Текст книги "Прекрасная Габриэль"

Автор книги: Огюст Маке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 52 страниц)

Вот то поэтическое приключение, о котором двадцать лет спустя вспомнил храбрый Крильон, опустив голову на обе руки, и его благородная кровь еще кипела.

В письме, которое отдал ему молодой человек, заключались только эти слова:

«Я знакомлю моего сына Эсперанса с месье де Крильоном для того, чтобы случай никогда не поставил их друг против друга с оружием в руках. Он родился двадцатого апреля 1575 года.

Из Венеции, со смертного одра».

Вот почему рана раскрылась в сердце героя, вот почему он задрожал, смотря на Эсперанса.

Глава 7
ЧТО УЗНАЕШЬ, ПУТЕШЕСТВУЯ

Понти делал своему спасителю искренние изъявления благодарности, когда Крильон подозвал Эсперанса к себе. Увидев благосклонный и растроганный взгляд, который полковой командир гвардейцев бросил на него, сын венецианки почувствовал, что размышления Крильона были для него благоприятны.

– Что же? – спросил он, приближаясь с вежливым видом. – Вы открыли, что меня надо повесить, как ла Раме?

– О! Если поискать, – отвечал Крильон, улыбаясь, – наверно, найдутся же кой-какие грешки.

Он взял под руку молодого человека, обрадованного и удивленного этой приятной фамильярностью.

– Но не об этом идет дело, – сказал Крильон. – Вы ищете приключений, а эхо, как мне кажется, очень неблагоразумно. Как в военное время человек с вашей наружностью и в вашем звании рискует ездить по большим дорогам, один, верхом, с чемоданом, который введет в искушение стольких праздных людей?

– Это оттого, – отвечал Эсперанс, – что туда, куда я еду, я не могу взять ни лакеев, ни провожатых, это было бы все равно, что взять с собой барабанщиков и трубачей.

Крильон перебил его.

– Вы не примете в дурную сторону моих вопросов, – сказал он. – Вас рекомендовали мне, и я считаю себя вправе, зная, что вы сирота и один, предложить вам мои советы, если не мое покровительство.

– Вы слишком добры, и будьте уверены, что ваши советы и покровительство будут драгоценны для меня.

– Прекрасно. Итак, я продолжаю: вы едете на назначенное свидание? В Сен-Дени, близ Ормессона?

– В самый Ормессон.

– И вы не можете отложить этого свидания?

– О! Ни за что на свете!

Крильон обернулся и скомандовал:

– Лошадь! Я провожу вас часть дороги, – продолжал он, обращаясь к Эсперансу, – у меня есть дело в этой стороне. Не стесню ли я вас?

– Как можете вы так думать! Вы, такое важное лицо, хотите меня проводить?

– Вы боитесь, что я потащу за собою целую свиту? Нет, успокойтесь, мы будем ехать вдвоем, как два рейтара.

– Но я не могу оставить вас одного на дорогах. Если с вами случится несчастье…

– Теперь перемирие, а что касается тех, кто меня не знает, я не уступлю в силе никому. Для других одно мое имя стоит целой армии. Притом я поеду не совсем один. Эй, кадет!

Он обращался к Понти, и тот незамедлительно подбежал.

– Есть у тебя лошадь? – спросил капитан.

– У меня? Если б была, я давно бы ее съел.

– Да, и правда… Вели дать тебе лошадь из моей конюшни, ты едешь со мной.

– Благодарю, полковник.

– А я еду с месье Эсперансом.

– Какая радость! – в восхищении вскричал дофинец и побежал в конюшню так, словно думал найти там счастье.

Через десять минут все было готово. Эсперанс хотел держать стремя Крильону, но тот, прежде чем сел на лошадь, был остановлен размышлением.

– Мы забыли кое-что, – сказал он.

Сделав знак молодому человеку следовать за ним, он пошел к Рони, который продолжал свою прогулку по берегу реки. Гугенот работал, как всегда, чертя планы и делая отметки. Он видел, как Крильон шел к нему, но притворился, будто не видит. У него было еще на сердце утреннее разногласие. Но Крильон шел прямо к цели, он загородил ему дорогу и с улыбкой на губах, с искренним дружелюбием в глазах сказал, взяв его за руку:

– Месье де Рони, я еду в Сен-Жермен, куда меня призывает король по важному и секретному делу. Я беру с собой этого молодого путешественника и дофинца, освободившегося от веревки. Прошу вас, месье де Рони, наблюдать здесь вашим зорким взглядом, распоряжаться самовластно и считать меня вашим покорнейшим слугой.

