Текст книги "Прекрасная Габриэль"

Автор книги: Огюст Маке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 52 страниц)

– Напрасно. Двор прелюбезный. Король взял молодую любовницу, которая очень хорошо управляет веселостями.

Эсперанс покраснел.

– При дворе будут постоянно танцевать и крестить.

– Неужели там так весело?

– Слишком весело. Это не продолжится.

– Почему же, если король так любит свою новую любовницу?

– Он, да не все.

– Разве можно составить себе счастье, которое принадлежит всем?

– Королю – да.

– Стало быть, новая любовница не нравится некоторым?

– Многим.

– А говорят, что она кротка и сострадательна.

– Это правда.

– Почему же ее не любят?

– Любезный друг, королю нужна не любовница, а жена.

– Но у короля уже есть жена.

– Да, но ему нужна другая, особенно же ему нужен сын, десять, двадцать сыновей.

– Мне кажется, у него есть сын, – прошептал Эсперанс.

– Незаконнорожденный!

– Этот король был счастлив по-своему, а вот уже в его нектар вливают желчь.

– Такого счастья он всегда будет иметь, сколько хочет. После прекрасной Габриэли будет другая.

– Он расстанется с… этой женщиной?

– Его разлучат с нею.

– Но эта бедная брошенная женщина?

– Выйдет опять замуж и с прекрасным приданым.

– Но ведь она уже замужем?

– Как же! Король велел ее развести, она свободна.

– Под каким же предлогом?

Крильон расхохотался.

– Этого бедного де Лианкура, – сказал он, – объявили неспособным продолжать свой благородный род.

– Но, говорят, от первого брака у него было одиннадцать человек детей.

– Тем более причины – сказал судья, чтобы у него их больше не было.

Эсперанс, несмотря на сжатие сердца, не мог удержаться от улыбки при этой шутке.

– Это, однако, правда, – сказал Крильон, – над этим столько смеялись здесь, что я удивляюсь, как я могу еще смеяться. Надеюсь, что я сообщаю вам известия, способные вас развеселить.

– Конечно, – пролепетал молодой человек, сжимая руки, – но, несмотря на всю эту веселость, я вижу несчастного короля и женщину, достойную сожаления.

– О! Король неспособен долго огорчаться, и, если верить придворным слухам, он уже принимает свои меры.

– Чтобы отослать мадам де Лианкур?

– Не называйте ее так. Она маркиза де Монсо после рождения маленького Сезара, чудного ребенка. Ну, я не говорю, чтобы король хотел ее отослать, он любит ее страстно, но развлекается немножко и тут и там. Однако маркиза очень хороша. Ах, как она хороша! Никогда не была она прекраснее!

– Поговорим немножко об этом милом Понти, – с живостью перебил Эсперанс. – Он забыл меня?

– О нет!.. Но с тех пор как вы уехали, негодяй принялся за свои привычки. Он много был на войне, это извинение, потому что с королем война мало кормит солдат. Нет воды для питья.

– Только бы было вино, – сказал Эсперанс.

– О! Понти всегда его находит. Он нашел его и в Артоа. Право, вам следует вступить в гвардейцы, вы сделаете из Понти совершеннейшего субъекта. Он вас любит, он вас боится. Вступите в гвардейцы.

– Пожалуйста, не настаивайте, – кротко сказал Эсперанс, – я решился безвозвратно. Все, что вы мне сказали, удивило меня. Я не люблю двор, я не люблю свет, я имею только одно желание…

– Опять плакать?

– О нет! Это кончено, – весело сказал Эсперанс, – я хочу охотиться в странах очень отдаленных, в странах совершенно новых. Я жду, чтобы Понти воротился. Скоро он воротится?

– Вместе с королем сегодня утром, к десяти часам, к крестинам.

– Очень хорошо. Я обниму друга Понти и тотчас же отправлюсь в путь.

