Текст книги "Повелитель Вселенной"
Автор книги: Памела Сарджент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 51 страниц)
113
Когда перестал падать снег и влажная земля покрылась зеленью, хан приготовился покинуть окрестности Самарканда. Кибитки и телеги были связаны друг с другом, лошади, скот и овцы собраны пастухами. Хан и Тулуй поехали во главе армии, а следом женщины в своих кибитках, стада. Влекомые волами платформы с установленными на них шатрами ехали за стадами, замыкали шествие арьергард и тысячи пеших рабов.
Хулан ехала в одной из первых кибиток. Впереди ехали в строю верховые. Кони, кони – до самого горизонта. Туги и знамена колыхались над тучами пыли.
Вскоре они прибыли в деревню, где миндальные и персиковые деревья у арыка были в цвету. Хулан услышала высокий, пронзительный вопль, а потом увидела толпу женщин и детей, стоявших у дороги. Головы женщин были покрыты тонкими красными и черными платками. Некоторые воздевали руки к Небу, причитая, а другие, стоя на коленях, прижимались лбами к земле. Женщины были из хозяйства шаха Мухаммада. Хан приказал доставить их сюда, чтобы они оплакали погибшую империю и присоединились к другим пленным. Они визжали от отчаяния перед проезжавшими воинами, оплакивая страну, которую они больше никогда не увидят.
Монголы продвигались медленно, часто останавливаясь. Вечером животных накормили и подоили, зажглись лагерные костры, и люди уснули в кибитках и полевых палатках. Хулан часто снилась родина, которую она оставила года четыре тому назад, мирная страна. Через три дня после начала путешествия их заставила остановиться сильная буря. Когда она прошла, земля была усеяна телами овец, коров и людей, замерзших от холода. Мужчины и женщины разожгли костры, чтобы оттаять туши и разделать их, дабы мясо не пропало. Тела солдат, которые никогда больше не увидят родины, забросали камнями, а трупы рабов оставили там, где они валялись.
Армия подошла к Сыр-Дарье и переправилась через нее по мосту из лодок, а потом двигалась вперед, пока не добралась до долины под большим плато. Там у речки был сделан привал. Для хана снова установили балдахин, и в Самарканд были посланы конники за Чан-чинем.
Хулан смотрела на балдахин, возвышавшийся на севере. Кроме людей, охранявших его, никого не было видно. Хан выехал поохотиться, несмотря на неодобрение монаха. Ходили слухи, что Учителю не терпится уехать в Китай, но Тэмуджин все задерживает его, настаивая на том, чтобы он остался, пока погода не улучшится, прося подождать, пока не приедут из Бухары Чагадай и Тулуй со своими людьми.
Большой шатер Хулан и ее повозки по-прежнему стояли к востоку от ханских, но притворство ее мужа теперь мало кого обманывало. Она была в опале. Другие его женщины говорили об этом открыто, хотя и не в лицо ей. Он ходил в их шатры, как и прежде, но не к Хулан.
Долина была покрыта юртами и кибитками, простиравшимися до подножия гор на востоке и на юге, по берегам реки. Городу из юрт предстояло перекочевать на новые пастбища, пока не окотились овцы и не ожеребились кобылы. Наверно, ее муж в конце концов разрешит уехать Чан-чиню и его ученикам. Хан ждал, когда к нему присоединится Джучи, но старший сын передал тщательно составленное послание, в котором, по словам Кулгана, говорилось, что он останется на землях севернее Хорезма, на пастбищах, которые обещал ему отец, и удержит их для хана. Тэмуджин мог бы приказать ему вернуться, но, кажется, согласился оставить Джучи там, где он был.
Ей бросилась в глаза туча пыли на востоке. К стану ехали всадники. Среди них был ее муж, она не хотела, чтобы он увидел ее. Хулан повернулась, прошла мимо женщин, работавших за ткацким станком, и поднялась по ступенькам в шатер.
В тот вечер к ней в шатер пришел Кулган. Хулан начала ненавидеть его посещения. Он обычно приходил с товарищами, которые крепко пили и рассказывали о своих кровавых подвигах.
