Текст книги "Прекрасная Габриэль"

Автор книги: Огюст Маке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 52 страниц)

– А в чем моя дружба может быть вам полезна?

– Хоть для тех дней, когда нас сблизит случай.

– О, эти дни будут все реже и реже! Наши звезды вращаются не в одну сторону. И притом, если мы встретимся, когда вы знаете, что я не умер, вы уже не будете чувствовать неприятного волнения, а я не буду чувствовать удивления, довольно естественного; мы вежливо повернемся друг к другу спиной и поклонимся еще вежливее, если вы желаете.

– Я не желаю, если мне приходится желать одной, – сказала Анриэтта с надменностью, которая доказала Эсперансу, что лоск кротости лежал не очень густо на этой жесткой коре. – Итак, мне отказано, отказано наотрез?

Эсперанс поклонился.

– Во всех пунктах?

Он опять поклонился.

– Стало быть, нам остается только поговорить о делах, – продолжала Анриэтта, сжав зубы.

Он посмотрел на нее с удивленным видом.

– Да, милостивый государь, отказ в дружбе означает обещание ненависти. Вы меня ненавидите, очень хорошо.

– Я этого не говорил, а сказал совершенно противное. Я повторяю: ни любви, ни дружбы, ни ненависти…

– Фразы, увертки, тонкости, которыми меня обмануть нельзя. Не смотрите на меня с таким удивлением. Вы так же мало удивляетесь, как мало была я влюблена сейчас. Так как вы делаетесь теперь свободны, потому что я совершенно отказываюсь от вас, неужели вы намерены иметь меня вашей невольницей?

– Моей невольницей?

– Вы держите один конец цепи, которая постоянно будет сдерживать мои поступки, мою свободу, мою жизнь, цепи, которая бесславит меня. Разорвите ее, выпустите ее!

– Я делаю все усилия, чтобы понять, – сказал Эсперанс, – и не могу.

– Я вам помогу. Любовник, сохраняющий залог своей связи с женщиной, может погубить эту женщину, не правда ли?

– А, понимаю! – вскричал Эсперанс. – Это ваша записка, не так ли?

– Вы мне ответите, что она не с вами.

– Это так.

– Я этому верю. Пошлите кого-нибудь в Ормессон за этой запиской. Я взамен ее отдам бриллианты, которые вы забыли у меня.

– Я не приму этих бриллиантов, – холодно сказал Эсперанс, – бросьте их в реку, рассыпьте по дороге, отошлите их ко мне, чтобы я отдал их бедным, сделайте с ними что хотите. А что касается записки…

– Ну?

– Вы не увидите ее никогда. Я не желаю иметь вас невольницей, как вы говорите, или заставлять вас краснеть при виде меня. О, обещаю вам, клянусь, поворачивать направо, когда увижу вас слева. Но я хочу сохранить против вас это страшное оружие.

– Это подло! – вскричала Анриэтта со страшным взглядом.

– Если верить вашим глазам, это скорее отважно.

– Вы не хотите отдать мне этой записки?

– Нет.

– Ну! Я возьму ее у вас.

– Пока вы меня не убили, пока я стою на ногах, пока во мне есть капля крови, чтобы защищаться, вы этого не сделаете.

– Еще раз, подумайте!

Эсперанс пожал плечами.

– Не бойтесь меня, – сказал он спокойно. – Вы видите, что я вас не боюсь.

– О, горе! – прошептала молодая девушка с ужасным движением руки. – Прощайте! Я вам скажу только одно: Эсперанс, я вас ненавижу! Берегитесь!

– Вы сказали одно лишнее слово, – сказал Эсперанс, но Анриэтта уже быстро возвращалась в беседку.

Она взяла под руку мать, даже не поклонилась Габриэль, которая осведомлялась о ее здоровье, а потащив с неслыханной силой величественную Марию Туше навстречу д’Антрагу и графу Овернскому, которые возвращались в беседку, проводив Генриха Четвертого, она повторила более десяти раз:

– Едем прочь! Едем прочь!

Между тем она бросала направо и налево беспокойные взгляды.

