Текст книги "Прекрасная Габриэль"

Автор книги: Огюст Маке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 52 страниц)

– Я рад видеть вас в таком расположении, – сказал герцог. – Сейчас сделаю распоряжение, чтобы от всех ворот были взяты французы.

– Прекрасно, прекрасно! – вскричала герцогиня, между тем как герцог говорил тихо со своими капитанами.

– Только, – шепнул Бриссак герцогине, – вы попались в тиски, мой прекрасный друг. Завтра вы проснетесь испанкой.

– Как это, граф?

– А, вы не доверяете мне до такой степени, что предаетесь совершенно этому дерзкому испанцу! Вы с ума сошли и проиграете партию!

– Но…

– Вы разве не знаете, что мне говорили сейчас эшевены, когда вы послали шпиона Кастиля перебить меня?

– Не знаю, но мне казалось, будто вы все вместе составляли заговор.

– Они мне говорили: взять французского короля – это хорошо, взять Гиза, потому что де Майенн нас бросил – это очень хорошо, но только чтобы сейчас он избавил нас от испанцев.

– Они говорили это?

– Призовите их и поговорите сами с ними. Ведь вы их отталкиваете, удаляясь от них. Вспомните, что вы француженка. Ведь Лотарингия во Франции, герцогиня!.. И я также француз, а вы сговариваетесь против меня с испанцем!

– Послушайте, если правда, что вы покровительствуете этому Беарнцу…

– Это говорит Фериа. Ну, допустим эту нелепость. А он, этот испанец, сделает свою инфанту французской королевой и запрет в тюрьму вашего племянника.

– О, мы увидим!

– Чем же вы будете защищать его, несчастная слепая, когда весь гарнизон будет испанский? Как! Вы не понимаете, что я выхожу из себя, для того чтобы напугать его Генрихом Четвертым, чтоб ему были нужны и вы, и Лига, а вот с одной стороны де Майенн бросает Париж, а с другой вы отдаете ключи испанцам. Поступайте как хотите, и, так как мы уже более не друзья, я, не говоря ни слова, буду подражать герцогу де Майенну и уеду отсюда.

Сказав эти слова, которые произвели глубокое впечатление на герцогиню, он повернулся и присоединился к гвардейцам, провожавшим его. Герцогиня подумала, а потом подъехала к герцогу и сказала ему:

– Мы не можем удалить парижан от ворот их города.

– Почему?

– Потому что это значило бы объявить им войну.

– Почему же и не так?

– Это ваша политика, а не моя! – вскричала герцогиня. – Сделайте же таким образом, чтоб ворота караулили в эту ночь и испанцы, и парижане.

Герцог удивился.

– Видно, что вы говорили с Бриссаком, – сказал он.

– О! Мне не нужно разговора с Бриссаком, чтобы принять хорошее намерение.

– Вы, кажется, сейчас его приняли; но, как говорил король Франциск I, ваш пленник, женщины часто переменяются.

– То, что вы говорите, невежливо, герцог! – вскричал Бриссак, подъезжая.

– Оставьте, Бриссак, оставьте! – перебила герцогиня. – Я вижу, что это неприятно герцогу; но я стою на своем: Париж будут охранять и парижане, и испанцы.

– Вот это прекрасно! – прошептал Бриссак.

– Вы слышите, герцог? – повторила герцогиня, вне себя от удовольствия распоряжаться.

– Я слышал, – сказал испанец, прощаясь скорее, чем требовала вежливость.

– Мы увидимся сегодня вечером на постах, которые я сама осмотрю! – закричала ему герцогиня.

– Сегодня вечером! – отвечал герцог, удаляясь.

– Будьте спокойны, Бриссак, – сказала герцогиня, пожимая руку губернатору. – Не в нынешнюю ночь провозгласит он свою инфанту.

– Я ручаюсь за это, – отвечал Бриссак.

В эту минуту паж герцогини подошел к ней и доложил, что какой-то господин приехал из деревни и привез ей важное письмо.

– Известно, кто этот господин? – спросила она.

– Его зовут ла Раме, – отвечал паж.

