Текст книги "Повелитель Вселенной"
Автор книги: Памела Сарджент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 51 страниц)
111
– Если существует такой эликсир, – сказал хану Елу Цуцай, – тогда этот человек, возможно, знает его секрет. А если и не знает, то все же рассказать он может многое.
Хулан, сидевшая среди женщин, подняла голову. Киданец был единственным советником мужа, сомневавшимся в знаменитых возможностях мудреца. Тэмуджин посмеялся над его недоверием. Он узнает секрет, такова воля Неба.
Хан пригласил близких товарищей и любимых женщин в большой шатер, где принимал мудреца. Чан-чинь наконец прибыл в его лагерь – его привезли через Железные Ворота Борчу со своими людьми. Монах уже путешествовал более года и провел зиму в Самарканде. Заждавшийся его хан захотел увидеться с ним тотчас.
Вошел Лю Ван, а за ним Борчу и его генерал Чинкай. Ван произнес было речь о мудреце Чан-чине, который приехал издалека, чтобы дать мудрый совет, но запнулся, потому что в дверях показался старик в сопровождении нескольких людей помоложе. Их простые шерстяные одежды ничем не отличались от тех, что носят обыкновенные пастухи. Более молодые отвесили поясные поклоны, а старик сложил вместе ладони, посмотрел хану прямо в глаза и заговорил.
– Учитель говорит, – переводил Лю Ван, – что видеть вас для него большая честь.
– Он оказал мне честь, приехав сюда, – сказал Тэмуджин, наклонившись вперед и пожирая старца глазами. – Его приглашали другие властители, но он не поехал к ним, а ко мне совершил большое путешествие. Я польщен.
Чан-чинь что-то пробормотал Лю Вану. Говорил он тихо и не так напористо, как хан, но Хулан почувствовала в его голосе ту же силу.
– То, что я приехал по приглашению вашего величества, – сказал по-монгольски Лю Ван, – просто предопределено Небом.
– Прошу тебя сесть, – предложил хан и хлопнул в ладоши. Вошли женщины и мальчики, неся блюда с мясом и кувшины. Вскоре все стали хватать куски и вино, кроме монахов. Лю Ван объявил, что Чан-чинь и его ученики не едят мяса и не пьют крепких напитков. Хан тотчас приказал принести им риса.
– Учитель ведет аскетическую жизнь, – продолжал Лю Ван, сев рядом с мудрецом. – Он мало ест и почти не бросается в объятья черного демона сна.
Лю Ван наклонился к Чан-чиню. Хулан взглянула на хана.
– Вот что говорит Учитель, – услышала она голос Лю Вана. – Я могу защитить жизнь. У меня нет эликсира, который может продлить ее, да я и не думаю, что такой эликсир существует, но я знаю одно: долгую жизнь можно найти лишь взаимодействуя с природой, а не противореча ей. Наверно, когда-нибудь мы откроем этот секрет.
Тэмуджин был неподвижен. Хулан ожидала увидеть разочарование или гнев, но не ужас, мелькнувший в его глазах, словно он услышал собственный смертный приговор. Испуганный взгляд исчез мгновенно; она взглянула на мудреца и поняла, что он тоже заметил его. Глаза старца потеплели, в них была жалость к отчаянию хана.
– Ты честен, мудрый Учитель, – тихо сказал Тэмуджин. – Мне следует уважать тебя за это.
– Могу дать вашему величеству совет, – перевел Лю Ван. – Воздержитесь от крепких напитков и ешьте ровно столько, сколько нужно для поддержания сил. Поспите один в течение месяца, и дух вашего величества восстановится в значительной степени. Крепкий ночной сон может принести человеку больше пользы, чем сотни дней приема лекарств. Но такой совет, как бы он ни был благоразумен, всего лишь общее место. Я приехал сюда, чтобы поговорить с вами о Пути.
Хан поник на троне. Люди тревожно посматривали друг на друга.
