Текст книги "Повелитель Вселенной"
Автор книги: Памела Сарджент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 51 страниц)
119
Бортэ взглянула на мужа. Он все еще сидел у постели, хотя гости давно ушли. Хан почти не разговаривал за ужином и не смотрел на хонхираток, которых она пригласила.
Он был зол, это она видела по его глазам. Наверно, это было лучше, чем жить в лапах черного духа, который завладел им после смерти Джэбэ. Джэбэ скончался внезапно, упав возле шатра одной из своих жен. Человек, которого Тэмуджин назвал Копьем, залетел далеко на запад и только там упал на землю.
Бортэ не верила, что человек может так сильно горевать. Даже Субэдэй, сблизившийся с Джэбэ во время их длительного похода на запад, горевал не так сильно.
– Ты ничего не понимаешь, – сказал ей Тэмуджин после возвращения с Бурхан Халдун. – Джэбэ больше не существует.
Мука в его голосе испугала ее. Бортэ боялась, как бы он не расстался с собственной душой.
Теперь он подогревал свой молчаливый гнев, глотая кумыс и уставившись на очаг. Будет война, но Бортэ ждала ее. Тангутский государь обещал Тэмуджину заложника и мир, но никакого заложника не прислали, и вообще никто не собирался приезжать. Ханский посол вернулся из Си Ся с сообщением об этом, и Тэмуджин также узнал, что тангуты ведут переговоры с «Золотым» императором, пытаясь заручиться помощью армии цзиньцев. До того, как окончательно разгромить Цзинь, ему придется нанести удар тангутам, и побыстрей.
Он поклялся отомстить Си Ся лично, и время мести пришло. Его оповестили об этом духи, так что муж будет вынужден сдержать свое обещание.
– Надо созывать военный курултай, – сказал он наконец. – Перед большой охотой.
– Конечно, – сказала Бортэ. – Я полагаю, ты и раньше знал, что войны не миновать.
– Знал. Я не мог бы доверять тангутам, даже если бы их король и сдержал свое обещание. Они заплатят за это.
– Твои генералы непобедимы, – сказала она. – Они привезут тебе голову тангутского государя.
Она села рядом, и он повернулся к ней.
– Я хотел сделать это сам. Я решил возглавить поход на Си Ся. Чагадай останется с тобой, и ты будешь давать ему советы.
Бортэ оцепенела.
– Тэмуджин, умоляю не ехать.
Он сощурил глаза.
– Чтобы мои враги назвали меня трусом?
– Ни один человек не может назвать тебя трусом. Твоя храбрость известна. Теперь пусть за тебя повоюют твои генералы и твои сыновья.
– Такого совета я от тебя не ожидал. Бортэ, ты хочешь, чтобы я вел себя как немощный старик?
«Ты и есть старик», – подумала она.
Она не могла сказать этого или поведать, как она боится за него.
– Пусть другие повоюют за тебя, Тэмуджин. Тебе непременно надо немного отдохнуть.
– Я скоро отдохну. Но сперва увижу, как накажут тангутов.
Он признался, что смерть ожидает даже его, и все же стремился ей навстречу.
– Умоляю тебя, – шептала она. – Я ждала тебя долгие годы – скоро мне будет шестьдесят лет. Сколько лет нам осталось жить? Неужели я не заслужила…
Холодная ярость в его глазах заткнула ей рот.
– Я запрещаю тебе, – сказал он тихо, – говорить об этом раз и навсегда. Чагадай будет защищать границы родины с помощью Тэмугэ и Хасара. Ты стала такой немощной, что не сможешь дать им хорошего совета, поэтому не стой у них на дороге.
– Тэмуджин!
Он встал.
– Когда я вернулся к тебе, – сказал он, – было все равно, что волосы, некогда черные, как вороново крыло, стали белыми, как лебединое. Я мог не обращать внимания на сморщенное темное лицо, а мог представлять себе мою красавицу Бортэ. Но ты говоришь уже не так, как женщина, которую я любил. Ожидай смерти, коли надо, но ожидай одна. Я не буду ждать ее вместе с тобой в страхе.
Он зашагал к выходу и исчез в ночи.
