Текст книги "Повелитель Вселенной"
Автор книги: Памела Сарджент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 51 страниц)
98
Монголы оставили разрушенные города, лежавшие за драконьим хребтом Великой стены. Шикуо не плакала, проезжая через Зев Стены, и при виде посланий, которые нацарапали на арке ворот другие изгнанники. Варвары резали рабов, которые больше были не нужны им, и оставляли тела на месте. Она предпочла удалиться от кладбища, в которое монголы превратили ее родину.
Шикуо посмотрела на свою картину и добавила лишь один мазок. За последние два месяца обитатели ханского лагеря привыкли к странному зрелищу – цзиньская принцесса сидела под зонтиком рядом со своим шатром, заставленная ширмами, защищавшими ее от ветра, и тыкала кистями в бумажные или шелковые свитки. Даже в этой дикой стороне у нее было не больше дел, чем во дворцах Чжунду. Рабы и слуги пасли стада, которые ей выделил хан, и заботились о ее шатре и пожитках. Лин оставалась под боком и вела ее по новой жизни.
Шикуо оторвалась от картины. Из кибитки вылезла госпожа Тугай и в сопровождении двух служанок пошла к Шикуо. Тугай была самой важной из четырех жен-монголок, которых хан взял с собой в поход. У нее были добрые карие глаза и тело почти такое же толстое, как у молодого монгола. Остальные три жены были хорошенькими и плотными, с широкими лицами и красными щеками. Они оставались на онгутской территории с другими монголками и арьергардом и присоединились к хану на пути к Ю-эр-ло.
Шикуо и Лин встали.
– Я приветствую тебя, старшая сестра, – проговорила Шикуо. Она уже немного знала монгольский язык, но Лин приходилось часто подсказывать ей.
– Я приветствую тебя, благородная госпожа, – сказала Тугай. Ее высокий и широкий головной убор делал приземистую монголку высокой.
– Это даст мне удовольствие… – Шикуо стала мямлить, и Лин шепотом подсказала монгольскую фразу. – Мне доставит великое удовольствие, если моя старшая сестра воспользуется моим скромным гостеприимством.
– С превеликим удовольствием, – откликнулась Тугай-уджин.
Она села за столик Шикуо, грузно подвинувшись, когда ее женщины примостились рядом. Лин забежала в шатер и вернулась с Ма-тан, которая несла серебряный поднос с фарфоровым горшочком и чайными чашками. Тугай полюбила чай, и Шикуо была благодарна ей за это. Она по-прежнему давилась прокисшим кобыльим молоком, которым угощала ее Тугай в своем шатре.
Они отхлебывали чай. Тугай вытянула свою короткую шею, пытаясь, видимо, разглядеть картину. Шикуо уже подарила женщине рисунок лебедя, сидевшего в гнезде на соленом болоте возле озера. Одарила она и других жен. Женщины восприняли картины с детской радостью, что было совсем не похоже на холодное одобрение придворных в императорском дворце.
– Неудачная попытка, – сказала Шикуо, подтолкнув картину к Тугай. На картине была обгоревшая стена и земля перед ней, усыпанная костями.
Тугай расплылась в улыбке.
– Прекрасная картина, уджин. Этот череп, похоже, детский, а это часть ножной кости. А ребра какие! Ты очень умная, благородная госпожа.
– Спасибо за похвалу, старшая сестра.
Тугай вздохнула.
– Когда приедем домой, ты, наверно, нарисуешь и нашу землю.
– Я предвкушаю виды вашей красивой страны, – пробормотала Шикуо.
– Скоро лето кончится, – сказала Тугай. – Хан хочет уладить дела дома, а потом вернуться сюда. – Шикуо насторожилась. Разумеется, он вернется, чтобы разграбить уцелевшее, разрушить то, что оставшимся в живых удалось восстановить. – Мне кажется, меня он оставит и возьмет с собой другую жену, хотя он едва ли нуждается в нас, имея столько ваших красавиц на выбор.
– Наши женщины всего лишь лилии по сравнению с богатой красотой монгольской госпожи, – вежливо сказала Шикуо. Плотной Тугай впору было бы сражаться на коне рядом с ханом. – Ваш цветок – это пион, который мы называем королем цветов. – Она произнесла этот комплимент на китайском языке, Лин перевела. – Я уверена, что ни одна из наших лебедушек не нравится ему так, как вы.
