Текст книги "Повелитель Вселенной"

Автор книги: Памела Сарджент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 51 страниц)

84

Ибаха скребла шкуру обломком кости. Прежде она думала, что ей, как ханской жене, распоряжающейся всеми своими служанками и рабынями, придется работать поменьше. Но Бортэ-хатун не нравилось, когда другие жены бездельничают. Старшая жена хана была все еще красива, несмотря на возраст. Ей, наверно, уже под сорок. Ибаха думала, что увидит старую госпожу, а не женщину, соперничающую по красоте с молодой.

Наверно, Бортэ купила у главного шамана хана какое-то заклинание, сохраняющее внешний вид. Шаман часто бывал у хана, звали его Тэб-Тэнгри. Ибахе приходилось подавлять желание перекреститься всякий раз, когда она встречалась с шаманом, у которого было безбородое лицо и гладкая, как у девушки, кожа.

– Хадаган показала мне прекрасный стежок для моей вышивки, – сказала Есуй. Обе сестры-татарки сидели на подушках, принеся свою работу в юрту к Ибахе. – Она использует его для вышивания цветочков – я покажу тебе, когда освою.

– Хадаган! – Ибаха захихикала. – Трудно поверить, что хан позарился на такую простую женщину.

Есуген оторвалась от одежды, которую зашивала.

– Хан никогда не забывает тех, кто спас ему жизнь.

Ибаха скребла шкуру. Есуй и Есуген были ей ближе потому, наверно, что подходили по возрасту, но и они порой хмурились, глядя на нее, как это делала ее сестра.

– Я молюсь, чтобы наш муж поскорей сделал нам по ребенку, – сказала Есуй. – Я бы попросила Тэб-Тэнгри поколдовать, если бы не боялась его так.

Ибаха отложила кость и сотворила крестное знамение.

– Мои священники могут помолиться за вас – вам не нужно Всенебесное колдовство.

Есуген побледнела и сделала знак, отвращающий злые силы.

– Не говори так. Я видела, как он вызвал дождь для нас у озера Балюна. Он ездит на Небо на своей белой лошади – все говорят это.

Ибаха сказала:

– Я боюсь его.

Есуй и Есуген обе сделали знаки.

– Он услышит тебя, – прошептала Есуй. – Он может слышать на расстоянии и через уши животных. – Ее длинные черные глаза стали холодными. – Его сила служит также нашему мужу, и Тэб-Тэнгри старается заслужить его одобрение. Хорошо бы, чтобы ты это запомнила.

Ибаха ненавидела шамана, глаза которого, казалось, всегда таили молчаливую усмешку. Ее отец считал шаманов полезными, но выше ставил своих священников. Главный шаман хана был такой же, как все шаманы, его заклинания хорошо оплачивались. Магия креста была сильнее магии Тэб-Тэнгри.

Она прославилась бы во имя Бога, если бы обратила мужа в истинную веру. Тэб-Тэнгри был бы низведен до уровня жреца, применяющего свою магию только тогда, когда надо изгнать злого духа из больного или гадать по костям. Всякий увидел бы, как сильно любит ее хан, если бы он разделял ее веру.

После большой охоты, когда шкуры были очищены, а мясо высушено и отложено про запас, над ханским станом забушевала метель. Ибаха помогла служанкам загнать овец в их юрты и, увязая в глубоком снегу, добралась до своего большого шатра. Там она застала хана, одного на этот раз. Он стоял у очага, греясь, а ее повариха Ашиг следила за котлом.

Ибаха подбежала к нему.

– Ты пришел ко мне, – сказала она, запыхавшись, – даже в такую метель.

– Твой шатер был ближайшим, конь дальше не пошел, да и повариха у тебя лучше всех.

Ашиг заулыбалась.

– Я стараюсь, – сказала она.

Ибаха стряхнула с себя снег, отдала шубу старухе, единственной служанке, бывшей в шатре, и усадила хана возле постели.

Лучшего случая поговорить с ним у нее уже не будет. Она редко оставалась с ним наедине, поскольку за ужином присутствовали другие жены, или его нойоны пили и пели вместе с ним, а когда он был в ее постели, то не хотел разговаривать.