Хан шевельнулся рядом с ней. Есуй прижалась к нему, когда снаружи донесся порыв ветра. Буран едва не сорвал дверь, когда он вошел, его шапка и тулуп поблескивали от облепившего их снега. После большой охоты он часто приезжал в ее орду. В ее постели он был по-прежнему молодым, она умела возбуждать его, как прежде, а ее любовные стоны радовали его. Трое младших детей, как обычно, жили в шатре сестры, а ее глухонемые китаянки не могли услышать, что происходило у них с мужем.
– Дай попить, – сказал Тэмуджин.
Рабыни спали. Она могла бы пинком разбудить одну, чтобы принесла кумысу, но ей легче было подать самой. Она пробежала туда, где на рогах, вделанных в решетку, висели фляги, сняла один, поспешила к постели, попрыскала пол и скользнула под одеяло.
– Я знаю, что тебе нравится видеть меня голой, – сказала она, – но в такую погоду ты бы мог оставить на мне сорочку.
Облокотившись на подушку, он засмеялся.
– Ты взбадриваешь, Есуй.
– Взбадриваю?
– Потому что ты думаешь только о себе, и до другого тебе нет дела. У кошки больше чувств к своим котятам, и ты любишь меня главным образом за то, что я тебе даю, и меня это потешает. Другие говорят о благородных чувствах и уверяют меня в своей любви. С тобой все проще.
Он дразнил ее, как делал это все чаще последнее время.
– Я всегда любила сестру и своих детей, что бы ты там ни говорил.
От двух старших уже некоторое время не было вестей. Наверно, ей надо бы послать им подарки и материнское благословение.
– Не лги, Есуй… это вредит твоему очарованию. – Он поднял кувшин и попил. – Я не сомневаюсь, что ты можешь изобразить любовь к Есуген, но только потому, что она – твое отражение, и еще потому, что она облегчает тебе существование, заботясь о твоих детях.
– Ты меня обижаешь, муж. – Она подтянула одеяло до подбородка. – Разве моя любовь к тебе не видна?
– Твоя любовь ко мне подобна привязанности вороны к блестящим камешкам, которые она притащила в гнездо, или тигрицы во время течки, которая забывает партнера тотчас после совокупления. Не притворяйся обиженной – я отчасти и сам виноват в том, что из тебя получилось. Я могу рассчитывать на твою верность, потому что ты проявляешь большую заботу о самой себе и знаешь, что у нас общие интересы.
Она вглядывалась в его лицо, едва видимое в полутьме. Она не любила его такого, язвительного и чужого.
Он сказал:
– Я нахожу, что ты меня и в самом деле взбадриваешь, и потому не хочу расставаться с тобой. Я собираюсь взять тебя с собой в поход против Си Ся.
Этого она не ожидала, ей показалось, что она ослышалась.
– Спасибо за честь, – медленно произнесла она, – которую ты оказываешь мне, беря меня с собой, но… – Она закусила нижнюю губу. – Есуген, как ты знаешь, уже не такая здоровая, как прежде. О, у нее еще хватает сил для выполнения своих обязанностей, но я боюсь, что походных лишений она не выдержит.
– Я ничего не говорил о Есуген. Она останется и будет присматривать за твоими и собственными детьми. Я уверен, что ты о своих детишках будешь скучать не очень, так как они чаще живут в ее шатре.
Она села.
– Мы с Есуген поклялись никогда не разлучаться.
– Это обещание вы дали друг другу, – сказал он. – Меня оно не касается.
– Я полагала… ты всегда разрешал нам…
– Ты говоришь, что не хочешь ехать?
– Я обязана подчиниться тебе, Тэмуджин. Я только прошу тебя не разлучать нас…
– Ты настолько эгоистична, что используешь ее, как предлог для отказа. – Он попил кумыса. – Я хочу, чтобы со мной поехала одна из моих дражайших четырех хатун. Хулан устала от нашей поездки на запад, а Бортэ должна остаться, чтобы наставлять Чагадая. Есуген, как ты говорила, не такая здоровая, как прежде. Остаешься ты, Есуй, и твое нежелание удивляет меня. У тебя есть свои недостатки, но я никогда не думал, что ты труслива.
