Текст книги "Изгнанники Эвитана. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Ольга Ружникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 51 страниц)

  Похоже – без всякой задней мысли.

  А на сердце заскребся уже знакомый дракон. С очень когтистыми лапами. И острой чешуей.

  – А что случилось? Какие-то неприятности?

  И почему, во имя Творца и всех агнцев и голубей Его, "племянницу" ждет тогда для разговора Катрин, а не Ральф? Или грустно самой герцогине?

  Это – эгоистично, но лучше ее печаль, чем новые неприятности! Ну пожалуйста, сегодня всё было так хорошо! Впервые за столько месяцев... лет.

  – Пришло какое-то письмо. Госпожа Катрин хочет лично прочесть его вам. Оно ее расстроило.

  Еще одно! Жабе понятно, что война с Аравинтом – новость уже устаревшая. Что еще? Анри?!

  Только этого не хватало! Творец, ты же милосердный! Пожалуйста, ну хватит уже, а?! Катрин и так схоронила троих сыновей. И двое из них не воскресли!

  – Госпожа баронесса, ваш ужин! – пискнула вслед верная служанка.

  – Спасибо, Мари, я не голодна...

  А вот вино хорошо бы прихватить. Но разговор – с герцогиней, а не с герцогом. Так что придется оставаться трезвой.

  Ничего, не помрешь, баронесса липовая!

  А замок Тенмар – всё-таки похож на родной. Перестуком каменных плит. Когда мчишься со всех ног...

Часть третья. На распутье.

  Только жалкие люди, неспособные добыть себе славу,

  ищут отраду в бесплодном отчаянии.

  «Махабхарата», Книга Третья.

  Глава первая.

  Конец Месяца Заката Зимы.

  Эвитан, Тенмар, поместье Кридель. – Лютена.

  1

  До бесконечности притворяться больным нельзя. Но Леон всё равно тянул и тянул спасительное время. Каждый вечер обещая, что послезавтра обязательно поговорит с дядей. Вот только наберется сил!

  Но не завтра же – это слишком рано!

  "Послезавтра" тянулось и тянулось. Пока через две с половиной недели Ив Кридель не явился сам. Для серьезного разговора.

  Еще при словах: "Как ты себя чувствуешь?" – юноша заволновался.

  – Не слишком хорошо... – пробормотал он.

  – Леон, прости, я берёг твое здоровье. Но дольше тянуть нельзя...

  Разыграть обморок? Дядя – добрый человек. Он не выдаст страже тяжело больного!

  А потом? Леон не сможет вечно скрываться по стране! Да еще и в одиночку! А эскорт в бега не возьмешь. Да и доверять им нельзя!

  Деньги рано или поздно кончатся, и тогда...

  Сейчас же не восстание. Сейчас никого нельзя казнить за несчастный случай!

  А Леону – всего семнадцать. Он – слишком молод, чтобы умереть! О Творец милосердный и всепрощающий...

  – Леон, ты не говорил об этом сам. Но я получил письмо...

  О нет, нет, нет!

  Юноша натянул бы одеяло на голову – если б помогло!

  – Ты уже знаешь, что твои мать и сестра пропали?

  Мать? Сестра?

  Мысли мешаются в кучу...

  Так значит – его не арестуют? Не запрут навеки в Ауэнте? Не казнят на центральной площади Лютены?!

  Леону чуть действительно не поплохело. От внезапной, неудержимой волны чистой, пьянящей радости.

  Пропали?! Да туда Карлотте и дорога!

  – Я получил письмо от настоятельницы Альваренского аббатства святой Амалии. За несколько дней до твоего приезда.

  И дядя молчал! Здоровье Леона он берег, как же!

  Здоровущий червь тревоги вновь заскреб по сердцу – чешуйчатыми кольцами. Мать могла рассказать этой старухе! Или Ирия!

  Гадюка сама угрожала... Может, врала? Пусть хоть в этом плевке Карлотты будет бессилие, а не яд! Ведь даже у самых опасных гадин он рано или поздно кончается!

  О Творец, что тебе стоит? Ну пожалуйста!..

  – Твою мать и Эйду в начале прошлого месяца увезли в Лютену солдаты личного гарнизона графа Бертольда Ревинтера.

  Нет! О нет!! Ну, пожалуйста – нет!!!