– Мы увидим! – вскричал кавалер. – Что вы отказываетесь от моих денег, еще пусть так, что вы отказываетесь поступить в гвардейцы, принять должность при дворе, еще пусть так, но чтобы вы воротились в изгнание, я это запрещаю вам!

– Кавалер!

– Запрещаю, – сказал Крильон, раздавив сапогом головню, от которой полетели мириады искр, – ваша мать поручила вас мне.

– Однако, если я несчастен…

– Будьте несчастны возле меня. Вы не были плаксой, когда я с вами познакомился, а теперь вы льете воду, как нимфы с превращениями… нет, я укреплю вам фибры.

– Обратите внимание, что я страдал.

– Вы получили удар ножом, это правда; а я получил больше шестидесяти ударов, не считая пуль и мелкой дроби; вы лишились трех литров крови, а я лишился целого бочонка – и смеюсь! Я буду танцевать на крестинах маленького Сезара; мы будем вместе танцевать.

Эсперанс страшно побледнел. К счастью, его лакей, постучавшись в дверь комнаты, робко просунул голову и руку с письмом.

– Это от кого? – закричал кавалер.

– От человека, который справлялся, приехал ли месье Эсперанс, – отвечал лакей.

Эсперанс взял записку, из которой выпал ключ, как только он ее распечатал.

– Это приглашение на бал? – спросил Крильон, увидев изумление на лице молодого человека.

– Это еще страннее, – сказал Эсперанс.

– С вами всегда случается что-нибудь новое, любезный друг, но хорошо ли, по крайней мере, это новое?

– Судите сами.

Крильон прочел вслух:

– «Монсеньор…»

– Только один человек называет меня таким образом, – поспешил сказать Эсперанс, – тот старик, о котором мы говорили.

– Тот, который выплачивает вам двадцать тысяч экю в год; посмотрим его слог. «Монсеньор, так как вы в Париже, самом лучшем местопребывании для такого человека, как вы, я думаю, вы скоро поселитесь в доме, купленном вами на улице Серизе…»

– Вы купили дом? – с удивлением спросил Крильон.

– Кажется, – отвечал Эсперанс, – но продолжайте.

– «…на улице Серизе, на деньги, сбереженные вами в три последние месяца. Надеюсь, что вы сочтете этот дом достойным вас и удостоите одобрить распоряжения, сделанные мной. Вы найдете в шкатулке на камине в вашей спальной документы на владение и другие ключи, положенные туда вашим верным слугой Джульермо».

Кончив читать, Крильон выронил письмо. Эсперанс и он переглянулись.

– Это уж чересчур, – сказал наконец Крильон, – этому верите?

– Верю; почему же не верить? – сказал Эсперанс, вертя в руках ключик.

– В самом деле, почему же? Улица Серизе недалеко отсюда, позади улицы Ледигьер, где у Замета свой отель. Вы знаете, Замет – итальянский капиталист.

– Знаю, – сказал Эсперанс. – Не имеете ли вы желания…

– Посмотреть ваш дом? Сохну от нетерпения…

– Ну пойдемте же, кавалер.

– Шляпу и шпагу! – закричал герой громким голосом. – И в путь!

Улица Серизе примыкала с одной стороны к улице Пти-Мюск, с другой – к фальшивой двери Арсенала, и прорезывала под прямым углом маленькую улицу Ледигьер, в которой Замет, богатый капиталист, выстроил себе отель, славившийся тогда своим великолепием.

Этот квартал, почти забытый ныне, сохранял в 1594 году остатки великолепия и жизни. Королевская площадь отстроилась только десять лет спустя, но тут помнили Турнельский дворец, в котором так долго жила Екатерина Медичи, и множество богатых отелей еще находились в улицах Сен-Поль, Сент-Антоан и в окрестностях Бастилии.

Стало быть, богатый вельможа мог выбрать этот квартал, для того чтобы выстроить себе там жилище. Сады были многочисленны, обширны и насажены старыми деревьями. Чистый воздух, тишина и уединение в двух шагах от городского движения, широкие улицы были блестящими преимуществами в то время, когда мостовая часто проваливалась под ногами прохожих, когда угол стены превращался несколько раз ночью в засаду, где часто пешеход принужден был влезать на тумбу, чтобы не быть раздавленным лошаком.

