде, чем одна из женщин дотянулась до нее. Макушка у него была выбрита, надо лбом оставлен чуб. Взгляд его упал на постель и на книгу, лежавшую на шелковом покрывале.
Видимо, ее положила одна из рабынь. Шикуо захотелось, чтобы она исчезла. Хан осклабился при виде книги, взял и что-то спросил у Лин.
– Хан, – сказала она, – спрашивает, что это такое.
– Это книга о тучах и дожде, – ответила Шикуо, – но я уверена, что хану, который доставил радость, развеивающую тысячу печалей, своим многим женам, не понадобится эта книга.
Одна из женщин развязала пояс на его тунике. Он махнул ей рукой, чтобы отошла, и сел на постель, покосившись на излучавшие мягкий свет лампы.
– Хан спрашивает, что это такое, – сказала Лин.
Рабыни тихо хихикнули. Шикуо покраснела, на картинке был голый мужчина, при соитии обхвативший ногами стоящую на коленях женщину.
– Это называется «Парящие бабочки», – объяснила Шикуо.
Он полистал книгу до следующей иллюстрации.
– А это? – спросила Лин с улыбкой.
– «Утки мандарина».
– А эта?
Шикуо заставила себя посмотреть на картинку.
– «Резвящиеся дикие лошади».
– Он говорит, что это ему больше знакомо.
Хан покачал головой и указал на другую картинку, где мужчина лизал срамные губы женщины. У Шикуо сдавило горло.
– Это называется «Река Инь ублажает Янь».
– Его удивляет, зачем это только люди занимаются этим.
Шикуо старалась не смотреть в глаза молодой женщины.
– Значит, этому он у тебя не научился.
Лин засмеялась.
– Я объяснила ему, что мужчина получает самое большое удовольствие, если акт длится долго, чтобы его драгоценное янь могло быть соответствующим образом усилено женским инь, но он сказал мне, что мужчина, чрезмерно увлекающийся подобными актами, скорее ослабнет, чем станет сильнее. Как я говорила вам, монголы не пользуются искусством спальных утех. – Она снова засмеялась. – Но я также говорила вам, что в хане уживаются две личности, и он способен доставить много удовольствия тем, кто этого хочет. Ваши киноварные ворота охотно откроются перед его энергичным копьем.
Шикуо в этом очень сомневалась. Хан положил книгу на стол. Ее рабыни раздели их. Она старалась не смотреть на него, чувствуя, что он разглядывает ее. Ма-тан причесала ей волосы и помогла лечь в постель. Когда он вытянулся рядом, Шикуо закрыла глаза. Покрывало взлетело над ней и опустилось.
Когда она открыла глаза, женщины уже ушли, а Лин стояла на коленях у постели. Шикуо лежала, боясь пошевелиться. Он дотронулся до нее, а потом поднес длинный локон ее волос к своему лицу и стал шептать непонятные слова.
Лин сказала:
– Хан говорит, что вы красивы, ваше высочество. – Он стянул с нее покрывало, положил руку на маленькую грудь и пробормотал что-то еще. – Теперь он говорит, что вид ваших нефритовых холмиков восхищает его.
Слышать хана, говорящего устами Лин, было не легче, но молодая женщина после этого замолкла, поскольку вскоре не было нужды говорить вообще. Он прижал губы к ее губам, ей удалось не ответить на его ласку. Его руки ласкали ее и добрались до промежности.
Его грубые руки пытались воздать должное ее лепесткам лотоса, и это ощущение было хуже, чем если бы он просто вошел в нее. Она полагала, что ей бы следовало поласкать его нефритовый пестик, но она не могла заставить себя сделать это. От него разило потом и мясом, которое он съел. Он навалился так, что она чуть не задохнулась. Он вошел в нее, а она вся сжалась от боли. Он задыхался, вздрагивал, потом вышел.
Лин встала и укрыла их.
– Мне не надо больше оставаться здесь.
Она поклонилась, пробормотала что-то хану на его языке и вышла из шатра. Наверно, она сказала хану, что его молодая жена вне себя от счастья, чтобы выразить свою радость должным образом.
Он лежал рядом, держа ее лицо между ладонями и стараясь заглянуть ей в глаза. Она вспомнила, что говорила Лин о его жене-тангутке. Она не позволит себе стать существом, оплакивающим утраченное.
«Я буду твоей женой, – подумала она. – И я буду жить среди твоего народа, и я не дам тебе повода уязвить меня, но я не забуду дела твоих рук, всего того, что увидела по дороге сюда».
Губы его дрогнули, будто он почувствовал ее мысли. Он привлек ее к себе.