  – Узнав об этом, я немедленно послал гонца в Лютену. – Дядя успокаивающе положил руку на плечо племяннику. Значит, еще ничего. Значит – всё не так плохо! – А сегодня получил ответ. Твои родные пропали без вести по дороге. В Южном Лиаре. Держись, мой мальчик! – Ив Кридель крепко сжал ему руку. А рука у дяди – не слабая. И не скажешь, что вовсе не солдат. – Я буду настаивать на расследовании. Прости, что не сказал раньше. Я боялся за твое здоровье и считал тебя слишком юным для таких решений. Но, возможно, ты сумел бы сделать больше меня.

  Тревога чуть ослабла – принеся взамен неожиданную слабость. Сейчас Леон и в самом деле ощутил себя больным. Самое страшное не случилось. Дядя ничего не знает! Если б лорда Таррента обвиняли в убийстве – Ив Кридель не утешал бы его сейчас, не сочувствовал и не обвинял себя. Разве только в том, что приютил государственного преступника.

  А дядя продолжает говорить – всё так же мягко.

  Кто-то подозревает в похищении разбойников. (Кошмар, если они завелись в Лиаре! Леон ведь ехал по тем же дорогам!). А кто-то – орден леонардитов. Чуть ли не в открытую. (Им-то зачем?)

  Успела ли Карлотта что-нибудь рассказать людям Ревинтера? Если еще и он узнает... Для Леона этот мерзавец – жутчайший ночной кошмар. Лишь совсем недавно чуть поутихший. За появлением других – посвежее.

  Граф Ревинтер когда-то чуть не погубил всю их семью. В один день!

  А леонардиты... Как Леон сразу не понял? Если Карлотта у них... в сговоре! – она сможет исполнить все угрозы! Ведь сын не помог ей бежать из монастыря. И теперь она его погубит!

  В прежние времена от заточённых злодеев избавлялись с помощью яда. Достаточно было лишь заплатить тюремщику. Жизнь преступника не стоила и меара!

  Во что превратился мир – если ныне с тюремщиками сговариваются заключенные? И теперь...

  Леон от ужаса разрыдался.

  Дядя успокаивал его битый час. Уверяя, что сделает всё от него зависящее, чтобы спасти их родных. Что они – одна семья и будут держаться вместе. Что Леон ни в коем случае не одинок. У него есть старшие родственники. И о нём позаботятся.

  Дядя Ив говорил. А племянник плакал, как в детстве. Не в силах остановиться...

  В какой-то миг чуть не выложил родственнику всё. Тот ведь взрослый, умный, поможет!

  Едва удержался. Дядя не поймет! Никто не сможет понять такое!

  Если только отец... Но его больше нет!

  А дядя... Разве он когда-нибудь любил такую женщину, как Полина?

  2

  Четыре стены. Забранное решеткой окно.

  Пяльцы с вышиванием. Стопка книг с монастырскими хрониками и житиями святых угодников разных веков.

  Любимым стало "Житие святого Михаила". Основателя ордена нынешних тюремщиков. Одного из самых приличных духовно-рыцарских орденов – надо отдать должное. И магистру, и его творению.

  Чтение Элгэ всегда любила даже больше фехтования и скачки наперегонки с ветром. А кроме "Жития" больше здесь ничего нет. На ее вкус.

  Никогда не интересовалась историями юных дев и отроков, погибших за веру. Можно найти и более достойную причину для героической смерти. Столь же достойную и глупую, как у Элгэ, например...

  Немудрено, что святой Михаил стал для нее почти родным.

  Узница уже не злилась. Благородный кардинал Александр ее спас – на время.

  И запер в четырех монастырских стенах. Возможно – навсегда. Что еще не самый худший вариант.

  Можно попросить еще несколько орденских талмудов в тяжелых переплетах. Среди них наверняка найдется пара-тройка приличных. Только это будет означать, что пленница хочет жить. Настолько, что интересуется новыми книгами.

  Незачем давать врагам повод жаждать ее гибели сильнее нынешнего.

  За три недели заключения герцогиню Илладэн не навестил никто. Кроме монахинь и матери-настоятельницы.

  Святые сёстры приносили еду, воду. Нитки для вышивания и книги. Просили не падать духом. Обещали за нее молиться. Спрашивали, не нужно ли еще чего. И, получив в ответ кроткое "нет", уходили.

