Текст книги "Прекрасная Габриэль"

Автор книги: Огюст Маке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 52 страниц)

Когда лодка подъехала к Вилльневу, герцогиня захотела предложить закуску дамам, и в веселой суматохе, последовавшей за этим, Габриэль толкнула какая-то странная фигура, нечто вроде нищенствующего монаха под капюшоном, который сунул ей свернутую бумагу, прося милостыни, и ушел так искусно, что она не видела его больше. Габриэль при каждом выезде получала много прошений. Это было для нее не новость. Она развернула бумагу и прочла:

«Не ездите к Замету, особенно же не кушайте там ничего, даже персика, если вам предложат».

Во всякую другую минуту это ужасное предуведомление заставило бы ее побледнеть. Но какая ей была нужда до Замета и его отравленных фруктов! Габриэль ехала не к Замету, через два часа она должна была сойтись с Эсперансом. Те, которые наблюдали за нею после этого чтения, видели, что она спокойно улыбнулась и разорвала бумагу на тысячу кусков, которые бросила один за другим в воду.

«Этот достойный Замет, – подумала она, – приготовляет мне не братское гостеприимство. Итак, рассчитывают на персик, чтобы сделать действительным брачное обещание, данное Анриэтте д’Антраг. В апреле персики редки, и Замет поиздержался для меня. Как я буду смеяться над этим завтра, когда буду есть вместе с Эсперансом чудные нормандийские яблоки!»

Начиная с Шаратона Габриэль стала смотреть на берег. Она думала, что человек нетерпеливый мог побежать вперед, чтобы скорее увидать лодку. С этой минуты она забыла все, что оставила позади себя; видеть Эсперанса, угадывать его в вечерней тени – вот что сделалось единственной целью ее взглядов, ее мыслей, всей ее души. Не примечая его, она подумала, что он столько же осторожен, сколько и нежен. Он обещал находиться в Берси и там только он будет ждать. Еще полчаса.

Настала ночь. Габриэль высадила еще несколько особ из своей свиты недалеко от Берси и просила других продолжать ехать в лодке по Сене до Лувра. Она говорила, что хотела избегнуть шума, народного любопытства. Между тем как толпа будет бежать по берегу, надеясь видеть, как она выйдет на Школьной набережной, она поедет в носилках спокойно переночевать у Замета.

В чем не может убедить королева придворных? Все были убеждены: Габриэль вышла из лодки в Берси с Грациенной, с неизбежным ла Варенном и Бассомпьерром. Носилки ждали, но Эсперанс так хорошо был спрятан с лошадьми, что она не могла его приметить. Она послала вперед обоих мужчин с приказанием одному уведомить Замета об ее приезде и ждать ее там, а другого поблагодарила за его приятное общество. Оба всадника уехали. Габриэль осталась одна в носилках с Грациенной.

Это была решительная минута. Ее лошади ехали по берегу Сены, по темной и решительно пустой набережной. Эсперанса все не видать, но без сомнения, он подстерегает за какой-нибудь стеной. Первые шаги, которые Габриэль сделает одна по дороге, отослав носилки, как они условились.

Габриэль приказала Грациенне ехать к Замету и сказать, что ее госпожа заехала к мадам де Сурди и приедет поздно в улицу Ледигьер. Грациенна уехала в носилках, Габриэль осталась одна на месте, назначенном Эсперансом. Около нее не было ни Эсперанса, ни лошадей. Тысячи предположений, раздирающих сердце во время тоски ожидания, зародились в голове Габриэль с головокружительной быстротой горячечного бреда. Проходят десять минут, четверть часа, полчаса, наконец час… О, это целая вечность мучений! Не ошиблась ли она вчера? Не имела ли она видение? Точно ли Эсперанс обещал этот отъезд, – сказал о лошадях, назвал эту пустынную набережную?.. Быть одной, брошенной, в темноте, это королеве, жизнь которой утекает капля за каплей в нескончаемой тоске трех тысяч шестисот секунд… Она не может больше устоять от желания выйти из этого ужасного сомнения. Если Эсперанс ошибся часом, если он опоздал… О, опоздать, когда дело идет о таких интересах! Но все возможно, и Габриэль, по крайней мере, это узнает. Она побежала к Эсперансу; улица Серизе близехонько. Двери открыты, это оттого, что лошади сейчас выедут. Нет. Двор темен, пуст. Ни света, ни души, ни малейшего шума в доме. Габриэль чувствует, как сердце ее бьется от беспокойства. Тем более причины идти вперед. Она идет.