– Чего вы ищете? – сказал ей граф сердитым тоном. – Уж не сделается ли с вами опять обморок?

– Неловкий обморок! – прошептал д’Антраг.

– Я ищу ла Раме, – сказала Анриэтта свирепым тоном.

– Какое теперь дело до ла Раме? – отвечали оба придворные с досадой. – Спросите-ка нас лучше, что подумал король о вашем обмороке.

– Король, – с живостью сказала Мария Туше, – знает, что молодая девушка может иметь нервные припадки.

– Притом мне до этого нет никакого дела, – лихорадочно перебила Анриэтта. – Мне нужен ла Раме.

Садовник, работавший в цветнике, услышал этот вопрос. Он видел, как молодой человек ждал и подстерегал долго возле беседки, пока Анриэтта разговаривала с Эсперансом.

– Не ищете ли вы господина в зеленом полукафтане, который был здесь сейчас? – спросил он.

– Именно.

– Его позвали отсюда.

– Кто?

– Месье де Понти, королевский гвардеец, который здесь живет.

– А! – тихо воскликнула Анриэтта.

– Да, бледный молодой человек смотрел в беседку, а месье де Понти подошел и ударил его по плечу. Тот обернулся. Не знаю, что они говорили между собой, только они ушли вместе, да еще скорым шагом.

– Хорошо, хорошо, – сказала Мария Туше, сжав руку дочери. – Мы его найдем. Пойдемте.

Все семейство исчезло под портиком. Эсперанс, все силы которого истощились, упал на скамью. Он искал глазами Понти, потому что готов был лишиться чувств.

Габриэль воротилась к отцу. Вдруг шум, похожий на топот кабана, который топчет кусты, заставил опомниться бледного молодого человека. Он увидал или, лучше сказать, угадал Понти, увидев безумца, запыхавшегося, расцарапанного, облитого потом, который ворвался в беседку и, обняв Эсперанса так, что чуть не задушил его, сказал ему хриплым голосом:

– Прощай… до скорого свидания! Поклонись добрым братьям.

Он убежал. Эсперанс схватил его за его разорванный полукафтан и закричал:

– Ради бога! Что случилось? В каком ты состоянии?

Глава 30
СОБАКА И ВОЛК

Вот каким образом Понти употребил свое время. После своего разговора с Эсперансом, мы видели, как он исчез. Однако ла Раме, которому сначала угрожали неприязненные взгляды обоих друзей, вдруг очутился свободен и один с той минуты, как Анриэтта взяла под руку Эсперанса.

Садовник не ошибся: Понти следил с беспокойством за каждым движением Анриэтты и Эсперанса. О чем могли они говорить? Каким образом оправилась она так скоро от своего волнения – она, женщина, между тем как он, ла Раме, смелый и твердый, еще дрожал при виде своей жертвы, избегнувшей смерти?

Разум ла Раме путался в соединении всех этих интриг. Он не мог следить в одно и то же время за хитрой гениальностью Антрагов, за находчивым гением Анриэтты, и, когда все это усложнилось от присутствия Эсперанса, от пожатия руки, которое ему расточала молодая девушка, от терпеливой угодливости Марии Туше, ла Раме уж ничего не понимал. Граф Овернский, король, Эсперанс, Ормессон, Сен-Дени, Безон плясали, как видения горячки, в его пустом мозгу, и действительно для сил одного человека было слишком много различных впечатлений. Ревности, ненависти, страха и религиозного фанатизма было достаточно, чтоб свести с ума четыре мозга.

Молодой человек прислонился к дереву, как пленник к столбу, и ждал, чтобы свет и спокойствие воротились в его рассудок. Уже одна мысль явилась к нему ясно – подойти к разговаривавшим Анриэтте и Эсперансу, отвезти ее к матери, а с ним вступить в окончательное объяснение. Это намерение нравилось его инстинктам грубого владычества. Анриэтта, побеждаемая опасением огласки, уступит легко. Ее принудит к тому мать. А Эсперансу можно предложить загладить этот удар ножом ударом шпаги, когда он совсем выздоровеет. Вдруг чья-то рука была положена на плечо молодого человека. Он обернулся и увидал лукавое и улыбающееся лицо Понти.