– Дай мне лук и копье, – сказала она, – и я поеду в бой рядом с тобой. Только из-за разлуки с сестрой…
– Побереги свои трогательные речи. Ты утверждаешь, что любишь сестру, и поэтому я предлагаю тебе такой выбор. Есуген может остаться, а может и поехать с нами. Решай сама, требует ли твоя любовь к Есуген, чтобы она была рядом с тобой, или ты оставляешь ее.
Слезы побежали из ее глаз.
– Что бы я ни выбрала, и Есуген, и мне будет плохо.
– Судьба твоей сестры будет на твоей совести. Любопытно, что же ты решишь.
– Ты знаешь, как мне быть, – хриплым голосом сказала она. – Я могу проявить свою любовь к сестре лишь расставшись с ней, нарушив свою клятву.
– Укройся, жена. Мы не можем позволить тебе заболеть. – Она вытянулась под одеялами, а он поставил кувшин и обнял ее за талию. – Я ошибался в тебе, Есуй. Ты не так эгоистична, как я думал. Твоей сестре будет жаль расстаться с тобой, но ее жизнь в твое отсутствие будет немного другой. Возможно, она не очень будет скучать по тебе.
– Прекрати, – сказала она.
– У тебя будет время попрощаться. Я знаю, что служить ты мне будешь хорошо, особенно если тебе захочется побыстрей вернуться к Есуген.
– Да, – сказала она.
120
Ветер сек лицо Есуй. На берегах реки Онгин низкая трава еще только зазеленела. Ряды повозок остановились у реки. Распряженные верблюды и волы паслись. Хан охотился на лесистых склонах на севере, где водились мускусные олени и дикие ослы.
Небо было еще светлым, но Есуй и сопровождавшие ее решили заночевать здесь. Девушки разожгли костры поблизости от кибиток, мальчики присоединились к взрослым мужчинам из охраны. Если охотники не вернутся к вечеру, на рассвете они тронутся к югу, а охотники их догонят.
Они выехали из стана на Толе месяц тому назад. Река Онгин еще была скована толстым льдом, и женщинам приходилось греть воду на кострах, прежде чем поить ею животных. Тэмуджин не стал дожидаться начала весны и выслал вперед разведчиков, которые надели толстые тулупы и укрыли спины лошадей войлочными попонами, отправляясь на юг, к границам Си Ся. Сообщения их были обнадеживающими. Тангуты, видимо, не ожидали нападения так скоро и рассчитывали также на войска, размещенные в их городах и городках. Монголы собирались дойти до реки Ецин-гол, подкормить там животных и оттуда нанести удар в западном направлении, по Си Ся.
Есуй смотрела на ряды и кольца кибиток и шатров, которые стояли на присыпанной песком каменистой почве с пробивающейся зеленой травой. Женщины чувствовали себя неспокойно во время путешествия. Перед выступлением войска по стану хана прошел слух, что одному шаману приснилось, будто на землю упала звезда и будто солнце затмилось. Есуй на эти слухи не обращала внимания. Елу Цуцай гадал на бараньих лопатках хану и предсказал победу.
Ее больше обеспокоило посещение ее шатра Бортэ, которая заставила Есуй поклясться в том, что она станет тенью хана, если с ним что-нибудь случится.
– Не покидай его, – прошептала Бортэ, признавшись, как она боится за Тэмуджина. Видеть сомневающуюся Бортэ – плохой знак.
Пыльное облачко приближалось к внешнему кольцу повозок. Есуй увидела, как всадник остановил лошадь и к нему бросились два мальчика. Один из мальчиков вдруг подбежал к другой лошади, вскочил на нее и помчался к Есуй.
У нее пересохло во рту, когда она увидела выражение лица мальчика. Он закусил губу, глаза лезли на лоб от страха.
– Великий хан! – крикнул он, приблизившись. – Великий хан упал с коня и сильно ушибся!
Есуй повернулась и позвала служанок.
К тому времени, когда охотники вернулись, Есуй с женщинами поставили юрту и укладывали второй слой войлока на первый, чтобы было потеплее. Борчу держал коня Тэмуджина под уздцы. Субэдэй сидел позади хана и поддерживал его. Тэмуджин стонал, пока Субэдэй спешивался, помогал ему сойти с коня и вел в юрту. Есуй поспешила вслед за Борчу, а за ней – шаман, которого она позвала.