На крыльце опять никого. Все двери открыты. А! В глубине обширных коридоров виден свет. Габриэль повинуется только своему великому мужеству. Она идет.

Перед нею комната, закрытая портьерами, сквозь которые пробивается луч света; тем лучше, она может видеть, не будучи видимой, что происходит в этой комнате.

Там два человека. Что они делают? Один сидит, опустив голову на обе руки, другой стоит на коленях; возле них горят большие восковые свечи. Но что это белое между этими двумя людьми?

Габриэль приподнимает портьеру, чтобы лучше видеть. При этом легком шуме сидящий человек поднимает голову; это Крильон; человек, стоящий на коленях, встает; это Понти. Оба вскрикивают, приметив герцогиню. Между ними лежит Эсперанс весь в белом, Эсперанс, прекрасный как ангел смерти; разве он спит, такой бледный? Растревоженная лань лежит у его ног и смотрит на него.

Габриэль позвала из глубины своего сердца:

– Эсперанс!

Он не отвечает на этот голос. Он мертв…

Она подняла руки и упала без чувств на тело своего любовника.

Но она пришла в себя, чаша еще не была опорожнена до конца. Она выслушала рассказ об этой горестной истории. Крильон, держа ее на руках, благодарил ее за то, что она так благородно пришла проститься с тем, кто ее так страстно любил.

– Его последним словом, – прибавил кавалер, – было ваше имя, поцелуй, который он вам посылал, остался на его губах.

Габриэль с живостью встала. Она подошла к Эсперансу, такая же бледная, такая же холодная, как он, и приложилась своими трепещущими губами к его нечувствительным устам. Точно будто она старалась придать ему жизнь или взять от него смерть. Крильон испугался, чтобы она не умерла, оставив в этом доме роковую честь, которую Эсперанс спас ценой своей крови.

– Пойдемте, дочь моя, – сказал он кротко, – подумайте о вас, подумайте о короле, подумайте о вашем сыне. Вы не можете оставаться здесь, Эсперанс этого не хочет… Куда вас отвести?

Габриэль долго смотрела на своего любовника и не отвечала ничего. В своем высоком безумии она все думала, что он приподнимется и улыбнется. Она позвала его еще раз и наконец сказала спокойным голосом:

– Эсперанс умер; ведите меня к Замету.

Глава 79
МРАК

У капиталиста была толпа. Все друзья короля – это был весь Париж – стеклись в отеле Ледигьер ухаживать за будущей королевой, чтобы угодить Генриху. Прекрасное весеннее солнце сияло на зелень в богатом саду Замета; тридцать человек гостей ходили по аллеям, окаймленным буквицами и фиалками, и все беспрестанно спрашивали о герцогине, окна которой еще были заперты.

Замет, принужденный, растревоженный, – отвечал посторонним, что герцогиня, устав от вчерашнего путешествия, еще отдыхает; коротким он признавался, что сон герцогини казался ему несколько продолжителен, потому что скоро пробьет двенадцать часов, а со вчерашнего вечера Габриэль, которая сейчас легла по приезде, еще не выходила, даже никого не звала. Только курьер, отправленный утром Грациенной, повез письмо герцогини в Безон к женевьевцам. Когда спрашивали Грациенну, она отвечала все одно:

– Герцогиня спит, – и не выходила из передней своей госпожи.

