Текст книги "Прекрасная Габриэль"

Автор книги: Огюст Маке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 52 страниц)

– Негодяй, разбойник ла Раме.

– Ла Раме!.. Он здесь?

– Он сейчас проезжал по лесу, из того кабака, где я поил вашу лошадь, я узнал его с другим негодяем такой же свирепой наружности. Я хотел следовать за ними и проскользнул в лес, но в это время моя лошадь убежала. Что было делать? Бежать за ними двоими невозможно.

– Надо было следовать за ла Раме.

– Ба! Пока я колебался между человеком и лошадью, человек исчез.

– И лошадь также. Но куда мог ехать этот ла Раме?

– Вы спрашиваете?! Он гонится за месье Эсперансом.

– Ты думаешь?

– Я в этом уверен! Если бы вы видели его последний взгляд, когда он говорил ему: «Вы ничего не потеряете, если подождете»!

– Черт побери! – вскричал Крильон. – Ты прав. Может быть, он знает, где его отыскать, где его подождать. Да, ты прав, я должен был сам ехать по его следам, но меня ждет король. Как быть? Садись на лошадь и догони Эсперанса, который едет к деревне Ормессон.

– Есть, полковник!

– Догони его, хоть бы тебе пришлось заморить Кориолана и себя.

– И того и другого, полковник!

– Предупреди Эсперанса, а если ты его не догонишь, останься и карауль дом д’Антрагов в конце парка, возле балкона каштанового дерева.

– Есть!

– И помни, – прибавил Крильон, положив свою сильную руку на плечо гвардейца, – что, если с Эсперансом случится несчастье, ты будешь отвечать мне за это…

– Я буду помнить, что он спас мне жизнь, полковник, – с достоинством ответил гвардеец. – Где я вас найду?

– В Сен-Жермене, я там буду ночевать.

Понти воткнул шпоры в бока Кориолана и исчез в вихре пыли.

Глава 9
ДОМ Д’АНТРАГ

В нескольких шагах от деревни, которую ныне называют Ормессон, возвышался когда-то замок с маленькими квадратными башенками, со рвами, наполненными чистой и холодной водой, и с парапетами времен Людовика Девятого.

Из окон замка, даже с террасы, вид простирался очаровательный – на веселые холмы, составляющие Сен-Дениской равнине пояс из лесов и виноградников. Этот дворец замыкал с севера равнину, и его основатель, бывший, может быть, каким-нибудь важным бароном, мог наблюдать в одно время за нормандийской и пикардийской дорогой, а потом отправляться искупать свой разбой в крестовом походе.

Местоположение этого маленького замка было очаровательно. Земли, омываемые обильными источниками, приносили прекраснейшие фрукты и богатейшие цветы во всей стране. Через пятьдесят лет после своего основания замок был закрыт на три четверти листьями тополей и яворов, которые, словно соревнуясь друг с другом, ввысь раскинули свои косматые лапы над вершинами замка.

Парк, более густой, чем обширный, а также цветник, большой, но не совсем тщательно содержимый, фруктовый сад, плоды которого не раз имели честь красоваться на королевском столе, журчащая прозрачная вода, польза которой для ран была признана Амбруазом Паре, потом щегольское и удобное расположение комнат – достоинства, редкие в старом здании, – делали этот замок преприятным местопребыванием, которому очень завидовали придворные.

Король Карл IX, возвращаясь с охоты, таинственно навестил этот замок, тогда продававшийся, и купил его для Марии Туше, своей любовницы, чтобы она подальше от ненависти Екатерины Медичи могла воспитать безопасно второго сына, которого она подарила королю и который, однако, был единственным сыном этого государя, потому что смерть – смерть подозрительная по словам многих – похитила у него первого сына Марии Туше, так же как и законную дочь, которую он имел от своей жены Елизаветы Австрийской.

Но Карл IX недолго наслаждался родительскими радостями. Он присоединился к своим предкам в склепе Сен-Дени, а Мария Туше вышла замуж за Франсуа де Бальзака д’Антрага, губернатора Орлеанского, и принесла в приданое своему мужу сына и замок.