Оба генерала уложили хана на постель из войлочных подушек.
– Лошадь сбросила Тэмуджина, – рассказывал Борчу. – Проклятый конь встал на дыбы, когда люди погнали к нам дичь. Тэмуджин не перестает жаловаться на боль.
Есуй подозвала шамана. Старик стал на колени возле хана и стал щупать у него под тулупом, пока Тэмуджин не оттолкнул его.
– Дай передохнуть!
– Одно ребро, по крайней мере, сломано, – сказал шаман, – и у тебя могут быть и другие повреждения, мой хан. Тебя надо перевязать, а потом привести сюда барана, чтобы…
– Перевязывай, – пробормотал Тэмуджин, – но избавь меня от курдючьего сала. Я его проглотить не смогу. – Он застонал, когда Субэдэй приподнял его и стал снимать тулуп и шапку. Шаман перевязывал ему торс длинной полосой шелка. Лицо хана блестело от пота, дыхание было коротким, лихорадочным. – Оставьте меня… дайте отдохнуть.
Голос у него был слабый.
– Уходи, – прошептала Есуй шаману. – Принеси в жертву барана и притащи мне курдюк.
Старик поспешил из юрты. Тэмуджин поправится, убеждала она себя, сомневаться в этом значило бы верить в то, что солнце на рассвете не взойдет.
Хан закрыл глаза, в горле у него захрипело.
– Нам с ним остаться? – спросил Субэдэй.
– Пусть поспит, – сказала Есуй. – Я присмотрю за ним. Приходите утром, и посмотрим, как он.
Генералы встали.
– Учитель из Китая предупреждал его, чтоб не охотился, – сказал Борчу.
– Муж поправится. – Есуй проводила их к выходу. – Самого могущественного из людей вряд ли может свалить пугливая лошадь.
Она сидела у постели всю ночь. Она укрывала его трясущееся в ознобе тело одеялами, вытирала лицо и приподнимала голову, чтобы напоить кобыльим молоком. Шаман вернулся с бараньим курдюком, она отрезала кусочки жира и проталкивала их мужу в рот.
Он не может умереть. Она скорчилась рядом с ним, прислушиваясь к его затрудненному дыханию, а шаман пел снаружи. Она боялась Тэмуджина и испытывала смешанное чувство гнева и радости, когда они совокуплялись, и это было что-то среднее между ненавистью и любовью, но он оставался средоточием мира и ее, и всего его народа.
На рассвете она вышла из юрты. Борчу и Субэдэй вернулись, но были они не одни. Вокруг костров на корточках сидели мужчины. Среди них был шаман, все они били в бубны и взывали к духам. Угэдэй сидел на корточках рядом с генералом Тулуном Черби, Тулуй стоял вместе с Монкэ и Хубилаем. Сыновья приехали с ним, чтобы присмотреть за лошадьми. Охрана вокруг шатра раздалась перед Есуй, шедшей к мужчинам.
– Успокойтесь, храбрые воины, – сказала она. – Вы не увидите копья перед этой юртой.
– Хану лучше? – спросил Субэдэй.
– Его знобит. Большую часть ночи он спал. Ему не хуже.
Тулуй Черби встал и уставился на нее своими маленькими налитыми кровью глазами.
– Мы должны поговорить с ним, – сказал он.
– Я посмотрю, проснулся ли он.
Когда она вошла в юрту, Тэмуджин поднял голову.
– Кто там, снаружи? – спросил он.
– Угэдэй и Тулуй. Несколько генералов.
– Помоги мне сесть, – попросил он.
– Тэмуджин…
– Помоги мне, Есуй.
Она опустилась на колени рядом с ним, помогла ему сесть и подперла спину подушками. Он стиснул зубы, лицо его осунулось и было мокрым от пота.
– Я встречусь с ними сейчас же.
Она пошла к выходу и закатала вверх полог. Вошли Борчу и Субэдэй, а за ними Тулуй Черби и два ханских сына. Остальные толпились у входа в маленькую юрту.
– Говорите, что хотели сказать, – приказал он, когда Есуй села рядом.