Замет время от времени переглядывался с Элеонорой; та ходила по саду с любопытными или волокитами, которые просили у нее одни предсказаний, другие – обещаний.

– Точно ли герцогиня не больна? – робко спросил ла Варенн у Замета и у Бассомпьерра.

Ла Варенн, не будучи орлом, умел часто летать в облаках, и с тех пор, как верил близкому царствованию Габриэль, весь превратился в зрение и слух для ее пользы.

– Нездорова! – вскричал Замет с волнением. – По какой это причине, месье де ла Варенн? Почему ей сделаться больной, позвольте вас спросить? Сделайте мне удовольствие, объясните причину этого предположения.

– Э, Замет! Как ты расхорохорился! – сказал Бассомпьерр.

В самом деле, флорентиец весь был красный.

– Я понимаю, что месье Замет заботится о том, что я говорю, – прибавил ла Варенн, – дело идет об его гостье… а это немалая ответственность! Если герцогиня сделается нездорова, я тотчас напишу королю. Мне приказано все писать его величеству о герцогине.

– Но имеет ли она здесь всевозможные условия для здоровья? – перебил Замет. – Притом, мы ее еще не видали. Судите сами, месье де Бассомпьерр, герцогиня приехала вчера вечером одна под вуалью; она не хотела, чтобы я встречал ее у лодки. Приехав сюда, она совсем почти не говорила и ушла к себе так скоро, что я не знаю, поклонилась ли она мне.

– Она устала, – сказал Бассомпьерр, – она не хотела видеть тебя у лодки, чтобы не привлечь толпу. Меня самого она послала спать.

– Она простилась со мной, – возразил ла Варенн, – но под вуалью она показалась мне очень бледна.

– Уверяю вас, что она вчера благоухала как роза, – сказал Бассомпьерр.

– Смею надеяться, – продолжал Замет, – что герцогиня сегодня утром такова, какова была вчера, и будет завтра такова, как сегодня. Притом Грациенна ничего не сказала в опровержение этого; герцогиня спит – вот и все, и мы будем ее ждать.

– Но наш обед пострадает! – вскричал Бассомпьерр. – Знаешь ли, Замет, что уже первый час, и из твоей кухни идет такой запах, как будто уж пора садиться за стол. Хороший будет у нас обед?

– Если у вас такой вкус, как у герцогини, – отвечал Замет, – вы найдете кушанья превосходными. Признаюсь, я составил этот обед из всего, что нравится нашей будущей королеве.

– Это была твоя обязанность.

– И король будет вам благодарен, – сказал ла Варенн. – Притом можно любить то, что любит герцогиня, у нее такой прекрасный вкус!

– Если б я умел писать стихи, – вскричал Бассомпьерр, – я сейчас бы их написал и бросил в комнату герцогини гравированными на золотом яйце; яйцо разбило бы стекло, спящая проснулась бы, и мы имели бы возможность пообедать.

Эти слова были услышаны, схвачены на лету многими желудками, которые начинали находить продолжительным сон герцогини.

– Я предлагаю, – говорил один, – устроить концерт из прекрасных голосов и веселых инструментов, пропеть любовные куплеты под балконом.

– В Великий четверг любовные куплеты!.. – возразил Замет, все более и более смущаясь от промедления своей гостьи.

По совету Элеоноры он хотел послать нового посла в молчаливые комнаты, когда явилась Грациенна, объявившая, что госпожа ее идет.

– Пора. Я хотел уже писать королю, – сказал ла Варенн, махаясь шляпой.

Лоб флорентийца прояснился. Элеонора сделалась менее рассеянна; все присутствующие, мужчины и женщины, столпились, чтобы занять лучшие места внизу лестницы. Лучшие места были те, которые позволяли получить первый поклон и первую улыбку герцогини.