– Мне надо что-то тебе сказать.

– Говори.

– Мне бы хотелось рассказать тебе о своей вере.

Хан удивился и вздохнул.

– Давай.

– Мои священники, конечно, расскажут тебе больше – они больше знают.

– Ибаха, говори, что хотела сказать.

– Ну. – Она мяла в руках полу халата. – Ты, наверно, слышал от моего отца и других наших людей о Сыне Бога, о том, как он умер на кресте за наши грехи.

– Слышал, но у мужчин есть другие темы для разговоров.

– Христос сказал своим ученикам, что Бог их любит, и обещал им вечную жизнь, если они будут придерживаться истинной веры.

Он пожал плечами.

– Я слышал, что мудрецы в Китае тоже знают секрет бессмертия.

– Я говорю о душе, – возразила она. – Христос умер во искупление наших грехов, потом воскрес из мертвых и обещал, что у нас будет вечная жизнь на Небе. Если ты поверишь в Божьего Сына…

– У Бога много сыновей, – сказал он. – Он дал моей праматери Алан Гоа трех сыновей и сделал их отцами ханов.

Ибаха перекрестилась, растерявшись и не зная, что сказать еще. Пение священников, размахивавших своими кадилами, всегда наполняло ее радостным чувством, а мысль о Христе, наблюдающем за ней, давала ей счастье. Ей было жаль, что она не может объяснить это ему.

– Я была бы счастлива, если бы ты разделял мою веру.

– Ибаха, я позволю тебе держать священников. Верь во что хочешь, но не заставляй меня молиться по-твоему.

– Моя вера – это моя защита против зла, – сказала она. – В мире всегда добро и зло. Твой шаман Тэб-Тэнгри…

Ее муж нетерпеливо махнул рукой.

– Тебе не понадобятся его заклинания, – настаивала Ибаха, – если ты…

Что-то в его взгляде заставило ее замолчать.

– Мой сводный брат хорошо послужил мне своей силой, – сказал он тихо, – и я не такой дурак, чтобы превращать его во врага.

Служанки встали и убрали пустые блюда. Было бы удивительно, подумала она, если бы он легко согласился с ее словами, но еще не все потеряно. В конце концов среди ее священников найдется хороший проповедник, и тогда…

– Мы с Хасаром, – сказал он, – мальчиками обычно охотились на сурков. – Ибаха моргнула, удивившись, зачем он говорит об этом сейчас. – Каждой весной, услышав, как они свистят, и увидев, как они скатываются по склонам к своим норам, мы отправлялись на охоту, и часто это была наша единственная пища. Мы пробирались к норе, один из нас размахивал веткой, а другой целился. Чудно было видеть, как сурок сидит у своей норы, с любопытством уставившись на колышащуюся ветку, слишком глупый, чтобы заметить стрелу, нацеленную ему в сердце. Я выжидал как можно дольше перед выстрелом, потому что мне доставляло удовольствие следить за глупым существом, которое и не пытается защититься от опасности.

– У мужчин есть занятия и получше, чем охотиться за сурками, – сказала она.

Он показал ей рукой на сапоги. Она стала на колени и разула его.

– Ты знаешь, почему я взял тебя в жены? – спросил он.

Она подняла голову и посмотрела на него.

– Конечно, потому что ты счел меня приятной.

– Потому что ты красива, но твоя сестра тоже прекрасна. Я мог бы отдать тебя одному из своих сыновей и взять ее в жены, несмотря на ее юность.

Ибаха смутилась.

– Я благодарна, что ты предпочел меня.

– Да, я предпочел тебя. Хасар говорил мне о красоте дочерей Джахи Гамбу. Он также сказал, что у одной из них орлиный взгляд, а другая похожа на птичку. Теперь я скажу тебе, почему ты, а не твоя сестра моя жена.

Ибаха встала. Он тоже встал и улыбнулся ей.

– Мой сын Тулуй нуждается в мудрой женщине, которая стала бы его первой женой, похожей на его мать. Когда я увидел живость лица Сорхатани, я вспомнил о своей Бортэ, когда она была еще девочкой. Но не гоже было брать вас обеих, когда у меня еще есть неженатые сыновья, и поэтому я выбрал тебя. У меня уже есть мудрые жены, и ничего, что еще одна будет глупышкой.