Он во второй раз видел днем это мужественное и странное лицо. В их ночной встрече в Ормессоне темнота мешала им хорошенько рассмотреть друг друга. Сейчас под руку с Эсперансом Понти не было видно сквозь листья.

Так что они виделись лицом к лицу только в лагере и в саду женевьевцев. То, что лицо Понти сказало ла Раме, нельзя было бы выразить и во многих строках, однако это передал один взгляд. Ла Раме обернулся, положив руку на эфес шпаги.

– Я вижу, – сказал ему Понти, – что вы меня поняли сейчас; как приятно иметь дело с умными людьми!

– Милостивый государь, – отвечал ла Раме, – я вовсе не умен и не хочу терять время на то, чтобы стараться щегольнуть своим умом. Вам угодно говорить со мною, я готов.

– Эта фраза стоит всех речей древности, – сказал Понти.

– Но вы не предполагаете, чтобы я обнажил шпагу в двух шагах от дам?

– Это вас стесняет? Стало быть, месье де ла Раме, вы очень переменились с того дня, как мы виделись с вами в последний раз. В тот день вы обнажили нож в присутствии двух дам.

– Кричите громче, – сказал ла Раме со злобным взглядом, – вы мне докажете, что вы стараетесь, чтобы вас услыхали и помешали нам драться.

– Ошибаетесь, между нами не может быть огласки, милостивый государь; мой друг решительно запретил мне это. Между нами будет только немое объяснение. Если же, однако, вы откажетесь следовать за мной, о, тогда я приму сильные меры.

– Повторяю вам, что место дурно выбрано.

– Кому вы это говорите? Я выбрал другое.

Ла Раме вздрогнул.

– Пойдемте, – сказал он.

– Куда же мы пойдем? – вдруг спросил он.

– Вы приметили, – отвечал Понти, – что я сейчас подошел к вам через сад?

– Видел.

– Вы видели, как я бежал и, верно, сказали себе: «Этот Понти не дурак, он приготовляет для меня что-нибудь».

– Я имел эту мысль.

– Я вам повторяю, что вы очень умны. Пойдемте же, не показывая вида. Пойдемте, как два влюбленных; дорогой я вам объясню мои маленькие хитрости.

Ла Раме задрожал, что принужден оставить Анриэтту, разговор которой с Эсперансом дошел в эту минуту до крайней степени воодушевления. Но Понти любезно держал его за руку и вел к монастырским зданиям. Надо было идти.

– Видите ли, – продолжал Понти, – я живу в этом монастыре уже довольно долго, так что успел узнать все закоулки и тайники. Не сумею вам описать, сколько мне нужно было хитрости, чтобы пробираться в кухню, для того чтобы украсть без ведома говорящего брата супы, бульоны, цыплят, которые подкрепляли бедного Эсперанса. Вы отняли у него столько крови!

– Вы могли бы идти без всей этой болтовни, – заворчал ла Раме.

– Это для того, чтобы дорога показалась вам не так длинна. Притом я отвечаю на ваш вопрос: куда мы идем? Мы идем к лесенке за кухней, обогнем капеллу и спустимся в подземный этаж, где находятся дровяные сараи. Успокойтесь, погреба гораздо ниже. Этот монастырь превосходно построен, погреба в три этажа.

В эту минуту молодые люди вошли в коридор, где начиналась лестница, о которой говорил Понти и которую, может быть, наши читатели помнят, потому что по ней спускались говорящий брат и де Лианкур.

Это действительно было место пустое, в которое проходил свет сквозь отдушину внутреннего двора. Ла Раме остановился, прежде чем спустился с лестницы.

– Так как мы идем в это место, – сказал он своему проводнику, – с намерением недружелюбным, то позвольте мне принять предосторожности.

– Какие же?

– Во-первых, я обнажу мою шпагу.

– Как хотите, а я, напротив, оставлю мою в ножнах.

– Потом – вы пройдете вперед.