На этот раз Кулган было один. Он щипал Зулейку за щеки, пока она не заплакала, потом двинулся к тахте, на которой сидела Хулан. Рабыня принесла ему вина и вареную дичь, он ел молча.
– Твой отец охотился сегодня недолго, – сказала Хулан.
Он взглянул на нее широко раскрытыми глазами. Такого боязливого взгляда у него она не видела давно. Она тронула его за щеку. Он прижал ладонь к ее руке и ласково оттолкнул.
– Отец получил сегодня предупреждение, – сказал Кулган. – Это слова Учителя.
– Предупреждение?
– Когда мы охотились в предгорьях, – сказал он, – отец ранил вепря. Он погнался за зверем, мы – следом, а потом конь сбросил отца. Не успели мы подскакать, как вепрь набросился на него и вдруг остановился. – Он сглотнул слюну от волнения. – Если бы не это, мы бы не успели, и зверь располосовал бы его. Мы подвели отцу другую лошадь, а вепрь все стоял, пока мы не уехали.
Кулган глотнул вина.
– Зверя остановило Небо, – продолжал он. – Так сказал Учитель, когда отец рассказал ему об этом случае. Он сказал, что это было предупреждение, что для Неба всякая жизнь ценна, что несправедливо отцу отнимать жизнь у вепря, как и вепрю у отца. Он посоветовал ему не охотиться в его преклонных летах.
– Он мог бы также посоветовать, чтобы хан не дышал, – проговорила Хулан, – или не воевал.
– Отец сказал, что это хороший совет. Он объяснил Учителю, что мы охотимся с детства и не можем легко расстаться с этой привычкой, но заметил при этом, что последует его совету. – Он коснулся ее руки. – Мама, когда я увидел его там, беспомощного в то мгновенье, я испугался. Я никогда не был в таком ужасе, даже когда меня ранили и я думал, что умру. Я не могу представить себе мир без него.
– Ты не должен бояться за своего отца. Иногда я думаю – что бы ни случилось, в конце концов он всех нас переживет.
– Почему бы тебе не пойти к нему? – спросил он. – Чем ты его так оскорбила? Ты была его любимой женой… он простил бы тебя, если бы…
– Я не могу пойти к нему, – сказала она, – и никогда не спрашивай меня, почему.
Он покончил с едой и сказал:
– Я хотел бы, чтобы Зулейка ушла из твоего шатра еще до рождения моего ребенка.
Хулан не взглянула на девушку, зная, что в глазах ее увидит лишь отчаяние.
– Перед родами она перейдет к тебе, – сказала она.
114
Через месяц после того, как Небо спасло хана от смерти, даоский монах и его ученики попрощались. Хулан наблюдала из-за кибитки, как у ханского балдахина Тэмуджин обнял старца, к Учителю и его ученикам подвели лошадей. В Китай его собрался провожать А-ла-шен, а многие ханские офицеры проехали с монахами до предгорий.
Через два дня после отъезда мудреца люди разобрали юрты. Волов впрягли в платформы с большими шатрами. Тулуй и Угэдэй выехали вперед со своими людьми. Хан, который воздерживался от охоты после случая с вепрем, собирался поохотиться по пути.
Вечером, когда они остановились на отдых, Хулан заметила, как бледна Зулейка, и положила ее в своей кибитке. Она проснулась от приглушенных стонов, к утру лицо Зулейки покрылось потом. Хулан подняла одеяло и увидело кровавое пятно на ее шерстяных штанах.
Она вылетела из кибитки, послала одного из стражей за шаманом и позвала девятерых из своих служанок.
– Вы оставайтесь со мной, – сказала она, – а остальные пусть едут.
Хулан старалась сдержать слезы.
Женщины поставили повозки полукругом и установили шатер. Мужчины, проезжавшие верхом, и женщины с детьми из кибиток глядели на юрту и на шамана, который приносил в жертву барана, но не останавливались. Если дух, вселившийся в девушку, окажется слишком сильным для шамана, то лучше держаться подальше от злых сил.