Мы знаем, что сына старательно воспитал Генрих Третий, замок прилично содержал д’Антраг, и туда-то супруги приезжали проводить жаркие летние дни, когда не ездили в свое поместье, более обширное, которое называлось Малербским лесом.

Ормессон со времен Лиги сделался опасной, но очень удобной позицией – опасной, если бы владельцы были добрыми слугами короля Генриха Четвертого, потому что Лига в соединении с испанцами беспрестанно подвигала свои батальоны в равнину Сен-Денискую, чтобы защищать Париж, которому беспрерывно угрожал Генрих Четвертый. И тогда плохо приходилось владельцам, которые не были лигерами. Но Антраги были большие друзья де Майенна и в очень хороших отношениях с Лигой и с испанцами. Так, как сказал Крильон, мадам д’Антраг не признавала Генриха Третьего, провозглашенного всей Францией, и пользовалась оппозицией против Генриха Четвертого, чтоб не признавать и его, хотя этот государь обходился без ее согласия, чтобы доблестно завоевывать свое королевство. Мария Туше изнывала от горя при каждой новой победе и очень сердилась на поведение графа Овернского, своего сына, который служил Генриху IV и храбро дрался в сражении при Арке за этого Беарнца, который похитил у него трон, как уверяла мадам д’Антраг. Замок был очень удобен для владельцев. Его близость к Парижу позволяла им иметь самые свежие известия, и всякий всадник, мало-мальски умевший ездить верхом, мог легко по выходе из совещания лигеров приезжать в Ормессон, составлять заговор против Беарнца и возвращаться в Париж, не потеряв более трех часов. Поэтому в замке всегда бывало многочисленное, если не отборное общество, потому что Антраги в своем нетерпении узнавать все и поскорее предпочитали количество гостей их качеству. В тот день, о котором идет речь, к шести часам, когда спала жара и тень деревьев на лужайках вытягивалась, госпожа д’Антраг вышла из большой залы, опираясь на пажа лет девяти, который, левой рукой поддерживая руку своей госпожи, другой держал над своей головой птицу, а под мышкой левой руки – складной стул. Другой паж, несколько повыше, но все-таки ребенок, нес подушку и зонтик. Две большие собаки прыгали от радости и, кидаясь друг на друга, портили цветники.

Марии Туше было тогда сорок пять лет. Хотя она была еще хороша теми остатками красоты, которые иногда не оставляют правильных черт лица, она была уже далека от своей знаменитости.

Это знаменитое лицо, столько раз сравниваемое с солнцем и со всеми звездами, которое при Карле IX было более круглое, чем овальное, со лбом более маленьким, чем большим, со ртом более крошечным, чем маленьким, и с глазами более чудесными, чем большими, это обожаемое лицо сделалось широким и костлявым от времени. Круглота сделалась четвероугольностью, а маленький лоб мало-помалу обнажался, оставив на скулах ту выпуклость, которая показывает притворство и хитрость. Чудесные глаза, ресницы которых выпали, имели только пламя без теплоты.

Две глубокие косвенные складки заменяли ямочки крошечного ротика и окончательно лишили лицо всей его обольстительной прелести, которая победила короля. Серьезный характер, почти мужской в своей величественной сухости, прекрасные черты, привычка к достоинству или, лучше сказать, к чопорности – все это в великолепном костюме дополняло, вместе с нервными руками и ленивыми, маленькими ногами, не портрет, но изглаженное воспоминание той, которая двадцать лет тому назад могла сказать справедливо: я очаровываю все.

Возле госпожи д’Антраг шел, оборачиваясь каждую минуту к двери, как будто ждал кого-то, мужчина зрелых лет, который с мелочной изысканностью кокетства старался скрыть свою плешивую голову, уж зим двенадцать как засыпанную снегом.

На нем был красный испанский шарф, а сапоги из кордовской кожи, убранные красным атласом, на каждом шагу издавали запах духов, который Мария Туше время от времени прогоняла своим опахалом из перьев.

