Текст книги "Повелитель Вселенной"

Автор книги: Памела Сарджент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 51 страниц)

91

Кокочу слетал на Небо и вернулся на Землю. Голоса, бормотавшие в его голове, теперь молчали, но он ощущал позади присутствие кого-то. Он обернулся, и ему показалось, что он уввдел какую-то тень. Кокочу был уверен, что это задержался призрак, еще не решившийся явиться ему.

Над горой распростерлось Вечное Небо, чистое и голубое. Внизу покрытая снегом земля была так же ослепительна, как Небесный свет. Юрта под горой была черным пятном на белизне. В юрте ждали два шамана, которых Кокочу привез с собой.

Кокочу встал и медленно пошел под гору, чувствуя, что невидимый призрак следует за ним по пятам. Мышцы его болели, его скрутило в трансе так, что он не мог пошевелить пальцем. Все звали его Тэб-Тэнгри, Всенебесным. Они никогда не узнают, какой ценой давалось ему его искусство, как духи, доводившие его до экстаза, раздирали его потом.

Призвание пришло к нему, когда он был еще мальчиком. Духи гнали его из отцовской юрты в лес, и Кокочу умирал там, под деревьями, крича так, будто его тело расчленяли чудовищные птицы, пока его глаза и душа не отправлялись бродить среди мертвецов. Его пугали криками призраки предков, а потом душа шамана приводила его к большому дереву. Он карабкался по ветвям к Небу и обнимал душу-жену, а потом возвращался в свое тело и оказывался в целости и сохранности. Отец Мунлик находил его там и, плача, водружал Кокочу на его лошадь.

Три стреноженные белые лошади находились в стороне от юрты. Кони были даром его сводного брата Тэмуджина, частью награды Кокочу за предсказания, которые он дал прошлой осенью. Кокочу изучил трещины на обожженных костях до того, как согласился на поход хана против тангутов, на их государство Си Ся.

Той осенью часть монгольской армии пересекла Гоби и атаковала Си Ся на юге, следуя по разведанному ранее пути. В Кансу, среди песков и безлюдных пространств, открылся перед ними оазис. Там, среди зеленых ив и тополей, люди обитали за стенами и возделывали поля, тянувшиеся вдоль арыков, питавших их селения.

Воины собрали с полей урожай зерна и проса, обжирались пухлыми дынями, что дозревали на плоских крышах, и расхватали белых верблюдов, которые принадлежали обитателям селений. Следуя приказам хана, они наступали к Желтой реке и городу Нинься, а тангуты отступили и попрятались за городскими стенами. Не встретив войска, которое бы выехало им навстречу, монголы не нашли, с кем сражаться, и в конце концов отошли.

Как и предсказывал Кокочу, хан одержал не настоящую победу, а совершил грабительский набег. Монголы захватили военную добычу, нарушили торговлю, от которой зависели тангутские города, и узнали, что длительные военные действия против оседлого населения должны вестись иным способом. Они вернулись в свои станы с пленными, среди которых были красивые тангутские девушки, ремесленники, которых можно было использовать как рабов, люди в желтом с бритыми головами, вертевшие колеса при молитвах, и пастухи. Монгольские юрты наполнились белой одеждой из верблюжьей шерсти, мешками с зерном, черными камнями, которые горели в очагах, лаковыми тонкими пластинками, которые были глаже любого дерева или камня, и нефритовыми украшениями. Тангутам был нанесен удар, и надо было найти способ поставить их на колени. Путь к более богатым землям Цзинь был бы открыт, если бы Си Ся склонилось перед ханом.

Кокочу дали его долю добычи, и он знал о слухах, что он служит хану только за подобные награды. Никто ничего не понимает. Соколы, драгоценности, стада, пасшиеся неподалеку от его юрты, и девушки, которых он затаскивал в свою постель, были малой платой за его мучения, за трансы, в которые он впадал, за духов, которые вселялись в него и заставляли его передавать их слова. Были шаманы, которые страдали не так, как он, которые могли возвращаться из полетов души и жить спокойно среди людей, но он не был одним из них, его мучения были признаком того, что ему предназначен более тяжкий и одинокий путь.

Он не мог любить, но мог смирять свою плоть с рабынями. Он не мог дружить по-настоящему, но пользовался уважением, порожденным страхом. Если бы он не получал вознаграждений, те, что боялись шамана, стали бы лишь презирать его. Если бы хан не отличал его, прочие решили бы, что духи покинули его и больше не говорят его устами. Многие могли бы позавидовать ему, но никто не предпочел бы идти его дорогой. Мужчина или женщина, занимающиеся шаманством, непременно стоят особняком. Те, кто знают мало, всегда ненавидят тех, кто знает больше. Те, что боятся духов, ненавидят тех, кто может призывать их.