Глава 33
ПАТРУЛЬ

Настал вечер после этого взволнованного дня. Мирные граждане, у которых не было других забот, как спать десять часов, ушли домой. То же сделали и лигеры, которые, уже взволнованные раздачею писем короля, были дружески предупреждены остаться дома и хорошенько запереться там, так как обещания Беарнца скрывали какую-нибудь засаду, может быть, Варфоломеевскую ночь.

Вся воинственная деятельность парижан обнаруживалась около ворот. В этот час возвращались запоздалые, те, которых прогулка и торговля вызвали в предместья и которые возвращаются каждый вечер до звона о тушении огня.

Для наблюдателя, который мог бы парить над городом, это зрелище было бы странно. Фигуры, возвращавшиеся в этот вечер через различные ворота в Париж, конечно, не решились бы явиться днем. Это были женщины такого огромного роста, хотя шли согнувшись под своей ношей, мельники на прекрасных военных лошадях или разносчики с тюками, такими странными, что недоверчивые испанцы не пропустили бы их днем без подробного осмотра.

Все эти странные посетители направлялись по разным дорогам к Арсеналу, кварталу пустынному, и молча занимали позицию на берегу реки, как люди, устраивающие рынок.

Рынок в подобной части и в подобном месте был неправдоподобен; они нашли по прибытии эшевена, который распоряжался распределением товаров, который разделял их на маленькие группы и отсылал их напротив острова Лувье. Там они исчезали, и после каждой группы в двенадцать мужчин или женщин, входившей в домик, через полчаса выходили двенадцать солдат национальной милиции. Эти отряды имели каждый офицера, который вел их к какому-нибудь посту, где они занимали позицию.

Когда эшевен, занимавшийся всеми этими таинственными операциями, окончил свое дело, он взял с собою последнюю группу в двенадцать солдат и повел их к Новым воротам. Дорогою он смотрел, так шли шагом эти странные солдаты, которые сначала спотыкались и наступали на ноги друг другу, но через пять минут составляли только одно тело, идущее на двадцати четырех ногах. И как они были смешны! Одни, худощавые, в бархатных полукафтанах, имели поверху них огромные кирасы, в которых поместились бы две такие груди, как у них; другие, в огромных шишаках, как будто вовсе не имели головы на шее; третьи сгибались под древней броней; четвертые имели круглые щиты времен Карла Великого; ни один не умел прицепить свою шпагу на должной длине; у тех было ружье, у этих топор. Дети, если бы в этот час были дети на улицах, непременно бежали бы за этим отрядом с карнавальными криками.

Но офицер особенно был замечателен. Его каска, времен последнего Крестового похода, была украшена изломанным забралом, которое постоянно падало ему на нос. Широкие плечи и круглый живот этого достойного гражданина заставляли трещать желтый полукафтан с зелеными и красными бантами. Это был самый смешной костюм, но, когда этот человек выпрямлялся, костюм облагораживался гордою осанкой его сильного стана.

Офицер этот шел впереди своей колонны, а эшевен тотчас позади него. Вдруг испанский патруль вышел из боковой улицы и закричал:

– Кто идет?

Надо было посмотреть, как эти двенадцать человек схватились за оружие. Начальник испанцев и начальник милиции разменялись паролем, и два отряда продолжали идти в противоположные стороны; испанцы оборачивались не раз, чтобы полюбоваться воинскою осанкой этих национальных милиционеров. Эшевен с живостью приблизился к офицеру.

– Берегитесь, – сказал он, – вы слишком благородны под оружием, вас узнают.

– Вы думаете, любезный мосье Ланглоа? – спросил тот.

– Конечно. А ваши солдаты маршируют, как королевские гвардейцы. Для граждан это невероятно.

Толстый офицер улыбнулся с удовольствием.

– Я не стану удивляться, – продолжал эшевен, – если испанцы вернутся и будут следовать за вами.

– Пусть-ка они меня узнают под этой ношей вьючного скота, – прошептал офицер, – на меня, должно быть, отвратительно смотреть. А эти-то несчастные, прибавил он, смотря на свой отряд, – как они унижены!.. Я нахожу их ужасными.

– Ну нет, нет, – сказал Ланглоа.

– Мы скоро придем, не правда ли? – продолжал офицер. – Мне надоело мое забрало, оно трет мой лоб и наконец отрежет мне нос.

