Текст книги "Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Марина Аэзида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 49 страниц)

Аданэй огляделся и решил, что нет смысла находиться в этом помещении и дальше, лучше выйти в общую залу, послушать разговоры и, возможно, почерпнуть из них что-то полезное.

Однако ничего интересного он не услышал, рабы вели праздные беседы и не попытались заговорить с ним. Аданэй скоро заскучал, и чтобы хоть как-то скоротать время принялся разглядывать окружающих. На многих рабах он заметил украшения. Пусть не золотые, а из меди или серебра, однако само их наличие заставляло задуматься: насколько же богат Илирин, чтобы позволить такое?! В Отерхейне рабы жили куда более скромно. Да и селили их в подвальных помещениях или грубых бараках, а не в таких великолепных палатах. Илиринцы же, судя по всему, к роскоши были неравнодушны. Настолько, что это отдавало кричащей безвкусицей. Взять хотя бы царицу…

Задумавшись о ней, Аданэй решил, что ее не так легко обольстить, как утверждала Гиллара. Эта Лиммена, скорее всего, принадлежала к тому типу женщин, которые легко подпадают под обаяние молодых красивых мужчин, но никогда – под их власть. Но он сделает то, что никому доселе не удавалось! Он обязан, иначе все, что его ждет – участь раба. Он не может этого допустить! Нет, Аданэй не забыл еще, кем является, или являлся. Он родился свободным, он вырос господином. Но сейчас лучше всего забыть об этом, временно забыть о прошлом и не жалеть ни о чем. Кханади погиб, остался лишь Айн, раб. И ему, этому рабу, придется лицемерить. Называть Нирраса господином, сохранять на лице угодливое выражение и терпеть презрение со стороны советника. А ведь Ниррасу прекрасно известно, кем Айн является на самом деле!

"Если только судьба улыбнется мне, я отплачу ему той же монетой!" – злобно подумал Аданэй.

При мыслях о любовнике Гиллары лицо его болезненно скривилось, исказив точеные черты. Сейчас Аданэй мог показаться даже уродливым. Так случалось всегда, когда он сильно злился. А потому, обычно кханади усилием воли обращал злобу, отразившуюся на лице, в холодную маску: надменную, снисходительную и –  красивую.

Советник давал ему повод для злости, постоянно напоминая о его рабском положении и называя не иначе, как "мальчишка" или "щенок". Сколько еще терпеть подобное? Пока он окончательно не потеряет чувство собственного достоинства? Впрочем, он его уже утратил. Сначала Дом красоты, потом многочисленные надсмотрщики, Элимер и, наконец, Гиллара с Ниррасом. Однако придется пройти этот путь до конца. А вот потом уже можно будет подумать о мести. В первую очередь, Элимеру. А потом, может быть, Ниррасу. Надсмотрщики его не волнуют, они всего лишь жалкие людишки, никчемная чернь, что с них взять!

А Лиммена полюбит его, полюбит Айна. Он костьми ляжет, но добьется своего. Все будет так, как задумала Гиллара. Женитьба на ее дочери, освобождение от рабства и, наконец – трон Илирина. И Отерхейна.

Стараясь честолюбивыми замыслами отвлечься от сомнений и неуверенности, Аданэй пересел ближе к фонтану. На него покосились, но ничего не сказали.

Скоро в коридоре послышались тяжелые шаги, и на пороге залы нарисовался светлобородый великан. Рабы при его появлении поднялись, а разговоры и смешки тут же смолкли. Аданэй последовал общему примеру: как и предупреждала Рэме, он сразу понял, что перед ним Уирген – главный надсмотрщик. Этот могучий мужчина обладал жестким, поросшим щетиной лицом и узкими глазами, в глубине которых теплилась веселая искорка. За спиной надсмотрщика Аданэй заметил изящного, тонкого юношу. Именно он, а не Уирген приковал его взгляд. Юноша стоял, небрежно облокотившись о стену и свысока поглядывая на рабов.

Уирген, важно обойдя невольников, остановился напротив Аданэя.

– Ты! Говоришь по-илирински?

– Да.

– Когда говоришь "да", раб, нужно добавлять "господин". Понял, бестолочь?