Эсперанс, войдя с Крильоном на улицу Серизе, приметил там только два дома, довольно скромные, на том конце, который примыкал к Пти-Мюск. Эти дома, уже старые, были оставлены ими без внимания.

Но скоро на конце стены, построенной из прекрасного камня, с деревьями, покрытыми блестящим снегом, они увидали в глубине обширного двора дворец в флорентийском стиле; чудная скульптура и прекрасные окна с хрустальными стеклами составляли удивление прохожих, останавливавшихся перед этим новым образцовым произведением.

Здание примыкало к улице двумя флигелями, составлявшими павильоны с балконами, с железной балюстрадой, замысловатый узор которой представлял корзину с цветами. Дверь из массивного дуба с гвоздями из полированной стали защищала и украшала вход под каменной нишей с кривыми колоннами. Вид был обольстительный.

Крильон и Эсперанс остановились, как любопытные, ища глазами около, не видно ли других домов на улице.

– Если письмо старика не шутка, – сказал Крильон, – вот ваш замок.

Он хотел постучаться. Эсперанс остановил его.

– Мной овладело сомнение, – сказал молодой человек. – Дом, о котором говорит мой поверенный, был куплен, по словам его, на деньги, сбереженные в три месяца, то есть на шесть тысяч экю; а как вы думаете, можно ли достать такой дом за такую сумму?

– Одна дверь должна стоить больше, – отвечал Крильон, – но все-таки войдем.

– Позвольте расспросить этих честных людей, которые любуются на этот дом.

– Вы правы. Эй! Друг мой, позвольте спросить, кому принадлежит этот дом?

– Неизвестно, а между тем мы из этого квартала.

– Как неизвестно? – продолжал кавалер. – Подобное здание делает честь всему кварталу. Ведь оно выстроилось не само же по себе, черт побери!

– О нет! – сказал другой человек с тонким видом. – Если знаешь, да не можешь сказать, не все ли это равно?

– Ба! Если вы знаете, так скажите, любезный друг, – перебил Крильон. – Я человек добрый и неспособен сделать вам вред.

– Это и видно, сударь; притом в предположении не может быть преступления; говорят, уверяют, будто этот дом…

– Вы меня жарите на медленном огне.

– Будто этот дом выстроил король.

– Ай! – сказал Крильон, смотря на Эсперанса.

– Но ведь у короля есть Лувр, – намекнул тот.

– Не, для того чтобы помещать там его любовницу, сударь, между тем как здесь, в двух шагах от Замета, его друга, его…

– Плохо дело, – шепнул Крильон Эсперансу.

– Вы понимаете, – продолжал рассказчик, – король входит через улицу Ледигьер к Замету, думают, что он приехал к нему, не правда ли?

– Ну-с?

– Ну-с, а он идет к даме на улице Серизе.

– Но маркиза де Монсо живет на улице Дойенвэ возле Лувра, – вскричал Крильон, – если не в самом Лувре! Вы видите, чтобы идти к ней, королю не нужно строить отель на улице Серизе.

– Я говорю не о прекрасной Габриэли, – возразил рассказчик, лукаво подмигнув. – Король волокита, король забавляется, король способен выстроить себе десять таких домов и все их занять.

– Не выдрать ли за уши этого дурака? – сказал Крильон Эсперансу, которого этот разговор терзал.

Но во время этого разговора, который привел перед домом собрание необыкновенное в этом квартале, человек высокого роста, вроде сторожа, хорошо одетый и вооруженный, отворил дверь и смотрел. При виде Эсперанса он вскрикнул от удивления, поспешно подошел к нему и поклонился со всеми знаками глубокого уважения.

– Что вы делаете? – спросил Эсперанс.

– Я отворяю вам, монсеньор, – отвечал этот человек.

– Для чего? – прошептал кавалер.