– Я выслушаю то, что вы скажете о Пути.
– Небо и Земля, луна и солнце, звезды, все демоны и духи, все люди и животные, и даже каждая травинка выросли из Дао. – Голос Лю Вана приобрел при переводе оттенок спокойной властности, которая была в голосе монаха. – Дао значит Путь. Я не имею в виду образ жизни, путь людей, а Путь мира, порядок в природе и во вселенной. Только подчинившись ему, а не навязывая ему свои иллюзии, человек может достичь понимания. Человек должен охватить вселенную, стараться познать ее законы и понимать ее единство – вот что такое Дао. Не ищите начала вещей и не прослеживайте все изменения до конца. Не стремитесь узнать цели того, что происходит сейчас. Вселенная вечна, и создана она для нас в той же мере, что и для саранчи, ползающей по земле.
– Я воспринимал мир таким, каков он есть, – сказал Тэмуджин. – И все же я надеялся на то, что есть нечто…
Голос его замер.
Монах опять заговорил ласковым голосом. Что бы он ни говорил, хана это утешить не могло. Человек живет и умирает, а мир остается – это было не то, что хотел услышать Тэмуджин.
– Дао сотворил Небо и Землю, – переводил Лю Ван, – а они породили человека. Человек весь светился, но со временем его тело становилось все более земным, и священный свет потускнел. У него появились желания, и с ростом его аппетитов растратился его дух. Вы должны воспитывать в себе свой дух так чтобы он мог подняться до Неба Вы стали великим завоевателем, какого еще не ввдел мир. Станьте великим правителем и память о вас будет жить на Земле так же долго, как ваш дух на Небе.
Тэмуджин долго молчал. Хулан подумала что он велит монаху уйти, даже, может быть, выгонит его из стана.
– Отпразднуем это, – сказал Тэмуджин. – Для вас Поставят два шатра. Я должен еще послушать тебя, когда ты отдохнешь.
«Гордость», – подумала Хулан. Пригласив мудреца издалека, Тэмуджин не может признать, что его путешествие было напрасным.
После пира Тэмуджин распрощался с гостями, но Хулан и Елу Цуцая задержал.
– Вы разочарованы, мой хан, – сказал киданец.
– Вы еще сомневаетесь.
– Я тоже надеялся, но никогда не сомневался в мудрости Учителя. Меня радует, что вы все еще хотите учиться у него. То, что он говорит, может помочь вам быть мудрым правителем. Все ваши войны подходят к победному концу – наступает время строить.
– Империей, завоеванной верхом, – сказал Тэмуджин, – нельзя править верхом. Вы мне часто говорили это. – Он вздохнул. – Интересно, долго ли мне жить и править.
– Вы еще бодры, – сказал Цуцай, – и чувствуете себя лучше, чем многие люди, которым за пятьдесят. Жить вам еще долго.
– Можете идти, мой друг, – сказал хан.
Киданец ушел. Хулан ждала, когда муж отпустит ее.
– В последний раз я молился на Бурхан Халдун, – сказал он наконец, – и гора молчала. Это молчание ужаснуло меня. Я не мог узнать волю Неба. Я давно не слышал духов, а на этой земле сны мои порой…
Он согнулся в своем позолоченном кресле.
– У меня было такое чувство, будто меня поглотила земля, будто меня заперли в ловушке, и душе моей невозможно было летать. Я увидел небытие. Мне пришло в голову, что душа человека может умереть с его телом, что после этой жизни ничего нет. Монах был моей единственной надеждой избежать такой участи.
– Я не все поняла из того, что он говорил нам, – сказала она, – но он еще говорил о духе, который живет во всех людях.
Рот его покривился.
– И еще он сказал, что мир не был создан для нас, словно мы делаем то же самое, что и табун лошадей, ищущий новое пастбище, или стая птиц, летящая на юг. Он говорил о духе внутри нас, но в последнее время я его не ощущаю.