– Да, господин, – процедил Аданэй сквозь зубы, найдя в себе силы придать лицу выражение покорности. Не время, еще не время показывать свой нрав.

– Так-то лучше, – Уирген задумался. – Ума не приложу, чем тебя занять.

И тут же разразился громогласным ревом, воздевая вверх руки и отчаянно жестикулируя.

– Продохнуть невозможно от этих проклятых рабов! Мне их занять нечем, а их все везут и везут. И живут они тут в свое удовольствие! Чуть ли не лучше господ устроились. Дармоеды! Ну, чего вылупились, олухи?! – Уирген гневно обернулся к рабам, опустившим головы под его грозным взором. Но Аданэй успел заметить на лицах многих тщательно скрытые улыбки. Видимо, гнева белобородого великана здесь не особо опасались.

– Что, не правду говорю? – продолжал бушевать надсмотрщик. – Бездельники! Только и знаете, что дрыхнете, шляетесь по дворцу да жрете, яко свиньи. И хоть бы прок какой! Так нет ведь, сплошные расходы! Кнута на вас нет! Будь я на месте царицы, отправил бы всех на скотный двор, по-другому бы у меня запели!

– Ты забываешься, Уирген, – раздался надменный вальяжный голос: это заинтересовавший Аданэя юноша отделился от стены. – Не тебе судить Великую Царицу. Что бы повелительница ни делала – все правильно и все в ее власти.

– Оно, конечно, верно, – смутился великан. – Я просто хотел сказать…

– Я знаю, что ты хотел сказать. Слышу это не впервые и уже выучил твою речь наизусть, – юноша усмехнулся, но как-то недобро

– Ладно. Пусть так, – Уирген насупился и вновь постарался придать себе грозный вид, надеясь вернуть пошатнувшийся авторитет.

– А ты, – он ткнул Аданэя пальцем в грудь, – ты, конечно, как и все, будешь дрыхнуть, шляться и жрать. И зачем вас так много! – все-таки не сдержался надсмотрщик, очередной раз воздел руки к небу и, широко расставляя ноги, покинул залу. Юноша двинулся за ним смуглой тенью, плавным движением прикрыв за собой дверь.

Аданэй в который раз задумался, насколько же богат Илирин, если рабов здесь так много, что большинству из них не приходится работать. Но, возможно, это только в царском дворце?

Не удержавшись, он тихо спросил у сидящего рядом мужчины:

– Кто это?

– Уирген. Надсмотрщик. Он громкий, браниться любит, но, в общем-то, не злой.

– Да я не о нем. Я про того, который с ним приходил. Кто он?

– А, этот-то!  Ты с ним того, поосторожней. Зазнавшийся сукин сын, вот он кто. И за людей-то нас не считает. Слыхал, как с Уиргеном разговаривает? Привык, сука, что ему все можно.

Аданэй уже открыл рот для следующего вопроса, но тут мужчину окликнул другой раб, и они вместе вышли за дверь.

Значит, рабам действительно позволено гулять по дворцу. Что ж, следовательно, он тоже может выйти в большой мир. Тем более что он не успел хорошо рассмотреть окружающие красоты. Неплохо бы наверстать упущенное.

Проблуждав  добрые полчаса по дворцовым лабиринтам, восхитившись потрясающей отделкой, статуями и колоннами, зелеными насаждениями, он скоро осознал, что безнадежно заблудился и даже не заметил, как попал на верхний этаж в небольшое квадратное пространство, посреди которого стояла бронзовая статуя. Искусно выполненная, она казалась едва ли не живой и буквально околдовала Аданэя. Он замер, позабыв о поисках обратной дороги.

И вроде на первый взгляд ничего особенного в этой статуе не было – обнаженный мальчик, стоящий на коленях и простирающий вверх связанные веревкой руки. Но видимо, частица души скульптора навсегда осталась в этой бронзе, иначе, чем еще объяснить ее очарование? Худой мальчишка казался исполненным внутренней силы, глаза его, устремленные в небо, смотрели решительно, волнистые волосы беспорядочно разметались по лбу, а в фигуре чувствовалось напряжение и готовность к действию. Статуя была неподвижна и, одновременно, полна жизни. Казалось, сейчас мальчик встанет, и его детские руки попробуют разорвать веревки. Поразительно!