Этого идальго звали Кастиль. Он был одним из капитанов, которых герцог Фериа, командовавший испанским гарнизоном в Париже, отрядил к воротам столицы к своему августейшему повелителю Филиппу II и приказал, чтобы им оказывали вежливость, когда они ездили в Париж, Антраги принимали у себя этого шпиона на жалованье короля испанского.

В ту эпоху политических и религиозных ненавистей партии не стеснялись приглашать иностранцев помогать им против их соотечественников. Лига с самого своего основания поддерживала католическую религию, король испанский Филипп II из глубины своего черного Эскуриала счел случай прекрасным зажечь во Франции из французского леса те чудища аутодафе, для которых у него недостало дров по случаю большого употребления.

Этот достойный король думал в то же время и о своих земных делах и старался присоединить французскую корону ко всем тем, которые он уже имел. Поэтому он послал с благочестивой поспешностью множество солдат и очень мало денег де Майенну, чтобы помочь ему прогнать из Парижа и из Франции гнусного еретика Генриха Четвертого, который доводил дерзость до того, что хотел царствовать во Франции, не ходя к католической обедне.

Де Майенн и вся Лига приняли испанцев, и они заняли Париж, к великому неудовольствию всех порядочных людей, и приближалась минута, когда Филипп II, которому надоела роль гостя, решится наконец занять роль хозяина.

Разумеется, испанский гарнизон в Париже был мужественный и доблестный, как и приличествовало потомкам Сида. Большая часть из них сражалась под начальством великого герцога Пармского, знаменитого полководца, умершего в прошлом году. Это были все храбрые воины, но страшные волокиты, что даже дамам, участвовавшим в Лиге, это начинало надоедать. Я не говорю уже об их мужьях, но надо же было страдать хоть немножко для доброго дела.

Просим простить нам это небольшое отступление, потому что оно позволяет нам лучше понять странного человека, который провожал госпожу д’Антраг в сад после очень вкусного обеда, который не был, однако, как читатели скоро увидят, самой главной причиной его посещения.

За испанцем и за владетельницей замка шел д’Антраг, человек уже старый, а за ним два микроскопических пажа.

Преемник Карла Девятого вел под руку прелестную шестнадцатилетнюю девушку, которая рассеянно слушала родительскую фразеологию. Это была брюнетка с черными бархатистыми, глубокими глазами, с эбеновыми волосами, с пурпуровым ртом, с ноздрями, расширенными, как у сладострастных индианок. Ее широкий лоб и круглая голова показывали еще более идей, чем сверкало молний из ее глаз. Тонкий, темный пушок обрисовывал тень на ее дрожащих губах. Все в ней дышало пылкостью и силой, а богатые размеры ее стана, смелый выгиб ноги, круглая и твердая рука, шея, белая, как слоновая кость, на широких и полных плечах, показывали могущество натуры, всегда готовой обнаружиться от дыхания, с трудом сдерживаемого, ее неукротимой молодости.

Такова была Анриэтта де Бальзак д’Антраг, дочь Марии Туше и господина, который по страсти женился на любовнице французского короля. Возвратившись накануне в родительский дом с наследством нормандийской тетки, она отдавала отчет д’Антрагу о некоторых подробностях, о которых он расспрашивал ее. Но читатель может поверить, что она не отвечала на множество других вещей, также касавшихся ее отсутствия.

Гидальго дон Хозе Кастиль часто оборачивался, чтобы бросить на эту прелестную девушку нежный взгляд, который иногда попадал на ее отца, потому что Анриэтта была рассеянна; это выражение даже не совсем верно, озабочена – надо бы сказать. Она также ждала кого-то, но не с той стороны, с которой ждал испанец, и с беспокойством смотрела, куда мать ее направляла свою прогулку. В конце цветников находился парк, за сто шагов в парке был павильон, в котором жила Анриэтта и белые стены которого виднелись под густыми каштановыми деревьями. Анриэтта имела свои причины, чтобы общество не направилось гулять возле павильона.