– Кажется, я могу говорить от имени всех, – сказал Тулуй Черби. – Мой хан, нам надо вернуться. Тангуты окружили стенами свои города и лагеря и никуда не денутся. Они не взвалят на себя свои дома и не уйдут. Мы можем вернуться в свой стан на Толе, подождать, пока ты не поправишься, и когда мы вернемся обратно, тангуты все еще будут там, где были.
– Вы все с этим согласны? – спросил хан.
– Тулуй Черби говорит от моего имени, – сказал Тулуй. – Ты меня знаешь, отец… Я никогда не уклоняюсь от сражения без веской причины.
– Перед тем как прийти к тебе в юрту, я говорил со своим сыном Гуюком, – сказал Угэдэй. – Он говорит, что тангутам не устоять против нашей мощи, двинемся ли мы на них сейчас или позже.
Тэмуджин посмотрел в сторону выхода, но толпившиеся там молчали.
– А теперь слушайте, что скажет ваш хан. Правитель Си Ся вскоре узнает, что мы идем на него. Если мы отступим сейчас, он скажет, что мы сделали это из страха. Я поклялся, что тангуты будут наказаны. Они не прислали ко мне солдат, когда я просил их, и с тех пор они у меня, как заноза. Должен ли я откладывать свое мщение?
Субэдэй наклонился к нему.
– Лэ Дэ-ван не был государем Си Ся, когда мы вели войну на западе. Он действительно оскорбил тебя, отказавшись прислать заложника, которого ты требовал, но войска не послал его отец. Этот государь может уклониться от войны, если предоставить ему такую возможность, а у тебя будет время восстановить силы. – Генерал улыбнулся. – У нас, возможно, найдется позже предлог начать боевые действия против Лэ Дэ-вана.
– Превосходно. – Тэмуджин нахмурился. – Даю ему последнюю возможность. Субэдэй, подбери самого надежного сотника из своих тангутов и скажи такое послание государю. – Он помолчал. – «Ты клялся быть моей правой рукой, однако армию не послал, когда я ходил походом на запад. Тогда я тебе не отомстил, но теперь я требую, чтобы ты покорился. Сдавайся и пришли ко мне заложника из своих сыновей вместе с данью, которая мне положена, иначе один Бог знает, что случится с тобой».
Субэдэй кивнул:
– Будет исполнено, Тэмуджин.
Через несколько дней после отъезда посланника армия двинулась на юг вдоль Онгина. Несмотря на свои травмы, хан отказался сесть в кибитку и ехал верхом. Солдаты облегченно вздохнули, увидев, что он не так слаб, как они думали. Женщины перестали шептаться о дурных предзнаменованиях. Только Есуй слышала его стоны по ночам и лихорадочный бред в полусне.
Ханский посланник вернулся через три дня после того, как они снова установили свои юрты. Хотя Тэмуджин отдыхал, он настоял на том, чтобы Есуй усадила его, дабы должным образом приветствовать посланника. Борчу и Субэдэй пришли вместе с гонцом в ханскую юрту. Лица у них были угрюмые, и последняя надежда Есуй улетучилась.
– Докладывай, – приказал Тэмуджин.
– Я доставил твое послание, мой хан, – сказал тангут. – Государь колебался. Я слышал, как он бормотал, что это его отец Ли Цзун-сян несет ответственность за оскорбление, но в конце концов его министр Аша-Гамбу дал ответ.
– И что же он сказал? – спросил хан.
Посланник вздохнул.
– Он сказал так. Если некто по имени Чингисхан хочет воевать, скажи ему, пусть приходит померяться силой. Если нужны сокровища, скажи ему, что он может попытаться добыть их в могучих городах Линчжоу и Чжунсине, – Тангут перевел дух. – Кажется, мне повезло, что я вернулся с головой на плечах.
Лицо Тэмуджина было бледным.
– После такого оскорбления нам отступать нельзя. Я пойду на Си Ся, хотя бы это стоило мне жизни! Даю клятву Коко Монкэ Тэнгри!
– Ни один человек не отступится от такой клятвы, – сказал Субэдэй и дрожащей рукой поднес ко рту кубок с кумысом.
– Они укрепили свою оборону, – проговорил Тэмуджин, – но их силы разбросаны по большим и малым городам. Мы нанесем удар по Эдзине, как и намеревались. После взятия города пойдем долиной реки на юг. – Он с трудом вздохнул. – Мы должны действовать решительно и быстро. Завтра выступаем.
