Текст книги "Изгнанники Эвитана. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Ольга Ружникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 51 страниц)

  Глава седьмая.

  Эвитан, Лиар, аббатство Святой Амалии.

  1

  Когда-то много лет назад эвитанская армия во главе с воинствующими рыцарями ордена Святого Леонарда вступила на земли независимого Лиара. По счастливому совпадению – языческого. Народ, поклоняющийся ложным богам, следовало привести к истинной вере. А уж водой или огнем – как получится. А также – обложить новой данью. В лучших традициях предыдущих покоренных земель.

  В многочисленных хрониках немало говорилось о кротком милосердии рыцарей-монахов. Как и о дикой жестокости язычников.

  В детстве Ирия раз по десять перечитывала баллады о рыцарских подвигах. И мечтала жить именно в то золотое время. Но вот одна глава ей не нравилась даже тогда...

  ...Шли долгие и кровопролитные бои. Завоеванные, как обычно, зверствовали. Завоеватели расточали справедливость и милосердие.

  И наконец армия добрых и кротких аки агнцы монашествующих рыцарей (и столь же кроткой простой солдатни) подошла к Тарренту. Городу-крепости – столице Лиара. По нынешним меркам – небольшой, по тем – весьма приличной. Титул лорда тогда был равен королевскому, а не графскому.

  Проиграв бой, властитель Лиара с дружиной и горожанами затворился в крепости и добровольно сдаваться добрым победителям не пожелал. По каким-то личным кровожадным причинам.

  И тогда в крепость под покровом ночи проникли лазутчики. Их укрыла в своем доме благочестивая вдова Амалия – тайно верящая в Творца. Ее пообещали пощадить вместе с семьей. И Амалия под покровом следующей ночи помогла шпионам открыть врата победителям.

  За этот подвиг милосердную и благочестивую вдову после смерти причислили к лику святых.

  Насколько кротко обошлись победители с побежденными, хроники умалчивают. Известно лишь, что титул лорда Таррент перешел к дальнему родичу. Конечно, принявшему истинную веру.

  Законные потомки покойного правителя из дальнейших хроник куда-то исчезли. Равно как и еще некоторых знатных родов Лиара. Вместе с многочисленными бастардами.

  Еще город почему-то пришлось отстраивать заново. На другом месте.

  И население Лиара сократилось то ли в три раза, то ли – благодаря кротости и доброте победителей – только в два с половиной. Впрочем, крестьянки всё равно нарожали новых. Особенно в первый год завоевания. И во многих детях, несомненно, текла кровь не каких-то там язычников, а истинно верующих эвитанских солдат. А может, еще и рыцарей-монахов. После событий последних двух лет Ирия ничему не удивится.

  Когда-то история получения благочестивой вдовицей Амалией нимба святой заставила девочку усомниться в "Хрониках" – впервые. А попадись подлая предательница сейчас – Ирия с удовольствием перережет ей горло. А нет под рукой ножа – зубами перегрызет. Потому что такие жить не должны – когда умирают лучшие.

  А альваренское амалианское аббатство – вполне достойно основательницы. Полтора года назад здесь искала убежища семья "государственного преступника". Лорда Эдварда Таррента. Монахини выдали беглецов королевской армии – по первому требованию. И даже нимб не попросили.

  В этой мрачной гробнице погиб, но не сдался храбрый офицер Анри Тенмар. Сделавший всё, чтобы вывезти Таррентов из Лиара.

  В этом промозглом склепе навсегда заперли маму – королевским эдиктом. Здесь чуть навечно не похоронили Эйду!

  Мрачный скалистый островок в полумиле от берега всегда напоминал Ири хищную птицу. Вон – с берега видны очертания "хвоста", "крыльев", "головы"... А на одной из оконечностей островка притулились два вытянутых мрачно-зловещих здания. Само аббатство. Хищно раскрытый, изогнутый "клюв".

  От этого ненасытного коршуна Ирии удалось спасти Эйду. Взамен он проглотит ее саму. И не подавится.

  Возможно, при свете дня тут не так жутко. Но сейчас, когда солнце зашло за горизонт, а на небеса выкатилась его холодная и бледная сестра...

  Темнеет – стремительно. Зловещая гладь древнего как мир озера, широкая лодка, мерный плеск весел, леонардитский конвой.