Ей понадобилось время, чтобы понять смысл его объяснения. У нее на глазах выступили слезы.

– Ну, не надо, Ибаха. – Он все еще улыбался. – Я же сказал, что это ничего. Не стесняйся своей глупости, но и не делай вида, что ты умнее, чем есть на самом деле, и не говори о вещах, в которых не смыслишь. – Он положил ей руку на плечо. – Пошли в постель.

В ту зиму однажды ночью хан проснулся рядом с Есуген с таким неистовым криком, что она позвала караульных. Его сон был потревожен сновиденьем, которого он припомнить не мог, хотя был уверен, что с ним пытались разговаривать духи.

Следующей ночью он лежал с Ибахой, но так ворочался, что она не могла уснуть. Когда он застонал и вдруг сел, она послала за своими священниками.

Когда пришли три священника, он уже успокоился, но стоило им приблизиться к постели, как он нахмурился.

– Мне нужен шаман, – закричал он, – а не эти попы.

Ибаха обняла его.

– Разреши им помолиться за тебя. И сны перестанут тебя беспокоить.

Священники молились, окуривая его ладаном, и возлагали крестное знамение. Когда они ушли, хан громко захрапел. Ибаха была в восторге.

Днем ее служанки рассказывали другим, что священники Ибахи умиротворили хана. Через несколько дней, когда Есуй и Есуген пришли и сказали ей, что обе забеременели, она призналась, что ее священники молились за них. Есуй выразила удивление, почему эти священники до сих пор не способствовали оплодотворению чрева самой Ибахи, но это не омрачило ее радости.

Торжествовала она недолго. Когда хан пришел к ней снова, то не мог заснуть и, поднявшись с постели, крикнул караульным, чтобы сбегали за его главным шаманом.

– Но почему? – спросила Ибаха. – Разве мои священники не помогли тебе в прошлый раз?

– Я хочу видеть Тэб-Тэнгри.

Спорить с ним она не могла. Тэб-Тэнгри, возможно, потерпит неудачу, и тогда хан будет принужден снова призвать священников.

Сводный брат хана ничего не сказал ей, придя вместе с двумя другими шаманами. Ибаха сидела в восточной части своей юрты вместе со служанками, а шаманы заклали жертвенного ягненка и сварили его в котле. Тэб-Тэнгри, приплясывая, ходил вокруг постели, пел и потрясал мешком с костями, а потом дал хану какое-то лекарство. Другие шаманы колотили в бубны. Тэб-Тэнгри навис над ханом, несколько раз наклонялся и что-то шептал ему.

К тому времени, когда шаманы кончили камлать, у Ибахи от усталости разболелась голова.

– Мой брат спит, – шепнул ей Тэб-Тэнгри, отходя от постели. – Сон, который будит человека, часто бывает пророческим, и к нему надо относиться со вниманием. – Он посмотрел на Ибаху своими узкими черными глазами. – Тэмуджин скоро увидит такой сон.

Он вышел из юрты.

– Посмотрим, что за сон увидит мой муж, – сказала Ибаха двум другим шаманам, направлявшимся к выходу. – Наверно, он подскажет ему, как отделаться от своего главного шамана.

Служанки смотрели на нее с раскрытыми ртами, завтра они непременно перескажут ее оскорбительные слова другим. Она склонилась над мужем, глаза того были закрыты, дыхание редкое и ровное. Ибаха сняла халат и скользнула под одеяло.

– Ибаха.

Она с трудом проснулась. Муж сидел на постели и смотрел на нее.

– Я знаю, как истолковать свой сон, – сказал он.

Она села. В темной юрте слабо светился очаг, служанки спали.

– Тебе он не понравится, – продолжал он. – Ты не собиралась стать моей женой. Духи приказали мне отказаться от тебя.

У нее к горлу подкатил комок. Она вцепилась в одеяло.