– Шш!.. – сказал эшевен. – Мы пришли.

На небольшой площади стояло с одной стороны человек сто народной милиции, а с другой – испанский батальон, человек до двухсот, вооруженных ружьями и шпагами. Посреди площади прохаживались президент Лемэтр и генеральный прокурор Молэ с доном Хозе Кастилем, капитаном батальона.

– Я привел подкрепление! – вскричал Ланглоа.

Когда показались двенадцать человек, приведенных Ланглоа, в рядах испанского батальона раздался хохот, которым заразились даже парижские солдаты. Надо сказать, что никогда пародия не была доведена до такой высокой степени совершенства. Бряцание ножен, ударявшихся о ружейные дула, неровная походка, звук кирас составляли редкое зрелище, которое скоро привлекло внимание дона Хозе.

– Это очень любопытно, – сказал он.

– Надо бы простить, – отвечал Ланглоа, – это ученики кожевников и железников, которых я вооружил в первый раз и которые еще не Цезари.

– И вот на кого вы рассчитываете, чтобы защищать ваш город! – прибавил испанец с сострадательной улыбкой.

Ланглоа смиренно пожал плечами.

– Если этим людям придется стрелять, они убьют друг друга, – сказал президент Лемэтр.

– Я дал, что было у меня лучшего, – отвечал Ланглоа, ставя своих людей после ста других.

Вдруг послышался топот лошадей, и герцог Фериа выехал на площадь в сопровождении своих гвардейцев и многих из «Шестнадцати», которые не оставляли его после известия об атаке. Приехал и Бриссак. Он был также верхом и вооружен для сражения. Первый взгляд его был брошен на Ланглоа, которого он увидал впереди его двенадцати солдат. Испанец, по приезде Бриссака, подъехал к нему и сказал взволнованным голосом:

– Что это я видел? Земляные укрепления перед Новыми воротами уничтожают, и работники уверяют, что это по вашему приказанию.

– Да, – отвечал Бриссак. – Я предупредил сегодня утром капитана Кастиля. Я хочу камней вместо этой земли, и вы должны были видеть уже цемент и известь, которые послали туда господа эшевены.

– Я нашел бы эту меру превосходной, – шепнул герцог Фериа Бриссаку, – если бы она не была принята именно сегодня.

– Почему же именно сегодня, а не вчера или завтра?

– Потому что сегодня, говорят, король Наваррский предпринимает атаку против Парижа.

Говоря таким образом, испанец смотрел на Бриссака, как будто хотел проникнуть до глубины его души.

– Милостивый государь, – сказал граф, – вы имеете весьма невежливую привычку: вы раздираете лицо людей вашими глазами, как кошка когтями. Во Франции это не водится; я извиняю вас, как иностранца.

– О! Не извиняйте, если хотите, – дерзко сказал герцог.

– Хорошо, господин герцог, мы объяснимся насчет этого, когда я кончу мою службу; и я не прочь посмотреть, пронзает ли ваша шпага так глубоко, как ваши взгляды, но теперь не будем ссориться.

– Надо прежде всего остановить уничтожение земляных окопов.

– Не надо останавливать ничего.

– Я должен беречь Париж и отвечаю за него.

– Я отвечаю больше вас, потому что я губернатор Парижа.

– Если бы даже мне пришлось употребить силу, чтобы прогнать работников…

– И не пытайтесь, – холодно перебил Бриссак. – Я предупреждаю вас, что, если дотронутся до одного из моих работников, я велю ударить в набат и брошу всех испанцев в реку.

– Милостивый государь!.. – вскричал герцог, побледнев от гнева.

– Знайте это и не осмеливайтесь никогда угрожать мне, потому что, если бы я не служил одному делу с вами, если бы я больше вас не опасался приближения Беарнца, против которого мне нужен ваш гарнизон, давно уже вы все были бы похоронены в самых гадких местах моего города.

– Мы увидим впоследствии, – отвечал герцог, заскрежетав зубами.

– Ба! Мы превосходные друзья и впоследствии забудем все это. Будем думать о нашей службе и не представим нашим людям, наблюдающим за нами, зрелище ссоры между начальниками. Это Новые ворота. Кого мы поставим сегодня у Новых ворот?