В своих снах Кокочу видел предназначение Тэмуджина. Хан знал, что Промыслом Божьим ему надлежит присоединить новые земли к великому монгольскому улусу, созданному им, и все же найдутся люди, которые постараются сбить Тэмуджина с пути. Кокочу был щитом Тэмуджина, нельзя даже самым близким к трону людям позволять стоять на пути хана. Духи заставят Тэмуджина следовать своим путем, как они вынудили Кокочу идти своим. Хан будет править всеми, а Кокочу будет править через него.

Что-то холодное коснулось его лица. Он уже был на пороге юрты, когда дух овладел им. Кокочу упал. Руки его распростерлись на снегу, а тело оцепенело, и вдруг он внезапно осознал, что дух вошел в него.

Когда Кокочу пришел в себя, он приказал двум своим товарищам седлать лошадей. Они быстро поскакали в направлении стана Тэмуджина и перешли на рысь, только лишь завидя вдали несколько походных шатров и табун за ними.

Призрак по-прежнему находился в нем, но Кокочу сумел к этому времени подчинить его себе. Небольшой отряд, сопровождавший хана, ехал к шатрам. Сзади бежали собаки. На рукавице у хана сидел золотистый орел, а рука лежала в специальной рогульке, прикрепленной к седлу и предназначенной для поддержки тяжелой птицы.

Хан окликнул приближавшегося Кокочу.

– Приветствую тебя, брат Тэб-Тэнгри, – сказал Тэмуджин. – Мы охотились за стаей волков, которая загоняла моих лошадей. Моя птица и собаки быстро разделались с ними – теперь они уже не пообедают конским мясом.

– Мне надо поговорить с тобой, – сказал Кокочу.

Тэмуджин вручил орла ближайшему спутнику и спешился. Спутник молча смотрел, как Тэмуджин повел Кокочу в шатер.

– Что там? – спросил Тэмуджин, когда они уселись у очага.

Кокочу смотрел на сводного брата, отметив про себя, что лицо того напряжено. То, что хан никогда не гонит его и не отказывается поговорить, – еще одна примета власти Кокочу.

– Я снова с тобой, – сказал Кокочу, но не своим голосом. – Я говорю с тобой через твоего шамана Тэб-Тэнгри. – Тэмуджин прищурил глаза и сделал знак, отгоняющий нечистую силу. – Ты хотел, чтобы я был на твоей стороне, даже если бы ты приказал меня убить, и я не забыл своего обещания тебе.

Тэмуджин вцепился в Кокочу.

– Не может быть…

– Я обещал следить за тобой, и вот я здесь, мой анда. Ты страстно пожелал, чтобы я снова стал твоим товарищем, и я пришел к тебе.

Кокочу понимал, почему дух был послан именно к нему. Только призрак такого человека мог сообразить, что хан привяжется к Кокочу еще сильнее.

– Джамуха! – воскликнул Тэмуджин.

Руки Джамухи обняли вцепившегося в него Тэмуджина.

– Я снова с тобой, анда Тэмуджин, как ты и хотел.

92

Оэлун с Бортэ сидели слева от трона Тэмуджина. К югу от большого балдахина, дававшего им тень, кольца юрт и кибиток простирались до самого горизонта, и сотни стреноженных лошадей паслись неподалеку от орды хана. Со всех краев, которыми правил теперь сын Оэлун, съехались нойоны, чтобы выслушать его повеления.

Ее мучили боли во время всего путешествия, но ради того, чтобы увидеть Тэмуджина, ставшего ханом всех племен, стоило претерпеть любые неудобства. Кумыс ослабил тупую боль в груди и более острые, пронзавшие порой ее внутренности. Соболиная шуба защищала ее от весеннего морозца. Сын созвал своих людей сюда, в ставку близ Онона, на курултай.

Оэлун вспомнила тот день, почти сорок лет тому назад, когда она впервые встретила Есугэя у реки. Отец Тэмуджина и представить себе не мог бы, какая слава будет у его сына.