– Этого не может быть! – вскрикнула она. – Это проделки Тэб-Тэнгри… он сглазил тебя, он…

Хан схватил ее за руки. Из темноты донесся кашель и бормотание.

– Сны всегда говорили мне правду, – тихо сказал он. – Они всегда показывали мне, как быть. Этот подсказывает, что я должен отказаться от тебя.

– Не верь…

– Молчать. – Он наклонился к ней. – Чтоб я не слышал твоих возражений, иначе я расскажу все, что я еще увидел во сне, и тогда ничто не поможет тебе.

– Что же тебе могло присниться? – прошептала она.

– Что даже хану могут навредить честолюбивые дураки из его окружения. – Он позвал стражу. Вошел караульный. – Кто сегодня главный в карауле? – спросил хан.

– Джурчедэй.

– Пусть войдет. – Хан встал и плотно запахнул халат. – Одевайся, Ибаха, и покрой голову.

Ибаха, ошеломленная настолько, что не чувствовала страха, надела халат и покрылась платком. Это шаман внушил ему сон. Служанки проснулись, она даже представить себе не могла, что они теперь наговорят.

Джурчедэй вошел в юрту и приблизился к ним.

– Джурчедэй, – сказал хан, – ты служил мне верно. – Ибаха взглянула на грубое волевое лицо воина и отвела взгляд. – Ты заслуживаешь награды, которую я могу тебе дать, и я хочу, чтобы ты получил ее сейчас же. Моя красивая Ибаха-беки отныне твоя.

Нойон изумленно смотрел на него.

– Тэмуджин!

– Да будет тебе известно, что она безупречна, что она была хорошей и верной женой. Мне бы жить с ней, но я увидел сон, повелевший мне отказаться от нее. Раз уж мне приходится расставаться с ней, то кто, как не ты, заслуживает чести стать ее мужем. – Хан понизил голос. – Ее единственный недостаток в том, что она порой бывает туповата, но тебе самому ума не занимать, а красота ее вполне вознаградит тебя за все.

– Это большая честь для меня, – сказал генерал.

– Она оставит себе шатер и половину слуг, которых отдали за ней. У меня должна остаться ее повариха Ашиг, но и другие поварихи не менее искусны – ты отлично попируешь в шатре твоей новой жены.

Ибаха вглядывалась в лицо мужа. Она видела по его светлым глазам, что, отделавшись от нее, он не испытывает ни облегчения, ни печали.

– Ее потомство будет почитаемо, – продолжал хан, – словно она по-прежнему одна из моих жен. Ибаха не сделала ничего предосудительного – я бы не отдал такому верному другу дурную женщину. Я оскорбил духов, женившись на ней. – Он взял Ибаху за руку и подтолкнул к генералу. – Пусть она приносит тебе такую же большую радость, какую приносила мне.

Хан пошел к выходу и исчез. Джурчедэй смотрел на Ибаху, явно ошеломленный так же, как она. Она вырвала руку и побежала к выходу.

Хану подвели лошадь. Позади него несколько человек грели руки у костра. Один из них поднял голову. Она увидела черные глаза Тэб-Тэнгри.

– Когда я пойду в поход, – сказал Тулуй, – я добуду тебе золотую чашу из шатра даяна.

Сорхатани обернулась в седле.

– Твой отец собирается воевать с найманами?

– Рано или поздно ему придется. Может быть, осенью или в будущем году. Я уже достаточно взрослый, чтобы сражаться.

– Если только с найманами не будет заключен мир, – возразила она.

Тулуй нахмурился, а потом просиял.

– Не с ними воевать, так, может, с мэркитами.

– Не беспокойся, Тулуй. Войны будут всегда. У тебя будет много случаев проявить свою храбрость.

Тулуй становился похожим на отца, когда говорил о войне: выражение круглого лица было суровым и решительным, светлые глаза сияли. На лице у него была написана страсть. Возможно, став взрослым, он во многом будет походить на любимого ею человека.

Мелькнула мысль о сестре, от которой хан отказался прошлой зимой. Сделать это велено было ему во сне, но Сорхатани часто думала, что хан втайне чувствует облегчение, отделавшись от нее. «Ему следовало жениться на мне», – подумала она.