Женщины приготовлялись хорошенько рассмотреть наряд той, которая уже царствовала во Франции по своему тонкому вкусу, по своему великолепию, всегда изящному, и по своему воображению, которое придавало характер поэзии и искусства каждому из ее нарядов.

Мужчины, хотя не все любили герцогиню, может быть, потому что она не всем позволяла это, однако охотно становились на ее дороге, чтобы восхищаться самой совершенной красотой, какой только Создатель наделил человеческое существо.

Габриэль показалась на верху лестницы; она была в черном. Гагатовая вышивка сверкала на темной шелковой матери и возвышала прозрачную белизну ее рук и шеи. Она сходила медленно, как восковая статуя, оживленная тайным механизмом. Все в ней дышало величием, до того поразительным, красота ее была так строга, что шелест ее платья по ковру нагнал дрожь на тех, кто желал насладиться ее присутствием. Это была не женщина, вставшая с постели, а воскресшая королева, вышедшая из могилы. Лицо ее было розовое, глаза блестящие; но достаточно было одного взгляда для каждого, чтобы приметить лихорадочный блеск в ее странных взглядах и румяна, которыми Габриэль первый раз в жизни покрыла себе щеки. Обыкновенно свежесть крови и молодости бросала на эту бархатистую кожу довольно яркий румянец. К чему могли служить эти румяна? Была ли это прихоть? Никто не предполагал, чтобы они прикрывали смертельную бледность. Зачем она будет бледна, эта счастливейшая женщина, которая скоро вступит на трон!

Замет подбежал и поцеловал у нее руку, между тем как она кланялась собранию.

– О! герцогиня, – сказал он, – здесь уже начинали беспокоиться о вас, но я надеюсь, что вы здоровы.

– Совершенно, – сказала Габриэль серьезным голосом.

– Ведь я вам говорил, – вскричал Бассомпьерр, – герцогиня никогда не была так прекрасна!

– Я никогда не видал более ослепительной красоты в ее вел…

– Кончайте, кончайте, – сказал Замет с грубым смехом, стараясь казаться искренним, – то, что вы не смеете сказать сегодня, все скажут завтра.

И все более или менее раболепно аплодировали комплиментам хозяина.

– Угодно вам сесть? Точно будто вы устали, герцогиня, – прибавил Замет.

Габриэль действительно шаталась.

– Нет, будем ходить, – отвечала она, – ходить скоро.

– Но… обед подан…

– А! – сказала Габриэль, вдруг остановившись. – Обед?

– Ждали только вас.

– Зачем ждали меня? Сегодня день постный, я говею и не буду есть ничего, Замет.

Эти слова, произнесенные таким образом, сделали на присутствующих неописуемое впечатление. Все посмотрели на герцогиню; черная одежда так шла к ее суровым словам. Но больше всех изумился флорентиец. Слова «я говею и не буду есть» поразили его. Он забылся до такой степени, что стал искать глазами Элеонору, которая, стоя на одной из ступеней, прислонившись к столбу лестницы, наблюдала с интересом или, лучше сказать, с пылким любопытством за всей этой сценой.

– Что же удивительного, если постишься в такой день, как сегодня? – сказала Габриэль. – Король желает, чтобы я набожно исполняла обряды, предписываемые церковью всем католикам. Я повинуюсь королю.

– О! я напишу об этой доброй мысли его величеству, – сказал ла Варенн.

– Разве и мы также будем поститься? – пробормотал Бассомпьерр. – Зачем меня не предупредили об этом сегодня утром? Король должен был сказать мне об этом, посылая меня к герцогине.

– Разумеется, – отвечала Габриэль, делая усилие над собой, – что я не навязываю своего примера никому. Я скажу более: если вы считаете себя обязанными подражать мне, вы сделаете мне большое неудовольствие. Прошу вас обедать, Замет, с вашими гостями.

– Герцогиня, – пролепетал флорентиец, – без вас что же будет за праздник?