Он встал, качнулся и тяжело опустился в кресло. Его морщинистое лицо выглядело измученным.
– Когда-то со мной говорил Тэнгри. Во сне я слышал, что мне ясно нашептывали духи. Призраки моих предков представлялись мне такими, будто они и в самом деле живут на земле. Однажды я слышал, как они говорили со мной устами шамана Тэб-Тэнгри, и даже когда я разрешил Тэмугэ решить его судьбу, я все еще надеялся, что Тэб-Тэнгри сможет воспользоваться своей магией, даже если это грозило бы мне смертью, потому что тогда бы я убедился, что его утверждения оправдываются. – Он отпил из кубка и уронил его. – Когда я увидел его сломанное тело, я понял, что мертвые молчали всегда, что он не обладал способностью общаться с ними, что, видимо, никакие призраки с нами не говорят. С тех пор я не знал покоя. Я молился и не получал ответа. Я искал утешения в радостях жизни, и они ускользали от меня. Я думаю о могиле и трепещу.
От его отчаяния она осмелела.
– У тебя такие видения, – сказала она, – и все же ты посылаешь людей без счета на смерть. Я надеялась лишь на то, что души мертвых в конце концов обретут немного счастья, а теперь ты говоришь, что не веришь в это и думаешь, что их нет совсем.
– Нас мало, – возразил он, – а нашим врагам нет числа. Мы можем победить их только тем, что заставим их бояться оказывать сопротивление. Ко я должен признаться, что я меньше радуюсь их смертям, чем мог бы. Я мог бы стать счастливым, поверив в их полное исчезновение, в пустоту, ожидающую их.
– Ты думал, они исчезнут, – сказала она, – а сам ты, возможно, будешь жить вечно. Не думала я, что человек может вместить подобное зло. Если бы я поверила, что именно это ожидает нас, я хотела бы, чтобы все люди радовались, пока живут.
– В таком случае ты дура, Хулан. Если все кончается с жизнью, то не все ли равно, что мы делаем здесь.
– Не все равно, – прошептала она. – Теперь ты не получишь своего эликсира. Тебе придется бояться смерти, на которую ты обрек так много других людей. Для тебя это, наверно, подходящее наказание.
– Как ты меня ненавидишь, – сказал он.
– Я тебя не ненавижу. Мне жаль тебя. Ты будешь бояться смерти остаток своей жизни, и все будет напоминать тебе, как много смертей ты принес в этот мир.
– Пошла прочь с моих глаз, – сказал он. Она думала, что он ударит ее, но его словно привязали к креслу. – Чтобы я тебя никогда не видел, пока ты будешь думать и говорить то, что сказала сейчас. Не хочу видеть твоего лица.
– Я не боюсь смерти, Тэмуджин.
– Тогда бойся того, что я сделаю с твоей жизнью, если ты когда-нибудь надерзишь мне. Бойся страданий, которые я причиню тем, кого ты любишь, еще до твоей смерти.
Хан всегда сдерживал свои обещания. Она встала и тихо вышла из большого шатра.
Хан перевел свой лагерь к подножью Снежных Гор, чтобы избежать летней жары. Стоило Хулан увидеть его в отдалении, как она отворачивалась и закрывала лицо, зная, что случится, если он увидит ее. Она не выходила из своего шатра, когда он посещал Кулгана. Ее сын, по крайней мере, не потерял его благосклонности.
Чан-чинь и его ученики приходили туда вместе с ханом, который пользовался каждым благоприятным случаем, чтобы послушать поучения монаха. Хулан часто думала об этом ласковом старце и об утешении, которое могли бы принести его слова, но не осмеливалась приблизиться к его шатрам или пригласить его к себе. Муж услышит об этом и запретит мудрецу разговаривать с ней. Тэмуджин будет познавать Путь, а ей больше никогда не слышать о нем. И это тоже было частью ее наказания.