Но она поняла, почему он не женился. Она проявит свою любовь к отцу Тулуя, став хорошей женой его сыну.

– Поехали наперегонки, – сказал Тулуй.

– Я тебя могу и обогнать.

– Нет, не выйдет.

Его конь помчался. Она поскакала вслед, косы ее струились на ветру.

85

Гурбесу приказала принести ей голову Тогорила Ван-хана. Шея была вставлена в серебряное кольцо. Серебряное блюдо, на котором покоилась голова, лежало на куске белого войлока.

Глаза Тогорила из-под тяжелых век смотрели на очаг. Гурбесу предложила голове выпить, поднеся кубок к сжатым губам, и наложницы даяна при этом запели. Ван-хан приехал сюда, ища убежища, и его смерть была дурным предзнаменованием.

Девушки, сидевшие за спиной Гурбесу, продолжали щипать струны лютен. Даян продолжал вполголоса разговаривать о монголах с Та-та-тунгом. Бай Буха только и говорил о них, услышав о смерти Тогорила от рук найманских часовых. Стража не поверила утверждению старика, что он – Ван-хан.

Потом было много других дурных предзнаменований. Жеребенок любимой кобылы даяна задохнулся во чреве и появился на свет мертворожденным. У Гурбесу был третий выкидыш от Бай Бухи.

У нее был скудный выбор после смерти Инанчи Билгэ. Согласие стать женой Бай Бухи не удержало того от войны с братом Баяругом. Теперь она надоела даяну. Скоро он совсем перестанет прислушиваться к ней.

– Проклятые монголы! – Бай Буха поник на своем троне. – Разве нет пределов честолюбию их хана? – Он взглянул направо, где сидели генералы. – В небе много звезд, а также солнце и луна, но монгол хочет стать ханом всех земель. Татар больше нет, кэрэиты подчинились ему. Когда придет наша очередь?

– Да не придет этот день никогда, – сказал Джамуха.

Гурбесу была недовольна тем, что ее муж дал ему убежище. Она не доверяла человеку, столь талантливо предававшему своих союзников. И все же она ни в чем не могла упрекнуть его во время его пребывания среди найманов. Когда даян призывал его, Джамуха приезжал в орду, а так он, казалось, был доволен тем, что его оставляли в покое. На его красивом лице не отражались его беды, но во взгляде черных глаз чувствовалась старческая неуверенность.

– Ты слишком беспокоишься из-за Тэмуджина, – продолжил Джамуха. – Войны утомили его, и он нуждается в отдыхе. А тем временем подчинившиеся ему станут тяготиться своими узами.

Бай Буха хмурился.

– Я считаю, что пора напасть на него. Думаете, я собрал вас здесь только для того, чтобы выпить с Ван-ханом? Смотрите, до какого положения низведен его народ Чингисханом. – Он сощурился. – Джамуха советует нам подождать. Я же говорю: надо сражаться.

– Раз отец говорит, что надо сражаться, значит, надо, – сказал Гучлуг. Молодой человек глядел на даяна, стараясь не замечать Та-та-тунга. – Наши храбрые генералы всегда готовы к войне.

Гурбесу насторожилась. Ее пасынок страстно желал проявить себя в сражении. Он сорвиголова. Монголы могут обрушиться на найманов, если те выступят сейчас.

– Разреши мне сказать, муж и даян, – попросила Гурбесу. Бай Буха кивнул. – Эти монголы – дикая злобная толпа. Что мы будем делать с ними, если даже возьмем их в плен? Самые благородные и красивые девушки их были бы не годны для чего-либо, разве что доить коров и овец, да и то их пришлось бы научить мыть руки.

Генералы засмеялись.

– Моя жена не советует мне воевать? – спросил Бай Буха.

– Пусть живут на своих землях, – ответила она. – В конце концов они снова передерутся, и тогда тебе выпадет случай напасть на них.

– Женщины ничего не понимают в войне, – проворчал даян.

– Ты понимаешь в ней больше, мой даян, – сказал Хори Субечи. – Мощное копье, брошенное слабой рукой, редко достигает цели.

Бай Буха сжал подлокотники трона.