Рони не устоял против этого великодушного излияния, он дружески обнял Крильона, который, воспользовавшись этим хорошим расположением, сделал знак Эсперансу подойти, взял его за руку и прибавил:

– Я сам хотел представить вам этого молодого человека, который мне рекомендован его родными. Это прелюбезный молодой человек, не правда ли? И вы чрезвычайно меня обяжете, если удостоите его вашим благосклонным расположением.

Рони хотел было отвечать, но Крильон тут же обратился к Эсперансу:

– А вы, наш друг, – сказал он, – посмотрите хорошенько на этого господина, который будет очень велик между нами, потому что он начал свой военный путь со столь ранних лет.

Рони покраснел от удовольствия.

– Как я ни старайся, а никогда не сравняюсь с вами, – отвечал он.

– Слава бывает разного рода, только наш король имеет все роды славы. Итак, я полагаюсь на ваше доброе расположение к Эсперансу.

– Чего он желает? – спросил Рони.

– Ничего, кроме вашего уважения, – отвечал молодой человек.

– Заслужите его, – отвечал гугенот, – как герои Плутарха.

– Постараюсь.

– Хорошо, но чем же вы хотите, чтоб вам помогли для этого?

– Это он, напротив, предложил мне кое-что, – сказал Крильон с веселым смехом, – знаете ли, что этот молодой человек имеет двадцать четыре тысячи годового дохода?

– Двадцать четыре тысячи годового дохода! – вскричал Рони тоном, который показывал начало того уважения, о котором за минуту перед тем просил Эсперанс.

– Да, именно столько.

– Если бы эти деньги имел король!.. – со вздохом сказал Рони.

– Милостивый государь, – с живостью сказал молодой человек, – я весь к услугам его величества.

– Вот это прекрасно! Прекрасно! Вы отличный молодой человек! – вскричал Рони, пожимая руку Эсперанса.

«Вот теперь он совершенно его уважает», – подумал Крильон с легкой ухмылкой.

Они простились, и, когда отошли, Крильон сказал растроганным голосом, все чувство и все значение которого Эсперанс не мог понять:

– Это будет для вас хороший знакомый, если меня не станет. Но сядем на лошадей – и в путь.

Полковой командир уехал, окруженный своими гвардейцами, которые, обожая его, как отца, следовали за ним несколько сот шагов с уверениями и с пожеланиями скорого возвращения.

Понти, гордясь, что его выбрали, чванился на лошади своего полкового командира. Он деликатно пропустил вперед своих спутников и следовал за ними шагом на таком расстоянии, чтобы ему невозможно было слышать, о чем они говорят.

Погода была великолепная, и окрестности, защищаемые перемирием, сияли желтой жатвой, на которой играло солнце. Лошади ржали от удовольствия при каждом дуновении теплого ветерка, который приносил им запах свежего сена и душистой соломы.

Подышав несколько времени молча этим прекрасным воздухом мира, столь приятным для храбрых воинов, Крильон приблизился к Эсперансу и сказал ему:

– Повторяю еще раз, я нахожу, что вы поступаете неблагоразумно, путешествуя один и без кирасы, когда вы везете с собою две тысячи экю по крайней мере.

– Я? Две тысячи экю? Со мною нет и двадцати пистолей.

– Так вы не получали вашего пенсиона нынешний месяц?

– Получил, но…

– А! Вы тратите столько денег!

– Не для себя, не думайте этого, – с живостью сказал Эсперанс.

– Для кого же?

Эсперанс расстегнул свой полукафтан и вынул маленький кожаный футляр, длинный и узкий.

– Футляр!..

Эсперанс открыл его и показал Крильону.

– Серьги… О! О! Какие славные бриллианты! Надо иметь очень хорошенькие уши, чтобы заслужить подобные бриллианты, – прошептал Крильон. – Ах, мой бедный друг! Если бы Рони видел у вас этот футляр, его уважение к вам значительно понизилось бы.

– За недостатком его уважения, я довольствуюсь на этот раз другим…

Крильон покачал головой.