Герцог отер свой лоб, орошенный потом.

– Я посмотрю, – прошептал он.

– Поставьте много солдат, если вы тревожитесь насчет этого уничтожения земляных окопов.

– Я поставлю много испанцев.

– Хорошо. Но поскорее. В Париже шестнадцать ворот, и если мы будем мешкать таким образом, то мы не кончим до рассвета.

– Я посоветуюсь с моими капитанами.

– Очень хорошо. А я с моими гражданами.

Герцог позвал дона Хозе и своих офицеров. Бриссак подъехал к Ланглоа и двум судьям.

– Все ли наши вошли? – спросил он.

– Все.

– Без всяких подозрений?

– Без всяких.

– В котором часу король подойдет со своими войсками?

– В половине четвертого утра.

– Не прежде?

– Он отправляется из Сен-Дени только в два часа.

– Довольно.

Бриссак обернулся при звуке военной команды. Герцог Фериа назначил отряд, который должен был стеречь Новые ворота.

– Шестьдесят человек, – сосчитал Бриссак.

– Под командой дона Хозе, – сказал Ланглоа.

– Выходите из рядов шестьдесят человек! – вскричал Бриссак своим милиционерам.

Герцог Фериа поспешно подъехал к нему.

– Это слишком много, – сказал он.

– Ведь ваших шестьдесят.

– Я прошу вас оставить мне превосходство этих ворот, придется много работать.

– Тем более причин, чтоб я оставил здесь столько же человек, сколько оставляете вы.

– Послушайте, граф, – сказал испанец, – уступите мне на этот сет.

– По милости вашей вечной недоверчивости, герцог. Ну, хорошо, я пошлю только сорок человек.

– И это слишком много; в караульне Новых ворот помещаются только семьдесят два человека.

– Э! Месье де Бриссак, – сказал Ланглоа, присутствовавший при этом разговоре, – докажем герцогу всю нашу искренность и оставим здесь только двенадцать человек, если он так желает.

– Я выбираю последних! – вскричал дон Хозе, указывая с насмешливым хохотом на отряд, приведенный эшевеном.

– Пусть будут последние, – сказал Ланглоа, толкая под локоть Бриссака.

Офицер с толстым брюхом приподнял свою бровь, проходя мимо Бриссака, и граф при виде этого лица не мог не вздрогнуть от удивления.

– Черт побери! – сказал он дону Хозе, который насмехался над смешной экипировкой этих двенадцати милиционеров. – Счастливая у вас рука, любезный капитан!

– Не правда ли, – отвечал Кастиль, – что подобных нет во всем Париже?

– И нигде, – сказал Бриссак.

Двенадцать человек в сопровождении испанского капитана вошли в караульню Новых ворот, которая заперлась перед ними. Ланглоа и его два товарища переглянулись с Бриссаком, и взгляд их говорил также, что у дона Хозе была счастливая рука.

Только что это было кончено, как на площади появилась герцогиня Монпансье на горячей лошади, а за ней целая армия слуг и офицеров разного сорта.

– Ну, – сказала она Бриссаку, – разделили караул, как я приказала?

– Это сделано у Новых ворот, – отвечал граф, – теперь мы перейдем к другим.

– Вы знаете, говорят, что нынешнюю ночь будет тревога?

– Каждый день то же говорят.

– Как мы с герцогом?

– Как нельзя лучше.

– Кстати, граф, если мне придется сообщить вам что-нибудь, я пришлю к вам моих адъютантов. Вот еще один новый; посмотрите на него хорошенько, чтобы узнать.

– Кто этот господин?

– Месье де ла Раме, дворянин, лишившийся отца. Он приехал ко мне с удивительным усердием.

– Очень хорошо, – сказал Бриссак.

– Он был также рекомендован Антрагом, но кажется Антраги сделались большими роялистами, чем король, месье ла Раме предпочел приехать ко мне в Париж, в центр самого действия.

– Мы дадим ему работу, – отвечал Бриссак, проницательный взгляд которого осмотрел нового адъютанта с ног до головы.

– Наблюдайте хорошенько за испанцем, – шепнула герцогиня графу, – я слышала, что он хочет сыграть с вами шутку.