– Она тебе нравится? – услышал Аданэй ледяной голос.

Наваждение прошло, статуя умерла или уснула, а позади него раздались легкие, неторопливые шаги. Он нехотя, с трудом отрывая от бронзы взгляд, обернулся. Перед ним стоял тот смуглый юноша, что приходил вместе с Уиргеном. Теперь Аданэй смог рассмотреть его внимательнее: черные прямые волосы, заплетенные в четыре длинные, ниже пояса, косы, обвитые золотистыми нитями, свободно спадали на обнаженную грудь, темные большие глаза, наполовину прикрытые веками, были подведены черной краской так, что казалось, будто их уголки поднимались к вискам. Высокие скулы, красиво и четко очерченные губы. Странная, необычная внешность. Изящные руки, тонкие запястья, длинные пальцы – он и сам выглядел каким-то тонким, гибким, змеистым. И естественно, как все илиринцы, был увешан золотом.

Они смотрели друг другу в глаза довольно долго, пока, наконец незнакомец первым не нарушил молчание.

– Что ты здесь делаешь? Рабам нельзя тут находиться.

– Я заблудился, – напряженно ответил Аданэй, смотря в недовольное лицо нежданного собеседника. Видимо, не зря его предупреждали быть с ним осторожнее.

– Ты долго смотрел на статую. Зачем? – требовательно спросил юноша.

– Она изумительно живая, – Аданэй ухмыльнулся. – Это так забавно.

– Странно, что ты это заметил, – скривился юноша. – Как твое имя?

– Айн.

– А я – Вильдерин. Советую запомнить. А теперь уходи – рабу не позволено находиться около покоев повелительницы.

В голове Аданэя молнией пронеслась мысль: "Вильдерин – любимец царицы". Гиллара говорила о нем. Однако вместо того, чтобы ретироваться, не привлекая излишнего внимания, он не смог удержаться от насмешки:

– Но такому рабу, как ты, видимо, можно.

– Именно, – невозмутимо откликнулся Вильдерин.

И снова Аданэй не смог сдержаться:

– Расположение царицы дает определенные привилегии, да? – и тут же мысленно обругал себя за несдержанный язык.

Однако Вильдерин, как ни странно, не оскорбился и в гнев не впал. Только растянул губы в кривой усмешке и словно бы в изумлении протянул:

– А смелости тебе не занимать.

– Или дурости, – буркнул Аданэй.

– Этого тоже, – Вильдерин вновь ухмыльнулся, помолчал, внимательно его разглядывая, а затем неожиданно дружелюбно сказал:

– Пойдем, я покажу, как выбраться отсюда. Впрочем, если хочешь, можешь задержаться.

И добавил саркастично:

– Со мной это позволяется. Ведь расположение царицы, как ты знаешь, дает некоторые привилегии.

Аданэй изрядно удивился: слишком уж разительная перемена произошла в поведении царского любовника. То ли он так хорошо прикидывался? Вряд ли. Аданэй, сам склонный к притворству, тонко чувствовал чужое лицемерие.

– Почему ты спросил про статую? – вместо ответа кивнул он в сторону бронзового мальчика.

– Ты смотрел на нее. А я наблюдал за тобой. Просто мне она тоже нравится. Но я удивился, что ты обратил на нее внимание. Большинство эту статую и вовсе не замечает. Она небольшая и по сравнению со всеми этими композициями из белого мрамора и драгоценных металлов – невзрачная. Лишь на первый взгляд, конечно. А на самом деле у нее есть целая история.

– Расскажешь?

– Почему нет? – пожал плечами Вильдерин. – Говорят, ее сделал тысячи лет назад один бедствующий скульптор. Но не здесь, а в какой-то другой стране, которая давно исчезла и названия ее уже никто не помнит, А вот история скульптуры сохранилась. Говорят, сына этого бедняка однажды похитили и продали в рабство. Отец искал его лет десять, а узнал только, что мальчик погиб еще в первый год неволи. Естественно, скульптор впал в отчаяние. Пока однажды не встретил случайного бездомного мальчишку, который напомнил ему сына. И этот мальчик стал позировать бедняку. Родилась статуя. Рассказывали, что скульптор рыдал, когда ее делал. А потом сошел с ума. Решил, что статуя и есть его сын. Сидел возле нее, улыбался, о чем-то говорил. А потом – наверняка в минуту прозрения, – покончил с собой у ее подножия. Его кровь впиталась в гипс статуи. Бронзой-то ее облили позже. Но мне иногда кажется, что дух этого скульптора до сих пор в ней живет. Она долго путешествовала по миру, пока не попала сюда, в Илирин.