Перед тем, как хан снова встретился с Чан-чинем, пришла весть о восстании на юге. Дао был забыт, в лагере забегали люди, готовящиеся к походу. Хан собирался выступить с армией для подавления мятежа.
Она не пошла с другими женщинами провожать войско: сын не попрощался с ней. Чан-чинь, по слухам, попросил, чтобы его оставили. Хан разрешил монаху вернуться в Самарканд. Через два дня после выступления армии старый мудрец покинул лагерь. У нее не было случая поговорить с ним в отсутствие хана.
У Хулан по-прежнему была охрана, ее служанки и рабыни, стада и повозки с добычей. Тэмуджин не стал бы подвергать ее опале публично, поскольку это лишь показало бы, что, делая ее любимой женой, он ошибался. Она всегда будет его хатун, получающей свою долю от грабежа и считающейся другими его любимой женой, которая вдохновляет его на кровавые подвиги. И это тоже было частью ее наказания.
112
Осенью, когда хан победил своих последних врагов на юге, люди его свернули лагерь. Они обогнули разрушенный Балх, пересекли Аму-Дарью по понтонному мосту и разбили лагерь южнее Самарканда. Оккупационные войска наряду с киданьцами и мусульманами, которые должны были управлять завоеванными землями, оставались, но большинство монголов возвращалось на родину.
Из Самарканда прибыли делегации и повозки с провиантом. К шатру Хулан доставили кувшины с красным вином, свежесорванный миндаль, дыни, переложенные доставленным с ближайших гор льдом, шелка и драгоценности. К северу от лагеря поставили балдахин, под которым хан наконец решил возобновить отложенный разговор с даоским мудрецом.
Сухая и ясная погода еще держалась, когда монахи прибыли в сопровождении А-ли-сюня, киданьца, губернатора Самарканда, которому предстояло переводить. Хан удалил из-под балдахина почти всех, когда Чан-чинь был готов начать свою проповедь. На этот раз привилегию слушать учение монаха получили только трое из людей Тэмуджина – А-ли-сюнь, Лю Ван и Чинкай.
Старцу не удалось дать хану вечную жизнь, и вер же Тэмуджин захотел понять его Учение. Люди толковали об изменениях, которые произошли с Чингисханом. Когда он не сидел с монахом, то выслушивал своих советников и принимал послов; единственным отдыхом его были редкие выезды на охоту с ловчими птицами. Он воздерживался от посещения шатров своих женщин, и Хулан вспомнила, что Чан-чинь советовал ему спать одному.
Хан, говорили некоторые, стал более задумчивым. Хулан догадывалась, что его одолевало отчаяние, и он надеялся в конце концов обмануть смерть.
– Ты беременна, – сказала Хулан, разбиравшаяся в таких вещах.
Зулейка, зашивавшая что-то, оторвалась от работы.
– Я уже догадалась, госпожа.
Кулган брал девушку в свой шатер месяца два тому назад. Она шла покорно, не протестуя, и поэтому Хулан не возражала. Зулейка была всего лишь рабыней, и у Хулан теперь не было власти воспротивиться сыну. Девушка была с ним три ночи, она быстро ему надоела, как и прочие его партнерши.
– Я рада, – сказала Хулан. Другие рабыни смотрели на Зулейку прищуренными глазами, соображая, какая выгода будет девушке от этого. – Ты подаришь моему сыну первого ребенка. – Хулан вспомнила о том времени, когда впервые почувствовала Кулгана под сердцем. Ребенок утешит ее – вот во что верила Хулан. У нее будет кто-то, кого она будет любить всецело, и кто отплатит ей за это любовью к ней. – Самое большое счастье для женщины – это иметь ребенка, – пробормотала она, но ее слова ничего не значили даже для нее.
Девушка не сказала ничего. Другие рабыни покачали головами, любая из них была бы взволнованна и потребовала бы преимуществ, которые полагаются женщине, беременной внуком или внучкой хана.