– Для того чтобы монсеньор не ждал перед дверьми своего дома.

При словах «монсеньор» и «своего дома» толпа разбежалась с удивлением и испугом, опасаясь, что высказала столько предположений в присутствии хозяина дома.

Крильон и Эсперанс пошли за сторожем, который запер за ними дверь.

– Кто же я? – спросил Эсперанс сторожа.

– Монсеньор Эсперанс, наш господин.

– Очень хорошо, но как же вы меня знаете, а я вас не знаю!

– Я вас узнал, потому что вы похожи, как нам сказали, на ваш портрет.

– На какой портрет?

– На тот, что висит в вашей комнате, монсеньор.

Эсперанс щелкал пальцами – знак его гнева.

– Уж не насмехаетесь ли вы? – сказал он.

Улыбка на лице сторожа заменилась испугом.

– Зачем буду я насмехаться?.. Что я вас узнал? но вы увидите, что вас узнает вся ваша прислуга так, как я.

Сказав эти слова, он позвонил в колокол, на звук которого в обширную переднюю сбежалась куча слуг в богатых ливреях.

Сторож указал им на Эсперанса.

– Монсеньор! – закричали они в один голос, низко кланяясь.

– Нечего сомневаться, – заметил Крильон.

– Покажите мне этот портрет, – сказал Эсперанс.

По двадцати мраморным ступеням, покрытым персидским ковром, он вошел в прекрасную комнату, где его портрет, безукоризненный, живой, висел над камином в рамке с позолоченными листьями.

– Я понимаю, – сказал он, – что все эти люди меня узнали.

– И я также, – прибавил Крильон в восторге от этого образцового произведения.

– Но я не понимаю, – сказал Эсперанс, – как могли снять с меня портрет без моего ведома. Где, когда и как срисовывал меня живописец?

Крильон подошел прочитать подпись.

– «Франческо Порбус, – прочел он, – Венеция 1594».

– А! – вскричал Эсперанс, – помню. Однажды, прислонившись к одному из столбов в церкви, лениво сидя на скамье, я оставался несколько часов в церкви Св. Марка мечтать и молиться. Живописец, окруженный почтительными зрителями, рисовал напротив меня. Я думал, что он рисует купель, и слышал, как венецианцы произносили знаменитое имя Порбуса.

– А он писал ваш портрет, – сказал Крильон. – Но не забудьте, что сказано в письме.

– Что такое?

– Мы в вашей комнате, документы находятся на камине в шкатулке с ключами.

Эсперанс подошел, улыбаясь. Ключик, лежавший в письме, отпирал шкатулку. Оттуда Крильон и его друг вынули связку пергаментов, дававших право на владение землей и зданием. Под пергаментом лежала связка ключей с ярлыком на каждом. Слова «денежный сундук» первыми бросились в глаза Эсперансу.

– Это, должно быть, вот этот сундучок из розового дерева с железными обручами, – сказал Крильон.

– Именно, – отвечал Эсперанс, вложив в него ключ. В сундучке лежали мешки с надписью: десять тысяч экю.

– Черт побери! – вскричал Крильон с восторгом. – Если бы у короля было столько!

Эсперанс не говорил ни слова. Он задыхался. Он вышел из комнаты и обошел с кавалером галерею, библиотеку, залы, кабинет, где все дышало великолепием и высоким вкусом княжеской роскоши. Камердинер водил друзей. После дома, после обзора хрусталя и серебра, перешли в конюшню, где восемь лошадей ели сено и овес, не удостаивая взглядом своего будущего господина, портрет которого, без сомнения, им не показывали. В смежном сарае красовалась позолоченная карета, обитая бархатом. Эта последняя черта великолепия вырвала у кавалера крик:

– Карета! А у короля нет кареты! – сказал он. – У кавалера д’Омаля была единственная карета во всем Париже.

Сбруй, экипажей, собак в конуре, вин в погребе, всего было вдоволь; обед приготовлялся в огромной кухне.

– Пойдем в сад, – сказал Крильон.