– О, вы много требуете, милостивый государь! – сказал Понти. – Положим, у вас поскользнется нога, и без всякого дурного намерения вы упадете на меня, протянете руку, чтобы удержаться, и эта чертова шпага, которую вы держите в руке, войдет мне в тело, это огорчит вас и меня. Нет, устроим что-нибудь другое.

– Почему я знаю, не приготовили ли вы какую-нибудь засаду в этой темноте?

– Вы правы. Это можно предположить. Ну, оставьте вашу шпагу обнаженной. Но, чтобы доказать вам мое желание быть вам приятным, разделим наполовину: возьмите обе шпаги, вот и моя, и спуститесь первым. Вы согласны на это? Если бы лестница была широка, мы спустились бы рядом, но она узка.

Ла Раме взял обе шпаги со свирепым удовольствием и начал спускаться задом, держа шпаги под мышкой, внимательно следя за движениями своего противника. Они дошли таким образом до длинного коридора, усыпанного тонким песком. Там царствовала очаровательная свежесть. Свет, пробивавшийся сквозь решетки, был синеват и отражался на старых стенах.

– Посмотрите, – вскричал Понти, – как здесь прекрасно! Дверь, которую вы видите вон там, с железными запорами, вероятно, ведет в погреб с отборными винами.

– Давайте уж скорее, – сказал ла Раме, – только коридор слишком узок, и наши шпаги будут касаться стен.

– Коридор довольно широк для того, что я хочу делать, – отвечал Понти со странной улыбкой. – Померяем сначала шпаги.

– Сколько формальностей! – сказал ла Раме. – Точно вы хотите выиграть время. Вот вам шпаги, меряйте.

Он протянул их, говоря эти слова. Понти схватил их обе и бросил позади себя на десять шагов.

– Что вы делаете? – вскричал ла Раме, отступая с ужасом.

– А, – сказал де Понти, который вдруг изменил и физиономию, и тон, – ты думаешь, что я стану сражаться с тобою на шпагах! Потому что я назвал тебя умным человеком? Ты позволил привести себя сюда, как тройной дуралей! Шпаги! Как бы не так! Нож у тебя с собой?

– Милостивый государь, – вскричал ла Раме, – я позову на помощь.

– Попробуй, – сказал Понти, который одним прыжком бросился на него, схватил его за горло и прижал к стене.

Но ла Раме был силен, страх удвоил его силы, он сделал сверхъестественное усилие и вырвался из сильных рук, которые начали его душить.

– Издали или вблизи, – сказал Понти, подходя к нему со сжатыми руками, – я тебя схвачу. Напрасно отодвигаешься, у коридора выхода нет!

На ла Раме страшно было смотреть; он согнулся, как дикая кошка, которая приготовляется прыгнуть.

– Я не изменнически на тебя нападаю, – прибавил Понти, – посмотри на эту дверь и на железные запоры. Ты видишь их? Посмотри на веревку, которая на них качается. Я сейчас привяжу тебя к ней. Вот сюрприз, который я тебе готовил.

– Негодяй! – заревел ла Раме.

– На что ты жалуешься? Тебе двадцать лет, и мне тоже, я низок, ты высок. Ни у меня, ни у тебя нет шпаги; ты хотел повесить меня, теперь я в свою очередь хочу повесить тебя; только ты имеешь выгоду, которой я не имел в лагере: если бы я попался в руки профоса, я не мог бы сопротивляться, между тем как если ты хочешь сопротивляться, ты можешь иметь удовольствие повесить меня на веревку, которую я назначал тебе. Признаюсь, я этого не думаю и надеюсь, что я пересилю тебя. Ну, защищай же свою шею! Ну, царапай, кусай!.. Это битва собаки Понти против волка ла Раме!