– Благодарю, – отвечал Бриссак.

Герцогиня ускакала среди вихря негодяев, которые кричали во все горло:

– Да здравствуют Гизы!

– Она опьяняется этим крепким вином, – прошептал Бриссак, направляя свою лошадь к воротам Сен-Дениским.

Но к нему подъехал герцог Фериа, который подстерегал все его движения, и загородил ему дорогу.

– Что такое еще? – спросил Бриссак.

– Два слова, граф. Необходимо ли нам обоим прогуливаться по Парижу, когда опасность и внутри, и извне?

– Нет, – сказал Бриссак.

– Тем более, – прибавил испанец, – что носятся слухи очень важные.

– Какие?

– Уверяют, что видели неприятельскую кавалерию близ Монружа.

– Какие выдумки!

– Вот этот человек, – холодно сказал герцог, указывая на валлонского солдата, – видел эту кавалерию.

Солдат подтвердил.

– Это другое дело, – отвечал Бриссак, – это стоит рассмотреть.

– Вот почему я с вами посоветовался, граф. Это надо разузнать.

– Вы правы, герцог.

– Вы не откажетесь осмотреть внешние укрепления? – с живостью спросил испанец.

– Я? – сказал Бриссак, несколько взволнованный, потому что он ясно видел ловушку в этом предложении. – Я никогда не отказываюсь исполнять то, чего требует служба.

– Ну, будьте так добры и осмотрите.

– Очень охотно.

– Я не стану от вас скрывать то, что говорят.

– Разве говорят еще что-нибудь?

– Уверяют, что нам изменили.

– Я сам вам об этом говорил.

– И если действительно неприятельская кавалерия виднеется за городом, стало быть, измена существует, не так ли?

– Непременно.

Герцог внимательно выслушал этот ответ.

– Нельзя терять времени, – продолжал он, – и если вы лично желаете сделать этот осмотр, то, кажется, пора ехать.

– Поедем, – сказал Бриссак, сердце которого билось. – Но я поеду не один; я полагаю, мне надо съездить за конвоем.

– Вот восемь верных человек, которых я вам даю, господин губернатор.

– Восемь испанцев!

– Все дворяне Кастильды. За храбрость и верность всех я ручаюсь; они все гнушаются измены.

Бриссак рассмотрел эти восемь физиономий, помраченных подозрением, восемь взглядов, блиставших огнем непоколебимой решимости.

– Черт побери! – прошептал он. – Но вино нацежено, надо его пить.

Приехали к Сен-Дениским воротам. Восемь испанцев ждали своего нового начальника, чтобы выехать позади него. Ночь была темная и дождливая. Только слабый огонь в караульне освещал лица красноватым отблеском.

– Ну, прощайте, – сказал Бриссак герцогу, – сказать вам: до свидания?

Герцог вывел отряд за стены и там, остановившись в темноте, в тишине и в уединении, сказал:

– До свидания, если вы не встретите в дороге кавалерию короля наваррского; а то прощайте!

– А! а! – сказал Бриссак. – Понимаю, то есть если я ее встречу…

– Эти восемь дворян вас убьют, – холодно сказал герцог, возвращаясь к городу.

Бриссак после трех секунд размышления пожал плечами и решительно двинул свою лошадь на дорогу. Зловещий отряд провожал его, не произнося ни слова. На колокольне церкви Парижской Богоматери пробило двенадцать часов, и ветер разнес этот звук по равнине на своих влажных крыльях.

«Если королевская армия, – подумал Бриссак, – не так дисциплинирована, как македонская фаланга, или если часы его величества идут вперед против часов церкви Парижской Богоматери, маршальский жезл едва ли достанется мне».

Глава 34
НОВЫЕ ВОРОТА

Новые ворота запирали Париж на берегу Сены, на Луврской набережной. Как почти все парижские ворота, это здание имело башни для защиты. Главная из этих башен, у Новых ворот, называлась Деревянной и соединялась с длинной и узкой башенкой, в которой находилась лестница большой башни. Бойницы и окна выходили на воду, довольно глубокую в этом месте. Подъемный мост служил сообщением, у ворот перед этим подъемным мостом Бриссак велел разрыть своим работникам землю, так что этим людям стоило только повернуться направо, чтобы бросать землю со своих заступов в Сену.