Зима конфисковала только часть сада. Лавры, сосны, плющ, рододендроны веселили глаза хозяина видом весны. Длинная оранжерея со стеклянными окнами, дорогая расточительность в то время, заключала целую аллею лимонных и померанцевых деревьев. Солнце улыбалось на все это; оно проливало на вершины высоких каштановых деревьев свое пламя, которое изменяло ледяные сосульки в блестящие алмазы. Жаворонки с криком вылетали из чащи деревьев; песок, только что рассыпанный по аллеям, представлял повсюду мягкую прогулку. Этот огромный сад обещал весной рай.

Друзья дошли до конца. Они увидали, что оградой служила высокая стена, часть которой обрушилась, со столетним плющом, вившимся по ней. Там был пролом, который работники приготовлялись чинить. Эсперанс выразил свое удивление.

– Монсеньор, – сказал садовник, – эта стена угрожала давно обрушиться, но ее щадили для этого прекрасного плюща. Она обрушилась только два дня тому назад. Чтобы поправить ее, надо было войти к господину Замету, который живет с другой стороны, а господин Замет в отсутствии, и его люди, завидуя вашему дому, монсеньор, не позволили нашим работникам войти. Они говорят, что господин Замет воротится сегодня утром с королем, и, вероятно, он позволит.

– Я беру на себя получить его позволение, – сказал Крильон, – и пролом будет заделан завтра. Во всяком случае сообщение с Заметом не очень опасно; он боится воров столько же, как и мы.

– О! – сказал садовник. – Говорят, что он очень богат, но он не может быть богаче монсеньора.

– Хорошо, – пробормотал Эсперанс, возвращаясь к дому, – вот теперь я превзойду человека, имеющего полтора миллиона экю.

– Любезный друг, – сказал Крильон, – может быть, у Замета еще больше денег. Но здесь все отзывается молодостью, любовью и искусством. Дом Замета – денежный сундук, ваш – футляр с драгоценными вещами. Когда вы захотите прельстить женщину, покажите ей этот дом; никогда никто не видал то, что у вас собрано здесь… Ах! Я видел когда-то одну комнату…

– Красивее этих? – наивно спросил Эсперанс.

Крильон отвечал взглядом и улыбкой. В эту минуту они проходили перед флигелем нижнего жилья, длинной, высокой галереи, все окна и ставни которой были старательно закрыты. Эсперанс машинально обратил туда глаза, пресыщенные столькими чудесами. Явился лакей и подал молодому человеку ключ на серебряном вызолоченном подносе.

– Это что еще такое? – спросил Эсперанс.

– Вам, вероятно, будет угодно посмотреть ваш кабинет, – отвечал слуга, указывая на дверь из лимонного дерева с эбеновыми инкрустациями.

– Мы не видали этой стороны, – сказал Крильон.

Эсперанс вложил ключ в замок; слуга поклонился и исчез.

Только что дверь была отворена, как восхитительный запах алоэ наполнил переднюю, в которой остановились друзья.

Эсперанс приподнял портьеру и не мог удержаться, чтобы не вскрикнуть от удивления.

Он увидал обширную залу с кедровыми колоннами; кресла из резного ясеня странной и чудной работы, хрустальную люстру с розовыми, голубыми, желтыми и белыми цветами, где горели свечи таких же цветов, драгоценные обои, картины Беллини Джорджиона и Пальма, эбеновые столы с инкрустациями из слоновой кости; поставец с кувшином из чеканного золота – все это волшебство восхитило Эсперанса, который сиял радостью и восторгом. Но когда он хотел заставить Крильона разделить эти чувства, он увидал, что он, бледный и дрожащий, упал на кресло, глаза его смотрели неподвижно, на лбу выступил пот, как будто он ожидал, что стена обрушится напротив него и явится тень.

– Что с вами, кавалер? – вскричал Эсперанс. – Или эта чудесная Диана, подпоясанная Джорджионом, или эта Мадонна Беллини, или эта Сюзанна Пальмы подавляют вас?