Шаман вырезал у овцы сердце, внес его в юрту и установил небольшой алтарь с онгонами Хулан. Зулейка уже кричала к тому времени, когда барана освежевали и сварили. Две женщины держали ее, а шаман кормил ее курдюком.
Девушка потеряла сознание. Хулан сидела рядом с ней, а шаман пел и бил в бубен. Он вскакивал и обегал очаг, тень его плясала на стенах шатра. К рассвету у Зулейки снова пошла кровь. Шаман покачал головой и выдворил всех наружу.
Стражи, кони которых были стреножены, сидели кружком у костра сразу за повозками. Женщины Хулан собрали топливо и разожгли еще один костер. Хулан оглянулась на юрту, из которой вышел шаман. Он взял копье в одной из повозок, обернул его в кусок войлока и воткнул в землю.
Хулан поспешила к нему. Шаман вскинул руку.
– Входить нельзя, – сказал он. – Я сделал все, что мог. В нее вселился злой дух, а она ничего не делает, чтобы отбиться от него.
Хулан вернулась к костру. Проезжали еще всадники, сопровождавшие большие платформы с шатрами, за ними клубилась пыль. Они видели копье и знали, что это значит. Хулан подозвала одного из стражей и велела ему ехать к Кулгану.
Шаман стоял перед юртой и пел. Ближе к вечеру он вошел внутрь. Хулан сказала себе, что девушка, может быть, еще жива, и ребенок выживет. У других бывают выкидыши, и младенцы не умирают. В дверном проеме появился шаман, держа маленький сверток. Хулан встала и вытянула вперед руки.
– Ваш внук, госпожа, – сказал он. – Пуповина захлестнула ему шею, и он задохнулся. Он…
Хулан закричала, другие женщины зарыдали.
– Его надо похоронить, – добавил старик. – Девушка безнадежна. Вытащите ее из юрты и покиньте это проклятое место.
– Нет, – сказала Хулан.
– Госпожа…
– Нет.
Они похоронили младенца под скалой и провели ночь снаружи, греясь у костров. Утром шаман вошел в шатер. Хулан было вошла следом, но он преградил ей путь.
Он сказал:
– Душа ее покинула тело.
Хулан вскрикнула. К ней подбежали женщины. Она вырвалась у них из рук, выхватила нож и резанула себя по руке. Горе перешло у нее в гнев. Зулейка нанесла ей удар единственным способом, на который была способна, она лишила ее внука, мальчика, который мог бы овладеть премудростью, недоступной для нее, и поделиться с ней своими знаниями.
Она брела вокруг юрты, рыдая и нанося себе удары ножом, пока женщины не отобрали его. Она опустилась на землю и сидела бесстрастно, а шаман накладывал подвязки на ее кровоточащие руки.
Кто-то подъехал. Сквозь слезы она не видела всадников, они спешились и отдали поводья ее людям, и только тогда она узнала сына.
Шаман подвел Кулгана к ней.
– Она не хотела жить, – сказала хрипло Хулан, в горле у нее пересохло.
«Ты довел ее до этого, – хотелось сказать ей, – ты заставил ее желать смерти».
– Мама, это был… – Он дотронулся до нее, она отшатнулась и встала. Кулган посмотрел на могильные камни. – Это был сын?
Она кивнула. Он замер, а потом сказал:
– Не очень горюй, мама. У меня будут другие сыновья. – Он обхватил ее плечи. – Когда ты узнала, что ей не удастся родить, ты должна была оставить ее. Теперь кибитки и шатер придется очистить.
Она вырвалась и бросилась на него, царапая его ногтями, нанося ему пощечины. Он переносил удары, не уклоняясь, а потом прижал ее руки к телу.
– Прекрати, – сказал он. – Теперь мы должны похоронить мать моего сына.
Она уткнулась лицом в его халат и заплакала.
Они похоронили девушку рядом с ее сыном. Над могилой поставили юрту, обоим нужно было жилище в мире ином.
Когда кибитки очистили, все поехали по следам на север. Кулган с товарищами опередил охрану Хулан и вскоре скрылся с глаз. Он торопился присоединиться к остальным, быть подальше от смерти.
