Текст книги "Прекрасная Габриэль"

Автор книги: Огюст Маке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 52 страниц)

– Вы можете порадоваться… Это доставило вам прекрасную победу.

– А! – сказали в один голос отец и мать, также улыбаясь.

– Вы, должно быть, помните, если заметили, – продолжал граф со своей цинической фамильярностью, – трех человек в лавочке возле хижины паромщика?

– Я не знаю, – пролепетала Анриэтта.

– Я вам это сообщаю. Знаете ли, кто были эти три человека? Я, Фуке ла Варенн, продолжавший свой путь в Медан, и наконец… Ах! Это самое главное – король!

– Беарнец?! – вскричала госпожа д’Антраг.

– Нет, король, – сказал граф Овернский, – король, который видел мадемуазель д’Антраг и ее ногу, король, который вскрикнул от восторга и который влюблен без ума в мадемуазель д’Антраг.

– Возможно ли?.. – сказала Мария Туше с изящной сдержанностью.

– Какая глупость! – пролепетал Антраг, сердце которого сильно забилось.

– Может быть, это глупость, но она имела бы последствия, если бы короля не позвал паромщик. Он отправился на паром, сетуя, что не может следовать за незнакомкой, и мы говорили только об этой брюнетке и об ее круглой ноге до Понтуаза, где мы должны были ночевать. Черт меня побери, если бы я сомневался, что эта нога мне сродни!

Анриэтта была красна, как огонь. Сердце ее билось, какое-то неопределенное опьянение бросилось ей в голову. Она, прежде так торопившаяся воротиться в свой павильон, села возле матери, жеманясь как бы для того, чтобы прельстить своего брата и побудить его к новым признаниям.

– У короля наваррского прекрасный вкус, – сказала Мария Туше.

– Да, конечно, у короля хороший вкус, – отвечал граф Овернский, – потому что мадемуазель д’Антраг – маленькое чудо.

– Король очень удивится, – сказал отец, – когда узнает, что эта незнакомка – девушка знатная, сестра его друга, графа Овернского. Он это узнает, потому что вы это скажете ему.

– Для чего? – прошептала Анриэтта, кокетничая.

– Э, черт побери! – вскричал молодой человек. – Я бьюсь об заклад, что он уже знает это, потому что это он послал меня сюда сегодня. «Воспользуйтесь перемирием и соседством, – сказал он, – чтобы навестить вашу мать, чтобы меня не обвиняли в том, что я разлучаю вас с ней».

– Он сказал это, стало быть, он не знал ничего, – возразила Анриэтта.

– Ба! Не мог же он сказать мне: «Поезжайте сказать мадемуазель д’Антраг, что я нахожу ее прекрасной», – не потому, чтобы он церемонился со мной, но исполнять эти поручения обязанность Фуке ла Варенна.

– Но чтобы послать вас с этой целью… из любопытства, каким образом король узнал имя моей дочери? – спросила госпожа д’Антраг.

Молодой человек коварно улыбнулся, приметив успехи Марии Туше, которая за пять минут перед тем называла Генриха только Беарнцем, а теперь, при испанце, называла его королем.

– Разве Варенн не знает все хорошенькие личики во Франции? – сказал он. – Они все записаны в его памяти, и при случае он вынимает их оттуда по одному, как буфетчик бутылку из шкафа.

– Однако теперь на столе стоит много бутылок, – сказал Антраг, продолжая метафору и не примечая неприличия подобного разговора при молодой девушке.

– Нет. Королю слишком мало удалось у маркизы де Гершвиль, слишком удалось у мадам де Бовилье, и он уже занялся другой страстью, но мне сдается, что это кончится прежде, чем начнется.

– Кто же это? – спросила Мария Туше, взволнованная, как и ее муж.

Анриэтта с жадностью прислушивалась к каждому слову.

– Это одна девица из дома д’Эстре. Кажется, ее зовут Габриэль. Говорят, это несравненная блондинка. Я ее не знаю.

– И что же? – спросил Антраг.