– Как странно… – Аданэй устремил в никуда задумчивый взгляд.

– Что странно?

– Страну и ее название давно забыли. Должно быть, так иногда бывает. Исчезают империи, рушатся государства, забываются властители. Зато из забвения всплывают творения неведомых мастеров.

– Так бывает далеко не всегда. Знаешь, сколько во дворце безымянных скульптур?

– Я и не говорил, что всегда. Я сказал – иногда, – немного резче, чем хотелось, ответил Аданэй. Он разозлился на себя за излишнюю сентиментальность.

– Ладно, – Вильдерин рассмеялся. – Я вообще-то не собирался торчать здесь столько времени. Я шел в свои покои. Хочешь, идем со мной.

– Что ж, идем, – Аданэй улыбнулся в ответ, немного поражаясь непосредственности нового знакомого. Теперь тот совсем не походил ни на высокомерного юнца, каким предстал перед ним сначала, ни на наглого раба из рассказов Нирраса и Гиллары.

Палаты, в которых обитал царский любовник, естественно, оказались обставленными с невероятной роскошью. К сожалению, довольно беспорядочной. Тяжеловесная мебель из дорогого дерева абсолютно не гармонировала с полупрозрачными, будто невесомыми балдахинами кровати, а огромное, во весь рост зеркало и позолоченные полки, на которых во множестве валялись всевозможные украшения, бросались в глаза. Иными словами, когда взгляд привыкал к непривычной роскоши, все начинало казаться кричаще безвкусным и нелепым. Каждый предмет в комнате сам по себе являл произведение искусства, но вместе они превращались в нагромождение посредственности. Но, несмотря на это, присутствовало в помещении нечто такое, отчего находиться здесь было легко и приятно.

– Мне у тебя нравится, – сказал Аданэй и не солгал.

Лицо Вильдерина озарилось радостной улыбкой. Теперь, когда с него сошло напускное высокомерие, стало заметно, что юноша, в общем-то, довольно открыт, а в чем-то даже наивен.

– Расскажи мне, Айн, откуда ты? – Вильдерин выжидающе заглянул Аданэю в лицо. – Я слышу твой акцент. Ты из Отерхейна?

– Да. Но последние полгода провел Ишмире. В рабстве, естественно.

– А в Отерхейне ты был кем?

– О, я был наследником престола! – Аданэй горько ухмыльнулся.

– А если серьезно? Нет, конечно, если не хочешь отвечать, я не настаиваю, но… – Вильдерин забавно смутился.

"Двуликий Ханке! – подумал Аданэй. – Неужели где-то еще существует подобная наивность?!"

И произнес вслух:

– Не обращай внимания, просто у меня дурацкие шутки. Я никогда не был свободным, Вильдерин. Я раб с детства, но почти всю сознательную жизнь провел в Отерхейне, оттуда и акцент, – взгляд его заволокло фальшивой печалью. – Сначала прислуживал в доме сотника, затем меня отправили на строительство новых поселений. А потом продали в Ишмир. Я прослужил там полгода в одном богатом доме, пока меня не выкупил илиринский купец, а затем уже – Ниррас. В моей жизни не было ничего, чем можно хвастать в старости.

– А твои родители? Они откуда?

– Я не знал их. Мать бросила меня младенцем, – что ж, хотя бы в этом он почти не соврал.

– О! – сочувственно воскликнул Вильдерин. – Я тоже не знал родителей. Правда, меня никто не бросал, меня просто забрали от них. Так что я раб с рождения и почти с рождения во дворце. Я ничего не знаю о стране, откуда родом мои отец и мать, даже названия. Илирин стал мне домом.

– Сколько тебе лет, Вильдерин?

– Девятнадцать. А что?

– Ничего, просто спросил. Скажи, а это правда, что рабы здесь не трудятся, а просто…живут?