Хулан остановилась, когда солнце еще не село, и заснула одна в своей кибитке. Утром, не обращая внимания на встревоженные взгляды охраны, она сказала, что сегодня никуда не поедет. Остальные соорудили убежища из палок и шкур, чтобы защититься от палящего солнца, и проспали в них следующую ночь. Хулан вспомнила, как она в первый раз встретилась с Зулейкой. Ей пришло в голову, что девушка была мертва еще с тех пор, что она оставила свою душу в городе с мертвыми.
Они пустились в путь на рассвете. След теперь вел на восток, к более гористой местности. Когда они остановились, чтобы дать отдохнуть волам и лошадям, Хулан увидела, что люди удалились и шепчутся о ней. Они, видимо, говорят, что в нее вселился злой дух, что только безумная может так переживать из-за смерти рабыни.
На следующее утро, когда волов впрягли в повозки, на вершине далекого холма показались два всадника. Хулан наблюдала, как они приближаются, а когда узнала их, забралась в свою кибитку.
Ее охрана громко приветствовала хана и Кулгана. Она съежилась в темноте, слушая, что отвечает муж. Кибитка пошатнулась, кто-то взобрался на нее.
Тэмуджин пристально посмотрел, перекинул ноги через сиденье и подполз к ней.
– Весь этот шум из-за какой-то рабыни… – проговорил он.
– Она была беременна твоим внуком. – Хулан прикрыла лицо платком. – Ты нарушаешь свое слово, муж. Ты объявил, что никогда не увидишь моего лица.
Он стянул с нее платок.
– Я больше не вижу лица моей Хулан. Посмотрись в зеркала, которые я тебе дарил. Даже тут, в темноте, я вижу, чем ты стала. Годы оставили свой след на тебе – лицо, которое я любил, было без этих впалых щек.
– Тебе не надо было приезжать сюда, – сказала она.
– Я сказал своим людям, чтобы подождали там. Я не хотел, чтобы они видели женщину, доведенную до безумия злыми духами. Горе мое побольше, чем сожаление о какой-то девушке и внуке, который не сделал ни одного вдоха. Совсем недавно я получил послание из Китая, как раз перед отъездом сюда. Погиб мой лучший генерал, человек, который помог бы мне овладеть всем Китаем. Мухали отлетел на Небо.
Хулан прошептала:
– Ты не должен произносить его имя так скоро после…
– Я буду произносить его… я позабочусь, чтобы оно жило. Не все ли равно ему, если я буду произносить его снова и снова? – Он закрыл рукой глаза. Его горе глубже, чем горе любого другого человека: он не верит, что когда-нибудь встретится со старым товарищем в мире ином. – Он одержал для меня столько побед, и все же мне сказали, что перед смертью он извинялся, что не мог взять для меня Кайфын.
– Я сочувствую тебе, – сказала она.
– Если бы Учитель был со мной, он бы, наверно, смягчил бы мое горе. Когда он говорил, я иногда чувствовал, что могу видеть не только этот мир, но он уехал, и голос его слабеет. – Он вздохнул. – И я всегда буду гадать, говорил ли он правду или только вводил меня в заблуждение. Он принял мало подарков, когда уезжал, только лошадей и хлопковую одежду, но я дал ему нечто более ценное. Я сказал ему, что даосские учителя в Китае не будут облагаться налогами, и поставил свою печать на бумаге. Наверно, старик хотел именно этого, когда согласился приехать ко мне.
Тэмуджин уже сомневался в Чан-чине и всегда будет сомневаться.
– Я видела Учителя всего раз, – сказала она тихо, – но я знаю, что он заслуживает такой милости.
– Будем надеяться. Мудрый Цуцай не возражал, но предупредил меня, что последователи Учителя могут воспользоваться этой привилегией неправедно. Как он говорит, я должен править странами, где люди верят в самые разные вещи, и мне не пойдет на пользу, если одна группа возобладает над другой. Я был бы лучшим правителем, если бы не верил ни в одно из их учений.