– О, но я никогда не ходила в его любимицах. Эта честь принадлежит Хулан-хатун, хотя прошло много лет. На лице ее пылает пламя красоты – тебе захочется нарисовать ее. Я была с ханом, когда ее привезли ему, и он так сильно желал ее, что то и дело валил ее на пол и брал.
Шикуо нахмурилась, услышав о таких необузданных страстях. Тугай рассказывала о старших сыновьях хана, которые сопровождали его в этом походе. Шикуо видела их – трое младших были похожи на отца, а старший напоминал громадное животное с маленькими черными глазами. Звали его Джучи, и ходили слухи, что он часто ссорится со своим братом Нагадаем. Два младших сына, Угэдэй и Тулуй, на недавнем пиру напились так сильно, что их пришлось разносить по шатрам.
– И есть еще один человек, получивший звание пятого сына хана, – рассказывала Тугай, – это Барчух, идикут уйгуров.
– Чем же он заслужил столь высокое звание, старшая сестра?
– Его народ возненавидел кара-китаев, которые требовали от него большой дани. Барчух предпочел иметь своим господином Тэмуджина, а не кара-китайского гур-хана и доказал это, выгнав ханских врагов мэркитов, бежавших в свое время в страну уйгуров. Когда Барчух приехал в наш стан присягать, хан был так тронут, что объявил: он всегда будет считать идикута своим пятым сыном и братом своих четырех сыновей.
– Вот это да, – сказала Шикуо. – Наверно, великий хан был доволен тем, что уйгур избавил его от необходимости покорять его народ силой.
– О, наш муж произнес об этом прекрасную речь, сказав, что Барчух не заставил людей хана нести потери, а коней потеть, и заслуживает за это всяческих почестей. Многие уйгуры, разумеется, уже в чести у хана, поскольку они записывают его слова. Они почти такие же образованные, как ваши китайцы.
Шикуо посмотрела в простодушные карие глаза женщины. Тугай явно не хотела обидеть ее, монголке даже уйгур казался образованным. Тугай поболтала потом о своих сыновьях, о маленьком мальчике, который уже сам ездит на лошади, не привязанный к ней, и о старшем, который не промахивается в цель из лука.
– Они мечтают о боевой славе, – сказала Тугай. – Один уже такой большой, что ходит за лошадьми в арьергарде, а мой младшенький очень радуется, когда привозят военную добычу и рабов.
– Я уверена, что оба станут могучими воинами, – согласилась Шикуо. – Имея кровь хана в жилах, они и не могут быть другими.
– Ты говоришь по-нашему очень хорошо, благородная госпожа, хотя живешь с нами совсем недолго. Скоро ты сама станешь монголкой.
Шикуо опешила от такой похвалы.
– Ты меня переоцениваешь, уджин.
Той ночью к Шикуо пришел хан. Она заранее обтерлась теплой водой и надела синий шелковый халат. Он сморщил нос, почуяв запах ее духов.
– Ты опять мылась? – спросил он.
– Прошел месяц с тех пор, как я принимала ванну, – сказала, она. – Я привыкла мыться чаще.
– Вода слишком драгоценна, чтобы тратить ее зря, и ты рискуешь оскорбить духов воды, если будешь мыться в реке. Моя Яса предусматривает смертную казнь за такое преступление.
– Лин говорила мне об этом, – сказала Шикуо, – и о том, что купание во время грозы непременно привлечет молнию на юрту. Но, наверно, духи твоей страны простят меня за то, что я воспользовалась несколькими каплями воды, чтобы сделать свое тело более привлекательным для мужа.
– Женщине не обязательно пахнуть, как цветок.
– И не обязательно гй вонять, как лошадь.
Он сел на кровать.
Два ее последних рисунка лежали на столике у кровати. Когда она устроилась рядом, он взял один из них. Две ее рабыни стояли с опахалами тут же, Ма-тан подала кувшин.
– Как это называется? – спросил он.
Это была картинка, которую она показывала Тугай.
– Картина называется: «Великий хан оставляет свой след на земле».
Он осклабился и схватил другой рисунок. На нем монгольский воин стоял рядом с горкой, сложенной из отрубленных голов, женских и детских.
– А это?
– «Могучий монгол побеждает своих врагов».
Он бросил свиток на стол.
– Если тебе надо рисовать, то изображай лошадей и птиц или юрты с кибитками. Можешь делать картинки наподобие тех, что в твоей книге.