– О! Не ставьте его низко, – весело сказал Эсперанс, – оно имеет свою цену.

– Вы, вероятно, знаете больше меня на этот счет, но, судя по одним серьгам, я нахожу эту победу значительно дорогой. Вы заплатили за эти серьги, по крайней мере, двести пистолей.

– Четыре тысячи ливров.

– У жида?

– Руанского. У меня выбора не было. Во время войны бриллианты прячут.

– А вам непременно было нужно?

– Во что бы то ни стало.

– Черт побери! Ваша драгоценная возлюбленная очень требовательна.

– Не она.

– Кто же?

– У нее есть мать.

Крильон с движением, которое заставило Эсперанса захохотать, вскричал:

– Честная мать, которая просит свою дочку иметь надобность в бриллиантах, стоящих четыреста пистолей! Прекрасная мать! Попали же вы впросак!

– Позвольте, позвольте, – перебил Эсперанс с той же веселостью, – как вы это устроили! У вас слишком живое воображение. Не мать требует бриллиантов…

– Вы сами это сказали.

– Я сказал, у нее есть мать. Это значит, что мать такая знатная дама…

– Чтобы не унижать в ее особе ее дочери, вы дарите девушке серьги в четыреста пистолей.

– Почти так.

– Какие наглые шлюхи, и вы большой дурачок, мой милый.

– Вы заговорили бы другое, если бы знали Анриэтту. Она годилась бы в дочери королю.

– Что?

– А если она не дочь короля, то брат ее имеет эту честь.

– Что вы за сказки рассказываете? Разве у нас есть сыновья королей, кроме нашего короля?

– Конечно, – отвечал Эсперанс твердо.

– Ах, да! – вскричал Крильон, ударив себя по лбу так сильно, что его лошадь отскочила в сторону. – Да!..

– Вы угадали?

– Дай-то бог, если бы нет. Уж не говорите ли вы о графе Овернском?

– Ведь он сын Карла Девятого и…

– Как! Вы говорите о нем?

– Да…

– Стало быть, эта мать, эта знатная дама – Мария Туше?

– Ну?..

– А теперь мадам де Бальзак д’Антраг?

– Конечно.

– А ее дочь, мадемуазель Анриэтта…

– Образец красоты.

– Бедный мальчик!

Крильон после этого восклицания склонил голову на грудь.

– Боже мой, – сказал Эсперанс, – вы меня пугаете. Вы так смутились, точно я попал в когти дракона.

Крильон не отвечал.

– Если тут есть что-нибудь касающееся чести, – сказал Эсперанс, – будьте так добры, сообщите мне. Как я ни влюблен, я сумею принять меры.

– Как высказать вам мою мысль, не клевеща на женщин, – медленно отвечал Крильон, – или по крайней мере, не имея в виду, что я клевещу? Для меня это возмутительное ремесло, я предпочитаю молчать.

– Но мадам Туше могла быть любима Карлом Девятым, – сказал Эсперанс, – без того, чтобы бесславие отделяло ее от честных людей. Граф Овернский, сын короля Карла Девятого, конечно, принц незаконный, но он все-таки принц, и не знаю, прилично ли показывать отвращение в подобных обстоятельствах. Внизу письма моей матери есть пустое пространство, которое заставляет меня быть очень снисходительным к незаконным детям.

Крильон покраснел, и совесть его окончательно оправдала молодого человека. Эсперанс продолжал:

– Возвращаясь к графу Овернскому, которого, впрочем, я не знаю, я скажу, что его доля почетная. Он воспитывался в кабинете покойного короля Генриха Третьего, и нынешний король недурно с ним обращается. Притом, я у него не бываю. Я ухаживаю за дочерью, а не за матерью.

Крильон продолжал качать головой.

– Эти Антраги не такие люди, как другие, – сказал он, – вот вы уже делаете свадебные подарки… Черт побери! Не женитесь же вы на урожденной д’Антраг!..

– Почему же? – спросил Эсперанс, пораженный тоном гневной воли, которым Крильон, посторонний человек, говорил с ним о его сердечных делах.

– Вот мои причины, друг мой: вы изъявили расположение к партии короля, то есть к моей. Это, кажется, советовала вам ваша мать…

– Да, и я не намерен этого нарушать…

– А Антраги – лигеры, бешеные лигеры. Если вы будете ухаживать за этой девушкой, вы уже не сможете оставаться верным слугой короля, и для вас станет уже невозможно не вступить в заговор с его врагами.