– О! Сегодня не может быть праздника, Замет, по крайней мере, для меня. Я дала обещание, и если уж все вам говорит, чтобы извиниться перед этими дамами, которые на меня будут сердиться, что заставляю их голодать, я обещала папе поститься сегодня.

– Взамен приятных известий, которые он прислал вам из Рима? – вскричал Бассомпьерр.

– Именно; так как все вы не имеете никаких дел с папой, обедайте, обедайте хорошенько, я прошу об этом, я требую этого.

И Габриэль докончила это приказание геройской улыбкой: Замет почувствовал, что Элеонора сзади дотронулась до него локтем. Не оборачиваясь, он отвечал ей пожатием, которое свидетельствовало об их взаимном беспокойстве. Габриэль не хотела обратить внимания на эти проделки. Она угадывала их. Ее душа парила слишком высоко, чтобы анализировать эту гнусную игру жалких страстей.

– Ну! – сказала она тоном королевы. – Будут ли обедать? Или я должна уйти, если всех стесняю?

Замет поклонился. Присутствующие, утешившись, наговорили приветствий и направились к столовой.

– Но, герцогиня, – сказал Замет, в отчаянии от такого обстоятельства, которое разрушило все его планы, – если бы вы сделали нам честь, только сели за стол.

– Если вы этого непременно хотите, я готова. А то я погуляю в саду, пока вы будете обедать с гостями. Приходите туда… я буду вас ждать.

Замет знал толк в оттенках голоса; он видел, что это согласие было решительным отказом.

– Все пропало, нам изменили, – шепнул он Элеоноре.

– Нет еще, – отвечала итальянка.

– Нужны вам мои услуги? – смиренно спросил ла Варенн герцогиню.

– Нет, ла Варенн, обедайте вместе с другими.

– Вы кажется печальны; угодно, чтобы я написал королю?

– Королю! зачем? – вскричала герцогиня.

– Обрадовать сердце его величества тем, что его королева скучает без него.

– А! очень хорошо, напишите это королю, если хотите, друг мой.

Говоря таким образом, Габриэль шла по саду и села, или, лучше сказать, упала на дерновую скамью возле оранжереи, повернув глаза к дому Эсперанса, кровля которого виднелась сквозь листья, еще довольно редкие. Оставшись одна, она сказала Грациенне голосом прерывистым:

– Есть ответ из Безона?

– Нет еще.

– Посмотри, не приехал ли курьер.

– Сейчас.

– Как он заставляет меня ждать, как он заставляет меня страдать!.. – прошептала герцогиня. – Ах, брат Робер! я думала, что вы более мне преданы… сжальтесь над бедной женщиной, брат Робер. А ты, мой добрый друг, мой Эсперанс, – сказала она, смотря на его дом с горестным выражением. – Прости, что я так медлю. Если я еще не явилась на свидание, это не потому; что я боюсь, это не потому, чтобы моя душа не стремилась горячо к твоей. Ты этому веришь, не правда ли? Ты это видишь с неба, где ты меня ждешь с доверием. Но если б я согласилась обедать у Замета, может быть, я уже умерла бы, а теперь еще слишком рано. Прежде чем я отправлюсь в этот путь, я должна просить кое о чем брата Робера, который первый, может быть, угадал нашу любовь. Ты знаешь, чего я от него хочу, не правда ли, Эсперанс? На небе известно все. Будь терпелив. Как только я получу ответ от доброго брата, оранжереи Замета недалеко, я медлить не стану, будь спокоен.

Грациенна подошла во время этих печальных слов. Габриэль не слыхала ее шагов и в порыве горести и нетерпения вскричала:

– О, брат Робер, сократите мою агонию!

– Что это? – спросила Грациенна, которую этот монолог испугал. – О какой агонии вы говорите?

– Разве я произнесла это слово, Грациенна?

– Но ради бога, милая госпожа моя, поплачьте немножко, ваши сухие глаза пугают меня.

– Молчи… идут.