Нижний этаж башни составлял залу в тридцать футов. Над нею была квартира привратника, старого солдата, которого междоусобные раздоры забыли на этом посту, неутомительном и неважном, потому что Новые ворота, засыпанные землею, не отворялись никогда.

Из квартиры привратника был прекрасный вид на Сену и на окрестности, а круглая зала, находившаяся под его ногами, служила караульней. Голые стены имели украшениями только огромные гвозди, на которых вешалось оружие, и гвозди эти были вбиты с самой независимой неправильностью, по прихоти или по росту солдат.

Привратник спускался в караульню по маленькой лесенке из башенки, когда караул, чувствуя жажду от соседства реки, требовал от него некоего напитка, который он покупал в ближайшем кабаке, приняв предосторожность развести его прежде водой из Сены.

В ту ночь, о которой мы говорим, когда караул у Новых ворот был составлен, как вы видели, герцогом Фериа и графом де Бриссаком, капитан Кастиль как бдительный, а особенно как скучающий офицер, отправился к привратнику осмотреть настоящее положение своего поста. Он увидал инвалида, занимающегося переливанием в оловянные горшки пенистого напитка, который скоро должны были потребовать у него гости в нижнем этаже. Запах этого напитка был сильный и наполнял воздух благоуханием аниса и перца, которое было бы восхитительно для обоняния немецкого ландскнехта. Но дон Хозе был человек трезвый, он нахмурил брови, вдыхая этот вероломный запах.

– Капитан, – сказал инвалид, – не угодно ли вам стакан этого напитка? Вы сделаете почин; посмотрите, какой он чистый и как пенится.

– Можно опьянеть только от одного запаха твоего проклятого напитка! – закричал дон Хозе. – В твоей лаборатории задохнешься.

Говоря эти слова, капитан подошел к маленькому балкону, с которого, когда он отворил его, ворвался с реки свежий ветерок.

– У тебя здесь пост? – сказал Хозе.

Действительно, на балконе было два человека. Один сидел на скамейке, другой стоял, прислонившись к балюстраде. Тот, который сидел, был монах в серой рясе, с капюшоном на голове. Он с глубоким вниманием наблюдал за работой землекопов, расчищавших башню. Он не обернулся при звуке голоса капитана.

Другой был высокий молодой человек, светло-русые волосы которого развевались от ветра; внимание его к работам землекопов было не очень сильным, и он, по-видимому, с удовольствием встретил нового собеседника.

– Кто эти два человека? – спросил недоверчивый испанец привратника.

– Монах, мой старый друг, почти родственник. Не так ли, брат Робер?

Монах сделал едва приметный знак согласия.

– Разве монахи могут ночевать не в своем монастыре? – спросил Кастиль.

– Поневоле, когда заперты ворота, – отвечал привратник. – Брат Робер не мог сегодня воротиться в свой монастырь и просил у меня убежища на ночь.

– А его товарищ, этот высокий молодой человек, также монах?

Молодой человек обернулся к Кастилю с уверенностью, в которой не было дерзости, и сказал:

– Вы задаете бесполезный вопрос; вам стоит только взглянуть на мою одежду и на мою шпагу, чтобы убедиться, что я не монах.

– Кто же вы?

– Это мой племянник, – отвечал монах глухим голосом. – Разве мы мешаем вам здесь?

Дон Хозе вместо ответа начал думать. У подозрительных людей всегда живое воображение. Инвалид продолжал разливать свой товар.

– Знайте, – сказал Кастиль, – что я не хочу пьяниц на моем посту и запрещаю всякие напитки во время моего караула.

Инвалид с удивлением хотел расхваливать свой напиток, но испанец закрыл ему рот таким решительным движением, что он со вздохом вылил в бочонок из всех своих оловянных горшков.

– Я не хочу, чтобы ваши гости оставались здесь, – прибавил Кастиль. – Может случиться несчастье. Может зарониться искра на пол, а у меня внизу порох. Сделайте же одолжение – отошлите этих двух господ в караульню, они проведут ночь возле нас.

– Я не вожусь с солдатами, – отвечал монах.