  Аббатиса дважды в неделю вела долгие душеспасительные беседы. Но все попытки (в перерывах между молитвами за заблудшую душу Элгэ) выяснить, что происходит на воле, кончались ничем.

  Будто нигде в подзвездном мире не осталось никого и ничего. Только эти стены, пленница и аббатиса с монахинями.

  А еще – святой Михаил. Он тоже два года провел в плену – на Востоке. Так что мог рассказать о потере свободы немало. Если бы "Житие" писал сам, а не какой-то монах – лет сто спустя.

  Внешний мир забыл о герцогине Илладэн. Вычеркнул из числа живых. Как когда-то – никому еще не известного рыбака Михаила...

  А вот сны здесь – непривычно ярки. Наверное, из-за столь же непривычного заключения!

  ...Яркий летний луг. Танцуют по глади широкой реки лучи полуденного солнца.

  Отец быстрыми саженками плывет на тот берег. Такое бывает часто – десятки раз подряд, на спор.

  Мама полушутливо, полувстревоженно кричит ему, чтобы немедленно – сей же миг! – возвращался. Папа в ответ смеется – весело, солнечно и заразительно. Никто больше так не умеет, даже Алексис...

  Мама хмурится, грозит маленьким кулачком. Его не боится даже Диего.

  Когда отец окажется на берегу – с нее вмиг слетит весь гнев. Останется лишь радость. Мама вообще никогда не умела долго сердиться. Ни на кого.

  Блики солнца играют на водяном шелке. Теплый летний ветер гонит невесомую рябь, папа хохочет...

  Диего что-то строит на песке. Предусмотрительно выбравшись за линию шаловливых волн.

  Элгэ и Алекса, накупавшись, бродят по мелководью. Средь золотых кувшинок.

  Младшая сестра во всех детских состязаниях приплывает первой. Но втайне мечтает научиться лежать на воде не шевелясь. И при этом не идти ко дну.

  У Александры получается всегда. А вот у Элгэ тонут ноги. Тонут – и всё...

  Сияющие лучики невесомо пляшут на воде. На золотых кувшинках, на белых водяных лилиях...

  Речные цветы можно замечательно воткнуть в локоны. И пусть с них стекает вода. Всё равно и Элгэ, и Алекса – уже до корней волос мокрые.

  Еще можно поймать Диего. И натыкать лилий в его длинную спутанную гриву – вот будет смешно...

  Или нагнуться и собирать раковины. В море есть настоящие – с драгоценным жемчугом. Если поднести к уху – в них шумят волны.

  Но зато там нет кувшинок. Они не растут в соленой воде.

  Лето, солнце, река...

  И еще целых полгода до лютенской зимы, из которой не вернутся родители...

  Когда это приснилось впервые – Элгэ не хотелось просыпаться. Если б могла – остановила бы время.

  В Вальданэ тоже росли лилии. Только не было моря. Всё сразу получить нельзя. Либо шум волн, либо цветы. Свобода – или живые родители. И выбираешь – не ты.

  Сны повторяются – каждую ночь, три недели подряд. А утром просыпаешься в слезах. И радуешься, что никто тебя не видит. Горькой, как сами слёзы, радостью.

  Потому что больше не будет кувшинок. Они не растут зимой. А тем более – там, где столько горько-соленых слёз.

  И моря – тоже нет. В конце не остается ничего.

  Есть только ты. И никто не увидит тебя плачущей. В одиночном заключении – свои плюсы.

  Всё сильнее сгущается мрак. Разгоняет его лишь одно – Алекса жива. По словам благородных тюремщиков. Это – единственное, что удалось у них узнать.

  Сестра жива – и тоже в одном из михаилитских монастырей. Под покровительством последнего не ставшего скотиной эвитанца – кардинала.

  А вот удастся ли сестренку еще хоть раз увидеть – ведомо лишь Творцу Милосердному. Может, святой Михаил его упросит? Больше-то уж надеяться не на кого.

  Сдержит ли слово кардинал – насчет яда? Хоть не ради самой Элгэ. Зачем Диего знать, что его родную сестру казнят на Ауэнтской площади? С палачей станется привести брата смотреть на смерть сестры. И Его Высокопреосвященству это известно.

  3

  Капель за окном радостно извещает о первых днях весны. Это в Лиаре – всё еще стылые сугробы. А в Лютене – весенние дожди и весенняя грязь под ногами. И весеннее же солнце – в чьи-то счастливо жмурящиеся глаза.