Между тем госпожа д’Антраг все шагала в своем медленном величии. Анриэтта перешла от беспокойства к досаде. К счастью, маленькая нога матери запуталась в платье, и она оступилась. Гидальго и д’Антраг бросились с каждой стороны, чтобы поддержать эту шатавшуюся богиню. Анриэтта воспользовалась этой минутой, чтоб крикнуть:

– Вы устали. Скорее складной стул, паж!

Паж со стулом выпустил птицу, птица полетела на ветку, паж с подушкой бросил свою подушку на пажа со стулом, собаки, думая, что с ними хотят играть, бросились на все это. Произошла суматоха, неприятная для хозяев дома, которые дорожат церемониалом. Пажи получили выговор.

– Они очень молоды, – сказал гидальго. – Какая странная привычка в некоторых французских домах выбирать таких молодых пажей! Зачем лучше не выбрать сильных молодых людей, годных на службу, на войну, на все?

В произошедшей суматохе Мария Туше успела кинуть косой взгляд на Анриэтту, который заставил молодую девушку потупить глаза.

– Французские дома, в которых есть девицы, – отвечала мать, – предпочитают службу детей. Я полагала, что и в Испании думают таким образом.

Гидальго понял, что он сказал глупость. Он приготовлялся загладить ее, но Мария Туше тотчас переменила разговор. Она села в тени высоких деревьев возле фонтана. Дочь села возле нее. Д’Антраг сам подал стул испанскому капитану.

– Расскажите нам, сеньор, какие-нибудь известия из Парижа, – сказала Анриэтта, обрадовавшись остановке и украдкой бросая взгляд на павильон, который мать ее не могла видеть.

– Известия все те же, сеньора, все делают приготовления против Беарнца, если когда-нибудь он придет туда. Но он не придет, зная, что мы там.

Эта хвастливая выходка не убедила д’Антрага.

– Он уже был там, – сказал он, – и при вас, и при вашем великом герцоге Пармском, который теперь никого не испугает. Я думаю, что не пройдет и месяца, как Беарнец подойдет к Парижу.

– Если вы знаете больше нас, – с любопытством возразил испанец, – говорите, сеньор, без сомнения, вы имеете верные сведения, потому что ведь граф Овернский, ваш пасынок, главнокомандующий пехотой у роялистов и должен знать все новости.

– Мой сын, – перебила Мария Туше, – не сообщает нам о замыслах своей партии, мы его видим очень редко, притом он знает, какие мы твердые противники Беарнца и как мы преданы св. Лиге и старым друзьям де Бриссака, нового губернатора, которого дал Парижу де Майенн.

– Де Бриссака! Прекрасный выбор для нас, испанцев, – сказал Кастиль, которого имя де Бриссака, произнесенное при таких обстоятельствах, как будто поразило новым недоверием. – Кажется, вы сейчас сказали мне, что этот губернатор – ваш друг?

– И друг превосходный, – отвечал д’Антраг.

– Вы часто с ним видитесь? – спросил испанец.

– К несчастью, нет. Он очень редко бывает у нас с некоторого времени.

Испанец запомнил это признание.

– У него столько дел теперь, – поспешила сказать госпожа д’Антраг, которая не хотела заставить думать, что теперь де Бриссак пренебрегает ими. – Но я уверена, что он и в отсутствии горячо привязан к нам, и я дорожу его дружбой, потому что она стоит того.

– Граф славно нам помогает, – сказал испанец, – это отъявленный лигер. Но какой странный раздор в семействах!

– Какой ужасный пример! – нравоучительно сказал гидальго. – Вот граф Овернский вооружен против своей матери.

Госпожа д’Антраг закусила губы. Неудовольствие показать, что она не разделяет убеждений сына, которым она так гордилась, боролось в ней с опасением прогневить преобладающую партию.

– Нет, сеньор, – вмешался д’Антраг, чтоб согнать с лица богини эту неприятную тучу, – граф Овернский не вооружен против матери. Сын и племянник наших королей, он хочет остаться верен их памяти, служа тому, кого покойный король Генрих Третий назначил своим преемником, потому что это действительно так было: покойный король имел слабость при своих последних минутах назначить французским королем короля наваррского.

– Так ли это было? – спросил гидальго с той самоуверенностью победоносного предчувствия, которая оспаривает все, что ее стесняет.