– Я присмотрю, чтобы о тебе позаботились, – продолжала Хулан. – Мы подчиняемся положениям Ясы, которая обязывает нас кое-что сделать для тебя. У моего сына будет другая жена, которая родит ему наследников, но тебе полагается место второй жены. Ты получишь долю скота Кулгана и рабынь, которые будут тебе служить. У тебя будет собственный шатер.
– Простите, госпожа, но я лучше останусь с вами.
– Для таких вещей существует определенный порядок. Ты должна жить в орде моего сына, если собираешься стать его женой.
Девушка понурила голову.
– Да, госпожа.
Хулан растерялась. Вот к чему привела ее доброта: девушка предпочла остаться ее рабыней, а не стать женой Кулгана.
Наконец она сказала:
– Наверно, ты можешь оставаться со мной, пока не придет время рожать. Я скажу сыну, что ты перейдешь в его шатер после этого.
– Спасибо.
Зулейка склонилась над шитьем, и глаза ее увлажнились.
Они свернул лагерь и двинулись к востоку от Самарканда. Чан-чиню и его ученикам разрешили вернуться в их прежний дом в городе, и некоторые люди из ханской свиты тоже поселились там, но Тэмуджин остался вне стен. Все, что ему было нужно в Самарканде, привозили к нему. Балдахин, где он встречался со своими людьми и слушал рассуждения Чан-чиня, поставили к северу от круга его шатров и повозок.
На западе Хулан увидела купола и минареты города. Самарканд раскинулся на берегу реки Зеравшан, которую люди называли Золотоносной. Часто, когда солнце было высоко в небе, мерцали золотые блики в воде, которая текла с гор на западе к равнине, где стоял Самарканд. Город на горизонте нравился ей. Когда-нибудь она может пойти к мужу и попросить разрешить ей жить во дворце, который смотрел на город с высокого холма, и он бы исполнил ее желание. Те из ее рабынь, которые были взяты в Самарканде, рассказывали ей об арыках, которые несли воду вдоль улиц, и о террасах с садами и огородами на них. Она могла бы ходить на базары, где торговали купцы из Китая, уйгурских оазисов и с запада. Она мечтала о городе, который был недоступен ей, как мираж в пустыне.
Наверно, было бы лучше не селиться в городе. В его стенах она также видела следы работы мужа – пустые дома, жители которых погибли, лица, исхудавшие от недавнего голода, глаза, полные слез и ненависти.
Ясное осеннее небо вскоре стало серым. Сеял с неба мелкий дождик. Город тонул в тумане, а потом, исчезнув за плотной завесой дождя, и совсем пропал.
После возвращения из Самарканда Елу Цуцай пробыл в ханском лагере три дня, и тогда Хулан послала служанку спросить его, может ли он поговорить с ней. Киданец сказал, что примет ее.
К вечеру дождь стал сильным и холодным, грозя обернуться снегом. Хулан была осторожна, вылезая из кибитки и идя к шатру киданьца. Когда хан узнает об этом посещении, он может приказать своему советнику избегать ее. Страж у дверей объявил ее имя, она вошла в сопровождении двух рабынь, которых привезла с собой.
Кроме очага большую юрту освещали масляные лампы, стоявшие на низком столе, за которым сидел ученый. На полках лежали и стояли свитки и сшитые книги из Китая вместе с кувшинами, в которых помещались цветы и ветки. Она не увидела ни цветных занавесей, ни золотых чаш или драгоценностей, награбленных в городах, ни свиты рабов, которые могли бы окружать самого доверенного из ханских советников. Киданец был один, если не считать мальчика, который наливал чай в чашки.
Когда рабыни Хулан стали на колени у очага, он поднял голову.
– Приветствую вас, почтенная госпожа, – проговорил он и коснулся кистью следующего свитка.
– Я приветствую тебя, мудрый канцлер, и я благодарна за то, что ты захотел увидеть меня. – Она села на подушку слева от него, мальчик подал ей чашку и блюдо с миндалем. – Я слышала, что ты проводишь много времени с учеными людьми Самарканда.