Он еще не кончил, как его противник устремился на него с бешенством и силою волка, с которым он его сравнивал. Это было страшное зрелище. Эти два человека, равные по мужеству, если не по силе, боролись несколько минут, которые истощили их силы и только увеличили их бешенство. Однако ла Раме, который был выше и, может быть, искуснее, повалил под себя Понти, которого держал на одном месте по милости природы, которою его длинные ноги и руки сумели воспользоваться. Но тогда Понти свернулся, как еж, схватил ла Раме поперек тела и швырнул его в воздух и, увидев, что он оглушен, потащил к веревке, к которой прицепил его в петлю, прежде приготовленную. Ни когти, ни зубы, ни пинки не устрашили гвардейца. Напрасно побежденный вырывал у него горстями его густые волосы, напрасно раздирал ему бока и лицо ударами шпор, Понти вздернул на веревку ла Раме, который скоро лишился и зрения, и слов.

Но тогда, совершенно выбившись из сил и дойдя до того нервного раздражения, когда впечатления чувств удесятеряются, Понти услышал шаги в аллее сада, которая шла вдоль этого коридора; ему почудилась тень, наклонившаяся к отдушине, и даже послышался крик или трепет ужаса; тогда-то он взбежал на лестницу, спотыкаясь на каждой ступени, и явился слепой, глухой, разбитый, окровавленный в беседку, где ждал его друг.

Эсперанс, увидев этот ужасный беспорядок, был поражен единственной мыслью, которая могла объяснить это в его глазах.

– Ты дрался с ла Раме? – сказал он. – Где ты его оставил? Где твоя шпага?

– Мы после об этом поговорим, поскорее обними меня. Дай мне один или два пистоля. Прощай! Мне не годится здесь оставаться.

– Говори, ради бога, ты дрался с этим злодеем?

– Нет, об этом нет и речи.

– Стало быть, он тебя прибил?

– Полно, нет. Со мной случилось небольшое несчастье; мы рассуждали вместе…

– Об Анриэтте?

– Совсем нет, об этом нет и речи; мы рассуждали, я уж не знаю – о чем, как вдруг он запутался.

– В чем, боже мой?

– Кажется, в веревке. Он упрям, и я тоже, он тащил к себе, а я к себе, так что лучше мне уйти. Прощай!

– Ты убил его, несчастный!

– Я боюсь. Прощай. Извинись за меня перед этим добрейшим братом Робером; скажи ему, что я терпеть не могу жить…

– Ты меня оставляешь?

– Ты человек взрослый, новобрачная будет служить тебе сиделкой. Обнимемся.

Сказав эти слова, он убежал. Через десять шагов он остановился и воротился сказать:

– Я возвращаюсь к кавалеру де Крильону; я расскажу ему все, и он будет снисходителен.

Через три минуты он перескочил через забор, потом через стену, и уже не был в монастыре.

Эсперанс, оставшись один, спрашивал себя с ужасом, что остается ему делать; он хотел идти к брату Роберу, рассказать ему все, все объяснить, как вдруг пришла Габриэль и вскрикнула при виде расстройства, которое она приметила в чертах молодого человека.

– Я уверена, – вскричала она, – что разговор с мадемуазель д’Антраг сделал вам больше вреда, чем пользы!

– Думаю, что так, – отвечал Эсперанс, на которого звук этого нежного голоса и веселость этого кроткого взгляда произвели действие музыки после грозы, лунного луча после молнии.

– Мне хотелось бы быть настолько вашим другом, – сказала Габриэль, – чтобы узнать, что она вам говорила с такою колкостью. Вы оба были очень бледны.

– Я всегда бледен.

– Да, но она? Я чувствую, что мое любопытство вас стесняет, извините меня.

– О! – отвечал Эсперанс, с признательностью сжимая тонкие пальцы, которые сжимали его руки. – Вы не любопытны и нисколько меня не стесняете; ваши глаза так ясны; в них отражается такая чистая душа, что я боюсь запачкать этот чудный кристалл моими черными горестями.

– Вашими горестями? Эта женщина заставляет вас страдать?

– Она заставляла меня страдать, но теперь это кончено.

– Уходя, она как будто угрожала вам. Я виновата: я делала вид, будто слушаю ее мать, но я слушала ее. Она вам сказала: «Берегитесь!»

– Это правда.

– Ну, я испугалась за вас и обещала себе, как только помирюсь с моим отцом, я возвращусь к вам, чтобы вы меня успокоили.