  Особняк Ревинтера – не какой-нибудь северный замок. И не родной дом Алана Эдингема. Здесь все окна застеклены лучшим аравинтским стеклом. А солнце – постоянный гость. И в комнате, где лежит на излечении проваливший задание капитан, – тоже.

  А еще к его услугам – прекрасная комната, личный врач господина Регента, диетическая еда, дорогие лекарства. И ежедневно справляющийся о состоянии здоровья гостя хозяин дома.

  Эдингем вовсе не того ждал, когда, шатаясь от слабости, поднялся в кабинет монсеньора, по-военному отдал честь. Четко выговорил:

  – Я не смог выполнить ваш приказ. Готов идти под трибунал!

  И рухнул к ногам Бертольда Ревинтера. На чёрно-золотой ковер. Его потом, наверняка, пришлось выбросить – кровь протекла сквозь повязки.

  Ни под какой "трибунал" Алана не отдали. Напротив – ни словом не попрекнули. Холили и лелеяли.

  И волноваться уже не о чем. Когда Ревинтер хочет убить – убивает сразу. Во всяком случае – в тот самый день.

  Так что всё хорошо.

  И отчаянно хочется застрелиться самому! Министр финансов не стал списывать со счетов "неплохого офицера". Вдруг еще пригодится?

  И от этого – только хуже.

  К концу третьей недели монсеньор вновь вызвал в кабинет. Синий.

  Эдингем явился в теперь висящем на нём мундире. Похудевший, с ввалившимися щеками. Но уже не готовый свалиться без чувств. И даже – чисто выбритый. И более-менее твердой походкой.

  – Садитесь, Алан! – Бертольд Ревинтер указал на стул. – Вижу, я поторопился вызвать вас. Вы еще нуждаетесь в отдыхе.

  – Я готов к исполнению любого приказа, монсеньор! – старательно отчеканил юноша. Почти твердо.

  – Будь по-вашему, – совсем по-человечески рассмеялся министр. – Алан, вы помните, как попали ко мне на службу?

  – Конечно, монсеньор, – внутренне насторожился он.

  – А теперь я хочу, чтобы вы точно так же перевербовали для меня другого офицера.

  – Сделаю всё возможное, монсеньор! Могу я узнать, кто этот офицер?

  – Риккардо Гарсия, капитан маршала Всеслава Словеонского.

  – Ничего не выйдет, монсеньор! – вырвалось у Эдингема. Прежде, чем он схватил себя за торопливый язык.

  – Не выйдет? – Ревинтер приподнял левую бровь. – Почему же?

  Ну раз уже нарвался! Теперь – только вперед.

  – Капитан Гарсия предан Всеславу Словеонскому. Да ему преданы все, кто у него служит! Так же, как и вам, монсеньор, – поспешно добавил Алан.

  И возможно – по тем же мотивам.

  Эдингем и раньше-то не любил всеславовцев. А теперь – и вовсе не переваривал. За исключением того самого Гарсии.

  – Я плачу своим людям больше, – возразил министр финансов. – Вы долго не выходили в город, Алан. И у вас – устаревшие сведения, – уже совсем другим тоном добавил он. – Капитан Гарсия после лиарской истории не вылезает из кабаков и таверн. Пьет пока не вчерную, но многовато для хорошего офицера.

  – Пьет в компании капитана Мировского? – уточнил Эдингем.

  – Один. А капитан Мировский получил повышение. Он теперь подполковник. Это – темная история, Алан. А в темной воде хорошо ловится рыба. И ее я хочу поймать. С вашей помощью, Алан.

Глава вторая.

  Эвитан, Тенмар – Лютена.

  1

  "Сказание о короле Адальстейне" третий день валяется у кровати. Третий день Ирия не читает. Сразу после тренировки уходит в свою комнату. С трудом заставляет себя появляться в столовой – к обеду и к ужину. И взяла из библиотеки эту книгу – зная, что даже не раскроет.

  Юная баронесса не прячется от людей. Она каждый день выходит в общую залу. На семейные трапезы. А редко покидает комнату – потому что не на шутку увлеклась чтением. По самые уши.

  Юная баронесса ведет себя, как всегда. Как все три месяца – в замке любимого дяди.

  Сегодня Ирия впервые не вышла к ужину. Не помогла даже мысль, что тогда еду принесет Мари. А видеть людей не хочется. Совсем. И бывшую подружку Гамэля – особенно. Попросить, что ли, в служанки Ортанс?