– Я должна рисовать то, что вижу, мой муж.
– Ничего подобного я не вижу.
– Я должна рисовать то, что я вижу в самой себе. Часто моя рука, кажется, сама находит образ и начинает чертить еще до того, как я осознаю, что мне хочется нарисовать. А раз кисть коснулась бумаги, приходится ей подчиняться.
– Ты рисуешь не то, что ты видишь, а то, что думаешь об этом.
Она сказала:
– Я не буду рисовать этого, если ты не хочешь…
– Рисуй что тебе угодно. Если мне очень не понравится…
Он разорвал второй рисунок и потянулся за кувшином, который держала Ма-тан.
Пил он молча. Хан не часто бывал с ней в то лето: его отвлекал долг по отношению к другим женам.
Наконец он махнул рукой, чтобы женщины ушли. Лин направилась было следом, но он окликнул ее.
– Ты останься, – сказал он.
– Как пожелаешь, – сказала Лин, – но госпожа уже достаточно хорошо говорит на твоем языке, и переводить ее не надо.
– А мне и не нужен твой перевод.
Шикуо нисколько не стеснялась молодой женщины, присутствие Лин успокаивало ее. До сих пор хан доставлял ей мало удовольствия, но она могла видеть овальное лицо Лин. Пусть он себе думает, что доставляет ей удовольствие, мысли ее занимала Лин.
На следующий день хан собрал придворных в шатре у Шикуо. Она сидела слева от него, генерал Мухали – справа. Она уже кое-что знала о генералах, сидевших возле Мухали. Тому, что звали Джэбэ, имя дал хан, когда этот человек присягнул ему после боя с ханом же. Борчу был связан с ханом с детства, после того, видимо, как он помог хану вернуть украденных лошадей. Дружба монголов, казалось, зиждилась на подобных подвигах – она завязывалась в битвах и набегах, когда мстили и сводили старые счеты.
Лин сидела рядом на случай, если понадобится переводить, а Тугай и другие жены хана – слева от нее. Мужчины пили вино, но хан ограничивался кумысом. Он не одобрял больших пьянок. Шикуо удивлялась, почему хан не запрещает их. Но первыми стали бы возражать против этого его сыновья Угэдэй и Тулуй. Их кубки наполнялись несколько раз, пока хан что-то тихо говорил Мухали. Угэдэй, шатаясь, вышел наружу, а когда вернулся, с ним вошел еще один человек, запорошенный желтой пылью, словно он проскакал много ли. Он решительно прошел к хану, чуть склонив голову, и Шикуо узнала одного из самых верных товарищей мужа. Несмотря на внушаемый трепет, хан часто пренебрегал всякими церемониями, что было бы немыслимо для императора.
Человек торопливо произнес приветствие и сказал:
– Я принес новости, которые тебе надо знать, Тэмуджин.
– Садись, Самуха, и говори.
– Я подумал, что лучше приехать самому, чем посылать гонца. Новости неприятные. – Самуха сел на подушку возле Мухали и взял у рабыни чашку. – «Золотой» государь покинул Чжунду.
Человек продолжал говорить, а рука Шикуо все сильнее стискивала кубок. Она улавливала смысл его скороговорки. Император Цзун покинул Чжунду тотчас после ухода монгольской армии и отправился в город Кайфын, где и обосновался, бросив на произвол судьбы часть страны севернее Желтой реки.
– У нас мир, – сказал хан, когда Самуха закончил. – Он обещал мир. Я сказал ему, что уйду, а теперь он показывает, что не верит моему слову. В Кайфыне он осмелеет и будет сопротивляться. – Он говорил спокойно, но Шикуо увидела, что глаза его гневны. – Я бы оставил ему его столицу, если бы он сдал ее мне и присягнул. Теперь я ему ничего не оставлю.
– Кроме плохой новости, есть и хорошая, – сказал Самуха. – Многие киданьцы из его собственной королевской гвардии дезертировали во время его побега и присоединились к нашему брату Ляо Вэну.
Наблюдая за ханом, Мухали шевелил усами. Генералы хотят этой войны, подумала Шикуо. Все они хотят воевать. Они до сих пор осаждали бы Чжунду, если бы хан не приказал им отойти.
– «Золотой» государь показал лишь, как он боится нас, – сказал Тулуй. – Он знает, что мы можем взять Чжунду.
Самуха посмотрел на молодого человека.