Мужчины допили кумыс и встали.
– Твои люди будут готовы, – сказал Субэдэй.
Когда они ушли, Ёсуй придвинулась к мужу.
– Я могу понадобиться тебе, – сказала она. – Я не могу придумать более безопасного места, чем быть с тобой, пока ты командуешь войсками. – Она ласково коснулась его лица. – Жаль, что ты не повернул обратно и не позволил другим продолжать поход без тебя, но я понимаю также, что твои люди будут сражаться более упорно, если ты останешься с ними. Пусть они видят, как тебе больно… Пусть знают, что и в страданиях ты не теряешь мужества. Они сделают все, чтобы не подвергать опасности жизнь хана. Я тоже. Что бы с нами было без тебя?
Он хрипло вздохнул.
– Смотри, Есуй… Как бы я не поверил, что ты влюбилась в меня.
Она сказала:
– Я клянусь, что буду твоей тенью, пока ты не вернешься на родину, что я буду рядом, если с тобой приключится беда.
– Я разрешаю тебе сдержать свою клятву. – Он изогнул бровь. – Видимо, и мысль о песнях, в которых будут славить храбрость и верность Есуй-хатун, нравится тебе.
Она сдержит свое обещание. Ему не следует знать, что Бортэ, которая боялась, что не увидит его никогда, заставила ее дать клятву.
121
Монголы пересекли пустыню, двигаясь на юг в направлении реки Эдзин-гол, и даже духи пустыни, казалось, трепетали перед ханом. От внезапных бурь небеса становились, красными, а солнце скрывалось, заставляя людей льнуть к животным и прижиматься к повозкам. Ветры, нескончаемо дувшие на голой равнине, утихли немного, когда армия одолела ее. В пустыне слышался чей-то шепот; духи, которые могли сбить неуверенных Путников с пути, на сей раз, казалось, звали их в правильном направлении. Смерчи песчаных духов вращались в отдалении, не касаясь поезда. Холодными ночами небо было как черный шелк, звезды горели яркими фонариками на чистом небе, тишина была такая, что даже шепот в отдалении был слышен.
Они торопились, не обращая внимания на озера у горизонта – иллюзии, создаваемые духами пустыни для искушения монголов. Когда они наконец увидели настоящее озеро, им потребовалось три дня, чтобы дойти до него. За песками и болотистой местностью вокруг озера стали видны защитные валы города, осадные башни, катапульты и темная масса солдат.
Город горел. Субэдэй и его передовые части осадили Эдзину, долбя ее стены большими камнями. За валами пламя то вздымалось, то оседало. Тэмуджин наблюдал за этим разрушением с седла, не отрывая взгляда от армии, двигавшейся по каменистой земле к умирающему городу, и Есуй не увидела боли в его глазах. Эдзина была костром, который согревал его и восстанавливал его силы.
Есуй поклялась быть его тенью, так что когда ворота раскрылись и люди вышли сдаваться, она осталась с ханом, а его люди приказали тангутам – защитникам Эдзины, связать друг друга, после чего все они были обезглавлены. В казнях был свой ритм и порядок. Вражеских офицеров и солдат ставили на колени, свистели сабли, тела раздевали и отбрасывали. Кучи отрубленных голов возвышались вокруг монгольских солдат, халаты и доспехи которых были заляпаны кровью.
Вражеские солдаты знали свою судьбу. Но остальных тоже прогнали перед Тэмуджином – женщин, вцепившихся в руки детей, мальчиков и девочек, рыдавших от ужаса, стариков в желтых халатах, младенцев, которые ревели, когда их выдирали из рук матерей.
Есуй знала, что Тэмуджин прикажет перебить их – он поклялся стереть тангутов с лица земли. Навлек на них это зло их государь, как некогда ее отец определил участь своего татарского народа. Ей показалось странным, что она вообще помнит это. Она считала, что все осталось позади, что забыта та жестокая судьба, которую она была не в силах предотвратить.