– Благодарю вас.

– Ведь мы друзья, не правда ли? Вы оказали мне услугу…

– Такую большую услугу, – сказал Эсперанс, улыбаясь, – что она должна навсегда приобрести мне вашу признательность. Несмотря на клятву, которую я дал себе: никогда не улыбаться на любезность женщины, ваше предложение меня прельщает, признаюсь, и я решаюсь на последнее испытание. Я принимаю. Вся моя душа летит навстречу к вашей дружбе.

– Это решено, вы всегда будете говорить мне правду, вы будете подавать мне советы. Когда я буду страдать, вы будете меня утешать.

– Увы! – печально сказал Эсперанс. – Вам, может быть, очень понадобятся мои утешения.

– Отчего? – с испугом спросила Габриэль.

– Потому что… потому что вы вступили на одну дорогу с той женщиной, о которой мы говорим, потому что вы для нее препятствие, а все, что ее стесняет…

– Ну?

– Она топчет ногами, не удостаивая сказать, как мне: «Берегитесь»!

– О, вы будете меня защищать!

– Меня не будет с вами; я должен сегодня же оставить этот дом.

– Вы? – сказала Габриэль, бледнея, потому что ее сердце уже привыкло к этой однодневной дружбе.

– Я должен ехать туда, куда едет мой друг, – сказал Эсперанс, чтобы не испугать женщину своими ужасными признаниями.

– Но разве месье Понти уезжает?

– Он уехал.

– Ах, боже мой! – прошептала Габриэль. – Во всяком случае мы увидимся.

– Я не буду там, где будете вы. Вы будете блистать, вы будете царствовать; блеск, ожидающий вас, ослепил бы мои глаза.

Она, краснея, потупила голову.

– Как, – сказала она голосом слабым и гармоническим, как отдаленное пение, – эта чудная дружба, сейчас обещанная, уже умерла? О, она, стало быть, еще не родилась!

Эсперанс сделал движение, чтоб отвечать, но когда он встретил глаза Габриэль, он почувствовал, что эти глаза вырвали бы у него более слов, чем он хотел сказать, он отвернулся и не отвечал ничего. Вдруг на конце аллеи он увидал брата Робера, закрытого капюшоном.

– Я должен вас оставить! – сказал он. – Я должен во всем признаться этому доброму монаху, а затем я должен уехать, и очень буду счастлив, если меня не прогонят отсюда с ужасом.

– Боже мой! Что же случилось? – спросила Габриэль, следуя за Эсперансом навстречу брату Роберу.

– Окажите мне последнюю милость: не слушайте того, что я буду говорить.

– Вы совсем меня пугаете, – прошептала она.

– Зачем вам пугаться? – сказал пронзительный голос брата Робера.

– Этот господин уверяет, что он хочет уехать отсюда, – отвечала Габриэль.

Эсперанс дрожал.

– С какой стати? – спокойно спросил женевьевец. – Месье Эсперанс еще не выздоровел, ему еще нужны наши попечения.

– Вот видите! – вскричала Габриэль. – Вы остаетесь! Мы остаемся!

– Вы воротитесь сегодня в Буживаль, – сказал женевьевец. – Граф д’Эстре уведомил об этом нашего преподобного приора. Дороги свободны, и вы не имеете никакой причины оставаться здесь.

Габриэль побледнела в свою очередь.

– Отец мой ничего не говорил мне об этом, – пролепетала она, – но король думает, что я останусь здесь, и если воротится месье де Лианкур…

– Месье де Лианкур не воротится, – перебил женевьевец. – Что касается опасностей, которым мы могли бы подвергаться, кажется, их уже нет в Буживале.

Когда брат Робер сказал эти слова, взгляд его сверкнул, как светлый луч, заставивший покраснеть Эсперанса и Габриэль.

Они поклонились друг другу. Эсперанс пошел за женевьевцем и воротился в свою комнатку, а Габриэль вернулась в новое здание. Их два вздоха раздались как один единодушный вздох в ушах говорящего брата.