– О! Тут множество самых сложных затруднений. Девушка, возмущающаяся против любви, свирепый отец, способный убить свою дочь, как какой-нибудь римский мясник… Королю это надоест, если уже не надоело. Он глубоко вздыхает, но недолго, минута удобная, чтобы сделаться…

– Чем же? – вскричало в один голос семейство Антраг: Мария Туше – с притворным достоинством, Антраг – с притворным удивлением, Анриэтта – с притворной стыдливостью.

– Конечно, королевой, – иронически отвечал юный циник, – как только наш король разведется с королевой Маргаритой. Это висит на одной ниточке.

– В то время король забудет свою прелестную незнакомку, – сказала Мария Туше.

– Если только он думал о ней когда-нибудь, – прибавила Анриэтта, покраснев и задумавшись.

Пробило восемь часов в Дейле. Вечерний ветер доносил каждый удар, как настоятельное уведомление, до слуха молодой девушки, не выводя ее из задумчивости. Только когда мать, переменяя разговор, вскричала: «Восемь часов!», тогда Анриэтта, опомнившись, вскочила со своего места. Отец и мать обменялись взглядом, который означал: «Отошлем этого ребенка, чтобы свободнее поговорить с графом Овернским».

Что-то похожее на треск ветвей в парке и ржание лошади у павильона нарушило всеобщую тишину, и Анриэтта встала, нахмурив брови.

Ночь начинала спускаться на высокие деревья. Сидевшие в роще уже с трудом могли видеть друг друга в полумгле. Испанец, который во время этой сцены постоянно отыскивал в словах таинственный смысл и старался прочесть в пошлых выражениях графа Овернского дипломатические цифры, утомился от тысячи соображений, сталкивавшихся в его голове, и объявил, что собирается ехать, так как парижские ворота запирались в девять часов. Но настоящая причина состояла в том, чтобы следовать за Бриссаком, быстрый отъезд которого начинал внушать ему подозрение.

«Я его догоню, – подумал испанец, – тут-то и есть заговор».

Он простился. Антраг проводил его вежливо, но не с тем вниманием, какое обыкновенно умел оказывать владелец замка своим собратьям по Лиге. Это охлаждение после таких ласк показалось неловким Марии Туше, которая не могла удержаться, чтобы не сказать об этом шепотом своему мужу.

– Было бы не гостеприимно, – сказал Антраг, – оказывать дружбу лигеру в присутствии роялиста. Капитан – испанец, это правда, но ведь граф Овернский – сын короля и ваш.

За этим д’Антраг поспешил оставить Кастиля, который был очень этому рад.

Анриэтта проскользнула в чащу и ушла, не простившись ни с кем, потому что хотела воротиться как можно скорее. Госпожа д’Антраг, оставшись одна с графом Овернским, приготовилась заставить его разговориться, когда прибежал паж, докладывая, что какой-то господин, приехавший из Медана, желает говорить с госпожой д’Антраг.

– Как его зовут? – спросила владетельница замка.

– Ла Раме.

– Пусть он подождет.

– Не стесняйтесь, – сказал граф Овернский, – примите его.

– Он говорит, что он привез важные известия, – прибавил паж.

– Очень важные, – сказал ла Раме, который следовал за пажом в нескольких шагах и с трудом сдерживал свое нетерпение.

– Пойдемте, де ла Раме, – сказала госпожа д’Антраг с беспокойством, – пойдемте, если позволяет граф Овернский…

Глава 10
ТРЕЩИНА В ЗАБОРЕ И НЕПЛОТНО ЗАПЕРТОЕ ОКНО

Сейчас ла Раме уже был не так уж хорош собой. Быстрое путешествие, последствия волнений этого дня, злые мысли – все это набросило неприятную тень на его лицо. Госпожа д’Антраг, горевшая нетерпением остаться с ним наедине, не смела, однако, тотчас отвести его в сторону. Ей помог в этом ум молодого человека или, лучше сказать, его злость. Зная, что он находится в присутствии графа Овернского, роялиста, ла Раме начал таким образом:

– Я привез вам неприятное известие о войне.

– Как – о войне? – сказал д’Антраг, который только что проводил испанца. – Разве у нас война, месье ла Раме?

Обернувшись к графу Овернскому, он объяснил ему, что ла Раме – сын соседа.