  Девушка украдкой опустила в воду руку. И вздрогнула: середина Месяца Рождения Осени выстудила и без того никогда толком не прогревающийся Альварен. Если удастся сбежать – как проплыть в ледяной воде от аббатства до берега? Летом бы – и то с трудом, а уж сейчас...

  Ирия едва подавила отчаяние. До теплых дней – еще месяцев восемь! Проторчать в этом жутком склепе – столько?!

  Сердце вмиг заледенил цепенящий ужас.

  Значит – нельзя допустить даже тень мысли, что останешься здесь на всю жизнь! Навсегда.

  А существование, когда оно ненавистно, может стать очень долгим. Это Анри Тенмар погиб молодым!

  И о нем думать тоже нельзя – или свихнешься еще быстрей.

  Пусть Ирия Таррент – неблагодарная дрянь. Но надежду вселяет лишь память о выживших. А горе о погибших – даже самых дорогих! – только глубже загоняет в бездну тоски и отчаяния. Думать об Анри так же пронзительно-больно, как о тоскливом ржании в замке...

  ...Ирия сидела под замком – ждала продолжения кошмара. А где-то рядом, почти за стенкой, обреченно ржал друг. Выл. А через бесконечно долгие часы – замолк...

  Когда девушку вели к тюремной карете, кто-то из слуг пробормотал:

  – Старый Ланс отмучился...

  Поймав хмурый взгляд конвоира, Ирия поспешно отдернула руку. Еще решат, что собралась сигануть в воду. И свяжут...

  Пленница прыгнула бы обязательно. Рискнула бы. Но в лодке торчит десяток леонардитов, готовых не дать преступнице сбежать от уготованной судьбы. Эти мигом выловят "подлую отцеубийцу"!

  Папа...

  ...Бурая кровь на ковре, на одежде. Кровь из родного сердца...

  Дочь спала и болтала с призраками, а отца убивали. Может, теперь поделом ей?

  Сегодня нет ветра. Ни ветра, ни ряби на волнах. Траурная тишина.

  Всю ночь и весь день погода сходила с ума. А сейчас – притихла. И облака заволокли полную луну. Остались лишь похоронный плеск вёсел, потеплевший вечерний воздух и мрачно-бесстрастные лица конвоиров.

  Леонардиты не прощают никого. Даже невиновных. Значит – ни за что нельзя показывать слабость. Слабость, горе, слёзы...

  2

  С мечтами о побеге пора расставаться. С осколками мечты. С последней глупой надеждой еще более глупой девчонки.

  Еще никто не удрал из Башни Кающихся Грешниц.

  Говорят, мама провела здесь полный год. Не выходя из кельи, ни с кем не разговаривая. И не по собственной воле.

  Почему Ирия прежде даже не задумалась, что это значит?

  Еще шагая по мрачно-непроглядным коридорам, она думала: вот сейчас обрядят в монашеский балахон. И пошлют молиться. Вместе со всеми.

  Посты, заутрени, вечерние службы. Ряд фигур в одинаково-безликих балахонах. Мышино-серых...

  Девушка заранее успела тоскливо вздохнуть.

  Действительность оказалась много кошмарней. Узница начала это осознавать – едва захлопнулась тяжелая дверь одиночной зарешеченной кельи-камеры.

  Четыре шага – вдоль, три – поперек.

  Толстая ржавая решетка на окне – сам Ауэнт позавидует. Едва оставшись одна, Ирия с силой потрясла ее.

  Ага, мечтай, что все вокруг – кретины!

  Топчан у стены. Жесткое одеяло и еще жестче – тюфяк.

  У другой стены – лавка. На ней – пустой кувшин для воды и грубый крестьянский гребень. Такими пользуются кухонные девчонки – из самых бедных семей.

  Таз на полу. Ведро в углу.

  Ни книг, ни бумаги, ни перьев-чернил. И ни намека на свечи.

  Устав от битвы с решеткой, Ирия присела – почти рухнула на тюфяк. Сдаваясь.

  Зябко обняла руками колени.

  Наверное, прошло час или полтора. Попробуй здесь точно определи. Часы ушли в прошлое вместе с родным домом. Всё ушло.