  Впрочем, за последними новостями предыдущие беды уже не так болят. Что значит убийство Люсьена – в сравнении с тем, что Ирия не уберегла Эйду?!

  Тоскливый шум дождя за окном, вечные гобелены на стене. Алеют в камине угольки. Последними отблесками тепла – в черной золе.

  Багряные листья замерзают на студеном мраке осенней земли. Полоска заката гаснет на небосводе. Перед бесконечной, непроглядной зимней ночью...

  Ауэнт был концом всего, а Ирия еще надеялась что-то исправить. А их всех убили там – в солнечный день! Они умерли – и не поняли этого.

  Догорает обреченная надежда. Огонь погаснет, неумолчный дождь смоет золу. А потом всё завалит зимним снегом. Ничего не останется...

  Черная птица упрямо летит – сквозь угольно-непроглядную мглу. Серебристое ожерелье из льдинок на израненной шее. Кровь застывает серо-алыми кристаллами. Кровь и лед. И пепел...

  Птица никогда не долетит...

  Пора взглянуть правде в безжалостные глаза – Ирия проиграла вчистую.

  Можно врать другим, но себе? Эйды больше нет. Ревинтер от нее, наконец, избавился. С разрешения Леона? Может, и нет. Какая теперь разница, и какой во всём этом смысл? Самая страшная месть не вернет живую сестру...

  Эйда. Мягкие золотистые косы. Внимательные серые глаза. В последние два года в них застыли отчаяние и ужас. Но прежде светились тепло и доброта.

  Почему всё это вспоминается лишь теперь? Что за чудовище Ирия – если столько времени сестра казалась лишь предметом необходимой заботы?! Вдобавок – опостылевшей.

  Помнились кошмары Эйды и бессонные ночи. А какой любящей и доброй – самой доброй в их семье! – была сестренка прежде, напрочь стерлось из неблагодарной памяти.

  Полный замок раненых птичек-зверьков. Опять где-то подобранных.

  Вечные пяльцы или книга в хрупких руках. И мягкое понимание – в бездонных серых глазах. Всегда – что бы грубоватая (или просто и откровенно – грубая) младшая сестра ни пыталась коряво рассказать. Из тех сбивчивых исповедей Эйда никогда и никому не выболтала ни слова ...

  Разве мог кто тогда предположить, что вскоре для человека, понимавшего и сочувствовавшего всем, ни у кого не найдется ни понимания, ни сочувствия? А привычной мыслью Ирии станет: "Как же надоели слёзы старшей сестры!"

  После письма герцогского шпиона "Ирэн" еще на что-то надеялась. Но три дня назад прибыл Клод.

  Эйду не довезли до Лютены. Разбойники? Леонардиты? А выдумать что поинтереснее у Ревинтера фантазии не хватило?

  Леон сам отдал сестру – в руки смертельного врага! И не ее первую. Только Эйда – не Ирия. На долю сестренки своего Джека не нашлось...

  Впрочем, кто здесь взялся обвинять? Ирия сама – не меньшая дрянь. Ничем не лучше матери или Леона. В Лиарском замке Эйда была близко, совсем рядом. А младшая сестра упивалась жалостью к себе! О Всеславе вздыхала!

  Глупая, бессердечная, эгоистичная дура, влюбленная в мираж, – вот кем была Ирия. Пока мир не перевернулся в очередной раз.

  Угли в камине. Вечные догорающие угли зимнего костра. Пепелище...

  Полгода назад у Ирии были отец и сестра. А теперь? Озлобленный старик, чьих мотивов и намерений не понять никогда?

  И есть ли у нее хоть он?

  А не надоело думать только о себе и себя же жалеть?

  Стук в дверь. Громкий и настойчивый. Очень!

  Уйдите уже все! Ирия – эгоистичная дрянь. Но даже эгоистичной дряни иногда нужно забиться в самый глухой угол! И никого не видеть.

  – Ирэн, открой!

  Легок на помине.

  – Открывай!

  Да уж – хозяину дома в просьбах не отказывают. Девушка, вздохнув, поплелась к двери.

  Ого! Вот это да! Старик заявился в парадном мундире. С наградными лентами через плечо.

  Он что – пьян? Или со здоровущего родового клена под окном свалился?

  – И что же ты здесь делаешь?! – рявкнул Ральф Тенмар.