– У нас мир, но только на словах или на бумаге, – отвечал молодой человек. – А в сущности, у нас война, так как даже сегодня солдаты Беарнца…

– Короля? – перебил д’Антраг, растревожившись тем, что граф Овернский нахмурил брови.

– Солдаты, – продолжал ла Раме скороговоркой, что показывало его гнев, – ворвались к нам в дом, украли нашу провизию и, наконец, подожгли…

– Подожгли?! – вскричала госпожа д’Антраг.

– Вашу ригу, где была сложена вся жатва соломы нынешнего года.

Госпожа д’Антраг промолчала по знаку своего мужа, но это молчание было красноречиво, оно вызывало мнение графа Овернского. Он, не оставляя ни на минуту холодной саркастической улыбки, сказал:

– Какие солдаты это сделали?

– Их называют гвардейцами.

– А! Это гвардейцы. Но в условии о перемирии есть статья…

– В нашем краю, – отвечал ла Раме, – солдаты поджигают риги бумагой этого пункта в статье.

– Вы жаловались начальнику? – спросил граф Овернский.

– Конечно.

– Ну что же? – спросил д’Антраг.

– Меня хотели повесить.

Граф Овернский захохотал так громко, что глаза де ла Раме запылали бешенством.

– Граф – добрый роялист, – прошептал он, – сжимая зубы и кулаки.

Марию Туше несколько оскорбила эта радость сына Карла Девятого, но д’Антраг, колеблясь между гневом землевладельца и угодливостью придворного, улыбался с одной стороны и угрожал с другой, как маска Хремеса.

– Я бьюсь об заклад, что он обращался к Крильону! – прибавил граф Овернский, помирая со смеху.

– Именно, – сказал ла Раме, – и это была большая глупость с моей стороны. Я уж теперь жаловаться не стану, а сам сделаю расправу.

– Вас четвертуют, мой бедный ла Раме, – сказал граф Овернский, опять смеясь. – Впрочем, это ваше дело.

Со своей обычной ловкостью, когда разговор становился щекотлив, он повернулся и взял за руку д’Антрага, который утешился в потере соломы надеждой продолжать со своим пасынком другой разговор.

Ла Раме остался один с владетельницей замка. Она опустила голову. Она чувствовала оскорбление, она чувствовала, как раздражен ла Раме. Однако она не стала выказывать нрава при насмешках графа Овернского.

– Покоритесь необходимости, – сказала она молодому человеку, – вред поправить нельзя.

– Это правда, – отвечал ла Раме, понизив голос. – Огонь погасить можно. Он часто гаснет сам. Но как погасить тайну, которая вредит чести фамилии?

– Что вы хотите сказать? – с ужасом вскричала Мария Туше.

– Пожар в риге – самое меньшее из наших несчастий, и не это причина моего быстрого приезда. Но вам известно, что ваши вексенские земли смежны с нашими, что мой отец не посторонний для месье д’Антрага и что я был воспитан, так сказать, с вашими дочерьми.

– Конечно, я это помню.

– К одной из них, к старшей, к мадемуазель Анриэтте… Словом, я почувствовал, как вам известно, такую сильную дружбу…

Мария Туше сделала движение нетерпения.

– Вы мне дали позволение, – тотчас сказал ла Раме, – в тот день, когда, обратившись ко мне как к родственнику, вы сообщили мне, что Мария, ребенок, рисковала быть компрометированной легкомыслием, подарив одному из ваших пажей перстень… О! Бог мне свидетель, что я не испугался, как вы. Ей было только двенадцать лет, и я назвал этот проступок неважной ветреностью, но так как вы обратились к моей преданности…

– Да, я знаю все это, – поспешно сказала владетельница замка. – Вы взяли и принесли этот перстень. Это огромная услуга, за которую я сумею быть благодарной.

– Надеюсь, – сказал ла Раме, дрожа, – потому что я подвергнул опасности спасение своей души, чтоб отмстить за вашу честь: я убил человека, и с того времени мне открылось много такого, чего я не знал.

– Как это? – растревожившись спросила Мария Туше.