Он немного помолчал, потом заговорил снова:
– В твоих юртах, Хулан, непорядок. Женщины шепчутся, что ты у меня в опале и что я даже могу устранить тебя. Вскоре наиболее смелые могут отказаться подчиняться тебе, и у меня будут неприятности. Так не пойдет. Твой долг – держать свое хозяйство в порядке, и я не хочу, чтобы меня отвлекали на подобные дела. Ты будешь сидеть рядом со мной, и мы будем делать вид, что ничего не случилось.
– Отлично, – сказала она, зная, что у нее нет выбора.
– Это не должно быть тягостно для тебя. Ты всегда делала вид, что все в порядке, а я наконец освободился от твоих чар. Когда ты поймешь, что потеряла, ты, наверно, пожалеешь об этом.
Он привстал и вылез из кибитки.
115
– Держись, – сказала Сорхатани, когда ее младший сын уселся в седло позади нее. Ариг Букэ вцепился пальцами в ее синий кушак. Дети и молодые женщины ринулись из стана на лошадях приветствовать возвращающуюся армию.
Монкэ сел на коня, Сорхатани поехала рысью следом за старшим сыном. Тулуй обрадовался, узнав, что она приехала к западной границе бывших найманских земель встречать его.
Она ехала мимо кибиток, окружавших большой шатер Туракины, и юрт ее служанок. Главная жена Угэдэя тоже решила не ждать мужа в Каракоруме. Туракина предпочла бы остановиться в большом стане на берегу Орхона, но ей явно хотелось выглядеть такой же верной женой, как и Сорхатани.
Девушка-рабыня по имени Фатима стояла возле одной из кибиток Туракины. Туракина и Фатима были неразлучны с тех самых пор, как девушку привезли из Хорезма. Наверно, не было ничего предосудительного для жены, если она забавляется с подобной девушкой, пока ее муж отсутствует, хотя такие удовольствия никогда не прельщали Сорхатани. Девушка подняла голову и посмотрела ей прямо в глаза: можно было подумать, что она – хатун, а не рабыня.
За станом было желтое пастбище с барханами сыпучего песка, тянувшееся вдоль реки Черный Иртыш. По равнине, вздымая тучи пыли, стеной двигались всадники с копьями, штандартами, знаменами. Навстречу им на лошадях мчались обитатели стана, выкрикивая имена отцов, мужей и братьев.
Сорхатани придержала лошадь и ждала вместе с Монкэ у бархана. Три дня тому назад в стан примчались несколько всадников и сказали, что скоро прибудет хан. Хубилай и Хулагу выехали на следующее утро встречать своего отца. Ариг Букэ цеплялся за Сорхатани. Тулуй еще не видел младшего сына. Она взглянула на Монкэ, который был плотным и широколицым, как отец. Он скоро будет достаточно взрослым, чтобы ходить в походы вместе с Тулуем.
– Я вижу туги отца, – сказал Монкэ, – и хана.
Она легонько хлестнула лошадь, конь ее тотчас пошел в галоп. Когда она стала ясно различать людей, то натянула повод и подняла руку. Хубилай и Хулагу оторвались от строя и помчались к ней на своих меринах, отец их едва поспевал за ними. Усы у Тулуя стали длиннее, а тело шире под шелковым стеганым халатом. Он крикнул Монкэ и остановился, не доскакав до Сорхатани.
Она спешилась и сняла с седла младшего сына.
– Приветствую тебя, муж, – сказала она. – Это Ариг Букэ, сын, которого ты оставил во мне, когда уезжал.
Тулуй соскочил с коня и обнял мальчика. Ариг Букэ взвизгнул в его объятиях. Тулуй рассмеялся. Улыбка у него была по-прежнему широкая, мальчишеская. Она ожидала увидеть более серьезного человека, озабоченного трудностями дальнего похода. Наверно, он немного сожалеет, что вернулся. Он уехал из Хорезма почти год назад и не спешил к ней, находясь под боком у хана.
Она робко приблизилась к нему, он обхватил ее.
– Сорхатани, – бормотал он. – Ты совсем не изменилась – что за волшебство?