Это был Замет, который, усадив своих гостей, прибежал показать герцогине, что он не пренебрегает ею.

– Герцогиня, – сказал он, – постятся только до полудня, а теперь уже половина второго; берегитесь, чтобы не повредить вашему здоровью, король будет упрекать в этом вас и меня.

– Вы думаете?

– Я ручаюсь за это, – вскричал Замет с живостью, думая, что Габриэль поколебалась. – Согласитесь!

– Пока нет, Замет, после… О! я попрошу у вас обедать, не беспокойтесь. Приготовления, которые вы сделали для меня, не будут напрасны.

Он вздрогнул и побледнел.

– Покажите мне ваши оранжереи, – сказала Габриэль, – говорят, они великолепны в нынешний год… особенно фрукты.

– Винограду нет.

– А персиков много?

Замет помертвел. Габриэль вошла в оранжерею, он за ней. Она прямо подошла к персикам.

– Что это, я вижу на дереве только один; разве вы уже сорвали все другие?

– Нынешний год был только один, – пролепетал флорентиец.

– Зато какой великолепный! Я никогда не видала такого персика… и если б не постилась, я могла бы съесть этот чудный персик!

Пот выступил на лбу Замета.

– Я уверена, что вы не отказали бы подарить его мне, – продолжала герцогиня, все улыбаясь, между тем как Замет вне себя начинал теряться.

– Курьер! – вскричала Грациенна, которая побежала навстречу курьеру и взяла у него из рук ответ из Безона, зная, что ее госпожа с нетерпением его ждет.

Габриэль с живостью взяла письмо и прочла. Ее очаровательные глаза сверкнули, устремившись на небо, в них блеснул свет освобождения.

– Приятное известие? – спросил Замет, который оправился, видя, что Элеонора подсматривает в окно из-под широкого кактуса.

– Превосходное. Это и приятное и благочестивое дело. Один друг назначил мне свидание в церкви Св. Антуана в вечерню.

– Стало быть, через час?

– Почти.

– Свидание печальное.

– Говорят, музыка чудесная.

– Правда, что она несравненна. Весь Париж стремится туда, вы не найдете места.

– Грациенна, пошли взять для меня одну из боковых капелл и вели подавать носилки.

Замет смотрел на Габриэль и слушал ее с изумлением. Все ее поступки и слова после приезда были для него непонятны. Оба они были в оранжерее на зорких глазах невидимой Элеоноры.

– Позвольте мне, герцогиня, – сказал он, – высказать вам, что я нахожу странным расположение вашего духа.

– Даже капризным. Я сейчас не хотела ничего есть, не так ли?

– А теперь вы соглашаетесь?

– Да.

– Я отдам приказания, чтобы вам подали обедать.

Она остановила его.

– Нет… здесь есть то, что мне нужно.

Она протянула руку к персику.

– Этот персик… – пролепетал Замет.

– Он единственный. Во всей Франции не найдется подобного. Наверняка вы назначали его мне. Для чего, если вы ждали меня обедать, не сорвали вы его к столу?

– Герцогиня, фрукты вам лучше нравятся на дереве.

Габриэль сорвала персик, привязанный ниткой к ветке. Несколько минут она смотрела на него безмолвно.

– Вы хорошо меня знаете, – сказала она, – вы знали, что я не устою от удовольствия сорвать его. Замет, это хитрость. Бьюсь об заклад, что если б я не подумала его сорвать, вы сами принесли бы его мне.

– Почему вы говорите мне это, герцогиня? – спросил флорентиец, с которым сделалась дрожь.

Габриэль разломила персик и холодно, не торопясь, не дрожа, съела половину. Молния промелькнула сквозь стекло, это был луч из глаз Элеоноры.

– Хотите другую половину, Замет? – сказала герцогиня с ледяной иронией.