– Да, я думал, что, когда человек умрет, его не увидишь больше, раз уж тайна погребена в могиле, она уже не воскреснет. Я ошибался. Бледное и угрюмое лицо гугенота беспрестанно является перед моими глазами, светлое впотьмах, синеватое и матовое при свете. Тайну же знаем не одни мы с вами, сейчас в лагере гвардейцев Беарнца, куда я отправился требовать наказания воров и поджигателей, – я хотел бы видеть уничтоженными всех их: может быть, между столькими призраками я не стал бы узнавать призрак гугенота, – итак, в лагере гвардейцев один молодой человек сказал мне на ухо нашу тайну, столь дорого приобретенную, нашу семейную тайну…

– Он вам сказал?

– Омаль… изгородь… убитый дворянин!

– И… о перстне?

– О перстне с его гербом.

– Кто этот молодой человек?

– Я не знаю его имени, но никогда не забуду его лица, и что-то говорит мне, что я увижу его опять.

– Это необходимо, – сказала Мария Туше мрачным голосом.

– От кого мог он узнать то, что, по нашему мнению, знали мы одни? Поищем в вашей семье. Мадемуазель Мария, может быть, узнала…

– Никогда. Мария в монастыре, она назначается в монахини, и ей ни к чему интересоваться предметами мира сего. Притом она ребенок и ничего не помнит.

– Она, может быть, рассказала о своих огорчениях своей сестре Анриэтте.

– Нет, нет, – возразила госпожа д’Антраг со странной уверенностью, – это не Мария, а если Анриэтта, то она, должно быть, наняла надежного и верного поверенного.

Ла Раме, по-видимому, понял, потому что лицо его приняло выражение ужасной угрозы.

Госпожа д’Антраг поспешила сказать:

– Нам не следует говорить об этом теперь. Граф Овернский проведет здесь вечер, а может быть, и ночь. Останьтесь в замке, и мы найдем случай возобновить этот разговор.

Погруженный в глубокую задумчивость, де ла Раме едва слышал эти слова.

Он даже и не заметил, с какой настойчивостью Мария Туше удаляла его. Она, более дальновидная или менее рассеянная, приметила этот задумчивый вид и приняла его за немой упрек. Вероятно, она сочла опасным отпустить ла Раме с этим дурным впечатлением, потому что слегка коснулась его руки и сказала:

– Кстати, как здоровье вашего отца?

– Все хуже. У нас нет доктора, а это жаркое время очень вредно для ран.

– Я не прошу вас ужинать с нами, – сказала Мария Туше. – Граф Овернский не любит новых лиц, и притом вы выказали себя перед ним слишком отъявленным лигером.

– Вам угодно, чтобы я воротился в Медан? – холодно сказал ла Раме.

– О! Я этого не говорю.

– Не стесняйтесь, – продолжал молодой человек с горечью, мужественно скрываемой. – Моя лошадь немножко устала, но я возьму здесь другую. Я не желал бы печалить графа Овернского моим лицом. Только до отъезда я попрошу у вас позволения повидаться с мадемуазель Анриэттой, которую я так давно не видел и которая, должно быть, очень похорошела.

В этих словах, произнесенных спокойно, слышалось что-то зловещее, как затишье, предшествующее буре. Госпожа д’Антраг нашла, что для того, чтобы купить отъезд неприятного гостя, эта цена не так уж высока.

– Увидеться с Анриэттой? – сказала она, – конечно. Она была здесь сейчас. Думаю, она ушла к себе, вы, кажется, знаете дорогу к павильону? Ступайте туда и постучитесь в дверь, Анриэтта вам отворит или придет в парк. Я вас оставляю, чтобы отыскать моего сына.

Ла Раме с радостью поспешно поклонился: он получил позволение увидеть Анриэтту. Госпожа д’Антраг ушла, довольная со своей стороны, потому что опасалась сообщничества де ла Раме более, чем всякого другого. Ла Раме был для нее не только поверенным, но заимодавцем, у которого в минуту отчаяния она сделала долг и все еще не могла заплатить.