Она расцвела от удовольствия при этих словах.
– Это волшебство из Китая, – ответила она, – притирания, которые применяют женщины этой страны, чтобы защитить лица от солнца и ветра.
Он хихикнул.
– Моя честная Сорхатани. Мои другие женщины не признаются в своих секретах, а делают вид, что красота у них только от Бога. – Он снова потискал ее. – Ты скучала по мне?
Она кивнула. Она скучала по нему, но как-то спокойно, привычно. Он соглашался жить у нее под боком лишь короткое время, пока не приходило время нового похода.
Другие их сыновья окружили родителей.
– Мы охотились по дороге к папе, – сказал Хубилай. – Я взял оленя, а Хулагу – маленькую лань.
– Мы сказали дедушке, что это была первая дичь, которую мы добыли, – добавил Хулагу. – Он сам намазал наши пальцы жиром и благословил нас.
Тулуй улыбался сыновьям.
– Хулагу лучше стреляет из лука, чем Хубилай, – сказал Монкэ, – но Хубилай читает уйгурское письмо лучше всех нас.
Подъехали новые люди. Высокий человек с изогнутыми седыми косицами, выглядывавшими из-под шапки, был среди них. Сорхатани подобралась, поскольку узнала хана. Темные, красноватые волосы его бороды стали наполовину седыми, медь превращалась в серебро.
Сорхатани поклонилась. Тулуй схватил Арига Букэ и поднял высоко в воздух.
– Вот внук, которого ты еще не видел, – крикнул он.
Хан остановился, лицо его осветилось улыбкой.
Морщины вокруг светлых глаз были глубокие, веки отяжелели, лицо погрубело. Сорхатани не думала, что за несколько лет он может так постареть. Что будет с ними без него?
Взгляд его задумчивых глаз остановился на ней.
– Твой муж хорошо проявил себя, дочка. Кое-кто говорит, что он величайший из генералов, человек, перед которым не устоит ни один противник.
– Он твой сын, Тэмуджин-эчигэ, – сказала она. – Он не может быть иным.
– Я рад, что он вернулся к тебе целым и невредимым.
Хан уехал, окруженный людьми, прикрывавшими его как щитом.
Люди сидели вокруг костров и бродили от юрты к юрте. Дети и рабыни бегали между юртами и кибитками, разнося еду и напитки. Завтра хан будет председательствовать на официальном пиру, когда прибудут Хулан-хатун и остальная его свита.
Хан двигался от костра к костру, вокруг него всегда была стена людей. Сорхатани наблюдала, как он останавливался возле какой-нибудь семьи, принимал чашу от мужчины, а женщины и дети смотрели на него с разинутыми ртами. Потом он ехал дальше. Он, видимо, устал, проехав весь стан и поприветствовав каждого.
Монкэ и Хубилай показали отцу, как они борются. Монкэ неожиданно завалил младшего брата на бок, едва не швырнув его на блюдо с мясом.
– Молодец, Монкэ, – похвалил Тулуй. – Если бы твой брат проводил меньше времени за чтением, он бы, наверно, победил тебя. – Он икнул: всю вторую половину дня он крепко пил. – Посмотрим, победите ли вы меня, ребята, в шахматы.
Он уже мечтал о новых походах. Сорхатани думала, что он расскажет ей о своих подвигах в Хорезме, но вместо этого он распространялся о будущих битвах. Тангуты стали причинять все больше беспокойства, и хану придется с ними расправиться. Тулуй также говорил мальчикам о странах, которые Джэбэ и Субэдэй открыли далеко на западе во время своего долгого похода. За каменистым плато Персии и горами Кавказа лежали леса и зеленые степи, пастбища более богатые, чем собственные. Люди там, по словам Тулуя, враждуют, племя против племени, кочевники против жителей городов, – покорить их будет легко. Он смеялся, рассказывая, как Субэдэй и Джэбэ использовали одно племя, кипчаков, в борьбе против горцев. Генералы заключили союз с кипчаками, пообещав им добычу, а потом обрушились на кипчаков, когда битвы в горах были выиграны. Тулую нравилось такое тактическое предательство.