   Осталось лишь молча сидеть на топчане, отрешенно глядя перед собой. В стылую тьму камеры. До конца своих дней.

  Как медленно тянется ночь – первая в череде многих. Мрак в камере, за окном, в душе.

  Лишь тусклым пятном – светло-зловещий лунный лик.

  Тусклым. Слабым-слабым.

  В душу неотвратимо ползет дикая тоска. А с ней – отчаянное желание колотить в дверь чем попало!

  Ирия, успокойся. Имей гордость. Кто-нибудь и так обязательно придет. Рано или поздно.

  Узницу должны кормить. Не для голодной же смерти ее здесь заперли! Хотя... если за родство с мятежником полагается плаха – что уготовано отцеубийцам?

  Если до утра никто не явится – вот тогда Ирия грохот и устроит!

  Но от утра отделяет ночь. Нестерпимо хочется пить, а кувшин – пуст.

  Ну кто мешал вдоволь напиться из Альварена? Пока была возможность? Ну связали бы. А сейчас заперли – разница-то в чём?

  ...Папа уехал, когда получил то письмо – с герцогской печатью. Уехал, прихватив с собой почти весь гарнизон замка. И велел маме с детьми и десятком оставшихся солдат отправляться к ее брату. А она сказала, что проклянет мужа – если тот посмеет "сдохнуть за чужую честь".

  Они рассорились насмерть. Впервые в жизни...

  А может, и не впервые. Просто Ирия прежде не замечала. Как и многого другого.

  А Эдвард Таррент всё равно уехал.

  В следующий раз дети увидели отца уже после в с е г о. Бегства половины слуг и предательства монахинь. Сомкнувшихся над головой Анри ледяных волн. Ужаса с Эйдой, дороги в тюремной карете, Ауэнта, приговора.

  И теплого – по-настоящему весеннего! – дня казни. Солнечных бликов на золотых волосах и белоснежном мундире маршала-словеонца. Спасителя чужих жен и детей.

  Папа объявился потом. Исхудавший, избегающий смотреть в глаза. Сказал, мать не вернется. Решила посвятить себя Творцу.

  В михаилитском монастыре Ирия ждала отца две недели. И не знала тогда, чего хочет больше: обнять виновника всех бед или убить. Но когда увидела – кинулась на шею и разрыдалась...

  Скрип ключа раздался, когда непроглядно-черное небо за зарешеченным окном выцвело в тон амалианских балахонов. Девушка подскочила пружиной.

  Но открылась не дверь. Всего лишь маленькое, узкое окошко. Чуть больше головы.

  И явило обрамленное капюшоном немолодое женское лицо. Бесцветное, с сухо поджатыми губами.

  Кинувшаяся к двери пленница едва не отшатнулась – такое равнодушие и пустота сквозят из тусклых чужих глаз.

  – Иди сюда. – Голос – так же пуст и равнодушен.

  Ирия очнулась.

  – Я невиновна! – торопливо проговорила она, бросаясь к окошку. – Я – невиновна!..

  – Давай кувшин.

  Лицо исчезло. Вместо него в оконце влезла худая желтоватая рука. С миской неаппетитной на вид каши.

  Поверх варева – ломоть черного хлеба. Явно черствого.

  Некрашеная деревянная ложка торчит из миски, как весло из монастырской лодки...

  – Что? – опешила Ирия. Ошеломленно принимая то, что здесь считается едой.

  В Ауэнте и то кормили много лучше. Или это потому что – смертников?

  – Кувшин давай – если хочешь пить, – всё так же отрешенно велела монахиня. Уже готовясь закрыть окно.

  – Подожди! – девушка метнулась к лавке, сунула старухе упомянутый предмет.

  Кувшин пролез с трудом, его пришлось слегка наклонить вбок.

  – Я невиновна! Меня зовут Ирия. Ирия Таррент! – торопливо проговорила под журчание воды узница. – Мне нужно поговорить с матерью! Я знаю, она зде...

  Кувшин, брызгая водой, втиснулся обратно. Окно захлопнулось.

  – Да что же это такое?! – пленница с яростью саданула в дверь ногой. Еще и еще... – Откройте! Откройте!! Откройте!!! Я – невиновна! Откройте!!!..

  Вновь – окошко. Не дверь.