– Кто знает, – говорила она себе по пути к сыну и мужу, – может быть, этот ла Раме говорит мне о своем призраке и воскресении нашей тайны только для того, чтобы напугать меня и заставить отдать ему Анриэтту. Но теперь опасность велика. Отсутствующая Мария не может дать объяснений. Анриэтта себе не изменит и сумеет сама отделаться от этого докучливого ла Раме.

Она все шла, мечтая таким образом.

– Очевидно, – продолжала она рассуждать, – ла Раме расставляет мне сети. Этот молодой человек, так напугавший его в лагере гвардейцев, выдуманное им лицо, я обвинила Марию, ребенка, для того чтобы оправдать Анриэтту, мою фаворитку, мою старшую дочь, которую надо пристроить первую. Но если Урбен перед смертью все рассказал этому молодому человеку? Он произнес имя Марии. Итак, ла Раме хочет меня обмануть, но он обманут сам. Или уж не рассказала ли Анриэтта эту басню кому-нибудь, этому таинственному молодому человеку… Но когда? Каким образом? Для каких интересов? Под каким влиянием?

Госпожа д’Антраг наткнулась, как все хитрые интриганы, на неизвестный подводный камень. Она не могла знать простой причины, которая вынудила у молодой девушки ложное признание. Это неведение вполне успокоило ее. Ей предстояло неприятное пробуждение.

Только что она подошла к графу Овернскому и к своему мужу, как все ее опасения рассеялись. Она нашла обоих занятыми сплетением цветочной цепи своего бесславия. Начали рассуждать втроем о возможностях успеха и о возможностях неудачи, анализировали красоту, недостатки, говорили о прошлом, о знаменитой эпохе фамильной славы.

Чего можно было ожидать от нового государя, еще немножко скупого, это правда, но кошелек которого развяжет сердце?

Король, если сделается католиком, может надеяться на успех. Если он останется гугенотом, он все-таки составит себе значительное положение во Франции своей шпагой. Если он не сделается королем, он все-таки будет героем, его станет поддерживать Англия и огромная партия реформатов. Его будущность испортиться не может. Его дом всегда будет дворцом, если даже не двором. Что же могло быть опасного разделить судьбу подобного принца? Самое худшее, что могло случиться, это свадьба, и Наваррское королевство после изгнания королевы Маргариты.

Сколько грез, построенных на следах, оставленных ногой молодой девушки на песке!

Три собеседника весело поужинали. Они говорили обиняками, чтоб не скандализировать лакеев или, лучше сказать, чтоб не компрометировать таких прекрасных планов, разгласив о них.

А предмета этих соображений не было тут, стало быть, ни к чему было щадить его. Анриэтта извинилась перед матерью и к ужину не пришла. Она велела сказать, что устала и предпочитает отдохнуть в своей комнате. Она даже отпустила свою камеристку. Мария Туше думала, что она разговаривает с ла Раме, и не настаивала. Граф Овернский не жаловался на свободу, предоставленную отсутствием девушки. Он воспользовался ею во всех отношениях, потому что, опорожнив буфет и погреб, направлял свои движения в сторону шкатулки матери.

Этот ложный принц был большой негодяй. Сколько раз он был бы повешен в своей жизни, если бы отец его назывался Туше или д’Антраг! Он рано начал и с самым бесстыдным цинизмом эту карьеру мелкого грабежа, жадного мошенничества, которая никогда не возвысилась настолько, чтобы сделать его по крайней мере королем разбойников.

Искусно поговорив о милости, которой он пользовался у Генриха Четвертого, он рассказал несколько примеров о скудности средств короля, что мешало этой милости быть прибыльной. Он был умен и имел способность легко все рассказывать. Он занимал своих хозяев, насмешил их, умел заинтересовать и рассудил, что дело его выиграно.

В самом деле, госпожа д’Антраг сделала знак мужу, и снисходительный отчим предложил чрезвычайно любезно, как и следует предлагать принцу, двести пистолей из тех, которые он со вздохами копил в своем эбеновом комоде, подарке Карла Девятого.

Граф принял подарок, снова стал пить. Лакеев и пажей отослали, чтобы разговаривать откровенно.