– Граф Овернский, мой сын, был этому свидетелем, – отвечала госпожа д’Антраг.

Дон Кастиль холодно поклонился. Анриэтта хотела возобновить разговор, который начинал ослабевать, и повторила свой вопрос:

– Что же нового в Париже, кроме назначения де Бриссака герцогом де Майенном? Извините меня, сеньор, – прибавила она, – я недавно приехала сюда.

– Решительно ничего нет нового, кроме того, что скоро соберутся знаменитые генеральные штаты.

– Какие штаты?

– Извините эту девочку, сеньор, – сказала госпожа д’Антраг, – мы так мало занимаемся политикой между собой. Дочь моя, генеральные штаты собираются во Франции при трудных обстоятельствах, чтобы рассуждать, какие следует принять меры для общего блага. Теперь они соберутся, для того чтобы отвергнуть Беарнца, и я полагаю, что нечего сомневаться в большинстве голосов.

– В единогласии, – сказал капитан с невозмутимой самоуверенностью.

– Если есть единогласие, – заметила Анриэтта, – для чего же тогда созывать генеральные штаты?

Д’Антраг улыбнулся дочери, чтобы вознаградить ее за это замечание. Гидальго возразил:

– Не Франция созывает генеральные штаты, а наш всемилостивейший повелитель, король испанский.

– А! – с удивлением сказала Анриэтта, между тем как ее отец и мать со стыдом потупили головы.

– Да, сенора, мы придумали это средство. Оно одно может положить конец нашим междоусобным раздорам. Генеральные штаты разрубят гордиев узел, как говорили в древности. Если вам угодно присутствовать при заседании, я достану вам билет.

– Кого я там увижу?

– Герцога Фериа, нашего генерала, дона Диэго Таксиса, нашего посланника, дона…

– А из моих соотечественников кого? – весело спросила Анриэтта.

– Герцога де Майенна, герцога Гиза, – отвечал д’Антраг.

– Которые будут рассуждать о том, как лишить Генриха Четвертого французского трона? – спросила Анриэтта.

– Непременно.

– Но рассуждать об этом недостаточно, еще надо исполнить.

– О! Это наше дело, – продолжал гидальго, – как только французы решат, мы схватим еретика и выгоним его из Франции. Может быть, его посадят в Мадриде в тюрьму Франциска Первого. Я получил известие от моего кузена, алькада во дворце, что работники поправляют эту тюрьму.

– Это все хорошо, – продолжала Анриэтта, – однако, так ли будет легко захватить еретика?

– О! Ничего не может быть легче, он беспрестанно рыскает по горам и по долам.

– Может быть, с этого следовало бы начать, вместо того чтобы допустить его выиграть столько сражений у испанцев.

– Не у испанцев, сеньора, Беарнец выиграл сражения, – вскричал гидальго, покраснев, – а у французов!

Анриэтта замолчала от строгого взгляда матери и от беспокойства, с каким д’Антраг вертелся на дерновой скамье.

– А когда Беарнца выгонят, – продолжала Мария Тушэ, обращаясь к дочери как бы для того, чтобы дать ей урок, – штаты назначат короля.

– Кого?

Едва раздался под зелеными сводами этот наивный и ужасный вопрос, в котором сосредоточивалась вся междоусобная война, как голос пажа напыщенно доложил:

– Граф де Бриссак!

Все обернулись. Д’Антраг вскрикнул от радости, а жена его слегка покраснела, как будто вид нового гостя поразил ее.

– Де Бриссак, новый парижский губернатор! – вскричал д’Антраг, бросаясь к человеку, входившему в сад.

«Еще гость! – подумала Анриэтта, бросив жалобный взгляд на павильон. – Час приближается, когда мне надо быть там!»

Граф приметил испанца и вздрогнул.

– Какой счастливый случай привел графа де Бриссака к старым друзьям, о которых он совсем забыл? – сказала госпожа д’Антраг.

– Перемирие, которое позволяет вздохнуть свободно бедному парижскому губернатору и спешить во время мира с поклоном к дамам.