Ходили слухи, что собрать курултай посоветовал хану Тэб-Тэнгри. Кости и звезды подсказали шаману, что духи хотят, чтобы Тэмуджин снова подтвердил свои ханские полномочия теперь, когда все племена покорились ему. Все нойоны собрались, чтобы поднять Чингисхана на белой кошме еще раз. Хорчи, Усун и другие шаманы возглавляли принесение лошади в жертву Небу, но именно Тэб-Тэнгри поднял туг с девятью белыми хвостами яков и провозгласил Тэмуджина ханом.

Без могущества шамана, говорили некоторые, Тэмуджин мог бы потерять благоволение Неба, и он весьма сблизился с сыном Мунлика за год, прошедший со дня смерти Джамухи. Те, которым что-либо нужно было от хана, привыкли к тому, что шаман может замолвить словечко перед Тэмуджином. Те же, которые боялись Тэб-Тэнгри, старались не обидеть его.

Оэлун посмотрела в сторону трона. Сыновья и братья Тэмуджина сидели справа, а жены – слева, один Тэб-Тэнгри стоял позади него, облаченный в украшенный перьями головной убор и белые одежды. Говорили, что порой Джамуха дает советы хану через Всенебесного, что анда Тэмуджина теперь следит за ним. Она сомневалась, что ее сын когда-либо сможет забыть Джамуху.

Тэмуджин перечислял девяносто пять человек, каждый из которых будет во главе тысячи хозяйств. Оэлун слушала, покачиваясь под мерные звуки речи. Все самые верные сподвижники хана, включая четырех приемных сыновей Оэлун и ее мужа Мунлика, были среди девяноста пяти мэньаней. Ее приемный сын Шиги Хутух сидел под навесом вместе с писцами-уйгурами, приглядывая, чтобы их кисти не упустили ничего из сказанного ханом. Шиги Хутух быстро научился письму. Он умел, взглянув на странные знаки, видеть слова в них.

Тэмуджин замолчал. Она посмотрела вверх и увидела, как Шиги Хутух вышел вперед и поклонился.

– Мой хан и брат, – сказал молодой человек, – разве я служил тебе меньше, чем любой другой человек?

Твоя мать вырастила меня как собственного ребенка и назвала меня сыном. Другие служили тебе хорошо, но я тот, кто присмотрит, чтобы твои слова жили. Разве я не заслужил большей награды, чем та, которую ты дал мне?

Тэмуджин кивнул.

– Ты мой младший брат, – сказал он. – Ты будешь иметь свою долю во всем, что принадлежит моей семье, и ты можешь нарушить закон девять раз и будешь прощен. Ты также будешь моими глазами и ушами – я назначаю тебя судьей всего моего народа. Ты поделишь людей, дав часть моей матери Оэлун-хатун, часть нам, часть нашим младшим братьям и часть нашим сыновьям. Ты запишешь все свои суждения, и, поскольку они будут согласованы со мной, никто не посмеет изменить их.

Шиги Хутух снова поклонился.

– Это большая честь для меня, но не годится мне получать долю, равную той, что получают твои братья. Вместо нее я прошу лишь вознаградить меня долей того, что ты возьмешь с городов, где живут за глиняными стенами.

Тэмуджин удивился, но согласие дал. Приемный сын Оэлун явно предвкушал великие завоевания. Если Тэмуджин возьмет города Си Ся в Китае, доля добычи Шиги Хутуха принесет ему большое богатство. Хан удовлетворил просьбу своего приемного брата, потому что она показывает, как сильно верит в него Шиги Хутух.

Хан подозвал Мунлика, который приблизился к трону со своими шестью сыновьями и, прежде чем поклониться, взглянул на Тэб-Тэнгри.

– Мунлик-эчигэ, – сказал Тэмуджин, – ты защищал меня и служил мне долгие годы. Ты спас мне жизнь, когда Нилха Сенгум строил заговор против меня и приглашал меня в свой стан. Если бы ты не отговорил меня ехать, я бы попал в самый огонь. В награду ты будешь сидеть у моего трона, а твои сыновья и все потомки будут получать от меня подарки.

Тэб-Тэнгри приосанился, когда отец усаживался на подушку у трона. Его красивое лицо, все еще безбородое, светилось торжеством. Оэлун почти поверила, что он, а не хан распределял все эти почести и что по его замыслу его отец и братья заняли более высокое место, чем кто бы то ни было.

Хан разговаривал со своими товарищами Борчу и Мухали. Каждый из них назначался командующим тумэном, причем Борчу получал под начало десять тысяч человек правого крыла армии, а Мухали – левого. Почтив Мухали царственным титулом, хан призвал Джурчедэя.