  Будто это не он вломился без приглашения, а наоборот.

  – Читаю... – безучастно ответила "племянница", опускаясь в кресло у камина.

  Угли притягивают взгляд.

  Для старика есть второе кресло. Захочет – сядет.

  А ей уже всё равно. И свой графин (на туалетном столике, больше негде) у Ирии тоже есть. В кои-то веки – почти полный...

  Сегодня можно посидеть и в ее комнате – для разнообразия. Мрачно помолчать вместе. Всегда хорошо получалось.

  Или герцог поворчит. А помолчит – Ирия. Пожалуй, это – лучше одиночества. Вот общества Катрин сейчас точно не выдержать. Не говоря уже о слугах.

  – Не ври – не умеешь!

  Три дня назад – рассмеялась бы.

  – Читаешь... – старик бесцеремонно выхватил книгу. Встряхнул. Прошелся по комнате – враз ставшей маленькой. – Закладка на пятнадцатой странице. Читаешь в день по пять страниц, Ирэн?

  – Чего вы хотите? – устало повернулась к нему девушка.

  – Что с тобой случилось?! – прорычал герцог. Три размашистых шага – и он вновь возле племянницы. Уже привычная жесткая, костистая лапа стиснула плечо. На сей раз – правое. – Я же сказал тебе – твой брат умрет, если ты этого хочешь!

  – Я не знаю, хочу ли его смерти, – равнодушно проговорила Ирия. – Это мало что изменит.

  – Кроме того, что слизняк, убивший собственного отца, больше не будет отравлять подзвездный мир своим смрадным дыханием! – прошипел Ральф Тенмар. – Я знаю про твою сестру.

  И что? С его-то мнением: "оступившегося – затопчи"? Леон запер Эйду в монастырь. Ральф Тенмар – застрелил бы. Причем еще два года назад.

  – Дерись, Темный тебя побери! – он рывком развернул Ирию к себе. Когтистая лапа оставила в покое плечо – чтобы мертвой хваткой вцепиться в подбородок. Заставляет высоко вскинуть голову. А жесткий, колючий прищур удержит взгляд любого – похлеще когтей дракона. Даже тенмарского! – Любому из моих сыновей я сказал бы – будь мужиком! А что сказать тебе? Будь бабой? – Так не рычит даже разъяренный медведь-шатун. Выгнанный охотниками из уютной берлоги. На студеный мороз! – Не смей реветь! Ты – лингардская аристократка!

  – Какая?

  – Или ты невнимательно читала книги из моей библиотеки?

  2

  Что-то забрезжило во тьме. Прогоняет даже застарелую тоску и уже привычное унылое равнодушие.

  Что-то – пока таинственно-неуловимое, но будоражащее. И очень важное...

  Старик сам читал эти книги. И отлично помнит сюжет. Значит – или читал недавно, или перечитывал.

  Причем второе – вероятнее. Но зачем? К чему тенмарскому герцогу история древнего Лингарда? Волею победителей превращенного в Лиар.

  И к чему это теперь Ирии?

  – Какая разница? Моя сестра погибла. А вам прекрасно известно, что я – не невеста вашего сына. – Вот и сказала. И давно пора. – Я никогда и не утверждала, что он собирался на мне жениться.

  И что теперь? Отдаст ее властям? Позволит застрелиться самой?

  Жить – не хочется. Но о казни на площади на потеху Ревинтеру Ирия сгоряча не подумала!

  – Ну и дурак, если не собирался! – рявкнул Ральф Тенмар. – Я обещал тебе помощь, Ирэн. И помогу. – Он уже взял себя в руки. Даже странно – с учетом его обычной несдержанности. – Ты не думала, что Ревинтер – последний, кому выгодно убивать твою сестру?

  – А как же насчет скрыть преступление сына? – Ирия слишком поздно вспомнила о деяниях самого герцога. В более молодые годы.

  Но в любом случае – носиться с его прошлым незачем. Она же живет со своим. Умел нагрешить – умей и смотреть в глаза собственным подлостям. Хотя вряд ли Ральф хоть в чём-то раскаивается. Такие сожалеют лишь о поражениях.

  – А ты помнишь, что его сына никто не осудил и судить не собирается? – Старик нечаянного намека даже не заметил. Во всяком случае, и ухом не повел. – Зато Эйда для Ревинтера – прямая дорога к титулу лорда Лиара.

