Текст книги "Повелитель Вселенной"
Автор книги: Памела Сарджент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 51 страниц)
87
Хулан ждала у шалаша отца, поднимавшегося на холм. Длинные седые усы Дайра Усуна повисли, стариковское лицо было изможденным и смиренным. Ниже на склоне холма воины рубили деревья для засеки. Мэркиты, последовавшие за отцом, бежали в этот лес летом. Теперь становилось холодно, и лиственницы вскоре потеряют хвою. Здесь больше прятаться нельзя. Скоро здесь непременно появятся враги и легко одолеют обессилевших мэркитских воинов.
Дайр Усун посидел у костра, а потом протянул руку и коснулся руки дочери. Когда-то он так гладил руку матери. Мать Хулан скончалась этой весной, и они горевали, но при ее болезнях она не пережила бы трудного лета и осени.
– Что сказал тебе посланец? – спросила Хулан.
– Токтох Беки с сыновьями ушли на запад, чтобы соединиться с остатками найманской армии. – Дайр Усун уставился на гаснувший костер. – Они будут защищаться вместе с Гучлугом, если их станет преследовать противник.
Хулан молчала. Отец может решить, что ему надо присоединиться к ним. Тогда придется снова бежать, скитаться вдали от родины, где-то в Алтайских горах или в пустыне, что за ними.
– Найманам от них толку будет мало, – добавил отец. – Большая часть людей Токтоха Беки и его сыновей после битвы тоже оказалась в плену.
– Ты собираешься присоединиться к нему? – спросила она.
– Нет. – Он вздохнул. – Хулан, я устал сражаться. Мне уже война и Токтох поперек горла стоят. Но сдаваться монголам тоже опасно. Тэмуджин вспомнит, что я был среди тех, кто напал на его стан давным-давно и украл его жену.
– Возможно, он охотно примет у тебя присягу, – сказала она, – так как ему не пришлось бы посылать людей, чтобы сразиться с тобой.
– Этого мало, надо предложить ему что-нибудь получше. – Он щурился. – Жизнь впроголодь не повредила твоей внешности. – В устах отца это было комплиментом. Он удивлялся, что у него такая красивая дочь, поскольку они с женой родили ее уже в почтенных годах. – Говорят, Тэмуджин очень любит женскую красоту. Ты бы могла стать моим подарком ему, и, наверно, он будет тронут настолько, что пощадит мой народ.
Она впилась в землю пальцами.
– А что во мне хорошего? – прошептала она. – Наша тяжкая жизнь отразилась на мне.
– Совсем не отразилась, дитя мое. Кроме тебя, у меня почти ничего не осталось, и если мне придется просить пощады у Чингисхана, то не ехать же мне с пустыми руками.
– Ты говорил своим людям, что хочешь сдаться?
– Это они сказали мне, что не глупо было бы сделать это.
«Не делай этого, – хотелось сказать ей. – Сдайся, но не отдавай ему меня».
Любая другая девушка согласилась бы с этим и была бы благодарна, что избежала худшей участи.
Хулан ненавидела войну. Она думала о том, сколько людей погибнет. Когда ее братья предавались воспоминаниям о походах, она представляла себе вдов и сирот, которые рыдают по тем, кого они потеряли. Всю ее жизнь Дайр воевал с монголами, и это приносило ему лишь поражения и загубленные жизни. Погибли три ее брата, бессчетное число других людей, но даже это не заставило отца искать мира.
Другие посмеялись бы над ней, если бы она поделилась своими мыслями. За павших надо мстить, за старые оскорбления – наказывать. Нечего жалеть врагов, которые не щадят своих недругов.
Теперь наконец ее отец возжелал мира и хочет заплатить за это ею; так он когда-то пытался расплатиться за победу жизнями своих сыновей и других людей. Она молилась об окончании войны, не предполагая, какой ценой это может быть достигнуто.
Она прильнула к нему.
– Если мне надо ехать с тобой, – сказала она, – я поеду охотно.
Он и так мог бы заставить ее, к чему терзать его слезами и мольбой. Хулан подумала, сколько погубил монгольский хан мэркитов и других. Она, возможно, станет женщиной того, кто искусней всех в войне, которую она ненавидела больше всего.
Хулан с отцом покинули холмы, поросшие лесом, только с пятью воинами и двумя заводными лошадьми. За день они добрались до менее лесистой местности и там заночевали.
Теперь перед ними расстилалась степь с ее порыжевшей травой. Они проехали совсем немного и заметили, что трава выбита лошадиными копытами в восточном и западном направлениях. Хулан захотелось вернуться в лес и спрятаться.
Солнце было уже высоко в небе, когда в отдалении они заметили монгольский отряд. Вскоре монголы поскакали к ним, взяв пики наизготовку. Дайр Усун приказал остановиться и поднял руки.
– Мы пришли с миром, – крикнул он.
Монголы окружили их и остановились. Всего их было десять, девятеро быстро достали луки и прицелились. Командир их опустил копье и спросил Дайра Усуна:
– Кто вы и откуда приехали?
– Я Дайр Усун, вождь увас-мэркитов. Я приехал из того места, где укрывался, и хочу сдаться Чингисхану.
Карие глаза монгола широко раскрылись. У него были большие глаза, делавшие его хорошо вылепленное лицо еще более привлекательным. Это был молодой человек лет двадцати, со смуглой красноватой кожей и черными усиками.
– Приветствую тебя, Дайр Усун, – сказал он. – Наш хан обрадуется твоей сдаче.
– Мое племя очень пострадало и не хочет больше враждовать с вами. – Дайр Усун вытянул вперед руки, повернув их ладонями вверх. – Я готов присягнуть Чингисхану и передать ему в дар свою дочь, которая мне дорога. Зовут ее Хулан, и если она понравится хану, я прошу только пощадить мое племя, когда оно будет сдаваться.
Хулан поправила платок, прикрывавший нижнюю часть лица, когда молодой человек взглянул на нее. В седле он казался высоким. Его красивое лицо просияло в улыбке. Он махнул рукой, и монголы опустили луки.
– Без большой охраны вы не проедете, – сказал он, оборачиваясь к Дайру. – Многие из наших рыскают поблизости, готовые поубивать всех встречных мэркитов. Меня зовут Наяха, я сотник. Мой стан поблизости, можете остановиться там.
Дайр Усун кивнул.
– Пока наши лошади отдыхают, не могли бы вы объяснить нам, где найти хана?
Наяха нахмурился.
– Не советую вам путешествовать одним. Вам повезло, что я наткнулся на вас. Лучше оставайтесь у меня, пока я не смогу доставить вас хану в целости и сохранности.
– Благодарю вас, – сказал Дайр Усун.
Хулан украдкой взглянула на Наяху, и все поехали следом за ним. Она всегда надеялась увидеть такого мужчину среди своих поклонников. Несколько человек уже пытались купить ее у отца, все со строгими глазами и громкоголосые, с могучими телами и дублеными лицами. Ни у одного из них не было теплого открытого взгляда Наяхи, никто из них так изящно не сидел в седле.
Руки ее крепко сжимали повод. Она сказала себе, что ей повезет, если они смогут переждать в его стане некоторое время, и что ей не хочется торопиться к монгольскому хану.
В стане Наяхи было всего десять небольших юрт, поставленных на невысоком холме. Кое-кто из его людей пас лошадей, другие сидели у юрт и чистили мечи и ножи. Наяха оставил мэркитских воинов на попечение своих людей, повел Хулан и Дайра Усуна в юрту, а потом вернулся, чтобы поговорить со своими воинами.
В юрте было несколько седел, на стене висели луки и саадаки. Земля была покрыта шкурами, а на пригорке в центре горел небольшой костер.
– Сотник, кажется, неплохой парень, – сказал, усаживаясь, Дайр. – Путешествовать тут опаснее, чем я думал, но у нас не было выбора.
Хулан грела руки над костерком. Наяха был не таким высоким, каким он казался в седле. Она не поднимала голову, взглянув на него лишь украдкой. Она освободила лицо от платка, а потом и вовсе сдернула его с головы. Под шубой у нее был ее еще детский халат, но Дайр настаивал, чтобы она ходила с покрытой головой, как взрослая женщина.
Их окликнул чей-то голос, в дверном проеме стоял Наяха. Хулан обернулась к нему. Глаза его широко раскрылись, рука замерла на саадаке, она тоже смотрела на него, не отрываясь. Лицо ее запылало, покраснел и Наяха.
Словно терновая колючка больно вонзилась в ее сердце. Она помнила, как некоторые девушки говорили об этом чувстве, о лихорадочной дрожи, о боли такой, будто стрела ударила. Наверно, Наяха испытывает то же самое, она видела это по его покрасневшему лицу и сияющим глазам.
Он быстро повесил свое оружие.
– Большая часть моих людей в дозоре, – сказал он, – но они вернутся к ночи. – Он подошел к Дайру Усуну и сел справа от него. – Я послал двух людей на юг в стан Чингисхана, чтобы известить его о вашем приезде. Когда станет побезопасней, сам препровожу вас туда. Вы с дочерью можете оставаться в этой юрте под охраной своих людей. Я со своими воинами буду ночевать в других юртах.
Хулан села слева от отца. Наяха посмотрел на нее, она опустила глаза.
– Жаль, что я могу предоставить в ваше распоряжение лишь эту бедную походную юрту, – добавил молодой человек.
– До сих пор мы жили в лесу, – откликнулся Дайр. – Эта юрта вполне нас устраивает.
Наяха взял флягу, висевшую на деревянной раме.
– И кумыса у меня очень мало.
Дайр Усун кивнул.
– Это как раз то, чего мне не хватало. – Наяха попрыскал кумысом пол и вручил ему флягу. – Я воевал против Тэмуджина многие годы, но говорят, он прощает старых врагов.
– Верно, – сказал Наяха. – Я сам еще три года назад воевал против хана.
Дайр удивился.
– В самом деле?
– Я баарин, и мои родные присягнули вождям тайчиутов. Мой отец Ширгугету был слугой Таргутая Курултуха. Я был в арьергарде, когда мы выступили в поход с гур-ханом Джамухой против Чингисхана.
Дайр Усун откашлялся.
– На той войне у меня погиб сын.
– Многие потеряли сыновей, когда Тэнгри наслал на нас бурю. Мы помчались обратно в свой лагерь, и Таргутай бежал оттуда, оставив многих на милость врага. Тогда-то я и пожалел, что присягнул ему. Мы с ним и его охраной скрывались в лесах несколько дней, а потом мой отец сказал моему брату Алаху и мне, что пора подумать о самих себе.
Дайр передал флягу Хулан.
– Выходит, вы сдались.
– Отец сказал, что надо взять Таргутая в плен и доставить Чингисхану. Он был уверен, что получит большую награду за него. Так что однажды ночью мы схватили его, связали и бросили в кибитку. Когда другие пытались вступиться за него, отец сел на Таргутая, приставил нож к его горлу и сказал, что отправит на тот свет, если люди подойдут.
Хулан вернула флягу. Пальцы Наяхи коснулись ее руки, когда он принимал флягу.
– Таргутай умолял своих людей не пытаться освободить его. Он сказал, что знал Тэмуджина еще мальчиком, и что бы там ни было, он тогда пощадил Тэмуджина, и хан может простить его за это. Когда его люди увидели, что отец непременно убьет его, они нас выпустили. Наверно, они презирали его, как и мы, видя, как он цепляется за свою жизнь.
– И какую же награду вы получили от Тэмуджина? – спросил Дайр Усун. – Следует думать, что он не слишком добро обошелся с Таргутаем, поскольку с той битвы я ничего не слышал о тайчиуте.
– К тому я и веду, – сказал Наяха. – Я сомневался в замысле отца, и по дороге мне пришло в голову, что хану не понравится то, что мы сделали. Какой бы ни был Таргутай, мы присягнули верно служить ему. Я спросил отца, как же хан может вообще доверять людям, предавшим своего вождя. Они с Алахом спорили со мной, но в конце концов поняли, что я рассуждаю правильно. Мы срезали нуты с Таргутая, дали ему лошадь и сказали, что он свободен. Он не сдался потому, видимо, что не слишком верил в великодушие Чингисхана. Мы поехали и сдались сами.
– Раз вы живы, – сказал Дайр Усун, – то я полагаю, что вы не рассказали Тэмуджину обо всем.
Наяха покачал головой.
– Пришлось рассказать. А что, если схватят людей из охраны Таргутая, или они сами сдадутся и расскажут хану, что мы поехали к нему с их вождем? Мы только и надеялись, что на правду. Отец рассказал хану, что мы везли к нему Таргутая, но потом поняли, что предавать вождя не стоит, и отпустили его.
Дайр, слушавший, затаив дыхание, выдохнул:
– И ваши головы все еще у вас на плечах?
– Он похвалил нас, сказав, что не стал бы иметь дела с людьми, которые не оправдали доверие своего вождя. Потом, когда отец признался, что они с Алахом последовали моему совету, хан удостоил меня еще больших похвал. Тогда мне было всего шестнадцать, но он назначил меня сотником и сказал, что ожидает великих дел от такого умного молодого человека, так что, как видите, я совершил правое дело. – Наяха хлебнул из фляги и вытер рот. – Если бы мы доставили к нему Таргутая, мне кажется, он бы убил нас, а нашего вождя пощадил.
Дайр Усун потер подбородок.
– Вот это история.
– Она говорит о том, что хан справедливый человек. Я ни разу не пожалел, что присягнул ему. К предателям он безжалостен, но честного человека он почитает, и те, что когда-то были его врагами, хотят служить в его войске.
– Это обнадеживает меня, – сказал Дайр Усун. – Наверно, он простит старого мэркита и возьмет мою дочь в жены. Смотреть на нее приятно, она хорошая сильная девушка. Поклонников у нее хватало, но они ни разу не предложили того, что она стоит.
Наяха сглотнул, кадык его дернулся.
– Думаю, хану твоя дочь понравится, – хрипло сказал он. – Обещаю тебе, что я доставлю ее к нему в целости и сохранности. – Он встал. – Теперь я вас покину, отдыхайте.
Он быстро вышел из юрты.
Когда отец и его люди уснули, Хулан вышла прогуляться. Несколько монголов стояли в карауле за юртами. В конце лагеря сидели на корточках у костра Наяха и еще два монгола. Вечером он приходил в юрту, слова его предназначались Дайру, но она почувствовала, что он смотрит на нее.
Она обошла юрту и прокралась за кусты, а потом взошла на пригорок, где находились стреноженные лошади. Она не могла уснуть, и в юрту не хотелось возвращаться.
Хулан села, положив руки на колени, и вдруг почувствовала, что кто-то наблюдает за ней. Она обернулась, в темноте кто-то шел к ней.
– Почему вы сидите здесь, госпожа?
Она узнала голос Наяхи.
– Не могу уснуть, – ответила она.
– Прошу прощенья, но вы бы закрывали лицо, да и голову покрывали, когда выходите из юрты. Ночью не видно, а днем лицо свое не показывайте.
В темноте не было видно его лица. Она подумала о теплоте, которую источали его глаза прежде.
– Тебе не нравится мое лицо? – спросила она.
– Я поклялся доставить тебя в целости и сохранности. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь из моих людей соблазнился и поступил с тобой бесчестно. Мужчина может забыться при виде красоты.
Значит, он считает ее красивой. Она крепко обхватила ноги. Ей не следовало бы оставаться с ним здесь наедине, отец может проснуться и поинтересоваться, где она.
– У тебя есть жена, Наяха?
Он приблизился и сел. Стоило бы ей протянуть руку, и она коснулась бы его.
– Я захватил женщину, когда мы воевали с татарами, – сказал он. – Она была самая красивая среди пленниц, и ее красота тронула мое сердце, но мы поклялись предлагать самых красивых женщин хану. Так что я отвел ее к нему, но он вложил ее руку в мою и сказал, что я могу взять ее в жены. Он самый щедрый человек – если у воина нет шубы, он отдаст свою. Он много добывает и столько же раздает другим.
У Наяхи уже была красивая жена, это расстроило ее. Но жену дал ему хан, и это внушало надежду.
– Ты, наверно, скучаешь по ней, – сказала она.
– Сейчас она ждет ребенка и поэтому счастлива. Прежде ей было худо – она часто плакала, вспоминая погибших отца, младших братьев и жениха. Хан не мог простить тех, кто погубил его отца, и нам приказали убить всех пленных мужчин, оставив в живых лишь маленьких мальчиков.
– Я знаю, что он сделал с татарами, – сказала Хулан. – Ты называешь его великодушным и благородным, но с татарами он поступил жестоко.
– Они были его смертельными врагами. Я не хотел исполнять его приказ, но пришлось подчиниться – если бы он позволил им жить, рано или поздно они бы отомстили. Мира с ними быть не могло.
– Не может быть мира, – сказала она, – пока люди воюют.
– Может быть, войны кончатся, когда сдадутся все враги хана. Тогда мы станем одним улусом, и не надо будет воевать. – Он тихо засмеялся. – Глупая мысль. Войны будут всегда: чем бы стали мужчины, если бы не воевали? Слабодушными людьми, пастухами, легкой добычей для любого врага. Можно ли существовать, ничего не завоевывая? Мужчины будут в таком мире жить бесцельно, не думая ни о чем, кроме набивания своих животов и воспитания сыновей, таких же бесполезных, как они сами.
– Может быть, они найдут себе еще какое-нибудь дело, – предположила она.
– А что еще делать? Воевать – мужское дело, надо быть всегда готовым к войне. – Он помолчал. – Ты странная, Хулан. – Она замерла, услышав свое имя, произнесенное его устами. – Женское дело – заботиться о муже и детях, заниматься хозяйством и скотиной, чтобы освободить мужчину для войны. Без женщин, берущих на себя такие дела, мы бы не смогли воевать, а если мы не будем воевать, то станем бесполезными для вас.
– Мой отец воевал всю жизнь, – сказала она, – и это принесло нам только смерть и поражение. Теперь он должен сдаться твоему хану. Было бы лучше, если бы он сдался много лет тому назад.
– Совсем не воевать? Ты хочешь невозможного, Хулан. Мужчина уважает врага, который храбро сражается. Того, кто кланяется ему из трусости, можно лишь презирать. – Он вздохнул. – И все же в твоих словах есть доля правды. Я сражался, потому что был обязан, но я не наслаждался войной, как другие. Как бы я ни радовался добыче, я с облегчением осознавал, что сражение кончилось.
Он долго молчал, а потом сказал:
– Когда-то я удивлялся, почему хан назначил меня сотником. Он знает людей, видит их насквозь – мне кажется, он заметил эту мою слабость. Но потом я услышал, как он говорил с другим человеком, одним из наших самых яростных бойцов, человеком, который может вынести голод, жажду, холод и легко преодолеть любые трудности, и я понял, почему из него не может выйти хороший командир.
– И почему же? – спросила Хулан.
– Хан сказал, что человек, который не может почувствовать того же, что чувствует его воин, человек, которого не трогают их слабости и беды, не поймет их нужд. Надеюсь, моя слабость делает меня хорошим командиром.
Она сказала:
– Я не нахожу человека слабым, если он не любит войны.
– Ты странная, Хулан. Ты вытягиваешь из меня слова, которые я никогда бы не произнес вслух. – Он встал. – И мне не следовало бы говорить их тебе. Возвращайся в юрту, и пусть тебе приснится муж, который ждет тебя.
Не успела она ответить, как он ушел.
88
Хулан покинула юрту на рассвете. Наяха со своими людьми стоял у стреноженных лошадей. Увидев ее, он улыбнулся.
Она пошла к нему. Как он и велел, она покрыла голову и замотала лицо. Наяха поклонился ей. Хулан показала на лошадей.
– Мне беспокойно сидеть в этом лагере. Я бы покаталась.
– Я подумал, что ты уже накаталась. А твой отец…
– Он спит. Он не возр… он будет доволен, если ты не станешь будить его.
Наяха посмотрел на своих людей.
– Ладно, но я не могу отпустить тебя одну.
Оседлав лошадей, они с Наяхой поехали, за ними, отставая на несколько корпусов, тронулись семь человек. Порывистый ветер поднимал пыль. Хулан послала лошадь в галоп, Наяха догнал ее. Небольшая сосновая роща стояла на северной стороне небольшого холма, что виднелся на юго-востоке. Она повернула к соснам, попридержав лошадь. Люди Наяхи ехали за ними врассыпную.
– Прощу прощенья, но дальше ехать не надо, – перекрикивал ветер Наяха. – Это ради твоей же безопасности. Я знаю, как вы с отцом жаждете поскорей добраться до цели своего путешествия.
– Я еду, – ответила она, – потому что должна покоряться отцу. Это его желание – предложить меня хану; оно никогда не было моим.
– Тебе не следует говорить это, Хулан. Любая женщина сочтет за честь стать одной из его жен.
Она погнала лошадь. Они молча доехали до сосен. Наяха объехал рощу вокруг и остановился. Хулан спешилась и повела лошадь к соснам.
– Не заходи в рощу, – сказал он. – Мы должны быть на виду у моих людей.
Она привязала повод к изогнутому корню и села.
– Ничего не бойся, Наяха. Если бы мы были совершенно одни, ты бы, я уверена, не позволил себе ничего бесчестного по отношению ко мне. – Слов этих уже не вернуть ей. – Ты слишком любишь своего хана, чтобы сделать это. Ясно, что твое единственное желание – отделаться от меня как можно скорей. – Ей хотелось сделать ему больно, отстегать его своими словами. – Мужчине, который предлагает желанную пленницу своему хану, наверняка можно доверять.
Он побледнел. Он слез с лошади и сел в нескольких шагах от нее.
– У твоего племени будет мир, – сказал он, – когда Дайр Усун присягнет хану. Мы с моими людьми перестанем охотиться на вас. Еще вчера вечером ты говорила мне, как ты жаждешь мира.
– Да, й твой хан будет тебе благодарен за то, что ты защищаешь меня, и, может быть, даже наградит тебя за это.
Он поджал губы.
– Знать, что я выполнил свой долг, – это уже награда.
Хулан некоторое время молчала.
– Может быть, ты мне расскажешь немного о других его женах, – сказала она наконец.
Он повернулся к ней.
– Его главная жена – Бортэ-хатун, – сказал он. – Она до сих пор красива и мудра. Но ты, разумеется, знаешь о ней – ваши брали ее в плен. Никогда не напоминай хану об этом.
– Он уже отомстил, – сказала она. – Отцу пришлось пожалеть, что она вообще встала на пути мэркитов.
– Его жена Хадаган, как говорят, тоже умна, – продолжал он, – но она не красива. И все же он уважает и любит ее, потому что она помогла ему бежать от врагов, когда он был мальчиком. Он не забывает о таких делах – вот почему многие охотно служат ему. Есть еще две сестры-татарки, Есуй-хатун и Есуген-хатун, которых он взял после войны с татарами. Он очень любит их обеих, и поэтому они обе почтены титулом «хатун».
– И я уверена, что они любят его, – сказала Хулан, – за то, что он защитил их от зверств своих войск.
– Он также взял в жены кэрэитку, племянницу их бывшего хана, но потом увидел сон, в котором ему велели отказаться от нее, и он подарил ее Джурчедэю, одному из своих самых храбрых генералов, наказав ему всегда почитать ее.
– И это, я полагаю, говорит о его великодушии.
– Когда он победил найманов прошлой весной, – продолжал рассказывать Наяха, – их хатун Гурбесу тоже стала его женой. Она приехала на поле битвы, чтобы посмотреть, как сражаются найманы – говорят, она храбра, как мужчина. А последнюю его жену зовут Тугай, она была женой Худу, сына Токтоха Беки. Хан взял Тугай себе, а сыну Угэдэю отдал Туракину, новую жену Худу.
– Посланец говорил моему отцу о потерях Токтоха.
– Есть и другие женщины, конечно, наложницы из рабынь и пленниц, чтобы позабавиться с ними ночь-другую и передать другим.
– Я затеряюсь среди них всех, – сказала Хулан.
Наяха покачал головой.
– Ты не затеряешься, Хулан. Ты будешь сиять и среди тысячи жен.
– Может быть, он увидит другой сон, и тот покажет ему отделаться от меня. Наверно…
– Хулан! – Руки его сжались в кулаки. – Я говорил, что никогда не пожалею о своей присяге ему, но теперь я жалею. Я… – Он встал. – Мы должны вернуться.
– Наяха…
– Давай поедем, Хулан, пока я не забылся.
Он вскочил в седло. Ей сдавило грудь, она едва дышала. Сев на лошадь, она поехала вслед.
Позже в тот же день Наяха выехал из лагеря с несколькими своими людьми поохотиться. К вечеру он не вернулся. Хулан подумала, что он, наверно, предпочел держаться подальше от нее, пока не доставит ее к хану в целости и сохранности. Выходит, он не хочет подвергаться искушению и нарушать свой долг.
Хулан не отходила далеко от юрты, покидая ее лишь для того, чтобы собрать немного топлива. Дайр Усун удовлетворялся тем, что посиживал у юрты со своими людьми и монголами, чиня сбрую и чистя оружие. Было уже слишком поздно ему передумывать и отдавать дочь Наяхе, если даже молодой человек дойдет до безрассудства и попросит ее руки. Все эти люди знали, что она предназначена в дар хану. Только тот мог решить, что делать с ней. Дайр подумал бы, что она сошла с ума, предпочтя сотника хану.
Ночью, когда в лагере стихло и Дайр Усун со своими людьми безмятежно спали, Хулан показалось, что Наяха разговаривает с кем-то снаружи. Наверно пройдет много времени, прежде чем они смогут поехать в, стан к хану.
На следующее утро один из людей Дайра оседлал лошадь и привел ее к Хулан. Она сказала ему, что будет поблизости от лагеря, и он наконец ушел и присоединился к другим воинам отца.
Она рысью объехала вокруг лагеря. Мужчины выезжали на разведку, другие гнали табун на пастбище. Оставшиеся в лагере упражнялись в стрельбе из луков. Она понаблюдала, как стрелы поднимались по дуге над равниной и втыкались в кусок дерева, служивший мишенью, а потом повернула к юртам. Отец был снаружи, прогуливался по краю лагеря. В одной из юрт чья-то рука откинула полог, в дверном проеме появился Наяха. Он выпрямился и увидел ее.
Она посмотрела на него, потом хлестнула лошадь. Животное скакнуло и помчалось от лагеря. Хулан едва слышала крик Наяхи за шумом ветра и стуком подков. Она привстала на стременах и наклонилась вперед, понукая лошадь, пока не увидела впереди деревья и не натянула поводья.
Лошадь замедлила ход и стала. Хулан соскочила с седла, побежала к соснам и там оглянулась. Наяха приближался, он даже не оседлал своего коня. Ее лошадь побежала навстречу, он подхватил ее под уздцы.
– Хулан! – кричал он. – Хулан!
Она вбежала в лесок и бросилась на землю.
– Хулан!
Его голос был слышен лучше. Зашелестела сосновая хвоя.
– Хулан!
– Я здесь, – тоже крикнула она и увидела его короткую широкоплечую фигуру между стволами. Он остановился, а его саадак продолжал раскачиваться на поясе. Он стоял в двух шагах от нее в пятне света, шапка бросала тень на глаза.
– Я поклялся защищать тебя, – сказал он хриплым голосом. – Тебе же говорили, чтобы ты не ездила одна.
Она села и размотала лицо.
– Хулан, – прошептал он, снял с пояса саадак и колчан и потом стал рядом с ней на колени.
– Хулан.
Его рука скользнула ей на затылок под косы, и губы его нашли ее губы. Она потерлась ртом о его рот и удивилась, как это приятно. Дикая радость охватила ее, весь мир сосредоточился в этом леске. Она обняла его, а его рука зашевелилась меж ее ног.
– Наяха, – сказала она.
– Я люблю тебя, – молвил он тихо. – То, что я почувствовал, когда увидел свою жену впервые, было всего лишь искоркой, а этот пожар пожирает меня. Это невыносимо.
– Я люблю тебя, Наяха. – Она села и стиснула руки. – Небо простирается над многими землями – мы можем уехать куда-нибудь. Мы непременно найдем место…
– О, да. Некоторые мои люди остались бы верны мне. Мы могли бы сказать другим, что едем к хану, и бежали бы. – Он вздохнул. – Это бесполезно, Хулан. Я не мог бы предложить тебе такую жизнь – бежать, прятаться… Духи благоприятствуют хану – мне кажется, что когда-нибудь его армии доберутся до любого места, где бы мы ни спрятались. – Он повернулся к ней. – Ты и я желаем мира. Чингисхан знает, что не будет никакого мира, пока под Небом не останется один хан. Я не могу бежать и ждать того дня, когда тень его крыла накроет меня.