Ей пришло в голову, что Тэмуджин знает, что умирает, что не переживет этой войны. Этой резней хан не просто избавлялся от врагов, а справлял тризну. Небо предопределило ей пережить это, служа мужу в его последней войне. Ее выхватили из пепла того костра, в котором сгорел ее народ. Теперь она слышит забытые крики людей еще раз, но вырываются они из глоток умирающих тангутов.
Монголы проходили песчаной местностью, где стволы тамарисков были наполовину засыпаны. Солдаты обходили эти песчаные холмики и заросли, пока не вышли к тополям и обработанным полям. Впереди были луга и чистая вода широкой реки. Позади монголов оставалась полоса сожженных городков, разоренные поля и курганы отрубленных голов.
Когда животные подкормились и монголы достигли слияния двух рек, армия разделилась на три части. Субэдэй переправился через Эдзин-гол и направился на восток к Ганьчжоу, другое крыло пошло на запад к городу Сучжоу. К тому времени хан и центр армии пришли в местность, называвшуюся Кансу. Эдзин-гол там был бурным потоком, заваленным булыжниками и обломками скал, так что переправляться через него было опасно.
Ханская армия обогнула стену севернее Кансу, ее валы и сторожевые башни теперь стали для противника бесполезными. На колеях торговых путей, избороздивших желтую землю, не виднелись караваны, а поля у разрушенных городов в оазисах были усеяны трупами и костями. Между рядами тополей и ив паслись кони, сюда добрался авангард.
Началась летняя жара. Ветер вздымал пески Кансу, и они затмевали небо. Высокие снежные пики гор Наньшань звали на юг, где хан мог расположить свою ставку. Он шел туда, и по дороге солдаты добивали кучки беглецов.
Над гранитными глыбами и желтыми лессовыми обрывами хан нашел убежище на широком горном лугу. По берегам быстрого ручья выросли шатры; животные паслись, пощипывая клевер и траву, испещренную голубыми цветочками.
Хан уже не носил на торсе шелковой повязки, но Есуй замечала, как он морщится от боли и стонет по ночам Она всегда была рядом. В шатер к хану часто приходили люди и извещали его, как идет война: Тэмуджин настаивал на том, чтобы лично выслушивать все доклады.
Слушая послания, давая указания об изменениях тактики и решая, какими сигналами обмениваться армиям, Тэмуджин проводил большую часть своего времени. Слишком часто тревожили его приступы боли, чтобы он мог развлечься охотой. Он не приглашал ни одну из своих женщин и слышать не хотел о новых девушках-тангутках. Только Есуй знала, что он больше не занимается любовью, даже это удовольствие у него было отнято.
Она настаивала, чтобы он побольше отдыхал, бывал на свежем воздухе, но война не давала ему передышки. Он дал клятву, и стрела, выпущенная из его лука, должна была вонзиться в сердце врага. Его люди делали все, что им было угодно, с тангутами, разрушали все стены, которые могли бы укрыть их, сравнивали с землей всякий дом, в котором они могли бы найти пристанище. Если ему суждено расстаться с душой, то и тангутам его не пережить.
Вместе со своими женщинами Есуй прибиралась в юрте, готовила, собирала подсохший навоз и сухие тамарисковые ветки для топки, свежевала дичь и выделывала шкуры. Даже ухаживая за мужем, она жалела тангутов. Люди Тэмуджина радовались случаю покуражиться над жертвами, а хан им в этом не препятствовал. Она молилась о скорых победах, зная, какие страдания они принесут, потому что успехи могли бы смягчить сердце Тэмуджина.
Но вести о победах лишь укрепляли решимость хана. Сучжоу пал летом, всех жителей перебили за отказ сдаться. Ганьчжоу был взят генералом Чаханом, который приказал перебить лишь офицеров, настаивавших на сопротивлении. Тэмуджин разрешил проявить милосердие, потому что пришло известие о кончине тангутского государя. Ли Сянь, брат Лэ Дэ-вана, наследовал его трон.
Тэмуджин мог бы отправить послов к новому государю с требованием покориться, но он этого не сделал. В начале осени, когда луг общипали дочиста, он со своей свитой покинул горы.
На смену пропастям и каньонам пришла палящая пустыня. К востоку от нее находилась Желтая река, протекавшая мимо оборонительных земляных валов. Защитники их либо пали, либо бежали. Авангард продвигался по плодородному берегу реки, опустошая все вплоть до крохотной деревеньки. Ветер запорошил захватчиков пылью так, что они стали желтыми – золотистая армия двигалась к сердцу Си Ся.