  – Прекрати буянить, – так же равнодушно изрекла тюремщица. – Будешь орать – свяжут и закуют. Будешь лежать кулем в подвале. Имей в виду – горшки тебе подставлять никто не станет. Или крыс отгонять. Они – голодные. Связанному могут и отгрызть что-нибудь... Полежишь там годик – запоешь по-другому. Если выживешь.

  Оконце захлопнулось вновь.

  Ирия бессильно осела вдоль стены. Это можно считать концом! Враги избавились от дочери – как и от отца.

  ... – Ты – самый замечательный отец в подзвездном мире! А еще у тебя – самая промерзшая Башня в подзвездном мире.

  Папа так давно не улыбался столь открыто, искренне...

  Воспоминание ожгло печатью горя и ярости. И вины – за всё несказанное и несделанное.

  Зарешеченное окно, равнодушная полная луна. Выстывшая камера – на всю оставшуюся жизнь.

  И фамильная гробница – для отца. За него уже никто не отомстит. Убийцы станут пировать на его костях.

  Ну уж нет!

  Ирия бешено сжала кулаки.

  Не дождетесь! Это еще не конец!

  Перебьетесь. Она не сдастся! Пока не знает как, но выберется отсюда! И убийцы – заплатят! За всё и сполна!

  3

  Ирия не сдалась. День, ночь, другой день... От тусклого рассвета до промозглого заката. И наоборот. Без конца. Усталая белка в опостылевшем колесе. Летняя белка в рыжей шубке – угодившая в зимнюю клетку.

  Самое трудное – вовсе не голод. И не постоянный стылый озноб. Невыносимее – ничего не делать. С сумеречного утра и до раннего вечера.

  Когда совсем недавно, дома, Ирия читала сестрам баллады – еще не понимала своего счастья. У нее тогда были сёстры, баллады, чернила, перья и бумага. И возможность выходить из замка.

  А главное – был живой папа! Мы никогда не дорожим тем, что у нас есть. Оценим – лишь когда потеряем навеки!

  Узница тренировалась часами. Вкладывала в финты и выпады всю ярость и отчаяние, копившиеся в душе. Отец хотел бы видеть дочь именно такой – несломленной и не утратившей сил. И подаренных им навыков.

  И это дома ее считали тощей? Видели бы сейчас – после местной кормежки и бесконечных упражнений. Одни мышцы и жилы. Не сказать, что девчонка, – примут за мальчишку. И ни на миг не усомнятся.

  Жаль лишь – тренировки не отнимают и половины дня. Не того, что светлый, а вообще. А свечей узникам не положено. Стемнело – ложись спать.

  Бесполезно, но каждый день пленница пыталась докричаться до монахини, подающей еду. На всякий случай. Ответа не было. Лишь – "возьми миску", "подай кувшин".

  А вот колотиться в дверь Ирия больше не пробовала. Перевес в силе – не на ее стороне. Девчонке, даже тренированной, против рыцарей-монахов не выстоять. Папа не хотел бы видеть ее в стылом монастырском подвале – больной и искалеченной. Папа...

  Она лишь настаивала на разговоре с матерью или с аббатисой. Имеет узница, в конце концов, право на исповедь? Ее ведь не отлучали от церкви. Должен же Ирию кто-то, наконец, выслушать! Нельзя же живого человека пожизненно замуровать за чужое преступление! И забыть о нем.

  Оказывается – можно. Но как же жутко это осознавать!

  На пятый день к прочим требованиям узница добавила просьбу давать больше воды. Кувшина едва хватает на питьё. Ирия пыталась еще выкраивать на умывание лица. Но мытьё волос и всего остального, не говоря уже о стирке, осталось в мире прошлого.

  В родном замке девушка привыкла к ежедневной ванне. И теперь с ужасом представляла вполне осязаемое будущее – зарасти грязью. И прочими сопутствующими элементами – с шестью ногами...

  Лучше уж сразу умереть!

  При очередной попытке захлопнуть окошко узница зло придержала его. И отчетливо выговорила:

  – Этой водой я собираюсь мыться. А умру от жажды – вам же хоронить!

  На миг стало плевать на всё. Умирать – так умирать! Только глупо – из-за этого.