– Действительно, провожу. Их астрономы так же мудры, как и те, что были при дворе.
Хулан прихлебывала чай. В отличие от других совет-; ников мужа Цуцай всегда разговаривал с ней с теплотой; в голосе.
– Мой муж, – сказала она, – в последнее время очень интересуется наукой.
– Он пытается следовать некоторым предписаниям Учителя. Он пьет меньше, но совсем не отказывается, а, как говорят ваши люди, на одной ноге не устоишь. Он проводит свои ночи в одиночестве и, разумеется, делает это под влиянием Учителя, в противном случае, прекрасная хатун, он почтил бы вас своим присутствием. – Его красивое лицо было печальным; она вдруг подумала, что он догадывается об истинном положении дел. – По требованию хана я был на одной из бесед Учителя.
– Учитель – мудрый человек, – сказала она.
– Мудрый человек, – подтвердил киданец, – и доброжелательный. Он раздал большую часть того, что подарил ему хан, самым бедным людям города. Учитель также показал мне несколько своих стихотворений. Мне кажется, он думал, что я отвечу стихами на то, что он написал. Надеюсь, мои усилия не разочаровали его. Даже умные люди порой лишены поэтического дара.
Цуцай для нее был слишком тонок. Она не могла разобрать, говорит он пренебрежительно о своем искусстве или о стихах Чан-чиня.
– Мне бы хотелось снова получить удовольствие от разговора с Учителем, – сказала она, – хотя я недостаточно образована, чтобы понять все, что он может сказать.
– Многие умные люди не понимают, что говорят и пишут даосские учителя. Некоторые говорят, что их алхимики обладают большой магической силой, другие утверждают, что подобная алхимия может лишь показать свойства природы, а третьи доказывают, что это алхимия душ, а не алхимия в истинном значении этого слова. – Он погладил короткую черную бородку, покрывающую его подбородок. – Так что вы в своем смущении не одиноки.
Подобные слова, произнесенные другим человеком, могли означать лишь лесть, но киданец никому никогда не льстил. Сейчас он говорит с ней не как с хатун и даже не просто как с женщиной, а как с другой пытливой душой.
Она преисполнилась странной радости, какой не испытывала никогда. Она чувствовала, будто у нее что-то отняли, и в то же время покой. Она представила себе мир, населенный подобными людьми, такими, которые будут делиться своими знаниями свободно, сквозь барьеры, разделяющие их ныне, а затем это видение растаяло, как мираж, как тот город, что был поглощен туманами.
– Я пришла к вам, ученый брат, – сказала она, – так как хотела кое-что спросить у вас. Как вы, возможно, знаете, этой весной родится еще один внук или внучка хана – первый ребенок моего сына.
Киданец кивнул.
– Хан всегда счастлив при прибавлениях его многочисленного потомства.
– Мне хотелось бы, чтобы вы нашли учителя для этого ребенка. Если будет мальчик, то такого, чтобы научил его уйгурскому письму, а может быть, и вашему. Я знаю, что вам можно доверить поиски умного человека.
– Это желание и вашего сына? – спросил он.
– Я не говорила с ним об этом. Он не склонен к подобному учению, но я не вижу причины, почему бы он возражал.
– Я уверен, что и хан не будет возражать.
– Но самой мне не хотелось бы спрашивать его, – сказала она. – У него так много детей и внуков – он не может заниматься всеми. Если представится случай, спросите его.
Глаза его широко раскрылись – он все понял. Он сообразил, что сама она не может спросить Тэмуджина.
– Да, благородная госпожа, – пробормотал он. – Когда мальчик подрастет, и если у него будут задатки ученого, я могу предложить это. Но до тех пор мне придется подождать. Даосский Учитель скажет тебе, что бесполезно заставлять кого-либо выполнять несвойственные ему функции. Четыре наследника хана, хоть они все и великие воины, усвоили лишь презрение к науке, которую им навязывали.