И он тут же поклонился Марии Туше так, как она любила, чтобы ей кланялись, то есть очень низко и целуя при этом ей руку. Он, без сомнения, невольно пожал ей пальцы, потому что она покраснела, так что почти опять сделалась красавицей. Гидальго с важным видом ожидал своей очереди. Она наступила. Бриссак не обнял его, это правда, но он его узнал и горячо пожал ему руку.

– Наш храбрый союзник, дон Хозе Кастиль! – вскричал он. – Храбрец, настоящий Сид!

Исполняя эту вежливую обязанность, по милости которой он отвлек внимание присутствующих, он отдал свою шляпу и перчатки высокому лакею воинственной осанки, которому он неприметно шепнул на ухо:

– У испанца есть пистолеты в чушках седла, вынь из них пули.

Граф Шарль де Коссэ Бриссак, человек лет сорока пяти, величественной наружности, был знатный вельможа по происхождению и по обращению, отъявленный лигер, которого парижане обожали, потому что он начальствовал над ними против тирана Валуа на баррикадах, а парижанки обожали, потому что могли признаться в обожании к этому кумиру, не подвергая злословию свой патриотизм.

Граф де Бриссак считал, что ухаживать за дамами – всегда хорошо, что красавицам это лестно, а безобразных приводит в восторг. Он извлек из этого поведения величайшие выгоды. Его волокитство приносило ему большие проценты, хотя он тратил на него весьма мало. Таким образом, раза три-четыре в год угощал он вздохом и пожатием руки госпожу д’Антраг, и это обещало ему верную будущность.

Бриссак, может быть, платил такой же монетой герцогине де Майенн и герцогине Монпансье. Эта последняя, однако, по словам злой хроники, была более требовательной кредиторшей. Но все-таки Бриссак находился в хороших отношениях с ними обеими, потому что был назначен их мужьями парижским губернатором, то есть гласным охранителем покоя этих дам и их столицы.

Граф после своего назначения выразил такое яростное усердие Лиге, что люди проницательные находили его слишком горячим, для того чтобы быть искренним. Тем более что он подписал перемирие с Беарнцем, рискуя прогневать своих доверителей – лигеров. В эту минуту ходили слухи о неудовольствии герцога де Майенна, которому испанцы не торопились отдать французскую корону, а так как Филипп II знал очень хорошо, кому назначалась эта корона, потому что он сам ее добивался, то его беспокоила перемена губернатора, сделанная де Майенном, он стал подозревать де Бриссака и поручил своим шпионам надзирать за ним. Особенно после перемирия за малейшими поступками де Бриссака надзирали с тем высоким искусством людей, которые изобрели инквизицию.

Бриссак, хитрый, как гасконец, то есть как два испанца, разобрал своих союзников. Любимец де Майенна, но любимец, решившийся действовать в пользу своих собственных интересов, он не хотел держать картин для кого другого, а играл собственно для себя. Он постоянно сбивал с толку шпионов наружным видом безукоризненного чистосердечия; его корреспонденция, так сказать, не имела печатей, дом не имел дверей; он всегда выходил в сопровождении кого-нибудь, объявляя всегда, куда он отправляется. Он говорил по-испански, а думал по-французски. Он льстил себе мыслью, что он усыпил Аргуса.

Утром в тот день, когда он принял чрезвычайно важное решение, Бриссак объявил в своих комнатах, наполненных толпой, что он после обеда прекратит свои аудиенции, что теперь перемирие и что каждый может вздохнуть свободно; сказал также, что и парижский губернатор хочет тоже свободно перевести дух, а испанцы так хорошо караулят, что все могут спать спокойно. В заключение он приказал привести себе лошадей для прогулки и, фамильярно обращаясь к герцогу Фериа, главе испанцев, предложил отвезти его ужинать в один загородный дом, где у него есть старинная приятельница. Он тихо назвал ему госпожу д’Антраг.

Герцог скромно отказался с вежливыми изъявлениями дружбы, и Бриссак, приехав в Ореан, был раздосадован, а не удивлен, приметив гидальго Кастиля, одного из самых хитрых испанских шпионов, которого послали туда, чтобы узнать, что значил этот визит к Антрагам.