– Уиргена наслушался? Он любит об этом порассуждать, – Вильдерин улыбнулся. – Да, это правда. Видишь ли, степень богатства в Илирине измеряется еще и количеством рабов. Чем богаче и знатнее человек, тем больше у него рабов, на самом деле ему не нужных. Это как если приобрести множество породистых лошадей, а ездить только на одной кобыле. Но это сложно понять чужеземцу. Уирген потому и бесится, что не коренной житель.

– И что, здесь все рабы так живут?

– Конечно нет! Иначе кто стал бы работать? Такое только в богатых и знатных домах и только с красивыми людьми. Когда рабы стареют или теряют красоту, их отправляют работать. Так что благодари свою молодость и внешность за то, что попал сюда, а не на какие-нибудь прииски, рудники или поля.

– И где окажешься ты, когда постареешь?

Лицо Вильдерина посерьезнело:

– Это случится еще не скоро, и я предпочитаю об этом не думать. Надеюсь до этого момента не дожить.

– Интересное отношение…

– Наверное. Но я не вижу жизни где-то еще, кроме царского дворца. Тем более, без нее… – и Вильдерин осекся.

– Без кого?

Юноша не ответил, только смущенно поднялся с дивана и нервно предложил:

– Хочешь кофе?

– А что это?

– Сейчас узнаешь, – Вильдерин ударил в медный гонг, через какое-то время появилась служанка и, выслушав поручение, тут же удалилась.

"Прелестно, – подумал Аданэй. – Рабы прислуживают рабам".

Невольница вернулась с двумя дымящимися чашками с неведомым напитком, который на вкус оказался довольно терпким, с легким оттенком горечи.

– Знаешь, – неожиданно произнес Вильдерин посреди молчания. – А ведь ты первый, с кем я сижу и вот так запросто болтаю. Наверное, дело в том, как ты смотрел на статую. И в том, что не стал заискивать после того, как узнал мое имя. Все они, – он неопределенно махнул рукой в сторону, – кто меня раньше не любил, теперь лебезят. И никогда не говорят правду, а лишь то, что я желаю услышать, – Вильдерин невесело улыбнулся. – Хотя странно, что я говорю тебе об этом, ведь мы почти не знакомы.

– А может, именно поэтому? Некоторые вещи легче открыть незнакомцам, чем лучшим друзьям.

– У меня нет друзей.

– Тем более.

– Все полагают, что я возгордился и воображаю невесть что, – усмехнулся юноша. – И никто не верит, что я искренне отношусь к царице. Даже она сама. Все считают, что притворяюсь, лишь бы жить лучше остальных.

– Не все. Я, например, тебе верю.

– Не лги, – он нахмурился.

– И не пытался, – Аданэй насмешливо скривил губы. – Тебе стоит только спросить, почему я тебе верю. Вряд ли ответ тебе понравится.

Вильдерин стал весь внимание:

– Тогда говори.

– Если хочешь, пожалуйста. Ты – раб с рождения, ты не знал матери, но вырос в довольстве и праздности. Ты, скорее всего, так еще и не повзрослел. Поэтому твоя любовь к наделенной властью женщине неудивительна. Вероятно, она для тебя и мать, и любовница в одном лице. Не обижайся, ты сам хотел это услышать.

Вильдерин и не обиделся.

– Ты почти прав, Айн. Но и меня не считай глупым. Мне прекрасно известны собственные слабости, но если я чувствую себя счастливым, то готов мириться с ними. Наверное, это тоже слабость, но какая разница?

Этот юноша, любовник царицы, вызывал у Аданэя смешанные чувства. С одной стороны, он успел почувствовать симпатию к этому открытому, как сейчас выяснилось, созданию. С другой – Вильдерин, сам того не подозревая, являлся его главным соперником.

Судя по всему, юноше сильно не хватало общения. Он вырос среди жен, не мужей, а потому в его словах и поведении присутствовала некая женственность и, может быть, именно с этим было связано отсутствие друзей.

"Что ж, – мысленно улыбнулся Аданэй, – а я стану ему другом. Это лучшее, что я могу сейчас сделать. Тем более, он и сам, кажется, не против".

Да. Подружиться с Вильдерином, а через него найти путь к царице. Использовать его в своих целях.