– Взять его нелегко, – сказал он. – Дважды мы входили внутрь, и дважды нас отбрасывали. Они наверняка будут бросать в нас со стен свои громоподобные бомбы и пугать наших лошадей этим ужасным шумом. Не думаю, что мы одолеем такие высокие стены, и у нас нет опыта ведения осады.
Тулуй фыркнул.
– Нет ничего невозможного для монгола.
Хан поднял руку.
– Нам придется брать город штурмом, – сказал он. – Осажденные слабее нас. Они найдут мало провизии в местностях, по которым прошли мы, а без императора дух их будет подавлен. Мы можем заставить их сдаться, заморив голодом.
– Они скорее всего пошлют за провизией людей на север, – сказал Мухали.
– Если мы не побываем там первыми. – Хан наклонился в кресле. – Скоро наступит осень. К тому времени мои разведчики обеспечат наше продвижение. – Он взмахнул руками. – Два крыла двинутся на восток через Хинганы. Другая армия пойдет на юг и окружит Чжунду.
Мухали говорил хану о созыве военного совета и необходимости подкреплений. Шикуо осушила кубок, рабыня наполнила его вновь.
– Горюете, госпожа? – шепнула Лин по-китайски. – Пусть вино облегчит вашу печаль.
– Я не горюю, – сказала Шикуо по-монгольски. Хан оглянулся. – Мой муж возьмет город. Я радуюсь, что он избавил меня от опасности, протянув свою руку.
Она подняла кубок и выпила.
99
Шикуо лежала на постели. Сквозь завывание осеннего ветра она слышала пьяные крики монгольских солдат, праздновавших падение Чжунду. Сам хан плясал в ту ночь, когда весть об этом дошла до него.
Он не вернулся на родину прошлой осенью и держал Шикуо при себе. Зимой он послал два крыла войска под командованием своего брата Хасара и Мухали на родину чжурчженей. Самуха отправился на юг осаждать Чжунду. Хан последовал за ним на расстоянии, передвигаясь медленно на юг, чтобы остановиться лагерем на реке Луаньхэ.
К тому времени Шикуо стала думать, что столица в конце концов выстоит. Хан, боясь, наверно, этого, послал А-ла-шена в Кайфын, чтобы предложить императору мир, но Цзун не принял посла-тангута, несмотря на то что на юг хлынули тысячи беженцев. Император Цзун пытался (слишком поздно) послать провизию в осажденную столицу, но монголы перехватили обозы. Жители Чжунду пришли в отчаяние, а хан ждал.
Но ждать ему пришлось недолго. Едва наступила весна, как Чжунду сдался. Монголы могли понести большие потери при штурме, но они предпочли морить столицу голодом.
Рядом шевельнулась Лин.
– Меня удивляет, что хан не желает переехать в Чжунду, – сказала она.
– Он победил, – откликнулась Шикуо. – Осмотр самого города добавит лишь несколько капель к чаше его радости.
Он послал вместо себя своего главного судью Шиги Хутуха, чтобы тот возглавил грабеж.
Она положила руку на живот. Ребенок в чреве еще не проявил себя. Она, видимо, будет уже на родине хана, когда их ребенок родится. Теперь хана мало что удерживает здесь, часть его армии останется, чтобы разграбить оставшееся и подавить любое сопротивление.
Император государства Сунь будет чувствовать себя в большей безопасности за остатком цзиньских земель, лежавших между ним и монголами. Она гадала, скоро ли хан надумает идти походом на юг.
Лин вздохнула, и Шикуо положила руку ей на чрево. Живот у Лин был круглее, она тоже понесла от хана. Наверно, любовь, которую они разделяли, отворила их ворота для его семени. Какой-нибудь придворный не стал бы ревновать к тому, что происходит между двумя его женщинами, когда они лишены его внимания, но хан был недоволен, узнав, что они получают такое удовольствие друг с другом. Он мог бы запретить это, но Шикуо объяснила, что такие упражнения не принесут им вреда и только заставят еще больше желать наслаждения, которое они получают от него. Их беременность как бы подтвердила правоту ее слов, да и он усвоил кое-что из картинок в ее книге.
Хан осмотрел часть своих сокровищ. Шикуо наблюдала, как ему подали чашку. Хан держал ее на вытянутой руке и восхищался фарфором. Он восторгался прекрасными кубками и изящно раскрашенной фаянсовой посудой так же, как и золотом, наваленным в телеги, стоявшие у его орды.