– Этого никогда не случалось, случай даже не представлялся. Анриэтта говорила мне иногда об одном из их друзей, отчаянном лигере, этом ла Раме, которому вы сейчас предлагали веревку. Но то, что она говорила мне об этом негодяе, помогло мне служить королю, потому что, напомнив этому ла Раме его подвиги за изгородью, подвиги, которые, он думал, столько же мало мне известны, сколько он сам, я принудил его выпустить бедного Понти, для которого он требовал наказания. Стало быть, хорошо иметь возлюбленную в неприятельском лагере, и, чтобы окончательно вас успокоить, мой благородный покровитель, уверяю вас, что мы с Анриэттой, когда остаемся одни, никогда не говорим о политике.

– Это придет. Если вы женитесь на дочери, вам надо будет слушать политику матери. А эта дама, знатная дама, как вы говорите, не допускает другого короля во Франции кроме Карла Девятого. Это ничего, что он умер – для нее он все равно король, потому что был ее королем. Может быть, она согласилась бы короновать его сына, и то еще вряд ли! Я не говорю вам об отце Антраг. О! Это такой любопытный тип честолюбия, скупости, низкого восторга к своей жене, что я понимаю, что из любви к искусству вы приближаетесь к дочери для того, чтобы изучать отца. Приближайтесь, но не женитесь!

Эсперанс начал смеяться.

– Я не знаю ни его, ни его жены, – сказал он. – Всех этих людей, как они ни близки моей возлюбленной, я не видал никогда.

– Как же это возможно?

– Вы знаете, что я жил в маленьком имении, нанимаемом Спалеттой, моим гувернером. За милю оттуда – дом старой тетки Антрогов, очень скупой. Иногда, охотясь на зайца, я доходил до рубежа ее земель и посылал старухе убитую дичь. Однажды, семь месяцев тому назад, я отвез к ней куропаток, когда увидал за столом молодую девушку ослепительной красоты. Это была ее племянница, Анриэтта де Бальзак д’Антраг, которую родители прислали туда, чтоб избавить ее от опасностей приступа, которым король угрожал тогда Парижу.

– Э! – перебил с гневом Крильон. – Это нелепо, не было никакой опасности, если бы мы взяли Париж. Король берет города, а не женщин.

– Так говорили, – продолжал Эсперанс, – и признаюсь, видя эту чудную свежесть, этот живой цветок, я одобрил, что д’Антраг не подверг дочь огню осады и восторгу офицеров и ландскнехтов.

– Да, вы одобряли Антрага, что он прислал свою дочь развеять вас. Прекрасная Анриэтта была прислана наблюдать за наследством тетки и не допускать его попасть в другие руки.

– Я не спорю, потому что, когда тетка умерла, а наследство было получено, Анриэтта тотчас была отозвана своими родителями.

– Вот видите! Продолжайте.

– Дело в том, что, как я вам сказал, я не могу решиться отыскивать постыдную сторону поступков человечества. Итак, я увидал Анриэтту, она покраснела, увидев меня, восхищалась моими куропатками, как будто они были фазаны, и что-то говорило мне, что с этого свидания время будет проходить для нас приятнее и скорее.

Крильон с отчаянием крутил свои усы.

– Сначала мы виделись в капелле, – продолжал Эсперанс, – потом из ее и моего окна.

– Вы мне сказали, что жили за целое лье.

– Без сомнения.

– И вы видели друг друга за целое лье?.. О молодость!

– Какие у ней славные черные глаза!..

– А у вас какие славные голубые! – сказал Крильон с нежностью. – Далее!

– Это было осенью, в конце, погода стояла хорошая для прогулок. Она выезжала на маленькой лошади по желтевшему лесу…

– Особенно в те дни, когда вы охотились?

– Конечно.

– Что же делал гувернер, что говорила тетка?

– У Спалетты часто была подагра, а тетке лета не позволяли ездить верхом. Но Спалетта ворчал больше тетки.

– Славная тетушка! Как она принадлежала к этой семье! Итак, Спалетта зарабатывал-таки деньги вашей матери, он вас стеснял?