Крильон едва переводил дух и не отвечал.

– Вы говорили, что видели прекрасную комнату. Была она так хороша, как эта?

Крильон встал, с упоением обвел глазами все, что видел. Вздох, похожий на рыдание, вырвался у него.

– В той комнате, которую я видел, – прошептал он, – было сокровище, которого здесь нет, которое не найдется на земле! Уйдем, уйдем отсюда!

Сказав эти слова прерывающимся голосом, он направился большими шагами к двери. Вдруг, обернувшись с внезапным порывом сердца, он схватил Эсперанса в объятия и обнял его со страстной нежностью.

– Прощайте, – сказал он. – Король, должно быть, воротился. Он меня ждет. Прощайте!

– Вы опять будете здесь, я надеюсь.

– О да, буду! – пролепетал Крильон, который убежал в невыразимом волнении, потому что он не мог без трепета найти ожившим в этой комнате свое поэтическое воспоминание о Венеции.

Эсперанс, оставшись один, лег на диван, закрыл голову руками и спрашивал себя, не сон ли это. Огонь трещал в камине, свечи горели в жирандолях, и несколько восхитительных часов, часов воспоминания и забвения в одно и то же время, падали капля за каплей на его уязвленное сердце. Он вспоминал свою жизнь с горестью, что находит там только отвращение и мрак, когда веселый, пронзительный голос и звук шпор раздались в передней. Голос этот звал Эсперанса и, как труба, прогонял прочь меланхолию и скуку.

– А! – сказал Эсперанс. – Это Понти!

Он выбежал из кабинета обнять своего друга, который, приметив его, швырнул свою шляпу в воздух.

– Ты, стало быть, принц, – сказал Понти. – Обнимемся же еще раз.

– Откуда ты?

– Отовсюду.

– Как отовсюду?

– Да, я видел комнаты, коридоры, конюшни, сад, погреб.

– Как, ты уже…

– Крильон отправил меня сейчас после церемонии; я прихожу сюда, мне отвечают, что ты предаешься размышлениям; я прогуливаюсь, ожидая тебя. Я вижу, вижу… о друг мой! Лувр ничтожен в сравнении с твоим замком.

– Скажи: с нашим замком, потому что и ты будешь иметь свою долю.

– В самом деле?

– Ты был для меня добрым другом, я буду для тебя лучшим другом.

– У меня будут лошади?

– Конечно.

– Одна из этих комнат?

– Выбирай.

– И немножко денег?

– Бери.

Понти бросился на шею Эсперансу.

– Ты настоящий вельможа, – сказал он, – а обедать мы будем?

– Сядем за стол, если ты хочешь.

– Кушанье подано, – сказал метрдотель Эсперансу.

– Пойдем, Понти.

– А ты мне расскажи про это путешествие, в котором ты разбогател. Должно быть, по наследству?

– Да, по наследству…

– Я так и думал. Красавица Антраг обкусает себе губы, что лишилась богатого жениха.

– Кстати, что с ней сделалось?

– Она расставляет сети, чтобы захватить славную добычу.

– Напрасный труд, не так ли?

– Э! э! Если бы ты видел, какие глазки она строила королю во время крестин – просто срам.

– Ты видел крестины?

– Я стоял на карауле перед купелью. Ребенок толст, как баран. Кстати, ты получишь конфеты с крестин.

– Ты сошел с ума!

– Ведь мать ребенка – наша приятельница. Маркиза де Монсо не может заставить нас забыть нашу очаровательную Габриэль в женевьевском монастыре.

– Молчи, молчи!

– Презирай, сколько хочешь, а я хочу конфет и получу их, хотя бы мне пришлось обратиться к де Лианкуру.

Эсперанс расхохотался. Понти, смеясь, ел превосходный обед.

– Развесели меня, – сказал Эсперанс, – у меня сердце болит.

– Полно! Со всеми этими сокровищами, с этим вином!

– Я не пью, а столько сокровищ не служат ни к чему одинокому человеку.