– Право, герцогиня! – вскричал Замет, которого возмутившаяся совесть превратила в привидение. – Можно бы сказать, слушая вас…

– Что можно бы сказать, Замет? – гордо перебила герцогиня. – Что этот персик был приготовлен для меня, что он отравлен?.. Что вы хотите, чтобы другая была французской королевой, и что Габриэль умрет?.. Что за беда, если Габриэль, вместо того чтобы жаловаться, прощает вам и благодарит вас! Посмотрите, никто не пошел за мной, я отдалила всех свидетелей, даже Грациенну! Я не хотела сесть за ваш стол; не бойтесь, вас подозревать не станут, и я не хочу погубить ни вас, ни ваших сообщников.

Он зашатался и чуть не упал.

– Я прошу у вас только одной услуги, последней, скажите мне только, долго ли я буду страдать? – прибавила Габриэль.

– Герцогиня, герцогиня… пощадите несчастного…

– Отвечайте – да или нет, я тороплюсь! Отвечайте, говорю я вам, имейте, по крайней мере, это мужество. Долго ли я буду страдать на этой земле?

Он сложил руки, упал на колени и губы его, коснувшись платья этого ангела, прошептали: «Нет!»

– Ты слышишь, мой Эсперанс! Замет, я вас благодарю и прощаю вам.

Сказав эти слова, она вышла, оставив этого человека, раздираемого угрызениями, который кричал среди своих рыданий:

– Это не я, это не я!..

Итальянка убежала, преследуемая голосом Бога.

Габриэль прошла к своим носилкам. Хохот и веселые разговоры собеседников напрасно касались ее слуха, она слышала только один голос, снисходивший с неба.

Все остальное принадлежит истории. Герцогиня слушала в отдельной капелле вечерню в церкви Святого Антоана. Там собралось много знати. Анриэтта д’Антраг приехала туда следить за действием яда на лице своей соперницы.

Народ, видевший, как бледная Габриэль стояла на коленях и набожно молилась, благословлял ее и, без сомнения, молился также и за нее, кроткую любовницу, которая никогда не делала зла и имела врагами только врагов короля.

Заметили возле герцогини в темном углу церкви женевьевца, который долго говорил с нею и не раз во время этого разговора бил себя в грудь и клал земные поклоны в мрачном отчаянии.

Без сомнения, она признавалась ему, как захотела умереть, несмотря на столько предуведомлений, которые спасли бы ее жизнь. Без сомнения, она признавалась ему в своих проступках и умоляла о прощении, в котором Господь никогда не отказывает умирающим. Что касается просьбы, которую она хотела ему сделать, она была очень трогательна и очень достойна великодушной души, расстававшейся с этим совершеннейшим телом. Когда монах слушал ее, суровое его лицо не раз было омочено слезами.

Между тем как мрачная музыка раздавалась под сводами, между тем как серьезные голоса певцов разглашали в воздухе печальную музыку, Габриэль говорила монаху, стоящему на коленях возле нее:

– Брат, может быть Господь не любит меня, может быть, моей смерти недостаточно, чтобы искупить мою жизнь, хотя я старалась, умирая, не делать ни шума, ни огласки. Может быть, я не попаду на небо, где уже находится мой Эсперанс, и где я не увижу его никогда. О, моя единственная надежда! Не позволяйте, чтобы я рассталась навсегда с ним, кого я буду любить и за могилой. Когда король меня забудет, когда все забудут дорогу к моей могиле, и даже мой сын не прочтет мое имя под густой травой, я останусь совсем одна. О, заклинаю вас, брат Робер, соедините меня с Эсперансом… смешайте пепел наших двух сердец…

Она не кончила, с нею сделалась дрожь, ее унесли без чувств на носилках, к мадам де Сурди.

«Я буду королевой», – подумала Анриэтта, видя, как Габриэль унесли почти мертвую.

Замет не солгал: на другой день она уже не страдала. Ла Варенн уведомил короля в письме, что она больна и умерла.

Надо отдать Генриху справедливость, король очень плакал.