Он также попросил прислать к нему несколько знатных пленников, но эти люди ждали снаружи, пока хан пил за Самуху и его командиров и слушал, как Шиги Хутух перечислял, что досталось на его долю из добычи.
– Теперь я посмотрю на пленных, – сказал хан, когда его главный судья умолк.
– Ты сказал, что хочешь видеть самых важных, – сказал Шиги Хутух. – Среди пленных, взятых во дворце, эти кажутся наиболее стоящими. Я спросил, кто среди них самые богатые, и мне показали на некоторых. Тогда я спросил, которые из них самые умные, и ко мне подвели других. Их-то я и доставил к тебе.
Шикуо посмотрела на пленников, которых ввели, боясь увидеть знакомых.
– Тот, высокий, производит впечатление, – сказал хан.
– Его нашли у повозки поблизости от дворца, где он оказывал помощь раненым. Люди, наткнувшись на него, думали, что в повозке ценности, потому что он не давал заглянуть в нее, но там оказались одни свитки. – Шиги Хутух откашлялся. – Я приказал своим людям захватить и повозку – может, в свитках написано что-то полезное. Если нет, можно костры разжигать.
– Спроси его, что говорится в свитках.
Кто-то перевел вопрос хана.
– Свитки говорят о звездах, – ответил по-ханьски человек.
Услышав его голос, Шикуо подняла голову.
Это был Елу Цуцай, киданец, который хвалил ее картины. Его шелковый халат был разорван, как и у всех приведенных, лицо худое, изможденное, но он стоял прямо и смотрел хану в глаза.
– Это астрономические карты, – продолжал киданец. – Китайцы изучали звезды бесчисленные годы и сделали много записей об их положении. Такие наблюдения не только показывают нам, какими были небеса в прошлом, но и говорят, какими они будут. Я могу, например, посмотреть на них и высчитать, когда в следующий раз дракон попытается проглотить солнце. Я могу узнать, когда некоторые хвостатые звезды, небесные знамения, вернутся, чтобы предупредить о смутных временах.
Люди, стоявшие возле хана, стали руками и пальцами делать странные знаки, а хан нахмурился.
– Наши шаманы знают звезды, – сказал он, – но могут ли они рассказать нам то же самое? Может ли этот человек читать предсказания звезд?
– Я немного знаю небесные знамения, – ответил Елу Цуцай. – Император очень нуждается в таких знаниях, вот почему только люди, имеющие разрешение двора, могут изучать звезды. Сын Неба должен знать, когда предзнаменования благоприятны для зачатия наследника или какое знамение предсказывает беду.
Хан наклонился вперед.
– Тогда почему же он заранее не предвидел судьбу столицы?
– Мы видели дурные знамения, – сказал киданец, когда ему перевели это. – Но знание бесполезно, если тот, кому оно нужно, отказывается им воспользоваться. Император слушал кого угодно, но не своих астрономов, и в конце концов события подтвердили то, чему он отказывался верить, когда ему говорили о расположении звезд.
– Этот человек – киданец, – проговорил Шиги Хутуху, – и он претендует на то, чтобы считаться потомком рода государей Ляо.
Хан улыбнулся.
– Тогда скажите ему следующее. Дом Ляо и дом Цзинь были врагами. Некогда его предки были правителями, и цзиньцы отняли у них власть. Я мщу за него. Он, разумеется, должен радоваться, что больше не служит своим врагам.
У киданьца брови полезли вверх, когда ему это перевели.
– Я не могу лгать вам, ваше величество, – сказал он. – Мой дед, мой отец и я всегда служили императору цзиньцев. С самого рождения меня учили, что я должен служить своему господину. Измена какому бы то ни было государю всегда приводит к беспорядку. Пока император жил в своем дворце, я считал своим долгом служить ему, а когда он покинул нас, я должен служить его городу.
Этих слов говорить хану не следовало бы. Впрочем, ученый знал, что рискует вызвать ханский гнев.
– Ты говоришь правильно, – сказал хан. Шикуо постаралась скрыть удивление. – Человек, предающий своего хозяина, мне не нужен. Скажите ему: его государь бежал, и теперь он в моих руках. Я хочу, чтобы он служил мне своими знаниями.
Елу Цуцай долго молчал. На какое-то мгновенье их с Шикуо взоры встретились. Она подумала, что вид его – само отчаяние.