– Ночь скоро пройдет, брат мой. Притом испанские солдаты не язычники, и я не позволяю у себя ни ругательств, ни проклятий.

– А я не принимаю приказаний от вас, – надменно отвечал молодой человек, – если ваши испанские солдаты – добрые христиане, от них пахнет кожей и маслом, а этот запах мне не нравится.

– Как вы разборчивы, – сказал Кастиль, возвысив голос.

– Я таков, как я есть.

– Полно, племянник, полно, – сказал монах, – не упрямьтесь, господин капитан прав. Военный человек повинуется требованиям, которых такие студенты, как вы, и такие монахи, как я, не понимают.

– Прекрасно, – сказал Кастиль, – я жду вас внизу через полчаса.

Он вышел после этих слов. Молодой человек обратился к монаху с очевидным нетерпением:

– Право, брат Робер, я удивляюсь вашему хладнокровию. Как, вы видите, что я умираю от скуки в монастыре после отъезда Понти и урока, который вы мне дали насчет мадам Габриэль; я стараюсь бежать от опасности и от скуки, вы мне предлагаете отвести меня к кавалеру де Крильону, к которому я хотел отправиться, и вот куда мы пришли! Смотрим, как бросают в воду землю, и выслушиваем грубости от испанцев.

– Любезный мосье Эсперанс, – сказал монах, – я не могу повелевать стихиями. Преподобный приор дал мне поручение в Париж к герцогине Монпансье; я видел, что вы чахнете от скуки. Я видел также, что вы от безделья занимаетесь женою ближнего.

– От безделья! – прошептал Эсперанс с глубокой меланхолией.

– Ближнего, – продолжал женевьевец, приметив, как изменились черты Эсперанса при одном воспоминании о Габриэль. – Этот ближний – один из друзей нашего монастыря.

– Подлый негодяй, который прячется, пока у него отнимают его жену.

– Это вас не касается, – сказал женевьевец.

– Но меня касается глупость этого олуха, который хвастался передо мною, что перерезал веревку, на которой Понти повесил убийцу. Зачем вмешался этот трус не в свое дело и не оставил висеть то, что было повешено?

– Послушайте, тело, висевшее поперек его решетки, портило ему вид.

– А между тем вот ожил разбойник, злодей, который меня убьет, если я его не опережу! О, ваш ближний, как вы говорите, сделал прекрасивое дело!

– Он испортил совсем новую веревку, – сказал монах, – но это не причина, чтобы вы отняли у него его жену. Эти вещи делаются в свете, но не в монастырях. Итак, я вас увел.

– Чтобы видеть кавалера де Крильона.

– Имейте терпение.

– Вы ходили к герцогине Монпансье, которую не застали. Я полагаю, вы не там надеялись встретить кавалера де Крильона?

– Разве знаешь, где находятся люди? Но вот кто-то въехал за Новые ворота.

Инвалид наклонился с балкона.

– Граф де Бриссак, – сказал он.

– Надо сойти, – продолжал монах, – если вы не увидите кавалера де Крильона, то вы увидите графа де Бриссака. Это также воин.

– Если бы граф де Бриссак захотел, – сказал инвалид, вздыхая, – он позволил бы мне продажу на нынешнюю ночь.

– Разве ты не видишь, кум, – продолжал монах, – что этот испанец боится, чтобы его солдаты не заснули от твоего напитка?

Эти слова заставили задуматься Эсперанса, которого, впрочем, многое заставляло считать себя в исключительных обстоятельствах. На лестнице, которая скрипела под их ногами, монах наклонился к молодому человеку и шепнул ему на ухо:

– Будьте внимательны с испанцами; надо быть осторожным. Смотрите, слушайте, и чтобы ни один мускул в вашем лице не говорил…

Эсперанс сделал движение, как бы спрашивая причину этого совета.

– Испанцы недоверчивы, – отвечал женевьевец, приложив палец к губам.

«Стало быть, внизу больше возможности на развлечение, чем наверху», – подумал Эсперанс.

Оба вошли в караульню, где их присутствие не произвело никакого впечатления. Все присутствующие занялись исключительно парижским губернатором, который, возвращаясь, приказал отворить для себя ворота и которого караульные, забрызганные грязью, промокшие, проводили опять к воротам, не имея случая убить его, как получили приказание.