  – Николс – в ловушке! – бросила девушка. При звуке имени смертельного врага вернулись и ярость, и жажда мести. Всё-таки пример действует заразительно! Особенно пример столь сильного и жестокого человека, как Ральф Тенмар. – Вряд ли сынок Ревинтера вернется в Эвитан – из плена. Если его там держат вместе с людьми Анри.

  – Будь на месте Анри я... или ты – я бы не сомневался. Но Анри нахватался от Арно Ильдани многовато лишнего, – задумчиво проговорил старик.

  Ирия опомнилась. Ее уже сравнивала с собой Карлотта. С гордостью.

  Только сделаться Ральфом Тенмаром в женском обличье для полного счастья и не хватает! И тогда точно впору застрелиться.

  – Подумай, Ирэн. Ревинтер не может в открытую держать в своем доме чужую дочь и сестру. Но вот разыграть похищение по дороге... И тогда можно спрятать девушку. Как козырную карту в рукаве. Твоя сестра – жива, Ирэн. И где она – знает именно Бертольд Ревинтер.

  – И никогда не скажет.

  А старик – прав! Да и кто из них – лучший интриган? И соответственно – яснее представляет действия другого паука?

  – Скажет – в двух случаях. Если его сын вернется из Квирины, или...

  – Или? – невольно повторила Ирия, против воли заинтересовавшись.

  Живой Ревинтер-младший, вернувшийся в Эвитан (отделавшись легким испугом), – ничуть не нужнее его живого отца на посту министра финансов.

  – Или если Ревинтер окажется в Ауэнте. А мы – теми, кто станет его допрашивать. – Ральф Тенмар потянулся к графину. Надо же, достал. А еще на негнущиеся кости жалуется! – За Анри! И за смерть Ревинтера!

  – За Анри! За его возвращение!

  За смерть – даже Роджера Ревинтера! – сегодня пить желания нет. Он сделал всё, чтобы разрушить их жизнь. Постарался на славу.

  Но всё, что после, – даже исчезновение Эйды! – случилось уже без его участия. Львиную долю бед семьи Таррент они создали сами – без помощи посторонних.

  Если уж сегодня смотреть правде в глаза – то до конца.

  Льется в два бокала терпкое вино. Цвета рябины – в Месяце Сердца Осени. Почему-то в присутствии старого герцога всё обретает особый вкус. Более горький, острый... и живой.

  Каким был Ральф Тенмар лет тридцать назад? Точно сказать сложно. Да и не с опытом Ирии. Но тогда... остановило бы его и ее присутствие Катрин?

  И точно ли ему требовалось принуждать хоть одну женщину?

  Нет, остановило бы. Если не Катрин – то судьба Карлотты. Сколько в рассказе матери правды – не узнать никогда. Но даже сомнение способно встать непреодолимой стеной.

  – Я никогда не выйду замуж за мужчину, если он взял против воли хоть одну женщину! – заявляла тринадцатилетняя Ири.

  – Тогда в наш век войн ты останешься старой девой, дорогая! – холодно рассмеялась мать. – Или забудешь свои глупые слова...

  Кто из них оказался прав? Если Всеслав для Ирии был героем, но она никогда не задумывалась о его прошлом?

  – Сюда едет чиновник из казначейства, – перевел разговор Ральф Тенмар. – То есть говоря проще – верный холуй Бертольда Ревинтера. – Опять Ревинтеры! – Якобы для проверки сбора налогов.

  – А на самом деле?

  Страха – нет. Или потом появится? А сейчас уже вино действует?

  – Вряд ли он что-то заподозрил насчет тебя. А у Ива Криделя ему без моего разрешения делать нечего.

  Вот и думай, какую именно недоговоренность старый волк имеет в виду. Что знает про настоящую Ирэн? Или что дядя Ив может проболтаться?

  Ральфу Тенмару известно о визите Ирии в поместье Кридель? Или это – намек на шпионаж? Или, что дядя Ив мог ее раскусить?

  Про шпионаж можно уже говорить в открытую. Но душа Ральфа Тенмара – даже не потемки, а непроглядная мгла.

  – Мне нужна умная, красивая родственница, чтобы обвести этого чиновника вокруг изящного пальца. Так что ты поступаешь в распоряжение Катрин. Женские уловки ей знакомы лучше, чем мне... да и тебе. Моему сыну наверняка нравилась твоя искренность. – Герцог уже забыл ее признание пятиминутной давности? – Но сейчас для нее – не время.