От этих мыслей Аданэй почувствовал внутри гадливый привкус подлости. Но что поделать: жизнь жестока, несправедлива, выживает сильнейший – как ни банальна эта расхожая фраза, от этого менее верной она не становится.

Однако в ближайшие два часа Аданэй полностью забыл о своих коварных замыслах, увлеченный разговором с Вильдерином. Тот оказался прекрасным собеседником, и ни разу за все время общения не повисла в воздухе неловкая пауза. Он умел рассказывать и, что еще важнее, слушать. Но даже не это привлекло Аданэя. Присутствовало в Вильдерине нечто такое, что когда-то он почувствовал в маленькой Ли-Ли: искренность и умение радоваться жизни, не взирая ни на что.

Покидая комнату Вильдерина, Аданэй мучился мыслью, что сложись по-другому обстоятельства, он мог бы стать ему настоящим, а не ложным другом.

Угрюмо пересек он залу и, в надеже на одиночество, вошел в комнату, указанную ему Рэме. Но ему не повезло, комната не пустовала, и Аданэю пришлось перезнакомиться с соседями, болтать, смеяться и петь вместе с ними на чуждом ему илиринском языке.

Лишь глубоко за полночь улегся он спать, оставив всех в неведении относительно того, насколько показным было его хорошее настроение.

Тем не менее, проснулся Аданэй в неожиданно прекрасном расположении духа. Наступил новый день и в этот день кханади смотрел уверенно. Он сделает то, что должен сделать. А Вильдерин? Что ж, юнцу просто не повезло, очень жаль.

Словно в ответ на его мысли, тот незаметно появился перед Аданэем, и они отправились бродить по необъятному саду, а потом снова оказались в комнате Вильдерина, куда служанки уже принесли еду и ароматный напиток под названием "кофе". И снова разговоры, разговоры, разговоры. До позднего вечера. А ближе к ночи они тайком искупались в покрытом кувшинками озере, в которое рабам запрещено было входить под страхом сурового наказания.

Когда Аданэй вернулся к себе, то не смог избежать расспросов, ведь Вильдерин всегда держался особняком, но вдруг проявил странный интерес к новому рабу. Предположения возникали разные. Кто-то говорил, что царица заприметила Айна и именно поэтому Вильдерин таскает его с собой. Кто-то напротив, утверждал, что царица здесь ни при чем, просто Вильдерин и Айн стали любовниками. Но Аданэй, как и всегда, не обращал внимания на досужие сплетни и домыслы.

Гл. 13. Возможно ль дружбе прорасти на почве лжи?

С этих пор так и повелось. Айн c Вильдерином стали неразлучны. Представляя собой разительный внешний контраст, они бросались в глаза, вызывая оценивающие взгляды вельмож, отчужденные – рабов и кокетливые – рабынь.

За время пребывания в Илирине Аданэй успел узнать об этой стране не так много. Заметил, что почти все здесь предпочитают красить глаза и ярко одеваться, а женщины ведут себя на диво свободно. Такого он никогда не встречал в Отерхейне, где превыше всего ценилась девичья скромность и послушание.

Прошло несколько недель, дни тянулись однообразно и лишь два небольших происшествия ненадолго всколыхнули сонливое спокойствие.

Аданэй под вечер возвращался к себе по широким, уже привычным для него, коридорам дворца, когда наткнулся – скорее всего, не случайно, – на Нирраса. Советник тут же схватил его за плечо и, оглядевшись, завел в какую-то каморку, очевидно служившую чуланом или кладовой.

– Наконец-то! Тебя нигде нельзя встретить в одиночестве. Не стану спрашивать как дела. Сам вижу – никак.

– Я старался, но…

– Заткнись и слушай! – Ниррас понизил голос до полушепота. – То, что она еще не затащила тебя в постель, ни о чем не говорит. Может, она просто присматривается. С этим черномазым ублюдком было так же. Кстати, ты молодец, что с ним подружился. Это лучшее, что ты сообразил в своей жизни! Как тебе удалось? Этот гаденыш никого и близко не подпускает к своей драгоценной персоне.

– Случайно. Мы встретились у одной статуи на верхних этажах …

– А, можешь не продолжать. Юнец, будь он неладен, известный любитель искусства!

– Почему он так раздражает тебя, господин советник?