– Нас двое; если ты хочешь, чтобы нас было трое, тебе стоит только сказать. Милый мой, я видел сегодня весь двор; есть женщины чудные, такие женщины, видишь, что станешь грезить наяву. На всех этих женщинах ты можешь жениться, если захочешь.

– На всех?

– Выбери. О, какие веселости! какие пиры! какие прогулки! Друг мой, у тебя удивительные лошади.

– В самом деле?

– Женщины обожают лошадей; покажи скорее твоих лошадей женщинам. С таким лицом, как твое, я не дал бы вздохнуть свободно ни одной; я хотел бы, чтобы куча их дралась каждый день у моей двери. Время от времени приглашай мужчин в честь вина, иллюминуй дом, давай балы, маскарады. Ах, боги! Если бы я был на твоем месте, Эсперанс, в моем доме было бы так весело, что завтра же прекрасная Габриэль оставила бы для меня французского короля.

Эсперанс встал, бледнея.

– Молчи, – сказал он мрачным голосом, – ты пьян.

Изумленный Понти выронил рюмку.

– Да, – сказал Эсперанс, – вы слишком много пили, Понти, это ваш недостаток; когда голова отуманена, говоришь вкось и вкривь. Неприлично королевскому гвардейцу говорить непочтительно о своем короле и об особах, дорогих ему. Здесь есть слуги, которые могут вас услышать.

– Это правда, – наивно пролепетал Понти, – но уверяю тебя, что я не пьян.

– Не показывай же виду, будто ты пьян.

– В доказательство, что я хладнокровен, я докончу эту бутылку.

– Нет, пожалуйста! Крильон мне сказал сегодня, чтобы я наблюдал за тобой и не давал тебе пить.

– Э, черт побери!..

– Послушай. Ты мне нужен. Будь рассудителен. Ты знаешь, что у нас есть тайна, ты знаешь, что эта тайна чуть не стоила мне жизни и была причиной смерти одного человека.

– А! – сказал Понти. – Ты говоришь о ла Раме. Он умер, велика беда!

– Все-таки за его душу мы отдадим отчет Богу.

– У него не было души.

– Будь серьезен. Осталась записка, ты знаешь, записка Анриэтты, единственное оружие, которое я сохранил против этой смертельной неприятельницы. Вот уже десять месяцев, как меня затрудняет эта записка. Я не хотел поручить ее тебе, пока ты был в походе, ты мог быть убит, ее нашли бы на твоем теле. Но теперь ты возьми ее, потому что, как только Анриэтта узнает, что я воротился, ее первым старанием будете украсть у меня ее письмо.

– Дай, – сказал Понти, – я не из тех, кого обкрадывают.

– Видишь, я спрятал ее в этот крошечный ящичек, плоский, как ладанка; его удобно носить и спрятать, и письмо остается там свежо, как будто написано вчера.

– Хорошенькая вещичка, которая при случае отразит удары шпаги, которые Анриэтта д’Антраг велит нам дать. Я их жду, и ящичек будет в безопасности на моей груди, клянусь тебе. Теперь я тебе напомню, что я сегодня вечером дежурный, и между тем как ты будешь сидеть в тепле перед этим веселым камином, вели отвезти меня в караульню.

– Охотно.

– О, но церемониально! в карете! Черт побери! я хочу ехать в карете в Лувр. Сделаем почин карете, принц, и, пожалуйста, с факелами.

– Хорошо, сделаем почин, – сказал Эсперанс, возвращенный к хорошему расположению духа этой сообщительной веселостью. – Хорошо, зажжем факелы.

– А завтра, монсеньор, мы сделаем программу празднеств.

– Хорошо, пусть будут празднества.

Через четверть часа Понти ехал в карете в Лувр среди большого стечения народа, который при виде этой новизны кричал, точно ехал король.

Эсперанс надел шубу и пошел ходить по аллеям при лунном сиянии.

В эту минуту носилки таинственно подвигались в тени в десяти шагах от дома Эсперанса.