  А из-за чего не глупо? Почему не отправиться в Бездну ради сохранения человеческого облика? Всё равно пленнице змеиного аббатства предстоит кошмарная агония длиной в десятилетия!

  И почему сразу не догадалась отказаться от еды и питья? Монашкам плевать, но матери-то – нет. А она – уже не узница, а "черная сестра". Ирия об этом еще летом слышала. И опять не задумывалась – в чём разница...

  Ползут часы, монахиня не возвращается. И яростный запал исчезает водой в песке. Высыхает. Вымерзает. То ли вековые холод и сырость остудили порыв, то ли жажда жизни берет свое.

  Не вовремя! И уже слишком поздно – ничего не переиграть. Осталось приготовиться к любому исходу.

  Нет, не к "любому". Почти наверняка дерзкие слова сочтут за бунт. Так что – готовься умирать. Всё равно ведь уже решилась.

  Медальон остался в прежней одежде. Но Его лицо Ирия помнит и так. И умрет с Его именем в памяти.

  Вот этот кувшин она успеет разбить – когда войдут "братья". И острым осколком – себе по горлу.

  Жаль, нельзя прихватить с собой пару врагов! Или хоть одного. Но тогда ее горе-оружие успеют отобрать еще до самоубийства. Нет уж – лучше тогда себя!

  Бедный отец! О чём он думал в последние мгновения? Папа ведь тоже был так одинок! А некогда любимая дочь не помогла, не поддержала, не согрела... Эдвард Таррент столько месяцев молча страдал один. В неделями не топленной Закатной Башне.

  Не согрела – потому что старательно и упоенно жалела себя! Не думала ни о боли отца, ни каково в тюрьме матери...

  В замке Ирия привыкла ложиться позже. И по этой причине или по многим другим – здесь подолгу лежала без сна. И думала, думала, думала...

  Как и сейчас. Наверное, вся картина понемногу складывалась с самого начала. А сейчас добавился последний штришок. Теперь Ирии известно имя убийцы. Имена...

  Девушка потянулась к гребню. Зеркала в камере нет. Но негоже дочери лорда Таррента встретить смерть чучелом огородным. Даже если свидетели – лишь недостойные своего служения монахи и монахини, хмурое утреннее небо и невидимые души предыдущих жертв.

  Ирия усмехнулась, расчесывая длинные светлые вьющиеся волосы. Хоть что-то дала судьба действительно красивого – волосы и глаза. А то всю мамину красоту Эйда себе взяла, сестрам крохи оставила...

  Как странно – уже в третий раз готовиться к смерти.

  Здесь.

  В Ауэнте.

  И снова – здесь. Говорят, три – решающее число, вот круг и замкнулся. Судьба смеялась, когда давала приговоренной ненужную отсрочку.

  Лучше бы Ирию убил Анри – той страшной весной! Ее и Эйду... Всё равно больше не случилось ничего, ради чего стоило выжить. Разве что встреча с Ним...

  Нет, и это – неважно. Он наверняка Ирию даже не помнит.

  Анри, ты не знал, что иногда самое жестокое – оставить в живых. Действительно не знал. Иначе бы не колебался.

  Дверь заскрипела – теперь-то уж точно открываясь. Ирия, дочь покойного лорда Эдварда Таррента, пленница аббатства, основанного предательницей, отложила гребень. Тряхнула гривой светлых волос и потянулась за кувшином.

  4

  На пороге – мать. Без рыцарей-леонардитов.

  Приливной волной нахлынула слабость. Кувшин едва не выскользнул из рук. Сил хватило лишь поставить его на лавку. Осторожно. Единственный как-никак...

  – Мама! Мама!! Мама!!! Мамочка!!! – Ирия разрыдалась, вжимаясь лицом в серый монашеский плащ...

  Сестра Валентина, бывшая графиня Карлотта Таррент, замерла на целый перестук сердца. Ледяной статуей. А потом всё так же холодно отстранила бывшую дочь в сторону. Тяжело опустила ей руки на плечи и пристально взглянула в заплаканные глаза. Без малейшей теплоты.

  – Прекрати лить слёзы! Ты – благородная дворянка! Дочь лорда.

  Лед и каленое железо! И дорожки слёз на лице сохнут сами. Выгорают огнем. И вовсе не теплом очага Закатной Башни. Папиной.