– Папа, – сказал Монкэ, – скоро мы поедем охотиться вместе?
Тулуй кивнул.
– Возможно. Боюсь, что охота не будет такой удачной, как прошлой зимой. Твой дядя Джучи погнал дичь в нашу сторону, и было там так много диких ослов, что после того, как отцу выделили его долю, каждому досталось по три-четыре.
– Почему дядя Джучи не приехал с вами? – спросил Хулагу.
Тулуй покривился. Хубилай предупреждающе взглянул на Хулагу.
– Джучи захотел остаться на пастбищах, которые ему выделил отец, – пробормотал Тулуй, – охранять их. Так он говорит в своих посланиях. Твой дедушка предпочитает, чтобы он оставался там, потому что его станы будут полезны, как базы, когда мы пойдем в поход дальше на запад – по крайней мере, так говорит отец. – Он откашлялся и сплюнул. – Но на самом деле ублюдок все еще сердится, что его обошли в пользу Угэдэя. Мне кажется, он мечтает создать собственное ханство, независимое от отцовского. Если он это сделает, отец раздавит его.
Он полоснул по воздуху ножом.
Сорхатани покачала головой. Тулуй не осмелился бы сказать это, будь он потрезвей.
– Ты оскорбляешь своего брата, – сказала она, – и подаешь плохой пример сыновьям. Джучи сражался за хана и был вознагражден этими землями – ты не должен говорить о нем в таком духе.
– Жена моя Сорхатани, – сказал Тулуй. – Беру свои слова обратно. Возможно, для Джучи лучше оставаться там – вдалеке он будет вести себя более сносно.
Он встал и пошел, пошатываясь, мимо кибиток за свой шатер. Ариг Букэ прижался к матери. Три других мальчика вдруг вскочили.
– Приветствую тебя, Сорхатани, – сказал хан.
Он был один. Она встала, прижала младшего сына к ноге и поклонилась.
– Добро пожаловать, хан и отец. Для меня будет великая честь, если вы пообедаете с нами.
– Жены Чагадая и Угэдэя накормили меня до отвала у своих шатров, но я бы выпил с вами. – Он огляделся. – Мой сын, видимо, облегчается от вина. Когда он ест дома, то пьет, как на пиру, они с Угэдэем пьют за десятерых.
– Муж расслабляется за выпивкой, – отозвалась Сорхатани. – Он так скучал по сыновьям и родине. Он солдат, и если не сражается, то ему не по себе.
– Не оправдывай его. – Они сели у костра. Женщина подала Сорхатани кувшин с кумысом. Она попрыскала из него, сотворила крестное знамение над кувшином и подала его хану.
– Мусульмане говорят, что их закон запрещает им много пить, – продолжал хан, – и это наводит меня на мысль, что Тулуй должен принять их веру. Но такой закон удерживает людей от выпивки не больше, чем обещание, данное Угэдэем Чагадаю.
Сорхатани наморщила лоб.
– Что это за обещание?
– Прошлой осенью мы пировали после охоты. Чагадай так разозлился из-за того, что Угэдэй набрался, что взял с него обещание пить не более кубка в день, а Угэдэй был так пьян, что дал клятву. Он по-своему сдержал обещание. – Хан усмехнулся. – Угэдэй заказал ремесленнику кубок такой большой, что едва мог поднять его.
Тулуй подошел к ним и сел рядом с отцом. Женщина быстро принесла ему вина. Наступала ночь, и ветер стал холоднее. Вокруг костров плясали люди. Завывание дудок и дребезжанье струн заглушали собачий лай. Прохожие теперь не останавливались у костра Сорхатани, чтобы выпить и поговорить. Они, почтительно взглянув на хана, растворялись в ночи.
– У меня есть вопрос к моим внукам, – сказал хан. – Хочу узнать, чему они выучены. Все законы моей Ясы надо выполнять, но какой из законов, как вы думаете, самый важный?
– Тот, который говорит, что ни один монгол не смеет сделать рабом другого монгола, – ответил Монкэ, – поскольку это предотвращает любую междоусобицу.