Граф Овернский повторил с новыми комментариями впечатление, которое вид Анриэтты произвел на короля. Он пожертвовал в трех или четырех эпиграммах светло-русую дочь д’Эстре черноволосой дочери д’Антрага. Он привел предания, предсказывавшие королевство какой-нибудь отрасли его дома. Для него, уже пьяного, не было более затруднений и замедлений. Первый, кто войдет в замок, будет, конечно, Генрих Четвертый, который придет просить руки Анриэтты у ее родителей.

Уже граф Овернский называл короля зятем, и полчаса прошло в этой очаровательной короткости. Вдруг, когда госпожа д’Антраг упивалась ядом этого искусителя, странный стук в стеклянную дверь привлек ее внимание в ту сторону. Она одна сидела лицом к этой двери, и ночь на дворе казалась еще темнее от ярко освещенной комнаты. Что-то бледное, с двумя огненными точками, виднелось сквозь стекло, и госпожа д’Антраг узнала лицо де ла Раме, расстроенное выражением, которого она еще не видала в нем.

Возле этого страшного лица тревожный палец беспрерывно делал призывный знак. Если подумать о пылкой фамильярности этого знака, о его неприличии относительно владетельницы замка, можно понять, как удивилась и испугалась Мария Туше, которая, несмотря на свое возмутившееся величие, все видела за стеклом проклятый палец, который говорил: пойдемте!

С опасением, которое оправдалось впоследствии, она встала, не привлекая на себя внимания двух мужчин, которые в эту минуту чокались рюмками, повиновалась призыву ла Раме и вышла в сад.

– Что такое? – спросила она надменно. – Вы, верно, с ума сошли?

– Может быть, потому что я чувствую, что моя голова не на месте.

– Чего вы хотите от меня?

– Пойдемте со мной.

Ла Раме дрожал, его холодные руки ухватились за руки госпожи д’Антраг.

– Куда вы меня ведете? – сказала она, серьезно испуганная этим хриплым голосом, этим обезумевшим взглядом.

– В павильон мадемуазель Анриэтты.

Госпожа д’Антраг вздрогнула, сама не зная почему.

– Что я там увижу?

– Не знаю, увидите ли вы, но наверняка услышите.

– Объяснитесь.

– Не знаете ли вы, не ждала ли мадемуазель Анриэтта кого-нибудь в гости сегодня вечером?

– Никого, по крайней мере, с моего позволения.

– Пойдемте же.

Ла Раме взял под руку дрожащую госпожу д’Антраг и повел ее скорее, чем позволяли церемонии, в конец аллеи парка, к тому месту, где возвышался павильон под каштановыми деревьями.

– Дверь заперта, – сказал он тихо, – и я хотел постучаться сейчас, когда мне послышались голоса в непритворенное окно.

– Как голоса? Ведь Анриэтта одна.

Ла Раме, не отвечая, указал на окно, откуда раздавался, правда, невнятно голос, который не походил на голос молодой девушки.

Мария Туше услыхала. Скоро голос Анриэтты отвечал, и оба голоса смешались в дуэт, который не предвещал ничего гармонического.

– Там мужчина, – прошептала мать на ухо де ла Раме.

– Да, – отвечал он, кивнув головой.

– Каким образом мужчина мог попасть к Анриэтте?

Ла Раме привел госпожу д’Антраг к забору, сквозь трещину которого показал ей в крапиве и чаще каштанов, по другую сторону забора, лошадь, спокойно щипавшую траву в ожидании своего господина.

– Я позову мою дочь, – сказала Мария Туше.

– Она выпустит этого человека в окно, – сказал ла Раме. – Есть у вас ключ от двери?

– Конечно, я схожу за ним.

Ла Раме остановил ее.

– Может быть, они заперлись изнутри на задвижку, и звук ключа предупредит их.

– Что же делать, если так?

– У этого павильона есть второй выход?

– Нет, если вы не называете выходом окно, выходящее в поле.

– Это выход. Если к мадемуазель Анриэтте можно было войти в это окно, стало быть, можно из него и выйти. Постучитесь в дверь. Узнав ваш голос, мадемуазель Анриэтта непременно вам отворит.

– А окно?

– Я берусь его караулить и ручаюсь, что никто не убежит с этой стороны. Постучитесь. – И ла Раме исчез между деревьями.