– Да, но с того дня, как было получено письмо, которое я вам показывал, Спалетта исчез, знаете?

– Черт побери!.. Помню… Он исчез, и тогда уже никто вас не стеснял?

– Никто, – наивно сказал Эсперанс.

Крильон рвал бороду и испустил вздох красноречивее десяти восклицаний.

Между собеседниками наступило молчание на несколько минут.

Глава 8
ДУРНАЯ ВСТРЕЧА

Крильон заговорил первый.

– Итак, вы любите Анриэтту д’Антраг?

– Да.

– Страстно? Вы от нее без ума?

– Она близка моему сердцу, корни, пущенные этой любовью, растут в нем глубоко.

– А она также вас любит?

– Я так думаю.

– Постарайтесь мне сказать, что вы уверены в этом.

– Я вижу, – сказал Эсперанс терпеливее и веселее, чем должен был ожидать Крильон, – что вы мне поверите только тогда, когда увидите доказательство собственными глазами. Дотроньтесь до моей груди.

– Что там такое? Еще футляр?

– Нет, записка.

– Скажите пожалуйста! Она пишет. Это честнее, чем я думал.

– Вы имеете жалкое мнение о женщинах.

– О тех, которые называются Антраг, – с пылкостью сказал Крильон, – а не о других. Но что говорится в этой записке?

– «Любезный Эсперанс, ты знаешь, где меня найти; ты не забыл ни день, ни час, назначенный твоей Анриэттой, которая тебя любит. Приезжай. Будь благоразумен».

– Написано: «Твоя Анриэтта»? – спросил Крильон.

– Именно так, буквально. Посмотрите.

– Ни числа, ни места, откуда письмо писано. Она осторожна: это добродетель Туше.

– Послушайте, молодая девушка может бояться компрометировать себя.

– Низость – это порок Антрагов.

– Право, – отвечал Эсперанс сухим тоном, – вы не снисходительны.

– Я вижу, друг мой, что я должен вам все сказать, – перебил Крильон. – Это тягостная обязанность для холодного старика, снимающего повязку любви. Обыкновенно этот старик называется Время, и я играю здесь его роль. Но это все равно. Рискуя вас прогневать, я объяснюсь. Притом, я почти затем поехал с вами.

– Я горю нетерпением узнать все, – сказал Эсперанс с иронией, но не злобной. – Посмотрим на преступления мадемуазель Анриэтты. Стало быть, их стоит труда рассказать, если храбрый Крильон удостоил взять это на себя.

– Во-первых, мой юный друг, перечислим семейство д’Антраг. Вы мне называли отца, мать, брата и сестру?

– Да.

– Вы, кажется, забыли еще кого-то.

– Кого же?

– Вторую дочь мадам д’Антраг, родную сестру мадемуазель Анриэтты.

– Она не считается. О ней никто не говорит. Вот почему я не сказал о ней.

– А! О ней никто не говорит? – сказал Крильон со странной улыбкой. – Даже мадемуазель Анриэтта?

– Никто. Анриэтта сказала мне о ней несколько слов, мимолетно.

– Может быть, мадемуазель Анриэтта имела свои причины молчать. Но не все же носят фамилию Антраг, и прошу вас, поверьте, что все ужасно много говорили о ней.

Крильон думал, что нанес жестокий удар Эсперансу. Тот даже и не пошатнулся на своем седле. Едва улыбнувшись, он отвечал:

– Я знаю, что вы хотите сказать.

– Вы знаете эту историю?

– Знаю.

– Она скандалезна?

– Это слово, может быть, слишком резко, но история есть, и я ее знаю.

– Сделайте одолжение, расскажите мне ее, как вы ее знаете.

– Я могу рассказать вам ее так, как она есть. Д’Антраг имел пажа, молодого гугенотского дворянина, который забылся до того, что объяснился в любви Марии д’Антраг, и его прогнали.

– Объяснился в любви! – вскричал Крильон. – Только-то!

– Разве этого не довольно? Конец истории серьезнее и, вероятно, более вам понравится. Это секрет, но, мне кажется, вы его знаете.

– Расскажите конец, а я вам расскажу начало.

– Ну, Мария держала себя ветрено с этим пажом, она подарила ему перстень.

– Скажите пожалуйста! Мария?

– А паж, когда оставил д’Антрага, стал этим хвастаться.