Но так как де Бриссак решился ничего не щадить, для того чтобы упрочить успех своего предприятия, он думал только о том, как усыпить подозрения гидальго. Он отпустил своего лакея с приказанием, о важности которого, как он приметил, Кастиль догадался, и, сев между двумя дамами, так чтобы не терять из вида лицо капитана, сказал:

– Как хорошо в деревне! Прекрасная тень, прекрасная вода, повсюду красота!

Он бросил взгляд на Марию Туше. Гидальго, растревоженный тем, что де Бриссак шептался со своим лакеем, между тем встал. Бриссак тоже встал.

– Чего вы желаете? – спросила у него госпожа д’Антраг.

– Я велел моему лакею принести мне пить, а он не приходит.

– Я сама побегу, – поспешила сказать Анриэтта, которая горела нетерпением и приискивала сто предлогов, чтобы оставить гостей.

Гидальго бросился к ней.

– Я избавлю вас от этого труда, сеньора, – сказал он ей.

– Как! Вы хотите служить мне пажом? – сказал Бриссак. Эти слова остановили Сида, глубоко униженного.

– Садитесь, Анриэтта, садитесь, капитан, – сухо перебила Мария Туше, – разве здесь нет пажей для прислуги и свистков, чтобы их звать?

Она величественно свистнула в позолоченный свисток, как владетельница замка в XIII столетии.

Анриэтта села с досадой, испанец – с сожалением, Антраг старался оживить разговор со своими гостями, госпожа д’Антраг бранила медленность слуг, испанец думал, как бы узнать, что сказал Бриссак лакею, Бриссак думал, как бы ему выйти, не потащив за собою испанца, Анриэтта ломала себе голову, как бы ей убежать до восьми часов.

Вдруг два пажа вприпрыжку, чтобы избавиться от собак, которые хватали их маленькие ножки, появились в начале рощи и доложили:

– Граф Овернский приехал в замок!

– Мой сын! – вскричала Мария Туше с изумлением.

– Граф! – пролепетал д’Антраг, испуганный мыслью о том, какой эффект это посещение произведет на испанца.

Кастиль бросил на Бриссака торжествующий иронический взгляд, который как бы говорил: «Вот ты и попался! Ты назначил тут свидание графу Овернскому, а я – здесь; как-то ты выпутаешься из этого?» Бриссак это угадал и подумал: «Подожди, дурак, дам я тебе узнать себя. Я придумал средство».

Между тем весь дом всполошился от этого события. Госпожа д’Антраг строго держалась церемониала. Ее люди занялись приготовлениями встречи графа Овернского, как принца. Анриэтта чуть не упала в обморок от бешенства при этой новой помехе, но она должна была преодолеть себя, чтобы пойти вместе с матерью. Подобно сидящей статуе, вдруг приподнявшейся со своего пьедестала, госпожа д’Антраг встала, чтобы идти навстречу к своему сыну. Церемониал французского двора требовал, чтобы королева шла навстречу своему сыну.

Испанец, видя, что Бриссак сидит неподвижно, думал, что он растерялся, и лицемерно подошел к нему, говоря:

– Находите ли вы приличным, чтобы мы остались в обществе начальника пехоты роялистов?

– А! Во время перемирия! – с притворным простодушием возразил Бриссак.

– Однако могут подумать нехорошо об этой встрече, – настойчиво прибавил гидальго, – а вы между тем колеблетесь.

– Колеблюсь, колеблюсь, потому что во Франции невежливо сбегать, если кто-то приехал.

Это притворное сопротивление вовлекло в засаду испанца.

– Заклинаю вас именем Лиги не компрометировать себя, оставаясь здесь, – сказал он.

– Вы, может быть, правы, – сказал Бриссак.

– Уезжайте, уезжайте!

– Ну, хорошо, если вы непременно этого хотите. У вас сильная голова, дон Хозе!

– Я велю приготовить ваших лошадей.

– Я полагаю, и вы поедете со мной, дон Хозе?