– Я охотно буду служить вам, ваше величество, – сказал он наконец. – Я могу сказать это, потому что, судя по вашим словам, вы мудры, но это не вся правда, лишь часть ее. Теперь я могу служить своему народу, только служа вам.
Хан рассмеялся.
– Он честен. Этот киданец будет служить мне лучше, чем служил династии Цзинь.
Через два дня Шикуо послала за киданьским ученым. Она приветствовала его в своем шатре, окруженная женщинами.
Женщины усадили его на подушку. Ма-тан стала позади него с опахалом, а две другие рабыни подали чай.
– Вы все еще рисуете, ваше высочество? – спросил он. – Я спрашиваю, так как вижу, что вы стараетесь сохранить руки гибкими.
Она обхватила пальцами нефритовый шар, который служил ей именно для этой цели.
– Я нарисовала несколько картин. Они не похожи на те, что я рисовала прежде.
– Я уверен, что они очень приятны для глаз. Ничего нет более радостного, чем новая встреча с вами, ваше высочество.
– Я просила мужа разрешить мне поговорить с вами. – Она подбросила и поймала шар. – Он великодушно разрешил встретиться нам. – Она покатала шар на ладони. – Ему приятно разрешить нам поговорить об утраченном, о том, что он отобрал у нас. Давайте говорить откровенно, ученый мудрец. Чем бы мы ни были прежде, ныне я жена монгольского хана, и вы тоже стараетесь заслужить его уважение. Я не оглянулась, когда покидала наш город, но скажу вам, что я теперь часто рисую. Я рисую поля, усеянные костями, которые я видела, горы отрубленных голов и отчаявшихся пленников, которые знают, что умрут. А такие темы требуют от художника особого подхода. – Она встряхнула головой. – Я пригласила вас сюда, ученый брат, так как пожелала услышать, что ханские войска сделали с Чжунду.
– Это печальная повесть, ваше высочество.
– А я и не думала, что она будет другой.
– К зиме мы уже голодали, – начал рассказывать он. – В городе ходили слухи о том, что люди едят трупы. Вскоре стали говорить, что многие уже не ждут, пока другие умрут… Ваньянь Фусин просил Маояня Чин-чжуна открыть ворота и сразиться с монголами в поле – невыносимо было в столице. Они спорили так неистово, что мы стали бояться, как бы их люди не схватились друг с другом. Чинчжун бежал в Кайфын, а Фусин в отчаянии покончил с собой. Говорят, перед смертью он написал прекрасное стихотворение, обвинив Чинчжуна в измене. – Он помолчал. – Чинчжун обещал взять с собой принцесс, оставшихся в Чжунду, но не сделал этого. Они тоже покончили с собой, чтобы не достаться монголам.
Шикуо на мгновенье закрыла глаза. Другие женщины тихо плакали.
– Ворота открыли, – продолжал рассказывать Цуцай. – Офицеры сдались генералу Минганю, который перешел на сторону монголов. Солдаты противника хлынули в город в таком количестве, что запрудили улицы – крысе негде было пробежать. Они грабили и убивали всех на своем пути, поджигали дома, потому что кое-где им еще оказывали сопротивление. Рассказывают, что монголы привязывали тряпки к хвостам кошек и собак, к птицам, поджигали и выпускали, чтобы спалить город.
Киданец перевел дух.
– Многие умерли от голода и болезней. Наверно, монголы хотели огнем очистить город. А может быть, они просто были вне себя от долгой осады. Чжунду ныне – черные руины, госпожа. Императорский дворец горел почти месяц и больше не существует.
Она подумала, что от ее рисунков остался один пепел. Видимо, был какой-то смысл в том, что они пережили жизнь, в них запечатленную.
– Я спас, что мог, – пробормотал Цуцай. – У меня были лекарства, и я помогал больным, пока монголы не нашли меня.
Она сказала:
– Теперь я понимаю, почему хан отказался посетить город. То, что ему нужно было, он получил. Сквозь пепел Чжунду прорастет трава, и когда-нибудь там станут пастись его лошади. Таким он видит мир, почтенный ученый и советник хана. Мы станем свидетелями, как он превратит все под Небом в пастбище для своих табунов.
– Наверно, так оно и есть сейчас, и все же он приказал своим людям беречь мои книги и приглядывать, чтобы я ни в чем не нуждался. Я могу помочь нашему народу, лишь служа хану.