– Что же тогда?

– И так как надо было прекратить вред, который это хвастовство могло причинить чести дома, мадам д’Антраг просила одного дворянина, сына друга их семейства, вызвать на дуэль этого пажа, который уже вырос и служил в гвардейцах короля Генриха Четвертого, вы должны его знать, это Урбен дю Жарден.

– Еще бы я не знал этого бедняжку! – сказал Крильон, раскрасневшись оттого, что так долго сдерживал себя. – Но, право, мне досадно слышать от вас весь этот вздор, который заставили эту ехидну вам наговорить, гугенотский дворянин вовсе не был вызван на дуэль, он был убит.

– Я это знаю, я хотел вам это сказать.

– К этому гугеноту, который был очаровательный юноша, подослали разбойника, и на другой день Омальской битвы, где бедный юноша дрался, как храбрец, убийца положил его наземь тремя пулями, которыми выстрелил в него из-за изгороди.

– Я это знаю.

– Я его поднял, – сказал Крильон, задыхаясь от бешенства, – и я вздыхал по нем, как будто он был мой племянник или сын…

– Конечно… – начал было Эсперанс.

– И вы находите это прекрасным, – перебил его Крильон, так разгорячившись, что не мог уже остановиться, – это честно, это позволительно, потому что это сделали Антраги.

– Извините, – перебил Эсперанс, – я знаю, что это гнусное убийство, но его не следует приписывать Антрагам. Сама Анриэтта, когда рассказала мне все, ненавидела и проклинала убийцу.

– Она это сделала!.. А я клянусь небом, что я велю его повесить – нет, четвертовать, если когда-нибудь схвачу его.

– Э! Кавалер, вы не сдержали вашей клятвы, потому что вы сейчас имели его в руках, а он еще жив.

– Как! Этот разбойник?..

– Это ла Раме, – сказал Эсперанс, смеясь над бешенством Крильона.

– Черт побери! Я это чуял…

– А я его узнал, когда он представлялся де Рони, мне хотелось было выдать его гвардейцам, но опасение прогневить Анриэтту удержало меня, и я не сказал, что знал о нем.

– Злодей…

– Он только подлый хвастун, который не осмелился прямо напасть на гугенота, а предпочел украсть с его трупа перстень мадемуазель Марии.

– Опять мадемуазель Марии! – сказал Крильон, остановив свою лошадь и скрестив руки. – Молодой человек, – прибавил он тоном глубокого сострадания, – хотите теперь выслушать меня, если я вам расскажу историю так, как она случилась в самом деле? Поверите ли вы мне?

– Никто не может не верить Крильону, – взволнованно ответил Эсперанс. – Но, – прибавил он опять с той веселой живостью, которая увеличивала в нем всю прелесть и всю силу его двадцати лет, – какова бы ни была история, известная вам, я, к счастью, не занимаюсь ни мадам д’Антраг, ни мадемуазель Марией, а дочерью. Дала ли дочь свой перстень гугеноту, отправила ли мать ла Раме убить того, на ком был этот перстень, и предать земле бесславную тайну вместе с трупом, признаюсь, это отвратительно, но пусть эти гадкие люди поступают как хотят между собою. Я люблю Анриэтту, красоту, грацию, ум, честность, все совершенства души и тела, она тоже любит меня, ей шестнадцать лет, мне девятнадцать, да здравствует жизнь!

Крильон тихо взял за руку Эсперанса и пожал ее с дружеской меланхолией.

– Дитя, – сказал он, – вы не дали мне кончить признание гугенота.

– Разве есть еще что-нибудь? – вскричал Эсперанс.

– Осталось самое главное. Заметьте, что с начала нашего разговора вы все говорите о мадемуазель Марии д’Антраг, между тем как я говорю только о мадемуазель д’Антраг.

– Ну, к чему же ведет это довольно тонкое, я признаюсь, различие, со стороны месье де Крильона?

– К тому, чтобы заметить, что вы приписываете проступок одной сестре, между тем как он принадлежит другой!

– О! Это сомнение насчет Анриэтты…

– Это не сомнение, я вам сказал «может быть», щадя вас. Я должен был бы сказать «наверняка».

– Но доказательства?