Добродушие этого последнего приглашения окончательно обмануло испанца. Он вообразил, что Бриссак, желавший сначала иметь свидание с графом Овернским, хотел теперь, чтобы никто не был свидетелем того, что будет происходить между графом Овернским и его семейством. Дону Хозе Кастилю постоянно удавалось умножать заговоры силой своего гения. Вместо ответа испанец таинственно приложил палец к губам. Отчаяние д’Антрага среди всей этой суматохи было весьма жалким зрелищем. Что подумает Лига о приезде к нему такого подозрительного роялиста? И это в то самое время, когда он только что сказал Кастилю, что граф Овернский никогда не бывает в Ормессоне! Бриссак уезжал, очевидно, оскорбленный. Кастиль нахмурил брови. Какое несчастье!

Д’Антраг побежал за лигерами, чтобы уверить их в своей невинности. Он унизил себя до того, что поклялся гидальго, что приезд графа Овернского был совершенно неожиданным.

– Это все равно, – сказал Бриссак, – я не могу оставаться с ним. Он входит в цветник, пойдемте в другую аллею, дон Хозе, чтобы можно было сказать, что я даже не кланялся ему. Вы будете свидетелем, дон Хозе.

– Непременно! – отвечал испанец.

Бриссак просил д’Антрага извинить его перед дамами, которые, наверное, понимали его быстрый отъезд, и, поклонившись ему с большой холодностью, оставил его в отчаянии. Кастиль сказал тогда Бриссаку, который увлекал его за собой:

– Нас не обманут этой неожиданностью, между тем как вы будете протестовать вашим отъездом, я останусь, чтобы нас не провели.

– Как! Вы оставляете меня одного? – удивленно спросил Бриссак, дружески пожимая ему руку. – Но ведь вы компрометируете себя. Пожалуйста, поезжайте со мной.

– Я ничем не рискую, – сказал гидальго, убежденный более прежнего, что он откроет заговор роялистов.

Де Бриссак уехал. Испанец воротился и как раз встретился с сыном Карла Девятого и Марии Туше.

Графу Овернскому было двадцать лет. Мать научила его предпочитать себя всем, даже ей. Он вошел в замок как победитель и, поклонившись матери, которая присела перед ним, сказал:

– Здравствуйте! Признайтесь, что я здесь редкий гость. А! Я вижу месье д’Антрага. Право, он помолодел. Ваш покорнейший слуга, месье д’Антраг!

Д’Антраг поклонился. Молодой человек приметил испанца.

– Дон Хозе Кастиль, капитан в службе его величества короля испанского, – сказала Мария Туше, торопясь кончить это неприятное представление.

Граф слегка дотронулся до своей шляпы и спросил:

– Были ли вы при Арке?

Гидальго с досадой пробормотал «нет» и спрятался за Антрагом. Этот последний, взяв за руку Анриэтту, подвел ее к брату.

– Мадемуазель д’Антраг, – сказал он, – которую вы не знаете, граф, потому что вы были здесь только один раз, когда она была ребенком.

Граф посмотрел на эту прелестную девушку, которая кланялась ему как незнакомому. Он посмотрел на нее с таким вниманием, которое не укрылось ни от отца, ни от матери.

– Напротив, я ее знаю, – сказал он.

– Возможно ли это? – спросила Мария Туше.

– Была она здесь вчера?

Этот фамильярный, почти презрительный тон не возмутил ни Антрагов, ни молодую девушку, так им любопытно было узнать мысли графа.

– Анриэтта приехала только вчера, – отвечал д’Антраг.

– Откуда?

– Из Нормандии.

– Она проезжала через Понтуаз?

– Да.

– И провожали ее два лакея?

– Да.

– Она ехала на черном иноходце, который хромал на правую ногу?

– Да. Откуда вы это знаете?

– Подождите… Сходя с парома, она зацепилась платьем за столб и чуть не упала.

– Это правда, – сказала Анриэтта с удивлением.

– И, зашатавшись, она выказала очень красивую ногу.

Анриэтта покраснела.

– Ну что же! – сказала она с улыбкой.