Хулагу покачал головой.
– Неверно, тот, который предусматривает беспрекословное подчинение командиру, – сказал он, – поскольку офицер должен полагаться на своих солдат.
Ариг Букэ нахмурился. В четыре с половиной года он уже знал Ясу наизусть.
– Никогда не заключай мира… – Малыш поскреб в затылке. – Запрещено заключать мир с кем бы то ни было, если он нам не покорился.
– Это и мой ответ, – пробормотал Тулуй.
– А ты, Хубилай? – спросил хан. – Что скажешь ты?
Хубилай поднял голову.
– Все законы должны исполняться, – сказал он, – но я думаю, что для хана самый важный – уважать и почитать знающих и честных и презирать злых и нечестных.
Его дедушка кивнул.
– Я бы ответил так же. Но вот что я скажу тебе, мальчуган: этой части Ясы часто бывает подчиниться труднее всего. Нечестность может рядиться в одежды доблести, а честность и мудрость могут быть опорочены злоумышленниками.
За костром в темноте прятались мальчики, явно ожидая случая приблизиться к внукам хана. Тулуй вдруг повалился на бок. Хан подпер его, встряхнул, встал и вздернул на ноги.
– Я отведу его в шатер, – сказал хан.
– Это не обязательно, Тэмуджин-эчигэ, – сказала Сорхатани. – Я уже укладывала его в постель.
Но хан повел Тулуя наверх по ступенькам, поддерживая его одной рукой.
– Можете оставаться здесь со своими друзьями, – сказал он ее сыновьям и вошел в шатер. Женщины в шатре стали на колени, а хан потащил Тулуя мимо очага вглубь. Он уложил сына в постель, положил шапку Тулуя на стол и снял с сына тулуп и сапоги.
Сорхатани выдворила женщин. Тулуй тихо храпел. Хан укрыл его одеялом.
– Толку от него тебе, дочка, после долгой разлуки будет мало, – сказал Тэмуджин.
– Я рада и тому, что он со мной.
Он подошел к очагу и погрел огрубевшие руки.
– Мы многое завоевали, – сказал он, – мои сыновья и я. Они, их сыновья и внуки будут носить одежды из тончайшего Дамаска из Хорезма и шелка из Китая, есть самые вкусные яства, ездить на лучших конях и получать самых красивых женщин, но они забудут того, кто дал им все это.
– Тебя никогда не забудут, отец и хан, – сказала она. Такие слова говорить ему не подобало, он рассуждал о собственной смерти. – Бог позаботится, чтобы тебя помнили.
– Бог равнодушен к нам так же, как мы к насекомым. – Сорхатани перекрестилась. – Но ты христианка, – продолжал он, – и веришь, что Бог любит людей.
– Он должен любить тебя, раз дал тебе так много.
Он повернулся к ней.
– Ты всегда была хорошей женой моему сыну, и твои мальчики – свидетельство того, что ты хорошая мать. Они все достойны стать ханами.
Она склонила голову.
– Я не заслуживаю похвалы.
– Я повелел третьему своему сыну наследовать мне, – сказал он, – но Угэдэй сам заявил, что если его потомки не оправдают ожиданий, наследовать им будут другие. Я знаю, что ты всегда будешь исполнять мои желания, Сорхатани. Может прийти время, когда одному из твоих сыновей придется стать во главе моего улуса, и у тебя хватит ума распознать, когда он понадобится моему народу. Ты не погрешишь против моего духа, если подстегнешь его честолюбие.
– Да не придет этот день никогда, – прошептала она.
Она вздохнула и легонько коснулась своего лица. Несмотря на жар очага, пальцы были холодными.
– Как ты похожа на мою Бортэ, – сказал он. – Когда я увидел тебя у костра с четырьмя сыновьями, я вспомнил свою молодость, когда все, что я имею сейчас, было лишь мечтой.
Тулуй застонал. Она подошла к нему. Когда она вернулась, хан уже шел к выходу, спина его согнулась, будто он нес невидимое бремя.