– Не прикидывайся глупее, чем есть. Он мешает тебе, а значит, нашему общему делу. Слишком уж трепетно относится царица к этому ничтожеству. А он, однако, дурак, если подпустил тебя так близко. Кстати, вы прекрасно смотритесь, – Ниррас усмехнулся. – Вам всегда надо быть вместе, прямо-таки свет и тьма. Рядом с ним ты становишься ярче.

– Но и он рядом со мной – тоже.

Ниррас лишь досадливо отмахнулся:

– А, это неважно! Он вот уже около трех лет любимец царицы и уже начал ей надоедать. В последнее время она зовет его все реже. Что же касается тебя, мальчишка, ты должен блистать! Да, вот еще что… – Ниррас задумался. – Если вдруг Лиммена тебя позовет, не переусердствуй,  изображая покорность, иначе станешь для нее одним из многих. Нам не это нужно. В общем, – советник поморщился, – постарайся наконец побыть мужчиной. И не вздумай предать нас: Лиммена все равно умрет, а ты останешься ни с чем. Только с нами у тебя есть шанс получить власть и свободу, понял?

– Я не настолько глуп, чтобы не понять, – твердо ответил Аданэй, взглянув Ниррасу в глаза. Несколько секунд смотрели они друг на друга, пока советник первым не отвел взгляда и не закончил буднично:

– Ну, вот и хорошо. Вот и хорошо.

Аданэй выждал пару минут после ухода Нирраса и тоже вышел из чулана, продолжив свой путь.

Второе происшествие пришлось на следующий день. Аданэй вместе с Вильдерином шли по мосту, соединявшему две части дворца. Увлеченные беседой, они не обратили внимания на раздавшийся позади девчоночий смех и неровный топот. Однако спустя миг топот приблизился, и чья-то рука с размаху ударила Вильдерина по плечу. Обернувшись, они увидели молоденькую девушку со светло-рыжими волосами и вздернутым носиком, по которому задорно рассыпались веснушки. Движения ее отличались некоторой неуклюжестью, угловатостью, свойственной скорее подросткам, чем юным девицам. Запыхавшаяся после бега, она выдала малопонятной скороговоркой:

– Ой, устала. Привет, Вильдерин. У меня такое лучистое-прелучистое настроение сегодня! А у тебя? Что ты делал, пока мы не виделись? Не забыл меня?

– Тебя невозможно забыть, – несколько сухо отозвался тот, одновременно стараясь высвободить руку из-под пальцев девушки. Когда юноше это удалось, Аданэй заметил на его коже несколько царапин, оставшихся от ногтей девицы. Она, тем временем, смешно сложила губы, широко раскрыла глаза и по-детски капризно протянула:

– Кстати, Вильдерин, а кто твой друг? Я не знала, что его не знаю. Как его имя?

– Айн.

– Замечательно! Новые лица, новые имена. Я люблю такое, а то скукотища. Он красавец-красавец, только почему-то молчит, а за него ты говоришь.

– Наверное, потому, что ты не его, а меня спрашиваешь.

– Верно! Какая же я глупая, – девушка, будто совершив великое открытие, громко и радостно рассмеялась.

Чем дольше смотрел на нее Аданэй, тем больше поражался странному несоответствию возраста девушки с ее поведением. Да и кто она вообще? На рабыню не похожа, на госпожу – тем более. Присутствовала в ней какая-то наивность, граничащая с глупостью. Особенно глаза – добрые и пустые, какие бывают у только что прозревших щенят.

Девушка трещала, не переставая.

– Я скучала по тебе, Вильдерин! А ты? – и, не дожидаясь ответа, тут же перескочила на другую тему. – Я сейчас опять кормила этих забавных белок – ну, там, в саду. И завтра буду. Пойдешь со мной? – и снова, не давая паузы для ответа:

– Мне нравится, что у тебя есть друг.

Вильдерин лишь устало покачивал головой в такт ее словам и облегченно вздохнул, когда девчонка, выпалив что-то нечленораздельное, умчалась дальше по коридору.

Аданэй с широкой улыбкой проводил странную незнакомку.

– Что это было? – он недоуменно посмотрел на Вильдерина.

– Это? – тот  с досадой пожал плечами. – Это дочь повелительницы – царевна Латтора.