  Да уж. Когда это "время" вообще наступит? И наступит ли? Ирия скоро вообще забудет, что такое искренность.

  И забудет. Если это необходимо, чтобы спасти Эйду. И уничтожить Бертольда Ревинтера. Раз уж первое – невозможно без второго.

  – Что от меня требуется?

  – Я уже сказал. Обвести вокруг пальца ревинтеровскую шавку. Ты сумеешь. Ты – молода. Ты – красива. Ты – умна.

  – А если он бывал в Лиаре?

  – Я это выясню. Тогда моя племянница заболеет и к обеду не выйдет.

  – Что включает "обвести вокруг пальца"? – допила последний глоток Ирия.

  Налить еще? Или подождать, чтобы не портить послевкусие?

  И неужели это ее голос стал за последние месяцы столь холодным и жестким?

  – Я сказал "родственница", а не "шлюха"! – Льда в голосе старого герцога всё равно – не в пример больше. – Ты должна будешь говорить с ним. Улыбаться. Обмахиваться веером. Лгать. И не более того. Заметь, я тебя даже к этому не принуждаю. Ты согласна?

  – Тогда – да.

  – И не говори Катрин о нашем разговоре. Пусть она и дальше считает тебя невестой Анри. Слабые нуждаются в утешении, но сильных жалость унижает. Потому я и не жалею тебя, Ирэн.

  3

  Шум и гам пьяных голосов, полумрак таверны. Радушный хозяин самолично ринулся к выгодному гостю. Разглядел капитанский мундир. И наверняка успел оценить навскидку стоимость оружия. Простого с виду.

  Не обращая на трактирщика внимания, Алан окинул цепким взглядом полутемный зал. Всеславовец в чёрно-серебряном мундире здесь всего один. И в самом деле – Риккардо Гарсия.

  Ревинтер не ошибся – он вообще не ошибается. Окажись здесь с илладэнцем бешеный Ярослав Мировский – и не только о вербовке можно забыть. Дело вообще закончится дракой. А Эдингем – еще не в том состоянии...

  – Эль и жаркое из свинины! – отрывисто приказал он хозяину. Наконец соизволив его заметить.

  И направился в сторону всеславовского капитана.

  Что с южанином не всё ладно – ясно с порога. Конечно, три пустые бутылки еще ничего не значат, но...

  Кстати, почему их не убирают? Хотя у илладэнца такой злобно-мрачный вид, что ни одна подавальщица не подойдет. По доброй воле.

  – Капитан Гарсия! – окликнул сидящего к нему боком Алан. Южанин не повернул головы, но вряд ли оглох. Да и не настолько еще пьян. – Разрешите составить компанию?

  – Есть свободные столы, – не слишком любезно махнул рукой Риккардо. По-прежнему не трудясь повернуться.

  В другое время ответом стал бы вызов. Да и по силам они сейчас примерно равны. Гарсия раньше встал на ноги, но ранение получил примерно такое же – в том самом лиарском лесу. И в тот же день.

  – Есть разговор – и он вас заинтересует. – Эдингем сел без приглашения.

  Что-то почти неуловимое на миг сверкнуло в зеленых глазах Риккардо. Странный для южанина цвет.

  И тут же погасло. Будто Гарсия тоже подумал: а не вызвать ли наглого ревинтеровца? И тоже решил: а какой теперь смысл? Вот раньше бы...

  И как ни странно – после этой тени вспышки легче говорить.

  – Я вас слушаю, капитан Эдингем. – Южанин двинул к непрошенному собеседнику новую бутылку.

  Алан с облегчением сделал изрядный глоток. Выпивохой не был никогда, но совместная попойка часто облегчает беседу.

  – Я пришел узнать: что столь хороший офицер делает здесь? И я пришел узнать, почему вы – всё еще капитан, в то время как посредственность носит подполковничьи нашивки? Вместо того, чтобы пойти под трибунал.

  – Одно следует из другого, – Гарсия не дал задать следующий вопрос. – Посредственность получила подполковничьи нашивки. И поэтому я здесь.

  – Всеслав Словеонский – идиот, если повысил в звании Мировского, а не вас, – вполне искренне заметил Алан.

  А у вина – хороший букет. Насколько Эдингем вообще в этом разбирается.