Западные торговые пути попали теперь в руки монголов, что отрезало города на Желтой реке. Иньли был первым городом на пути захватчиков. Тамошние тангуты, зная, что сдача города откроет монголам путь к Лин-чжоу и Нинься, держались под ударами осадных машин и отражали приступы монголов, штурмовавших стены, пока не наступила зима и укрепления не покрылись снегом.
Когда Иньли в конце концов пал, тангуты послали большую армию, чтобы вступить в сражение с монголами и нанести удар по монгольскому войску, осаждавшему Линчжоу. Хан, предупрежденный своими разведчиками, приказал отступить к западу от Алашанских гор. Тангутская армия преследовала его, не встречая сопротивления в горных проходах. Монголы заманили ее, напали в пустыне за горами и разбили армию Си Ся. Хану преподнесли голову Аша-Гамбу, отрубленную во время резни.
Ирригационные каналы вокруг Линчжоу замерзли, когда монголы возобновили осаду, и реку, которая преграждала им путь прежде, теперь можно было перейти по льду. Линчжоу был обречен, но сдался лишь после гибели большинства защитников. Монголы хлынули в ворота.
Часть армии двинулась на север и окружила тангутскую столицу Нинься. Сам хан отправился на запад, чтобы взять город Иньчуанчжоу. Там, в своей ставке у города, Тэмуджин вместе с Есуй наблюдали, как вдалеке поднимаются к небу клубы дыма.
Хан за зиму ослаб. После падения Иньчуанчжоу у него снова началась лихорадка. Есуй позвала часового и велела ему привести Елу Цуцая.
Еще не стемнело, но в стане было тише, чем в последние дни. До нее больше не доносились крики уцелевших, которых волокли насиловать или давить досками – на них плясали монголы. Большинство монгольских женщин оставили неподалеку от Иньли, так что они были избавлены от зрелищ подобного рода и криков. Есуй, поклявшейся не разлучаться с ханом, приходилось терпеть.
Хан умирает, и боль питает его гнев – так она объясняла себе его состояние. Именно он приказал истреблять тангутов, но его генералы перестарались. День за днем они присылали к хану людей с прошениями, жалуясь на недостаток корма для лошадей во время этого похода, предлагая истребить также уйгуров, которые жили в тангутских городах, китайцев, обрабатывавших землю, и других подданных. Все они не годятся быть солдатами, а землю можно использовать под пастбища.
Есуй вошла в юрту. Тэмуджин сидел на своей постели из подушек, дышал он тяжело.
– Я послала за твоим киданьским канцлером, – сказала она. – Его лекарства могут принести тебе большее облегчение, чем заклинания шамана.
– Он вернулся в стан?
– Ты знаешь, что вернулся, – ответила она. – Он приехал несколько дней тому назад и присылал своего человека спросить, не может ли он прийти к тебе.
Возможно, от лихорадки у него были нелады с памятью, но она сомневалась в этом. Он знал, что Цуцай, видимо, будет говорить о требованиях его генералов о пастбищах, поэтому, наверно, не приглашал киданьца.
Если Цуцай попросит о милосердии, хан может выслушать его. Ей надо устроить так, чтобы киданец высказал Тэмуджину то, что сама она не осмеливалась сказать.
Елу Цуцай пришел с двумя молодыми людьми.
– Добро пожаловать, мой друг и брат, – сказал Тэмуджин. – Моя жена считает, что ты можешь облегчить мои страдания.
Киданец взглянул на Есуй своими большими черными глазами. Тэмуджин выделял ему большую долю добычи, но Цуцай удовлетворялся рукописями, лекарствами и странными приборами, доставляемыми из взятых городов, – куском стекла, который разлагал луч света на разноцветные пятна, бронзовым магическим зеркалом, с помощью которого можно было показывать картинки на стене, металлической иглой, которая указывала на юг, когда ее втыкали в пробку и опускали в сосуд с водой.
– Простите, что не мог прийти раньше, – сказал Цуцай. – Мне пришлось лечить многих солдат в Линчжоу, когда там началась повальная болезнь.