  – Наконец, ты – моя дочь, если тебе мало всего остального! Не заставляй меня считать, что я рожала одних слизняков и мокриц.

  Ирия опомнилась.

  Она полтора года не видела мать. Вот и придумала добрую мамочку, сюсюкающую над детьми.

  И совершенно забыла холодно-равнодушную высокомерную женщину. В последний раз целовавшую и гладившую по голове дочь, когда той было года три.

  Напрасно, Ирия. Другая мать существовала лишь в твоем воображении. А монастырь не смягчит характер никому. Здесь и святая Бригитта взвоет!

  – Впрочем, кого еще можно родить от слизняка? Его даже ты сумела прикончить.

  Папа – не слизняк!

  Спокойно, Ирия.

  – Мама! – Отчаяние вот-вот захлестнет. Держись, Ирия! Иначе – конец. – Мама, хорошо, что ты пришла. Я знаю, кто убил моего отца! – она попыталась подражать тону матери.

  Получилось или нет – не понять. Себя со стороны не слышно.

  – Это сделала не ты? – Всё тот же ледяной, равнодушный голос.

  – Нет. – Что-то в глазах бывшей графини напомнило Ирии о... чём-то не просто неприятном, а отвратительном.

  Но о чём? Мысль проскользнула призрачной тенью – и исчезла.

  – Возможно, – не меняясь в лице, бесстрастно бросила сестра Валентина. – Это всё, что ты хотела сказать?

  Сердце упало. Рухнуло.

  – Ты мне не веришь?!

  – Верю. Говори.

  Когда Ирии было девять, один папин друг со смехом рассказывал, как в одной книге допрашивали преступников. Начинает хам – орет, брызжет слюной, грозит всевозможными пытками. А сменяет его вежливый и мягкий дознаватель. Прикидывающийся таковым.

  Тогда это казалось смешным и отцу. А если и нет – он всё равно из вежливости улыбался. Тюрьма и казни для него существовали лишь в книгах.

  Проверить, так ли поступают в нынешнем Эвитане, Ирии не удалось. В Ауэнте ее не допрашивали. Зачем? Отец ведь не делился с дочерью военными планами...

  Почему это вспомнилось сейчас? И кому труднее отвечать – парочке подобных мастеров допроса или собственной родной матери?

  Ирия пересказала всё – кроме ночных кошмаров и привидений. Пересказала ровным голосом. Почти.

  – Когда я вошла в кабинет – мне показалось, папа еще жив! Я тогда не поняла, почему так решила...

  – И почему же? – перебила бывшая графиня Таррент. Впервые проявив искру интереса.

  – Я много думала, пока была здесь... Там было МАЛО крови. Понимаешь, мама? Мало, а должно было вытечь... – Губы дрожат – как не вовремя! – Намного больше! Понимаешь? А в кабинете... столько бывает, если человек не убит, а легко ранен. Очень легко...

  – Это – всё?

  – Нет! Еще "ратники"... – На лице Карлотты вновь – ничего, кроме равнодушия. И всё труднее справиться с дрожащим голосом! – Когда меня притащили к Леону, он был в покоях Полины. Они там играли в "ратников". Ночью!

  Мать чуть усмехнулась:

  – Продолжай.

  – На доске был "кардинальский триумф"! Это очень сложная позиция – она почти никогда не получается. Даже у хороших игроков!

  – Вот как раз это – не доказательство. Полина вполне может быть очень "хорошим игроком". Тебя она переиграла.

  – "Триумф" был у Леона! А он таких ходов не знает. Я же с ним с детства за доской сижу.

  Прежняя каменная маска. А собственный голос предательски запинается. И спешит – когда не надо.

  – Понимаешь, Полина просто расставила фигуры. Хотела сделать вид, что они играют давно. И предусмотрела всё – даже что всегда проигрывает мужчинам. Но при этом нечаянно устроила на доске позицию, где через три хода – "кардинальский триумф". Мама, клянусь – это правда!

  – Теперь – всё? – альваренский лед не дрогнул.

  – Да. Понимаешь, я уверена: папу убили не в кабинете! Его туда перенесли. Его кровь... – И как же опять дрожит голос! – Сначала пролилась в другом месте. Поэтому в кабинете ее и оказалось так мало... Но тогда это могли видеть слуги!