– Что?! Эта дурочка? – и тут же спохватился. – Извини, я не хотел сказать ничего плохого…

– Айн, ты что, тоже считаешь, будто я обо всем доношу царице? – в голосе Вильдерина послышалась обида и недоумение. – Мне казалось, мы договорились доверять друг другу. А что касается Латторы, поговорим о ней там, где нас никто не услышит – например, в моих покоях.

До комнаты Вильдерина шли в молчании, но стоило закрыть дверь, как юноша разразился хохотом. Аданэй непонимающе воззрился на него, и это развеселило Вильдерина еще сильнее. Успокоившись, он вытер выступившие от смеха слезы и глубоко вздохнул.

– Извини, просто меня позабавила твоя реакция на царевну! Понимаешь, все остальные уже давно привыкли к ее поведению.

– Она дурочка? – осторожно поинтересовался Аданэй.

– Умом она и впрямь не отличается, да и избалована до крайности. Но не дурочка, не полоумная, если ты это имеешь в виду. Ну, разве что слегка.

– А других детей у царицы нет… – задумчиво протянул Аданэй.

– Вообще-то есть… – несколько неуверенно откликнулся Вильдерин. – Еще одна дочь. Но она рождена вне брака, и никто не знает, где она сейчас, да и жива ли вообще. Потому, можно считать, что Латтора – единственный ребенок.

– И как же эта недалекая особа собирается править страной?

– Тихо, – Вильдерин даже осмотрелся, будто со всех сторон засели соглядатаи. – Никогда и никому не задавай больше этого вопроса. Даже мне. Никогда и никому, слышишь? Это запретная тема. Дойдет до царицы – и не миновать застенков Лесного клыка или чего-нибудь похуже.

– Лесной клык? Что это?

– Башня в Бишимерском лесу. Название леса произошло от названия реки, которая вытекает из царства духов. Бишимер – главный из них, его имя и передалось реке, а от нее – лесу. Плохая река, нехорошая. И лес тоже. Однако башню тоже назвали Бишимерской, хотя люди предпочитают звать ее Лесной Клык, чтобы не привлекать зло. О башне рассказывают всякие ужасы. В ней закрывают всех неугодных. Навсегда. А сбежать оттуда невозможно – вокруг лес, лес, лес…

– Что же хуже этого самого Клыка?

– Только сам Бишимерский лес. Говорят, заключенных башни – тех, кого приговорили к смерти – просто выпускают из нее, и они бродят по лесу. До поры до времени, а потом исчезают. И больше их никто не видит, зато стражники слышат их предсмертные вопли. Лес полон духов, оборотней, подземных чудищ и просто диких зверей. У реки шалят водяницы, а в чаще –  хитрые эльфы. Но самое страшное  – это Лесная Ведьма.

– Лесная Ведьма?

– Да. Говорят, она бессмертна, питается человеческой плотью и забирает людские души, обращает их в камни. Этим и продляет свое существование. И те, кого она погубила, не могут найти пути в мир теней, потому что выпиты, опустошены колдуньей, и томятся у нее в плену.

– Ты меня поражаешь, Вильдерин. Я задал всего два вопроса, и на каждый ты умудрился сплести по легенде, – Аданэй негромко рассмеялся.

Вильдерин не перенял его шутливого тона, а напротив, стал еще серьезнее.

– Это не вымысел, Айн, и не легенда. И я тебе не советую зубоскалить насчет Лесного Клыка и Бишимерского леса – плохая примета.

– И она сбывалась? Извини, но это какие-то детские страшилки. Я и не подозревал, что ты, мой друг, настолько суеверен, –  губы Аданэя снова растянулись в беспечной улыбке.

– Примета всегда сбывалась. Ты – чужеземец, потому и относишься к моему рассказу так легкомысленно. А этим нельзя шутить, а то не ровен час, сам окажешься в том лесу.

– Ну, значит сидеть мне в этой вашей башне до конца дней своих.

Вильдерин порывисто вскочил:

– Безумец! Замолчи! – он приблизился к Аданэю почти вплотную, поднес руку к его лицу, сделал отвращающий зло жест и прошептал какое-то заклинание на неизвестном языке, а затем произнес уже по-илирински: