Текст книги "Повелитель Вселенной"
Автор книги: Памела Сарджент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 51 страниц)
6
Оэлун скребла шкуру. С холма, на котором стояла ее юрта, ей была видна южная часть куреня. Люди Есугэя откочевали в конце лета и раскинули стан на восточном берегу Онона, под скалами, окаймлявшими Хорхонахскую долину. Белые овцы вперемешку с черными и серыми козами паслись за пределами куреня и казались мохнатыми клубочками; скот бродил по лугу у реки, которая, извиваясь, текла в долине.
Поблизости от Оэлун болтали женщины. Сочигиль сучила веревку из конского волоса и шерсти; женщины, которые не пасли овец, шили или обрабатывали шкуры. Приближалась осень, пора войны, и весь курень говорил об этом. Есугэй хотел напасть на татар, пока враги не напали на него самого. В добыче, которую он собирался захватить в татарском курене, были и товары из Китая.
Чжурчжени некогда кочевали по лесостепи к северу от Китая, но потом осели в городах До них правили там киданьцы, тоже кочевавшие в степях, но ослабевшие в новом государстве, которое по сию пору называлось Китаем, по названию их племени. Для чжурчженей не составило труда покорить киданьцев и их подданных Часть киданьцев ушла на запад и создала новое государство Кара-Китай; оставшиеся в пределах Великой стены теперь служили династии Цзинь.
Перед взором Оэлун появились две пары обутых ног. Она подняла голову и увидела широкое лицо Даритая. С ним был угрюмый Тодгон Гэртэ, очень похожий на брата Таргутая. Даритай бесстыже рассматривал Оэлун. Он слишком часто улыбался ей, ему пора было обзавестись собственной женой.
Даритай показал рукой на гигантское дерево, возвышавшееся над куренем. Его широкая крона затеняла изрядную часть земли.
– Вон под тем деревом, – сказал Даритай, – мой дядя Хутула был провозглашен ханом. Когда курултай выбрал его, люди плясали, пока ноги не оказались по колено в пыли. Они вырыли ногами целую канаву.
Отчигину не следовало бы напоминать Тодгону, что его отца собрание вождей и нойонов отвергло и предпочло избрать Хутулу.
– Видимо, канаву они вырыли неглубокую, – сказала Оэлун, – потому что я не вижу и следа от нее.
Тодгон засмеялся. Мужчины ушли. Оэлун скребла шкуру заостренной костью. Рядом шептались две женщины. Одна из них взглянула на Оэлун и прикрыла ладошкой рот. Сочигиль наклонилась, чтобы подслушать.
Оэлун знала, о чем говорят женщины. Сочигиль пересказала ей сплетни, утверждая, что никто не верит в нее: поговаривали, что Даритай настроен слишком благожелательно к новой жене брата и что Оэлун поощряет его.
Дело в том, что Таргутай и Тодгон часто встречались с Даритаем, а потом безмятежно болтали со своей бабушкой Орбэй, не придавая значения словам. Старуха и распространяла такие слухи.
Оэлун собиралась строго поговорить с Орбэй, прежде чем мужчины отправятся воевать.
Вожди других родов были вызваны в курень Есугэя на военный курултай. Среди нойонов были его двоюродные братья из племени джуркинов и Алтан, младший сын Хутулы. Число лошадей у коновязи перед юртой Есугэя росло, и Оэлун призналась про себя, что недооценивала мужа. Некоторые из этих людей могли бы претендовать на ведущую роль, но соглашались следовать за Есугэем.
Есугэй выслал дозорных. Шаман Бугу всматривался в звезды, а затем принес вождям три бараньих лопатки. Когда кости положили в пылавший очаг, все три дали ровные трещины: это было хорошим предзнаменованием. Есугэй снял пояс, повесил его себе на шею и предложил принести в жертву овцу. Выступить в поход намечалось через три дня.
Теперь мужчины большую часть своего времени приводили в порядок воловьи латы, точили и смазывали ножи и копья, совершенствовались в стрельбе из луков и чистили лошадей. Вся остальная работа была взвалена на плечи женщин, стариков и подростков, которые были еще слишком юны, чтобы воевать.
Оэлун прошла мимо стада овец, пасшихся возле куреня; ее очередь пасти будет завтра. Женщины у своих юрт, болтая, пряли, ткали, развешивали полоски мяса. Подготовка к сражению всегда поднимала дух у людей. Мужчины должны нападать, а не ждать, когда на них нападут. Они мечтали, что когда-нибудь будут воевать не на своих пастбищах, а дальше, где подданные династии Цзинь прячутся в своих жилищах, будут совершать набеги на оазисы к югу от Гоби и на караванные пути на западе. А Оэлун мечтала о крае, где никому не надо будет следить с тревогой за горизонтом, откуда может появиться враг.
Внезапно ей пришло видение. Она увидела равнины, пастбища, громадные курени, силой подчиненные одному хану. Тэнгри нацеливает свой народ, как оружие, и бросает его на тех, кто слабее. Видение исчезло, когда она приблизилась к возкам и юртам куреня. Что толку думать об этом теперь, когда она не знала, что готовит грядущий день.
Орбэй и Сохатай сидели у юрты, чиня одежду. Возле них три женщины колотили палками кучки с шерстью.
Оэлун поклонилась им низко.
– Здравствуйте, почтенные. Мне бы хотелось поговорить с вами, если вы позволите.
– Здравствуй, юная уджин. – Морщины вокруг узких глаз Орбэй стали глубже, когда она посмотрела на Оэлун. – Ты закончила свою работу сегодня так быстро?
– Я колотила шерсть все утро. Теперь она сушится, а другая работа подождет. Я хотела бы почтить вас, а также поговорить о деле, которое касается меня.
Орбэй взглянула на другую ханшу и махнула рукой.
– Садись, пожалуйста.
Оэлун склонила голову.
– Может быть, мы поговорим внутри, – сказала она тихо.
Другие женщины перестали взбивать шерсть.
– Хорошо.
Орбэй медленно встала, не выпуская из рук одежды, потом помогла подняться на ноги Сохатай. Оэлун пошла следом за ними в юрту Орбэй. Старухи сели в глубине, как раз за столбом света, проникавшего сквозь дымовое отверстие. Оэлун опустилась на колени перед ними и села на пятки.
Глаза Сохатай были такими же черными, как камни ожерелья на ее шее. Орбэй потянулась за кувшином, побрызгала кумысом в сторону своего онгона и дала напиться Оэлун.
– Что привело тебя к нам? – спросила Орбэй.
– Я хочу спросить у вас совета, – ответила Оэлун. – Я молода. Я замужем всего три месяца и не такая мудрая, как другие. – Она помолчала. – Я знаю, что вы помогаете наставлять свой народ после того, как вашего мужа бесстыдно предали. Я боюсь, что мой муж забывает о своем долге перед вами, но поверьте, что он желает одного – чтобы его сторонники оставались в единении перед вражеской угрозой.
Орбэй подняла морщинистую руку.
– Мой сын мог бы привести нас к победе. Он мог бы стать ханом, но нойоны предпочли выбрать Хутулу, и отец твоего мужа был среди тех, кто уговорил мужчин сделать этот выбор. Бартан-багатур не думал о том, кто будет лучшим вождем, он думал только о том, чтобы сделать своего брата ханом. – Она опять стала зашивать одежду. – Мужчины часто думают, что тот, у кого хороший аппетит и удалая голова, и станет хорошим вождем. Они предпочли выбрать Хутулу, а из-за него татары и Цзинь сокрушили нас, а мой сын был среди тех, кто погиб, попавшись к ним в лапы.
– Я горюю вместе с вами, хатун, – сказала Оэлун. – И все же мне говорили, что ваш муж сам, в своем последнем послании, просил своих людей выбрать именно Хутулу.
– Даже Амбахай-хана можно было обмануть и заставить переоценить Хутулу. Мой сын мог бы стать ханом.
– Мой муж способен одержать победу, – сказала Оэлун.
– Я в этом очень сомневаюсь.
– Ему были бы полезны ваши советы.
Орбэй осклабилась; несмотря на возраст, у нее все зубы были целы.
– Он не просит у меня совета.
– Я могу попросить его, – сказала Оэлун, – и передать Есугэю. Когда он похвалит меня за умный совет, я могу сказать, что это вы надоумили меня. Я прослежу, чтобы вам оказывали все почести, которые вам положены.
Обе почтенные вдовы молчали.
– Наши узы должны быть крепкими, – продолжала Оэлун, – если вы хотите отомстить тем, кто отнял у вас мужа и сына. Я лишь хочу сделать все, чтобы укрепить эти узы.
Орбэй взглянула на Сохатай и обратилась к Оэлун:
– Я хочу видеть, как полетят головы врагов и кровь их обагрит землю. Я хочу слышать, как зарыдают их дети, став нашими рабами. Если Есугэй сделает то, что я хочу, я отброшу все сомнения.
– Он это сделает.
– И если багатур завоевывает себе славу, – пробормотала Сохатай, – тебе вряд ли стоит поощрять притязания другого мужчины.
Оэлун вскинула голову.
– Почтенная хатун, сплетню об этом не надо распространять. Она только разозлит моего мужа.
Она смотрела в тусклые глаза старухи до тех пор, пока та не отвела взора.
– Возможно, мы судили о тебе неправильно, – сказала Орбэй.
– А теперь я прошу разрешения уйти.
Оэлун встала и поклонилась. Орбэй-хатун махнула рукой, разрешая ей идти.
Она вышла из юрты. Две вдовы напомнили ей, насколько хрупки были узы, связывавшие тайчиутов и родственных им киятов.
Есугэй лежал неподвижно. Оэлун подумала, что он спит, но потом он шевельнулся и придвинулся к ней поближе.
– Ты говорила сегодня со вдовами Амбахая, – пробормотал он. – Ты мне не сказала, о чем был разговор.
– Придет время, скажу.
Он ущипнул ее.
– Это я буду решать, что мне надо знать и когда. Орбэй-хатун хотела править через своего сына. Я не позволю ей использовать тебя.
– Ханши хотят, чтобы их муж был отомщен, – сказала Оэлун. – Я обещала им, что это сделаешь ты.
– Орбэй прочит одного из своих внуков на мое место – Таргутай или Тодгон могут послушаться ее. Я этого не потерплю.
– Пусть ханши думают, что ты уступишь. Когда ты вернешься победителем, у тебя хватит сил, чтобы сохранить верность тайчиутов. А до тех пор не делай из этих женщин врагов.
– Они уже мои враги, – сказал он. – Я знаю, что они говорили о тебе.
Она замерла, вдруг испугавшись, и прошептала:
– Я думала, ты не прислушиваешься к женской болтовне.
– Один дурак рассказывал это в моем присутствии. Его счастье, что он добавил, будто не верит сплетне, так что я простил его, предупредив, правда, что убью его, если услышу еще раз.
– И мне ничего не сказал?
Есугэй сел.
– Нужды не было. Я уверен, что могу доверять тебе. – Неверный свет огня отражался в его неярких глазах. – Если я застану тебя с другим мужчиной, я убью его, будь он мне хоть братом.
– Конечно, убьешь.
– И тебя тоже.
– Я знаю. – Оэлун, благодарная за его доверие, прикрыла глаза. – Ханши поняли, что судили обо мне неправильно.
– Я судил о тебе верно, Оэлун.
Мужчины выступили на рассвете и направились на восток, к плоскогорью над долиной. Подростки и мужчины, которых оставляли охранять курень, поскакали вслед, провожая. Мальчишки верхами кричали и махали руками уходящим воинам.
Оэлун привстала на стременах и послала лошадь вперед. Холодный ветер дул в лицо, заставив гореть щеки. Есугэю не терпелось выступить, и его зеленовато-желтые глаза горели от желания ввязаться в драку.
Она наметом обогнала стайку мальчишек. Солнце играло на металлических украшениях шлемов и доспехов. Боевые кони радостно ржали, когда она проносилась мимо. Настоящая армия следовала за тугом Есугэя – копье, нацеленное на татар. На горизонте вздымалась поросшая соснами гора.
Некун-тайджи держал шест туга, девять хвостов которого трепетали на ветру. Воины взмахивали своими кожаными щитами, приветствуя Оэлун. Одно из крыльев армии разворачивалось к югу.
– Есугэй! – крикнула она, увидев мужниного гнедого мерина. Голова Есугэя, который был в шлеме, повернулась в ее сторону. Ей вдруг захотелось поехать на войну рядом с ним. Его люди завоюют победу. В этот миг ей показалось, что она любит его.
7
– Овцы, – сказала Оэлун Мунлику.
Три ягненка отбились от отары. Мальчик поспешил к ним на своих коротких кривых ногах. Сын Чархи часто находил причины побыть с нею рядом. Мальчик мечтательно заглядывался на нее и краснел, когда она благодарила за помощь.
Овец надо было отогнать пастись подальше от куреня, потому что вблизи юрт они уже почти оголили землю. Вскоре куреню придется откочевать.
– Посмотрите туда, – сказала одна из женщин.
Оэлун подняла голову. На востоке на фоне неба замелькали фигурки всадников. Мунлик подбежал к Оэлун. Овцы кружили и блеяли, а женщины, прокладывая себе путь, расталкивали их.
Оэлун вгляделась и рассмотрела девятихвостый туг Есугэя. Темная масса всадников надвигалась с востока. Есугэй не присылал никого, чтобы сообщить о результатах сражения. Оэлун подумала, что бугры на боках некоторых лошадей – переметные сумы с добычей, теперь же стало видно, что это трупы.
Даритай, скакавший впереди, поравнялся с женщинами. Он придержал коня; лицо его было мрачным и осунувшимся.
– Есугэй? – спросила Оэлун.
– Он жив, – откликнулся Даритай; взор его карих глаз был устремлен мимо нее.
Женщины и дети побежали к приближавшимся воинам. Убитых следовало похоронить, их нельзя было везти в курень.
– Что случилось? – прошептала Оэлун.
Даритай склонился в седле.
– Они встретили нас у озера Буир. Когда наши передовые сотни атаковали, они отступили, а потом на нас ударили с тыла. Нам пришлось отступить, прикрытие было слабое, и татары ударили на нас с двух сторон. Разведка у них оказалась лучше, чем я думал. Или наша хуже. Мы не ожидали, что их будет там так много.
Руки Оэлун дрожали.
– Я должна поговорить с мужем.
– Нельзя.
Отчигин строго посмотрел на нее и поехал к куреню.
Убитых похоронили на склоне горы, возвышавшейся к востоку от куреня. Тележки, на которых лежали тела воинов, провезли между двумя кострами, чтобы очистить. Два шамана в деревянных масках раскачивались и молились, пока не закопали все могилы.
Оэлун стояла вместе с другими женщинами. Одна молодая вдова била поклоны на могиле мужа, пока другая женщина не оттащила ее. Рядом с каждым телом положили оружие, пищу и питье; воздух смердел от крови лошадей, принесенных в жертву.
Есугэй ни с кем не разговаривал и не поднимал глаз от небольших юрт, поставленных над могилами. Со временем жилища, отмечающие место могил, истлеют. На этом месте вырастут деревья. И ничто уже не будет говорить о павших.
Оэлун и прежде видела мертвых. Эти мужчины погибли, сражаясь, и их тела покоились в мире. Воины не попали в руки врагов, что было хуже смерти. Для них будут жечь кости и принесут в жертву еще одну лошадь, чтобы задобрить духов и накормить плакальщиц. Вдов разберут по хозяйствам: часть станет женами оставшихся в живых братьев мужа, часть станет жить на иждивении взрослых сыновей.
Муж Оэлун остался в живых, но душа его, казалось, была так же далека от его людей, как души погибших. Оэлун знала, что думают некоторые. Небо наказало Есугэя; молодой вождь подвел их.
Оэлун видела мрачный осуждающий взгляд Орбэй-хатун.
8
Оэлун подкладывала сушеный навоз в огонь очага, когда вошел Есугэй. Он уехал из куреня три дня тому назад на своем жеребце. Даже братья не осмелились сопровождать его. Он повесил оружие, взял кувшин с кумысом и сел у постели.
Она подождала, пока он не напьется, а потом обратилась к нему;
– Ты мог бы послать кого-нибудь и известить меня, что возвращаешься, – сказала она. – Добыл что-нибудь? – Он не ответил. Она опустилась на колени рядом с ним и села на пятки. – Скоро наступит зима. Ты должен устроить облавную охоту и позаботиться о перекочевке.
– Ты можешь помолчать?
– Ты проиграл всего одно сражение, Есугэй. Будут и другие.
Он потянулся еще за одним кувшином. Усы его слиплись от кумыса.
– Завтра тебе надо будет поговорить с мужчинами, – сказала Оэлун. – Ты багатур, ну и поступай соответственно своему званию.
Он толкнул ее, и она упала.
– Я сказал тебе, чтоб молчала, – пробормотал он.
Она попыталась снова сесть.
– Ты скорбишь по своим товарищам, – прошептала она. – Тебе жаль самого себя. Учись на ошибках, иначе люди пойдут за другим вождем. Ты этого хочешь? Ты хочешь сдаться и ничего не оставить сыновьям?
Он вскочил, сунул руку под платок, ухватил ее за косу и рывком пригнул к земле, причинив сильную боль.
– Ты забеременела от меня? – спросил он. – Ты должна знать, если понесла, – нас не было почти месяц. Родишь мне сына?
Она уже пожалела о своих словах. Она хотела сказать ему, что беременна, но не была до конца уверена в этом. Месячные запаздывали у нее и прежде.
– Не знаю, – ответила она.
Он снова больно дернул за косу.
– Бесполезная женщина. – Он сильно ударил ее по лицу, она заплакала и прикрыла голову руками. – Чего ты стоишь вместе со своими попреками.
Он бил ее кулаками в грудь, тряс. Носком своего грубого сапога он угодил ей в колено, она упала.
Рот ее был полон крови. Она следила за его ногой, боясь, что он снова ударит ее. Но он отошел.
– Я пойду к Сочигиль, – сказал он наконец.
Она не двигалась, пока он не ушел, а потом поползла к очагу. Рот ее болел, но Есугэй не выбил ей ни одного зуба. Ушибы были сильные, но кости уцелели. Она легла возле очага, и пламя согрело ее лицо.
Сочигиль собрала топливо для Оэлун и сидела рядом, чиня одежду.
– Сначала он меня бил, – сказала другая жена. – Я по утрам не могла встать с постели.
– Я не заслужила этого, – откликнулась Оэлун.
Сочигиль вздохнула.
– Может быть, ты сказала что-то такое, что разозлило его.
– Я сказала правду. Он побил меня, потому что не хочет слышать ее.
Той ночью Есугэй снова пошел к Сочигиль. Оэлун спала беспокойно под шум ветра, гулявшего по куреню. Ее муж поговорил с людьми; завтра они свертывают курень. Он послушался ее совета, как бы ни был он зол. Она дала волю гневу, а потом подождала, когда он пойдет на убыль. Рано или поздно Есугэй снова поколотит ее. Такова уж женская доля, других колотят чаще.
Оэлун встала перед рассветом и собралась поесть мясного супа, как у нее вдруг закружилась голова. Потом это прошло. Она ничего не скажет, пока не будет уверена. Она с надеждой положила руку на живот.
Поздним утром женщины складывали войлоки своих юрт на телеги, предназначавшиеся для домашнего скарба. Есугэй увел большинство мужчин на облавную охоту; женщины выступили следом в повозках, запряженных волами, за которыми мужчины и подростки гнали скот. Скрип деревянных колес заглушался лаем собак, сопровождавших отары овец и коз.
Шли до самого заката. За горизонтом осталось место, где был стан, – оголенная земля, испещренная черными пятнами пепла и утоптанными площадками, что были под юртами. Женщины развели костры, подоили овец и коров, вскипятили молоко, а потом забрались в кибитки спать. Мужчины спали на земле, у лошадей.
Оэлун проснулась среди ночи и выглянула из кибитки. Звезда, всегда указывающая на север, сияла среди огоньков небесного стана в ночи, что была чернее черного войлока. На юге виднелись тени, скорчившиеся у костров, – это проснулись мужчины.
Охотники выступят перед рассветом. Они разделятся на два крыла, которые охватят большое пространство, сомкнутся в кольцо. Дикие животные окажутся внутри его. Кольцо станет сжиматься. Бегущие по кругу олени, испуганные газели, окруженные охотниками, падут под градом стрел. Охота ублажит ее мужа. Есугэй выследит и окружит врага в следующий раз. Душа его снова воспылает. Благополучие Оэлун и ее детей зависит от жара этого огня.
Через шестнадцать дней после начала охоты женщины появились в той заиндевевшей степи, что была усеяна тушами оленей и другой дичи помельче. Охотники все еще разделывали туши; женщины оставили стада на подростков и принялись помогать мужчинам.
Оэлун стала на колени у туши небольшого оленя с ножом в руке, и вдруг ее затошнило. Она нагнулась, чтобы вырвать. Кто-то схватил ее за руку. Она услышала голос Сочигиль:
– Это пройдет. Обопрись.
Есугэй подскакал к ним.
– Что это? – спросил он, осаживая коня.
– А ты не видишь? – строгим голосом заговорила вдруг Сочигиль. – Ей сейчас плохо.
Глаза у Есугэя расширились, он склонился в седле.
– Оэлун понесла, – продолжала Сочигиль. – Я подозревала это давно.
Их муж улыбнулся.
– Продолжайте работать, – сказал он и отъехал.
Стан был разбит на месте облавной охоты. Стада будут пастись здесь до зимней перекочевки.
Есугэй пришел к Оэлун в юрту, поужинал молча, а потом потянул жену в постель. Он был нежен с ней, ласкал ее пальцами, прежде чем войти. Похоже было, что он хочет загладить свою прежнюю суровость.
Кончив, он немного помолчал и сказал:
– А давно ли ты узнала об этом?
– Еще до перекочевки.
– Надо было мне сказать до охоты.
– Я не была уверена. Мне не хотелось быть битой опять, если бы я ошиблась.
Он приподнялся на локте.
– Это будет сын – я чувствую.
Она закрыла глаза. Значит, он сделает ее первой женой. Довольная, она задремала.
9
Солнце было похоже на красный щит. Лучи его, как копья, били в сверкавшие воды Онона. Высокая порыжевшая трава простиралась по всей равнине к востоку от сопки под названием Дэлигун. В дрожавшей от жары дали Оэлун заметила чей-то силуэт.
Этот конник, наверно, везет вести от мужа. На этот раз Есугэй решил нанести удар летом, чтобы застать врага врасплох. Успешный набег воодушевит его людей и обескуражит татар. Он много выиграет от этой небольшой победы.
Женщины, выкапывавшие корни растений на берегу реки, выпрямились, когда всадник подъехал поближе. Оэлун ковыляла с трудом, большой живот мешал ей видеть корни. Она уже и не помнила то время, когда могла двигаться резво, вскакивать на коня или быстро наклоняться к кожаному ведру. Из-за беременности она плохо переносила жару. Она неловко тыкала землю заостренной палкой. При каждом спазме в животе она крепко стискивала палку.
Боли мучили ее все чаще. Скоро она разродится. И она узнает, будет ли сыном младенец, чьи толчки она чувствовала последние месяцы.
Сочигиль проходила мимо, волоча отбившегося от отары ягненка. Оэлун ловила воздух ртом, Сочигиль посмотрела на нее.
– Пора? – спросила она.
– Скоро, – сказала Оэлун и вдруг испугалась. Ее бабушка умерла при родах, но она была уже старая тогда, у нее уже были взрослые дети.
Сочигиль положила руку Оэлун на свой пополневший живот; черноглазая женщина ожидала второго ребенка осенью. Всадник крикнул что-то мальчишкам, сторожившим курень на дальних подступах, и Оэлун узнала во всаднике Тодгона. Тайчиут свернул в сторону, чтобы объехать стадо, которое паслось ниже по реке, и помчался к женщинам.
На какое-то мгновенье Оэлун стало жаль татар. Дети рыдают в ужасе, их отцы и братья сложили головы, а матерями и сестрами завладели всадники Есугэя. Но татары сделали бы то же самое и с их куренем. Боль в животе усилилась; шевеление ее собственного ребенка, стремившегося увидеть свет, отвлекло ее от чужих забот.
Конь Тодгона сменил галоп на рысь.
– Победа! – закричал он. – Мы застали курень врага врасплох – удалось бежать лишь немногим.
– А что с мужем? – спросила Оэлун.
– Есугэй взял татарского вождя в плен, – сказал Тодгон. – Мы многих захватили – он тебе уже посылает одну женщину. Когда я уезжал, он обнимал ее. Она не попала в него из лука и хотела зарезать ножом. Он пощадил ее.
Оэлун уже не слушала. Она оперлась о Сочигиль, и та повела ее от реки прочь.
Сочигиль помогла Оэлун раздеться и растерла спину. Схватки были все чаще, передышки между ними – все короче.
– Это ты в первый раз, – сказала Сочигиль. – Может, позвать к тебе эдухан?
Оэлун покачала головой. Уменье шаманки могло помочь ей, но она не хотела, чтобы чьи-то руки забирались внутрь… За порогом юрты люди смеялись и приветствовали возвращавшихся. Она ковыляла к постели, когда кто-то крикнул во входное отверстие:
– Брат велел доставить ее сюда.
Это был голос Некуна-тайджи. Оэлун схватила подушку и зарылась лицом в войлок. Сочигиль что-то говорила, но она не разбирала слов. «Пусть будет сын, – думала Оэлун. – Пусть все кончится».
– Уджин, – сказал незнакомый голос, – ваш муж сказал, что я вам скоро понадоблюсь. Я вижу, он был прав.
Оэлун подняла голову. Женщина средних лет с тяжелыми веками карих глаз наклонилась над ней.
– Не бойся, уджин, – сказала женщина. – Меня зовут Хокахчин. Татары убили моего мужа и превратили меня в рабыню задолго до того, как ваши напали на них. Когда я сказала вождю, что много чего знаю о родах, он велел доставить меня сюда и сказал еще, что вознаградит меня за помощь.
Оэлун хотела что-то сказать, но Хокахчин продолжала:
– Ты можешь доверять мне. Человек, которого зовут Есугэй-багатур, также сказал мне, что убьет, если я наврежу тебе или младенцу.
Видимо, Есугэй принял решение относительно этой женщины сразу. Оэлун стиснула зубы и обмякла на постели.
Тело ее боролось. Ребенок стремился наружу; тело Оэлун сопротивлялось, и боль утихала только для того, чтобы стать еще более яростной.
В перерывах между схватками она видела, что небо в дымовом отверстии становится светлее. Этот ребенок будет бороться с ней день и ночь? Должно быть, это сын – все знают, что мальчик стремится увидеть жизнь яростнее, чем девочка.
Она продолжала тужиться. Хокахчин напевала; Оэлун не могла разобрать слова песни. Волна боли захлестнула ее. Ей теперь было все равно, кого она произведет на свет; ей хотелось одного – чтобы схватка была последней.
Что-то вытекло из ее тела. Она почувствовала, что бедра стали мокрые. Она повернулась на бок, тяжело дыша, а ее колени притянуло к груди. Теплые руки Хокахчин растирали ей спину и ноги.
– Идет младенец, – сказала женщина.
Оэлун закусила кусок кожи и стала на колени, крепко прижав руки к войлочному покрывалу. Живот тужился, и тело вытолкнуло то, что было внутри.
Оэлун упала на подушки. Хокахчин подняла окровавленный комочек, взявшись одной рукой за ноги, а другой поддерживая плечи. Младенец запищал. Руки протянули новорожденного Оэлун. Она взяла его в руки крепко, боясь упустить.
– Мальчик, – пробормотала женщина. – И предзнаменование есть – твой сын зажал в ладошке сгусток крови. Это примета власти – твой сын отмечен величием.
Оэлун взглянула на ребенка: крошечные пальчики ее сына сжимали что-то красное, яркое, как рубин.
Мышцы ее живота сокращались, выдавливая жидкость. Блеснул нож, которым Хокахчин перерезала пуповину. Ребенок плакал. Женщина подняла его и обтерла клочком шерсти.
– Прекрасный мальчик, госпожа. Багатур будет доволен, а ты будешь жить. Взгляни на своего сына.
Он был маленький. Трудно было поверить, что такой маленький мог причинить такую большую боль. Хокахчин взяла кувшин и влила несколько капель кумыса в рот младенца, а потом стала смазывать его салом. Оэлун закрыла глаза.
Оэлун оставалась в юрте семь дней, что было обычным для всех молодых матерей. Шаманы приходили лишь для того, чтобы благословить новорожденного и сказать ей, что расположение звезд благоприятствует ему.
Хокахчин носила ей одежду и топливо. Больше никто, даже сам Есугэй, не имели права входить в юрту до следующего полнолуния. Ей было спокойно, поскольку работа была одна – нянчить сына. По ночам она лежала с ним рядом и прислушивалась, как поют Есугэй с товарищами.
Глаза у сына были светлые, как у отца. Есугэй даст ему имя, но Хокахчин уже сказала, каким оно будет – Тэмуджин, Кузнец. Тот, кто кует металл. Татарского вождя, которого схватил Есугэй, звали Тэмуджин-Угэ. Имя это дано сыну в память о великом событии. Смерть татарского вождя очистила место в этом мире для сына Есугэя.
Как ни мал был Тэмуджин, сила в нем чувствовалась. Он сосал грудь так, что соски болели, и сопротивлялся, когда его привязывали к люльке. Его светлые глаза горели, словно в них отражался раскаленный металл, приготовленный для ковки. Она преисполнялась гордости всякий раз, когда смотрела на него. Она пела колыбельную, укачивая его. А когда он молчал, лежал тихо, глядя на нее из своей люльки кошачьими глазами, она чувствовала, как по спине пробегает холодок, словно ее тела коснулись холодным металлом.
На восьмой день после рождения Тэмуджина Оэлун привязала его к люльке, взяла на руки и вышла из юрты, пройдя между двумя кострами, горевшими у входа снаружи. Рядом со входом висели лук и колчан со стрелами – знак того, что родился мальчик.
Женщины и девочки окружили Оэлун, восхищаясь младенцем. Она пошла к границе своего стана в сопровождении Сочигиль и других женщин. Мунлик, вместе с другими детьми собиравший сухие лепешки навоза, посмотрел на сморщенное лицо Тэмуджина и засмеялся.
– Когда-нибудь, – сказал мальчик, – мы с ним будем вместе сражаться.
– Да, – согласилась Оэлун.
Ее муж и несколько других мужчин упражнялись в стрельбе из лука поблизости от стана, целясь в деревянный обтянутый кожей щит, к которому была привязана девушка-татарка. Несколько стрел торчали в коже вплотную к ее телу. Пришла очередь Есугэя. Он сделал шаг вперед и послал стрелу, которая легла в цель точно над головой девушки.
Есугэй засмеялся – никто не стрелял лучше его.
– Отвяжите ее, – закричал он. – Она заслуживает награды, потому что не кричала.
Он повернулся к Оэлун и зашагал рядом.
Есугэй взглянул на других женщин, и они разбежались.
– Я выбрал для него хорошее имя, – сказал он.
– Хокахчин передала мне.
– Мы назначим церемонию имени, как только позволят шаманы. – Он помахал луком перед наследником и захихикал, когда Тэмуджин заплакал. – Может быть, он сын Неба.
– Наверное, – сказала Оэлун. – Может быть, луч Тэнгри юркнул в мое чрево, пока ты спал. – Она помолчала. – А я буду теперь первой женой?
– Я обещал, что будешь.
Подошли другие мужчины, чтобы полюбоваться на сына вождя. Оэлун оглянулась. Какая-то женщина стояла рядом с повозкой, обняв мальчика; она смотрела вслед Оэлун пустыми глазами, а мальчик прятал лицо в складках ее халата. Ее муж взял сына и поднял люльку высоко над головой. Крик Тэмуджина покрыл приветственные возгласы воинов.