– Урбен дю Жарден унес их в могилу. Но я помню то, что он мне рассказал, я знаю наверняка, что любовница, за которую его убили, была Анриэтта д’Антраг. Между двумя девицами, из которых одна заслуживает уважения честного человека, я жалею, что вы выбрали именно ту, которая его не заслуживает. Впрочем, любезный Эсперанс, дело мое кончено. Я знал тайну, открытие которой могло избавить вас от многих будущих неприятностей. Я открыл ее. Вы предупреждены. Я молчу. Что мне за дело до мадам д’Антраг и всей этой шайки? Разве у меня есть время заниматься сплетнями старух? Разве я такое ничтожное лицо на этом свете, что могу бояться каких-нибудь Антрагов? Полноте, вы оскорбляете меня. Но я вижу, что мы все сказали друг другу. Кончим этот разговор. Делайте, что вы хотите, и запомните из моих слов только это: я ваш друг, месье Эсперанс.

– О! – воскликнул молодой человек, превосходное сердце которого было наполнено признательностью. – Как я должен быть благодарен Богу! Если он лишает меня обманчивой мечты в любви, он посылает мне великодушного могущественного покровителя. Да, я родился счастливцем.

– Очаровательный юноша! – прошептал Крильон, растроганный порывом этой благородной натуры. – Как не обожать его!

Чтобы скрыть волнение, которое, может быть, было слишком заметно на его лице, храбрый кавалер отвернулся, говоря:

– Как красив этот Сен-Жерменский лес!

Оба забыли своего верного слугу Понти, который ехал за ними. Эсперанс первый вспомнил о нем и хотел вознаградить его каким-нибудь добрым словом, но, когда он обернулся, Понти позади него не было.

– Где же месье де Понти? – вскричал он.

– И правда, – сказал Крильон, – куда он девался?

Напрасно они искали, звали. Никто им не отвечал. Это было на рубеже Сен-Жерменского леса. Аржантейские дома начали появляться в беловатом вечернем тумане, уже покрывавшем равнину.

Крильон потерял терпение и хотел воротиться к перекрестку, чтобы поручить дровосеку, которого они там видели, сказать Понти, когда он воротится, куда они поехали. Но Эсперанс робко возразил, что шесть часов уже пробило в Сен-Жермене, что до Ормессона остается еще два часа езды и что свидание было назначено Анриэттой ровно на восемь часов.

– А! А! – холодно возразил Крильон. – Ну раз так, не будем ждать.

Он немного помолчал, делая нетерпеливые жесты, потом спросил развязным тоном:

– Вы решились-таки отправиться сегодня к Антрагам?

– Признаюсь вам, что мне бы хотелось получить столь серьезные объяснения у мадемуазель д’Антраг, я готов вскочить на огнедышащего дракона, только бы поскорее добраться до места. Но я еду не к Антрагам – о, нет! Анриэтта живет в павильоне, выходящем в поле.

– И у вас есть ключ?

– Он не нужен. Балкон возле великолепного каштанового дерева. Окно – самая удобная дверь.

– Прекрасно… Ну, так как я не могу делать визитов всем этим негодяям, да это и показалось бы странно, они знают, что я их терпеть не могу… Нет, я не могу, – сказал добрый кавалер, беспокойство которого, как он ни старался его скрывать, обнаруживалось в каждом его движении, в каждом слове, даже в бессвязности его мыслей.

Эсперанс понял все это.

– Боже мой! – сказал он. – Как я глуп! С одной стороны я имею слово Крильона, с другой…

– Договаривайте же! – вскричал кавалер.

– Кокетки.

– Это слабое выражение, – проворчал Крильон.

– И колеблюсь…

– Нет, вы не колеблетесь даже, потому что продолжаете приближаться к берлоге этих вонючих зверей. Вонючих, это неверно: эти сирены нарумянены и раздушены. Ну, мой бедный Эсперанс, поезжайте, не заблудитесь ни в рытвинах, ни в других местах. Прощайте… До свидания… Прощайте!

Крильон вертелся на лошади, так что бедное животное, знавшее спокойную и твердую посадку этого образцового всадника, серьезно растревожилось.

– Не думайте, чтобы я оставил вас одного! – вскричал Эсперанс.

– Почему же нет?

– Потому что, если со мною случится несчастье, в этом никто не увидит ничего важного, между тем как если вас оцарапает куст, вся Франция наденет траур.