– Ну, капитан, – сказал Бриссак, подходя к дону Хозе с тем веселым видом, который не оставлял его никогда, – славную прогулку сделали вы; спросите ваших друзей, которые провожали меня. Не правда ли, господа, что вы довольно нагулялись? Вы свободны; поезжайте сказать герцогу Фериа, что вы видели.

Ворчание за дверью караульни отвечало на эти слова, и восемь испанцев не заставили повторить себе этого приказания, они исчезли.

– Мы сделали, по крайней мере, восемь лье, – продолжал Бриссак, – не встретив ни одного из этих всадников роялистских, которые, по словам герцога, наводнили окрестности.

– А! – сказал Кастиль.

– Погода слишком дурна для роялистов, дождь, ветер, грязь – это хорошо для храбрых испанцев. А я просто выбился из сил, еду спать и советую вам, сеньор Кастиль, и вашим солдатам сделать то же самое.

– Господа милиционеры уже храпят, – сказал испанец с надменным видом, – послушайте-ка.

В самом деле, на скамьях и на столе виднелось двенадцать милиционеров, погруженных в шумный сон. Женевьевец считал испанцев во время этой сцены. Он подошел к Бриссаку и Кастилю.

– Как! – сказал он. – Вы даже не встретили большого конвоя, который проезжал через Рюель в эту ночь?

– Какого конвоя? – спросил Бриссак, обернувшись, чтобы рассмотреть странную фигуру, вмешавшуюся в разговор.

– Я думал, что вы захватите эту добычу, – продолжал женевьевец. – Я сейчас говорил моему племяннику, когда привратник назвал вас: «Графу де Бриссаку посчастливилось, говорю я, это верно его герцогиня послала захватить денежный конвой Беарнца».

– Денежный конвой? – закричали Бриссак и Кастиль. Женевьевец приблизился и как бы нечаянно дотронулся до руки губернатора.

– Шестнадцать тысяч ливров, – сказал он, – новенькими экю.

– Черт побери, славная сумма! – вскричал Бриссак с алчным взглядом, неприметно толкнув ногой сандалии монаха. – Но ведь этот конвой – выдумки, как и кавалерия.

– Вы почему же это знаете? – спросил дон Хозе женевьевца.

– Мой монастырь в Безоне возле Рюеля, где должен проходить конвой. Он должен пройти, потому что сегодня утром приготовляли на смену лошадей для четырех повозок и даже у нас взяли лошадей.

Глаза испанца все более сверкали.

– Вы говорили о герцогине Монпансье – перебил он.

– Да, наш преподобный приор ее друг и послал меня предупредить ее об этом конвое. Я не нашел герцогиню в отеле, но оставил записку. Вот почему, зная, что граф де Бриссак за городом, я говорил себе: его послали навстречу этому конвою, и ему посчастливится.

– Шестнадцать тысяч ливров, – сказал Бриссак, – а герцогиня ничего мне не сказала!

– И вы прямо от герцогини пришли сюда? – сказал Кастиль, любопытство которого удвоилось.

– Да, сеньор, а ворота были заперты.

– Вы знаете, что они заперты всегда. Нет, их теперь отпирают!

– Но зачем вы выбрали эту дорогу в ваш монастырь?

– Это самая короткая.

Все ответы женевьевца были так ясны, так просты, тон, которым они были произнесены, носил отпечаток такой искренности, что испанец смутился до глубины сердца.

– Шестнадцать тысяч ливров! – повторил он.

– Я их пропустил! – вскричал Бриссак. – Вот была бы славная выгода.

Он вздохнул.

– Поеду спать, – сказал он. – Как бы то ни было, мой достойный брат, я тем не менее благодарю вас за ваше сведение. Если на дороге я найду друга верхом на свежей лошади и с пустым кошельком, я передам ему это дело. Спокойной ночи, господа; караульте хорошенько, дон Хозе, я возвращаюсь домой.

– Не можете ли вы приказать отворить для меня ворота? – сказал женевьевец Бриссаку, который уходил.

– А! Это касается капитана, я ничего не могу сделать у него.

– Останься, – шепнул Кастиль на ухо брату Роберу, – мы поговорим об этом.