– Ты оскорбляешь меня!

– Я говорю чистую правду, – возразил Хори Субечи. – Ты неопытен в военном деле. Но мы присягали тебе и должны подчиняться.

Гурбесу потупила глаза. Генералы, видимо, считают слова ее мудрыми, но в конечном счете выполнят приказ мужа. Они скажут себе, что их военная выучка покроет недостатки правителя.

Джамуха подался вперед.

– Тэмуджин разбил меня, – тихо сказал он. – Главное мое желание – нанести ему поражение. Но сейчас не время сражаться с ним. Тэмуджин живет войной, и те, что присягнули ему, объединятся перед лицом найманской угрозы.

– Трусы, – сказал даян. – Я в окружении трусов. Джамуха так боится своего анды, что растерял все свое мужество. Верно, он больше не хочет стать вместо него монгольским ханом.

Гурбесу подняла руку, а потом бессильно опустила ее. Вой, донесшийся снаружи, заставил ее вздрогнуть. Залаяли собаки. Еще одно предзнаменование, подумала она, и у нее было такое ощущение, будто волки окружили стан.

– Я направил посланца к онгутам, – продолжал Бай Буха. – Они будут поражены замыслами монгольских шакалов, направленными против них. Они могут стать моим правым крылом и двинуться на север через Гоби, чтобы ударить по станам монголов, а мы пойдем на восток. И зажмем монголов.

– Хорошая стратегия, – проворчал Коксу Сабрак. – То есть была бы хорошая, если бы онгуты решили сражаться.

– Вы хотите выжидать, пока монголы не нападут на нас? – кричал Бай Буха. Он вскочил на ноги. Блики от огня в очаге плясали на голове Ван-хана. Казалось, что смертная маска ухмыляется. Даян кричал и показывал на голову трясущейся рукой. – Даже мертвец издевается надо мной! Смотрите, как он смеется! Я даже слышу, как он смеется!

Он схватил голову и швырнул ее на пол.

В ужасе от кощунства Гурбесу ахнула. Три генерала сделали знак, отвращающий беду. Лютни девушек молчали. Собаки лаяли все громче.

Коксу Сабрак медленно встал.

– Что ты наделал? – спросил он. – Ты привез сюда голову покойного хана, чтобы оказать ей почести, и разбил ее. Это плохое предзнаменование, Бай. Я слышу, как собаки пророчат беду. Хоть ты и наш даян, но замыслы твои всегда были уязвимыми – ты более искусен в облавной и соколиной охоте, чем в военном деле.

– Никто не смеет издеваться надо мной! – кричал Бай Буха. – Ни ты, ни этот мертвец! – Он пнул голову, Гурбесу послышалось, что хрустнули кости. – Больше никому не будет позволено говорить, что сын Инанчи – лишь тень своего отца. Вы возьмете свои слова обратно, иначе никто не покинет этот шатер живым!

– Отец! – Гучлуг вскочил и бросился к даяну. – Если ты хочешь воевать, мы пойдем на войну, но ты не можешь подстрелить дичь, если колчан твой пуст.

Бай Буха тяжело дышал.

– Небо на моей стороне, – шептал он. – Я вижу, как монголы рассеиваются под нашим натиском.

Гурбесу встала, подошла к мужу и опустилась на колени.

– Прошу даяна позволить мне говорить, – сказала она. – Начнешь сражаться, возврата не будет. Победа принесет тебе власть над монголами и кэрэитами, но поражение гибельно. Ты должен бросать своих воинов на монгольского хана, пока не победишь. Ослабишь усилия, и он лишит тебя возможности отступить – он покончит со всеми нами.

– Твоя королева права, – сказал Джамуха. – Если Тэмуджин победит тебя в поле, он не допустит, чтобы ты снова угрожал ему. Он уничтожит тебя, чего бы это ему ни стоило.

– Не говори мне о поражении, – сказал даян. – Чингисхан ныне слаб, а его враги будут сражаться на нашей стороне.

Гурбесу взглянула на разбитую голову Ван-хана и перекрестилась. Теперь ее муж не повернет обратно. Она склонила голову, прислушиваясь к вою собак.