– Послушайте, Эсперанс, я должен вас обнять, – сказал храбрый воин, наклонившись к молодому человеку и прижимая его к своей взволнованной груди, и добавил: – Я доволен. Теперь поезжайте, все мои речи отзываются старым подагриком. Двадцатилетний мужчина не должен заставлять ждать шестнадцатилетнюю красавицу. Поезжайте, говорю я вам, и сделайте бабушкой знаменитую Марию Туше… Но только не женитесь, ради бога!

Эсперанс расхохотался.

– Вот в этих словах я узнаю Крильона, – сказал он. – Но я останусь с вами, до тех пор пока Понти не воротится.

– Он остановился в каком-нибудь кабаке, пьяница!

– Он любит вино?

– Это страсть всех молодых людей. Понти – настоящая губка. Вы помните маленький кабачок на перекрестке? Негодяй, наверно, там. Мы проехали мимо в жару нашего разговора. Я пойду вытащу его за ногу из-под стола, куда он, верно, упал.

– Я следую за вами.

– Нет, нет! Отправляйтесь ко всем чертям, то есть к Антрагам. Прощайте! Ах, я слышу галоп лошади, это возвращается мой негодяй! Он большой забияка, когда напьется. Пусть остерегаются те, которые захотят придраться к нам!

– В самом деле, я слышу галоп лошади, – сказал Эсперанс, которому смертельно хотелось отправиться в путь. – Ну, если вы позволяете…

– Я вам приказываю.

– Я поеду крупной рысью. Вы позволяете мне воротиться и передать вам объяснение мадемуазель Анриэтты?

– Если вы не приедете ко мне завтра в Сен-Жермен, где я буду, я стану беспокоиться. Приезжайте узнать обо мне и привозите известия о себе в «Зеленую Решетку».

– Как вы добры для меня, а я вам наделал столько хлопот!

– Я повинуюсь поручению вашей матери, – отвечал Крильон, ударив хлыстом лошадь Эсперанса и пустив его таким образом по дороге.

Молодой человек ускакал во весь опор, но, как ни быстро скакала его лошадь, как ни шумел ветер у него в ушах, он все еще слышал далекий голос Крильона, который все повторял ему:

– Не женитесь!

Крильон смотрел вслед Эсперансу, пока тот не скрылся из виду, а потом повернул к лесу.

Топот лошадиного галопа, который он услышал, все еще приближался, и Крильон вдруг увидел в тени кустарника что-то такое топтавшее траву и ломавшее кусты с невероятным шумом, словно неслось целое войско.

«Это не олень, это лошадь, как мне кажется. Что такое делает лошадь в этой чаще? – думал Крильон. – Разве она без всадника?»

Лошадь исчезла, оставив Крильона в недоумении.

– Доеду до кабака, – сказал он сам себе, – верно, мой дофинец там поселился.

Вдруг лошадь выбежала из кустов, отщипнула и принялась жевать ветвь дуба и стала приближаться к Крильону.

– Это моя лошадь! Это Кориолан! Без Понти! О, о! Неужели с бедным кадетом случилось несчастье?

Крильон подъехал к лошади и принялся называть ее ласковыми именами, которые напомнили независимому существу уроки дисциплины, довольно часто им получаемые. Кориолан подошел, потупив голову, зацепляя своими стременами каждую ветвь и путаясь в своих поводьях.

– Понти напился, мертвецки пьян и свалился где-нибудь, – говорил Крильон, – надо отыскать его из сострадания. Потом завтра я пошлю его в тюрьму на две недели.

Вдруг он услышал крик в густоте леса, и скоро человек, весь в поту, запачканный пылью, в разорванной одежде, запыхавшись или, лучше сказать, хрипя, так что жалко было смотреть, подбежал к Крильону, который принужден был узнать своего гвардейца в этом костюме беглеца или дикаря.

– Ах, – вскричал Понти, – наконец!

– Ну что, ты напился и свалился с лошади?

– Я пил, но и кое-что видел.

– Что ты видел?

– Двоих верховых, вы должны были видеть, как они проехали.

– Нет.

– Они, стало быть, повернули налево к перекрестку. Это все равно, прошу вас, поскорее выедем из леса.

– Для чего это?

– Потому что в долине мы увидим, если они станут в нас стрелять.

– Кто будет стрелять?