  – Не могли! – холодно отрезала Карлотта. – Из моих... то есть теперь уже из покоев этой дешевой шлюхи ведет потайной ход. В кабинет твоего отца. Придуман три поколения назад – тогдашними лордом и леди. Прятаться от сбрендившей старой свекрови. Бабка считала, что плотские развлечения – грех, если не сопровождаются зачатием детей.

  – Но тогда всё встает на свои места! – Ирии не часто случалось перебивать мать. Но сейчас – именно тот случай. – Тогда понятно, почему они ночью оказались в спальне этой... в твоих бывших покоях! Ты веришь мне?!

  – Да.

  Сердце подпрыгнуло и пустилось вскачь:

  – Ты мне поможешь?!

  – Нет.

  Под ногами разверзается бездонная пропасть... Лететь придется десятилетия – прежде чем разобьешься насмерть.

  – Почему? – охрипшим голосом прошептала девушка, в ужасе глядя на мать.

  – Если Леон пойдет под суд – неважно, один или со своей шлюхой – его казнят. Я не допущу, чтобы мой род прервался, а титул лорда получил сын этой потаскухи. В нем наверняка вообще нет крови Таррентов. Леон – мой единственный сын, и он останется лордом.

  – Но я всё знаю! – с вызовом выкрикнула Ирия.

  – Ты не выйдешь отсюда – в любом случае. Так что это – неважно.

  Пропасть разверзлась. И поглотила... Как жутко скользить вдоль склона – цепляясь за шаткие, скользкие камни! Такие острые...

  – Тебе нельзя было иметь детей! Ты не должна была рожать... – прошептала девушка.

  – Выбирая между сыном и дочерью, любая разумная мать предпочтет сына.

  – Разумная? – тихо переспросила Ирия. – А любящая? А справедливая? Ты вообще слова такие знаешь?

  – Разговор окончен, Ирия. Ты получишь воду, но ни на что другое не рассчитывай. Я и эту просьбу выполняю лишь потому, что дочери лорда не подобает смердеть как нищей. Но не вздумай требовать, к примеру, другой еды или еще одно одеяло. Замерзнешь – перестанешь открывать ставни, вот и всё.

  – И задохнусь? – горько поинтересовалась дочь. – Ты что – действительно оставишь меня здесь?

  – Я не отвечаю дважды на одни и те же вопросы. И не будь так глупа, чтобы их задавать. И не смей скулить и умолять! Имей гордость, ты – дочь лорда!

  В сказках побежденный герой мог проклясть врагов – и они всегда получали по заслугам. Увы, в жизни зови, не зови на помощь темные силы – любые! – они не придут.

  А Ирии нужна такая малость! Всего лишь сровнять с землей это аббатство. Со всеми обитателями. Чтобы не позорили имя Творца. И больше никого не убили.

  – Ты хоть когда-нибудь меня любила?

  А еще – в сказках злыми бывают только мачехи.

  – Я знала, что рано или поздно тебя отдам. Мужу или монахиням. Глупо привязываться к дочерям. Впрочем, не только к ним. Вообще хоть к кому.

  В хрониках истинно верующие фанатики порой отдавали на костры и собственных детей. Но Карлотта Таррент, урожденная Гарвиак, никогда по-настоящему не верила – ни во тьму, ни в свет. Только в трезвый расчет.

  – И не зови больше ни меня, ни аббатису. Никто не придет.

  – Ты не можешь бросить меня здесь умирать! – закричала Ирия ей вслед. – Предательница!

  – А ты тогда – кто? – обронила, не оборачиваясь, Карлотта.

  – Я никогда никого не предавала!

  Мать обернулась – уже у самой двери. Чуть усмехнулась. И пристально смерила дочь студеным взглядом:

  – На месте Эйды должна была оказаться ты. Если б ты хоть немного умела врать, когда нужно, – мы не были бы опозорены. Я не гнила бы здесь! Но ты – вся в отца. Глупый волчонок, умеющий только скалить клыки. Могла бы понять, что Эйда не сможет убить – никого и никогда.

  Дверь захлопнулась с глухим стуком крышки гроба. Ирия осталась одна. Наверное, уже навсегда...