Хадаган повернулась к мужу, сощурив глаза, когда Тэмуджин заговорил о таком усердии Джурчедэя, что тот был вознагражден собственной женой хана Ибахой-беки. Джурчедэй улыбнулся, дар ему явно понравился.

Это была работа Тэб-Тэнгри. Хотя Джурчедэй и был польщен, получив красивую Ибаху, но Хадаган знала, о чем говорили слуги. Шаман наколдовал хану сон, в котором тому приказали отдать жену. Ибахе запретили бывать в орде хана, и это было предупреждением для других. Тэб-Тэнгри легко отделывался от любого мешавшего ему человека. Хадаган постаралась выкинуть эти мысли из головы. Она не повторит глупой ошибки Ибахи.

Хан продекламировал слова признательности четырем приемным братьям, отличив при этом Борогула. Тулуй был спасен, потому что Алтани, жена Борогула, защитила его от татарского воина. Угэдэй остался в живых, потому что Борогул вынес его с поля боя. Потом он отличил в своей речи вождя бааринов Усуна. Этот старик, сам шаман, старался не встречаться взглядом с Тэб-Тэнгри. Хадаган подумала, что даже он побаивается более молодого шамана.

Она выпрямилась, когда вперед вышли ее собственные отец и братья.

– Сорхан-шира, – сказал хан, – ты заботился обо мне, когда я был пленником в стане Таргутая Курултуха. Твоя дочь Хадаган спрятала меня, а твои сыновья Чимбай и Чилагун помогли мне бежать. Память об этом живет в моем сердце. Проси, чего хочешь.

Грудь Хадаган заволновалась, Тэмуджин выполнял обещание, данное давным-давно.

– Мой сын Чимбай водил твое войско против мятежных мэркитских родов, – ответил Сорхан-шира. – Я хочу лишь кочевать на их бывших землях вдоль реки Селенги.

– Кочуй и ставь станы, где хочешь, – проворчал Тэмуджин, – а твои сыновья могут являться ко мне в любое время и просить милостей по своему разумению.

Хулан смотрела на Чимбая, стараясь не расстраиваться. Подарив ее хану, отец купил мир лишь на время. Сдавшись хану, многие мэркиты восстали и отошли на последний рубеж. Муж не внял ее мольбам о пощаде, и его мечом против мэркитов стал Чимбай. Думать об этом было бессмысленно, она уже привыкла прятать такие мысли в глубинах сознания.

Хан был грозой, застигшей ее, он яростно овладевал ее телом, не затрагивая души. Он говорил о своей любви к ней и дал ей титул хатун, когда родился их сын. После рождения Кулгана она надеялась, что сможет обрести покой, что ее сын обеспечит ей положение, пока Тэмуджин не найдет новую фаворитку. Однако его страсть росла, словно бы питаясь ее равнодушием.

Сорхан-шира поклонился и попятился. Он с сыновьями будет теперь кочевать в краю ее племени. Хан кликнул Наяху. Хулан насторожилась, когда молодой человек поклонился ему. У Наяхи не могло быть сожалений. Тэмуджин назначил его тысячником за верность.

– Когда этот человек ехал ко мне со своим отцом Ширгугету и братом Алахом, – сказал Тэмуджин, – они везли моего старого врага Таргутая Курултуха. Но Наяха понял, что человек, поднявший руку на своего вождя, совершает преступление, и уговорил отца с братом отпустить Таргутая. Тогда он поступил правильно, и с тех пор не раз доказывал свою храбрость и надежность. Борчу будет командовать нашим правым крылом, Мухали – левым, а Наяха пусть станет нойоном тумэна и примет командование центром.

Карие глаза Наяхи сияли, он низко поклонился, явно обрадованный такой честью. Когда он выпрямился, его взгляд встретился с ее взглядом, и сиянье его глаз погасло. Хулан отвела взгляд. Он не может печалиться теперь, когда его верность вознаграждена так обильно. Он проявил свою преданность, подавив любовь, которую некогда испытывал.

Хан говорил о том, как он организует свою армию, и о тех, кто будет охранять его ночью и днем. Гурбесу наблюдала, как писцы кладут на бумагу его слова, как некогда они запечатлевали слова даяна.

Теперь некоторые уйгуры служили ему. И, наверное, скоро все они сдадутся ему, а торговые пути, проходящие по их земле, станут приносить хану большие богатства. Мрачность, которую она заметила в глазах хана, исчезла, когда он заговорил о том, что пошлет Субэдэя против сыновей Токтоха Беки и Джэбэ против Гучлуга. Когда он избавится от своих врагов, начнется еще одна война, великий поход против Си Ся. Хан создан для войн, он не остановится на завоеванном.