– Хоть они и великие воины, – повторила она, – но я смею надеяться, что мой внук будет человеком иного сорта. Мне хотелось бы, чтобы он был больше похож на тебя, мудрый канцлер. Порой я удивляюсь, почему такой человек, как ты, пошел на службу к моему мужу, ты, склонный к более спокойным занятиям, чем война.
Цуцай тихо засмеялся.
– Если бы я этого не сделал, мои кости валялись бы где-нибудь у меня на родине теперь, и мой народ сродни вашему – война не так уж и неведома нам.
– Ты этим не гордишься.
– Некоторые из нас не гордятся. Мы научились этому у китайцев – сражаться и все же скорбеть по поводу последствий войны.
Она сказала:
– Мой муж ничего не знает, кроме войны.
– И все же ему теперь приходится править, а правителю нужна не только сила, хотя она – одно из орудий правления. – Он отхлебнул чай. – Когда меня привели к хану, я увидел, что он почитает ученых людей, если даже не очень разбирается в их знаниях… простите меня за такое высказывание. Его природа сделала из него завоевателя, и пойти против этого он не может, но по природе же он не только воин. Он еще и пытлив. Разве не поэтому он послал за Учителем?
– Он послал за ним, потому что хотел жить вечно.
– А разве желание знать ответы на вопросы не требует много времени? Учитель не может дать ему его, но если хан узнает, как использовать завоевания, а не просто грабить, то этого будет достаточно. Если бы в его окружении не было людей, которые пробуждали бы в нем жажду познания мудрости, его натура воина подавила бы все другие склонности.
– Я всегда ненавидела войну. – Ей не следовало бы говорить это, но киданец каким-то образом устранил внутренние преграды. – Я жена величайшего из воинов, и все же я жажду, чтобы мир не знал войны.
Она овладела собой. Две рабыни, которых она привезла с собой, слабо знали монгольский язык, и мальчик киданьца тоже, видимо, понимал мало, но она и так сказала уже слишком много.
– Это не тот мир, о котором вы мечтаете, – ласково сказал Цуцай. – Нам приходится жить в мире таком, каков он есть. Он не дает возможности уйти от войны человеку, который окружен теми, кто владеет миром. И на самом деле это было бы против природы вещей.
Он смотрел мимо нее.
– Если бы хан жил в древние времена, когда люди ничего не знали о войне, он бы, наверно, служил своей природе, жаждущей познания, пускал бы во вселенную вместо стрел вопросы, но он живет не в том мире. Вы хотите, чтобы все было по-другому, госпожа, и страдаете, потому что не можете изменить мир. Я принимаю его таким, каков он есть, и делаю то, что могу, с тем, что мне дано. Я говорю себе, что многие здесь и в Китае могут жить и сохранять созданное ими, так как великий хан прислушивается ко мне. Учитель сам говорит нам, что в приятии сущего обретается покой.
Руки его дрожали, он поставил чашку. Что бы он ни говорил, покоя он не обрел. Она уловила муку в его черных глазах, которые мгновенно прояснились.
– Я не могу принять это, – сказала она. – Я ничего не могу поделать с этим, но принять никогда не смогу.
– Когда налетает гроза, – сказал он, – человек должен бежать в свой шатер или прикрыться. Стоять столбом во время грозы значит только привлечь гром с Неба. Грозы проходят, почтенная госпожа. – Он наклонился к ней. – Мне кажется, вы пришли сюда не только за тем, чтобы попросить поискать учителя для вашего внука. Наверно, вы хотели также набраться у меня мудрости, а я не могу помочь вам.
– Ошибаетесь, ученый канцлер. Вы мудры, а я дура. – Хулан встала. – Вы тратите мудрость на настолько невежественную женщину, что ей остается лишь желать невозможного и скорбеть по поводу деяний человеческих.