– Вы говорите о нашем народе, – возразила Шикуо, – а на самом деле подразумеваете только киданьцев. Хан охотно вознаградит их за помощь в разорении.
Он сказал:
– Я говорил о нашем народе – и о моем, и о ханьцах, и, наверно, даже о монголах, среди которых нам придется жить. Возможно, мне удастся убедить монгольского хана в том, что он выиграет больше, не уничтожая завоеванное.
– Вы говорите это даже после того, как видели, что он сделал с нашим городом? Принимаете его таким, каков он есть, почтенный советник, и живете в его мире, считая все надежды тщетными?
– Я вижу человека, который добивается своего. Должен ли я воспринимать это, выстраивая стену между его миром и своим? Мне было бы легче жить, принимая его мир и держась в стороне или представляя себе все иллюзией, которая скоро пройдет. Но я не могу так жить. – Он помолчал. – У меня есть обязательства перед другими. Вот почему я служил императору, и поэтому же я теперь должен служить хану. Думаю, вы понимаете это, что бы вы ни говорили. Может быть, именно поэтому же вы продолжаете рисовать, но в новой манере.
– Вы ошибаетесь. Просто я часто не могу рисовать что-либо другое. Как-то мои рисунки рассердили мужа, но теперь ему все равно. Хану быстро наскучивают новые игрушки.
– Но он же не запрещает рисовать так, как вам нравится.
– Он предпочитает знать, что думает его окружение. Он получает удовольствие, узнав мои мысли, какими бы они ни были неутешительными. – Она махнула рукой. – Можете идти, советник Чингисхана. Возможно, вы нужны вашему хозяину.
Хан сидел на постели Шикуо. Из-за жары он разделся до пояса. Скоро они отправятся на север, чтобы переждать лето в более прохладном климате.
Он посмотрел на рисунок, который она сделала через несколько дней после разговора с киданьцем. На нем была закопченная стена со стоящим перед ней деревом, полускрытые пеленой дождя.
– Что это за картина? – спросил он.
– Во дворце была такая стена, – ответила она, – и очень похожее дерево.
– Твоя картинка лжет, – сказал он. – Мои люди сказали, что от дворца ничего не осталось, и дерево должно было сгореть. Твои картинки вводят в заблуждение, жена. Ты не показываешь никаких радостей войны.
– Я всего лишь женщина, и такие радости мне недоступны.
– Всего лишь женщина, но я полагал, что не дура. Каждый человек, которого я убиваю, освобождает немного места для моих юрт, для моих стад и улучшает будущность моего народа. Война – мужская работа, и я получаю удовольствие от своей работы, как любой мужчина, которому надлежит делать ее хорошо. Мы не оплакиваем покойников. Чем были китайцы до моего прихода? Людьми, копавшимися в земле и окружавшими себя стенами.
Шикуо села ему на колени.
– И все же ты нашел среди этих людей достойных.
– Ремесленник, который изготавливает прекрасный меч или кубок, или человек, знающий расположение звезд, приносят пользу. Но я видел много людей в ваших городах, которые не производили ничего, кроме детей, бесполезных, как и они сами. – Он вздохнул. – Твои картинки о смерти становятся скучными, жена.
– Та, которую ты держишь, станет последней.
– Рад слышать это. – Он взглянул на Лин, которая стояла рядом с опахалом. – Принцесса говорит теперь по-нашему хорошо и в тебе нуждается мало. Наверно, мне надо перевести тебя к тем моим женщинам, которые еще не научились говорить.
Шикуо замерла. Лин опустила глаза и продолжала махать опахалом.
– Если ты так хочешь, – тихо сказала она.
– Ты не будешь переживать, расставшись со своей обожаемой подругой императорской крови? – спросил он.
– Это ты не переносишь потерь, мой господин, – ответила Лин. – Делай со мной, что хочешь, поскольку я все еще принадлежу тебе.
Она вскинула голову.
– Хорошо, что ты понесла. В противном случае я отдал бы тебя Мухали – когда он напивается, то признается, что восхищается твоей красотой.
Глаза Лин увлажнились.
– Я не вынесу, если меня отошлют из твоей орды, мой хан.
Шикуо поняла, что Лин говорит правду. Моменты их близости были лишь развлечением для Лин. То, как ответила она хану, ее признание, что любила она только его, ужаснули Шикуо.