Ребенок в ее чреве шевельнулся. Наверно, она родит хану сына. Хан сохранил многое из того, что некогда было у найманов. Он не мог читать буквы, которыми записывались его слова, но понимал их пользу. Он до многого дотянется, и все же ей было непонятно, изменили ли его завоевания. Ему придется стать чем-то большим, чем просто генералом, чтобы удержать все, что он завоюет, и научиться править такими непохожими на него людьми. Она посмотрела на его сыновей. В своих шелковых халатах и других одеждах из верблюжьей шерсти они стали меньше похожи на монголов.

Хан провозгласил свою Ясу, свод законов, принятых для управления народом.

– Все люди да уверуют в Верховного Бога, который один дает жизнь и смерть, – провозглашал он. – Все должны знать, что мы обязаны всем Его могуществу, и да поклоняются Богу все по своей воле.

Гурбесу склонила голову. Она будет молиться вместе со своими христианскими священниками и в то же время присматривать, чтобы шаманы получали свое. Одетые в желтое монахи из тангутов могут тоже вращать для нее свои колеса. Все духи услышат ее молитвы, и она не пренебрежет теми, которые подвластны Тэб-Тэнгри. Ее сердце забилось часто, как бывало всегда, когда она думала о главном шамане. Инанча крепко взнуздывал своих шаманов и священников. Она надеялась, что Тэмуджин сможет сделать то же самое.

Яса будет править всеми монголами вечно. «Теперь мы монголы», – подумала Есуй. Ханская Яса запрещала кому бы то ни было провозглашать хана, пока все нойоны не соберутся на курултай, хотя, казалось бы, в этом не было необходимости. Тэмуджин не взял себе нового титула, хотя многие уже называли его хаханом – Великим Ханом, Ханом Ханов. У него не осталось ни одного грозного соперника.

– Люди нашего улуса не будут сражаться друг с другом, – продолжал хан, – всем запрещено заключать мир с любым народом, который не покорился нам.

Есуй взглянула на сестру и подивилась, скольким еще страдальцам придется разделить участь татар. Взгляды их встретились, и Есуй поняла, что Есуген тоже вспоминает погибших.

– Ни один подданный хана, – сказал Тэмуджин, – не смеет обращать монгола в рабство.

Есуй опустила глаза: рабов можно найти где угодно. Она подумала о пленниках, которых ей недавно подарили. Теперь, когда многое стерлось в ее памяти, ей стало легче быть равнодушной к слезам, порой блестевшим у них на глазах, к их утратам.

– Каждый человек должен платить за свою жену, – сказал Тэмуджин. – Не будет больше воровства женщин в обычае людей нашего улуса, ибо это воровство в прошлом приводило лишь к вражде и смертоубийству. Наши женщины будут распоряжаться своей собственностью, трудясь по своему разумению, а мужчины должны заниматься лишь войной и охотой.

Бортэ подняла глаза на мужа. Видимо, он этими словами намекает на нее и на Оэлун-экэ: многие поплатились жизнями за то, что их украли. Но он не станет думать о своих прошлых бедах, он заботится лишь об объединении народа.

Голос у него был торжественный. Лицо окаменевало, когда он останавливался, чтобы другие доносили его слова до народа, толпившегося у балдахина. Она надеялась, что сегодня он испытывает радость, что он наконец расстался со своей печалью. Он плакал по Джамухе в ее шатре, все измены были забыты, когда он горевал по человеку, бывшему когда-то его ближайшим другом. Видимо, от отчаяния он увлеченно и радостно занялся планами набега на тангутов, но отделаться от Джамухи не мог. Он часто ходил к Тэб-Тэнгри, чтобы послушать голос старого друга, говорившего через шамана. Дух его анды все еще преследовал его, глядя на него черными глазами сводного брата.

Ее муж замолчал. Она наблюдала, как Тэб-Тэнгри воздевал руки и благословлял Ясу от своего имени. Странно, подумала она, что Тэб-Тэнгри так похож на покойного Джамуху. Этого сходства она не замечала никогда. Его красивое лицо стало тоньше, а в глазах появился хищный блеск, как у Джамухи.

Джамуха хотел руководить Тэмуджином. Наверно, теперь Тэб-Тэнгри овладевало старое честолюбие Джамухи. Бортэ закрыла глаза, когда шаман запел. Голос бился в ушах, заглушая ее собственные мысли.